О русскомъ правописаніи

Див­ное ору­діе соз­далъ се­бѣ рус­скій на­родъ, — ору­діе мыс­ли, ору­діе ду­шев­на­го и ду­хов­на­го вы­раже­нія, ору­діе ус­тна­го и пись­мен­на­го об­ще­нія, ору­діе ли­тера­туры, по­эзіи и те­ат­ра, ору­діе пра­ва и го­сударс­твен­ности, — нашъ чу­дес­ный, мо­гучій и глу­боко­мыс­ленный рус­скій языкъ. Вся­кій ино­зем­ный языкъ бу­детъ имъ улов­ленъ и на немъ вы­раженъ; а его уло­вить и вы­разить не смо­жетъ ни одинъ. Онъ вы­разитъ точ­но — и лег­чай­шее, и глу­бочай­шее; и обы­ден­ную вещь, и ре­лигі­оз­ное па­реніе; и бе­зыс­ходное уны­ніе, и без­за­вѣт­ное ве­селье; и ла­кони­чес­кій че­канъ, и зри­мую де­таль, и не­из­ре­чен­ную му­зыку; и ѣд­кій юморъ, и нѣж­ную ли­ричес­кую меч­ту. Вотъ что о немъ пи­салъ Го­голь:

„Ди­вишь­ся дра­гоцѣн­ности на­шего язы­ка: что ни звукъ, то и по­дарокъ; все зер­нисто, круп­но, какъ самъ жем­чугъ, и пра­во, иное наз­ва­ніе еще дра­гоцѣн­нѣе са­мой ве­щи“… И еще: „Самъ не­обык­но­вен­ный языкъ нашъ есть еще тай­на… Языкъ, ко­торый самъ по се­бѣ уже по­этъ“… О немъ вос­клик­нулъ од­нажды Тур­ге­невъ: „Во дни сом­нѣ­ній, во дни тя­гос­тныхъ раз­ду­мій о судь­бахъ мо­ей ро­дины, — ты одинъ мнѣ под­дер­жка и опо­ра, о, ве­ликій, мо­гучій, прав­ди­вый и сво­бод­ный рус­скій языкъ! Нель­зя вѣ­рить, что­бы та­кой языкъ не былъ дань ве­лико­му на­роду!“

А но­вое по­колѣ­ніе его не убе­рег­ло… Не толь­ко тѣмъ, что на­пол­ни­ло его нес­лы­хан­но-урод­ли­выми, „глу­хонѣ­мыми“ (какъ вы­разил­ся Шме­левъ), без­смыс­ленны­ми сло­вами, слѣп­ленны­ми изъ об­ломковъ и об­мылковъ ре­волю­ці­он­ной пош­лости, но еще осо­бен­но тѣмъ, что рас­терза­ло, изу­родо­вало и сни­зило его пись­мен­ное об­ли­чіе. И эту ис­ка­жа­ющую, смыслъ-уби­ва­ющую, раз­ру­шитель­ную для язы­ка ма­неру пи­сать — объ­яви­ло „но­вымъ“ „пра­вопи­сані­емъ“. Тог­да какъ на са­момъ дѣ­лѣ эта без­гра­мот­ная ма­нера на­руша­етъ са­мые ос­новные за­коны вся­каго язы­ка. И это не пус­тыя жа­лобы „ре­ак­ці­оне­ра“, какъ ут­вер­жда­ютъ иные эмиг­рант­скіе не­учи, а су­щая прав­да, под­ле­жащая стро­гому до­каза­тель­ству.

•••

Вся­кій языкъ есть яв­ле­ніе не прос­тое, а слож­ное; но въ этой слож­ности все въ язы­кѣ вза­им­но свя­зано и обус­ловле­но, все сли­то во­еди­но, все ор­га­ничес­ки сра­щено. Такъ и вы­наши­ва­етъ его каж­дый на­родъ, слѣ­дуя од­ной ин­стинктив­ной цѣ­ли — вѣр­но вы­разить и вѣр­но по­нять вы­ражен­ное. И вотъ имен­но эту цѣль ре­волю­ці­он­ное кри­вопи­саніе не толь­ко не соб­лю­да­етъ, но гру­бо и все­мѣр­но, вы­зыва­юще по­пира­етъ.

Языкъ есть преж­де все­го жи­вой ис­токъ зву­ковъ, из­да­ва­емыхъ гор­танью, ртомъ и но­сомъ, и слы­шимыхъ ухомъ. Обоз­на­чимъ этотъ зву­ковой-слу­ховой сос­тавъ язы­ка сло­вомъ „фо­нема“.

Эти зву­ки въ от­ли­чіе отъ зву­ковъ, из­да­ва­емыхъ жи­вот­ны­ми, чле­нораз­дѣль­ны: иног­да, какъ въ рус­скомъ, италь­ян­скомъ и фран­цуз­скомъ язы­кѣ, от­четли­вы и че­кан­ны, иног­да, какъ въ ан­глій­скомъ язы­кѣ не­от­четли­вы, но слит­ны и рас­плыв­ча­ты.

Чле­нораз­дѣль­ность эта под­чи­нена осо­бымъ за­конамъ, ко­торы­ми вѣ­да­етъ грам­ма­тика: она раз­ли­ча­етъ зву­ки (глас­ные и сог­ласные), сло­ги и сло­ва, а въ сло­вахъ кор­ни и ихъ при­раще­нія (пре­фик­сы — впе­реди кор­ня, аф­фиксы и суф­фиксы — по­зади кор­ня); она раз­ли­ча­етъ еще ро­ды и чис­ла, скло­ненія (па­дежи), и спря­женія (у гла­головъ: вре­мена, чис­ла, нак­ло­ненія и ви­ды); она раз­ли­ча­етъ да­лѣе час­ти рѣ­чи (имя су­щес­тви­тель­ное, при­лага­тель­ное, мѣс­то­имѣ­ніе, гла­голъ и т. д.), а по смыс­ло­вой свя­зи словъ — час­ти пред­ло­женія (под­ле­жащее, ска­зу­емое, оп­ре­дѣле­ніе, до­пол­не­ніе, об­сто­ятель­ствен­ныя сло­ва и т. д.). Все это вмѣс­тѣ об­ра­зу­етъ уче­ніе о фор­махъ язы­ка и по­тому мо­жетъ быть обоз­на­чено сло­вомъ „мор­ѳе­ма“.

Са­мо со­бой ра­зумѣ­ет­ся, что и фо­нема и мор­ѳе­ма слу­жатъ смыс­лу, ко­торый онѣ ста­ра­ют­ся вѣр­но и точ­но вы­разить и ко­торымъ онѣ внут­ренно на­сыще­ны. Без­смыс­ленные зву­ки — не об­ра­зу­ютъ язы­ка. Без­смыс­ленные суф­фиксы, па­дежи, спря­женія, мѣс­то­имѣ­нія, гла­голы и пред­ло­ги, до­пол­не­нія — не сла­га­ютъ ни рѣ­чи, ни ли­тера­туры. Здѣсь все жи­ветъ для смыс­ла, т. е. ра­ди то­го, что­бы вѣр­но обоз­на­чить ра­зумѣ­емое, точ­но его вы­разить и вѣр­но по­нять. Че­ловѣкъ да­же сто­нетъ и взды­ха­етъ не зря и не без­смыс­ленно. Но ес­ли и стонъ его, и вздохъ его пол­ны вы­раже­нія, ес­ли они суть зна­ки его внут­ренней жиз­ни, то тѣмъ бо­лѣе его чле­нораз­дѣль­ная речь, — име­ну­ющая, ра­зумѣ­ющая, ука­зу­ющая, мыс­ля­щая, обоб­ща­ющая, до­казы­ва­ющая, раз­ска­зыва­ющая, вос­кли­ца­ющая, чувс­тву­ющая и во­об­ра­жа­ющая, — пол­на жи­вого смыс­ла жиз­ненно дра­гоцѣн­на­го и от­вѣтс­твен­на­го. Весь языкъ слу­житъ это­му смыс­лу, т. е. то­му, что онъ хо­четъ ска­зать и со­об­щить, и что мы на­зовемъ „се­мемою“. Она есть са­мое важ­ное въ язы­кѣ. Ею все оп­ре­дѣля­ет­ся. Возь­мемъ хо­тя бы па­дежи: каж­дый изъ нихъ имѣ­етъ иной смыслъ и пе­реда­етъ о пред­ме­тѣ что-то свое осо­бое. Име­нитель­ный: — пред­метъ бе­рет­ся самъ по се­бѣ, внѣ от­но­шеній къ дру­гимъ пред­ме­тамъ; ро­дитель­ный: — вы­ража­етъ при­над­лежность од­но­го пред­ме­та — дру­гому; да­тель­ный: — ука­зыва­етъ на приб­ли­жа­ющее дѣй­ствіе; въ ви­нитель­номъ па­дежѣ ста­вит­ся имя то­го объ­ек­та, на ко­торый нап­равле­но дѣй­ствіе; въ тво­ритель­номъ па­дежѣ ста­вит­ся имя ору­дія; мѣс­тный или пред­ложный па­дежъ ука­зыва­етъ на об­сто­ятель­ства и на нап­равле­ніе дѣй­ствій. И такъ, дѣ­ло идетъ че­резъ всю грам­ма­тику…

Къ фо­немѣ, мор­ѳе­мѣ и се­мемѣ при­со­еди­ня­ет­ся, на­конецъ, за­пись: сло­ва мо­гутъ быть не толь­ко фо­нети­чес­ки про­из­не­сены, но еще и на­чер­та­ны бук­ва­ми; тог­да про­из­но­сящій че­ловѣкъ мо­жетъ от­сутс­тво­вать, а рѣчь его, ес­ли толь­ко она вѣр­но за­писа­на, мо­жетъ быть проч­те­на, фо­нети­чес­ки вос­про­из­ве­дена и вѣр­но по­нята цѣ­лымъ мно­жес­твомъ лю­дей, вла­дѣ­ющихъ этимъ язы­комъ. Имен­но такъ воз­ни­ка­етъ воп­росъ пра­вопи­санія. Ка­кое же „пи­саніе“ есть вѣр­ное или пра­вое?

От­вѣ­ча­емъ: то, ко­торое точ­но пе­реда­етъ не толь­ко фо­нему, на­сыщен­ную смыс­ломъ, и не толь­ко мор­ѳе­му, на­сыщен­ную смыс­ломъ, но преж­де все­го и боль­ше все­го са­мую се­мему. И сквер­ное, или кри­вое „пи­саніе“ бу­детъ то, ко­торое не соб­лю­да­етъ ни фо­нему, ни мор­ѳе­му, ни се­мему. А вотъ имен­но въ этомъ и по­вин­но ре­волю­ці­он­ное кри­вопи­саніе: оно ус­тра­ня­етъ цѣ­лыя бук­вы, ис­ка­жа­етъ этимъ смыслъ и за­путы­ва­етъ чи­тате­ля; оно ус­тра­ня­етъ въ мѣс­то­имѣ­ні­яхъ и при­лага­тель­ныхъ (мно­жес­твен­на­го чис­ла) раз­ли­чія меж­ду муж­скимъ и жен­скимъ ро­домъ и зат­рудня­етъ этимъ вѣр­ное по­нима­ніе тек­ста; оно обез­смыс­ли­ва­етъ срав­ни­тель­ную сте­пень у при­лага­тель­ныхъ и тѣмъ вы­зыва­ете су­щія не­до­умѣ­нія при чте­ніи и т. д., и т. д.

Удос­то­вѣрим­ся во всемъ этомъ на жи­выхъ при­мѣрахъ.

Во­об­ще го­воря, од­на единс­твен­ная бук­ва мо­жете сов­сѣмъ из­мѣ­нить смыслъ сло­ва. Нап­ри­мѣръ: „не вся­кій со­вер­шонный (т. е. сдѣ­лан­ный) пос­ту­покъ есть со­вер­шенный (т. е. бе­зуп­речный) пос­ту­покъ“ По­гаси­те это бук­венное раз­ли­чіе, пос­тавь­те въ обо­ихъ слу­ча­яхъ „е“ или „о“ — и вы ут­ра­тите глу­бокій нравс­твен­ный смыслъ это­го из­рѣ­ченія. „Онъ ска­залъ, что бу­детъ (т. е. при­детъ), да вотъ что-то не бу­дитъ“ (т. е. не пре­рыва­етъ мой сонъ). Та­кое же зна­ченіе имѣ­ете и уда­реніе: его пе­ремѣ­щеніе ра­дикаль­но мѣ­ня­етъ смыслъ сло­ва: „ты до­рога́ мнѣ боль­шая до­ро́га“. И такъ вся ткань язы­ка чрез­вы­чай­но впе­чат­ли­тель­на и имѣ­етъ ог­ромное смыс­ло­вое зна­ченіе.

Это осо­бен­но вы­яс­ня­ет­ся на омо­нимахъ, т. е. на сло­вахъ съ оди­нако­вой фо­немой, но съ раз­личнымъ смыс­ломъ. Здѣсь спа­сеніе толь­ко од­но: не­об­хо­димо раз­личное (диф­фе­рен­ци­рован­ное) на­чер­та­ніе. Это за­конъ для всѣхъ язы­ковъ. И чѣмъ боль­ше въ язы­кѣ омо­нимовъ, тѣмъ важ­нѣе соб­лю­дать вѣр­ное пи­саніе. Такъ, фран­цуз­ское сло­во „вэръ“ обоз­на­ча­етъ: „чер­вя­ка“ (ver), „стихъ“ (vers), „стек­ло-ста­канъ“ (verre), „зе­леный“ (vert) и пред­логъ „на, при, къ, око­ло“ (vers). Поп­ро­буй­те „уп­ростить“ это раз­но­писа­ніе и вы вне­сете въ языкъ иді­от­скую пу­тани­цу. Сло­вомъ „мэръ“ фран­цузъ обоз­на­ча­етъ „мо­ре“ (mer), „мать“ (mere) и „го­род­ско­го го­лову“ (maire). Сло­вомъ „фэръ“ — „дѣ­лать“ (faire), „от­дѣлку, мас­терс­тво“ (faire), „же­лѣзо“ (fer) и „щип­чи­ки для стек­ла“ (ferre). Сло­вомъ „вуа“ — „го­лосъ“ (voix), „до­рогу“ (voie), „возъ“ (voie), „я ви­жу“ (vois), „смот­ри“ (vois). Сло­вомъ „коръ“ — „тѣ­ло“ (corps), „мо­золь“ (cor), и „вал­торну или рогъ“ (cor). От­сю­да уже вид­но, что раз­личное на­чер­та­ніе сло­ва спа­са­етъ языкъ отъ без­смыс­ли­цы, а при не­дос­таткѣ его без­смыс­ли­ца ока­зыва­ет­ся у по­рога. По­доб­ное мы на­ходимъ и въ нѣ­мец­комъ язы­кѣ. Сло­вомъ „ма­ленъ“ нѣ­мецъ обоз­на­ча­етъ „пи­сать крас­ка­ми, во­об­ра­жать“ (malen) и „мо­лоть“ (mahlen). Но тамъ, гдѣ на­чер­та­ніе не мѣ­ня­ет­ся, гро­зитъ не­дора­зумѣ­ніе: „sein“ оз­на­ча­етъ „быть“ и (чье?) „его“; „sie“ оз­на­ча­етъ „вы“ и „она“ — и не­дора­зумѣ­нія, мо­гущія воз­никнуть изъ это­го од­но­го смѣ­шенія, без­числен­ны. Нѣ­мец­кое сло­во „Schauer“ имѣ­етъ пять раз­личныхъ зна­ченій при со­вер­шенно оди­нако­вомъ на­чер­та­ніи, оно обоз­на­ча­етъ — „пор­то­вый ра­бочій“, „со­зер­ца­тель“, „страхъ“, „вне­зап­ный ли­вень“ и „на­вѣсъ“. Это есть нас­то­ящій об­ра­зецъ то­го, какъ на­чер­та­ніе и фо­нема мо­гутъ от­ста­вать отъ смыс­ла, а это оз­на­ча­етъ, что языкъ не справ­ля­ет­ся со сво­ей за­дачей.

И вотъ, рус­скій языкъ при ста­рой ор­ѳогра­фіи по­бѣдо­нос­но справ­лялся со сво­ими „омо­нима­ми“, вы­раба­тывая для нихъ раз­личныя на­чер­та­нія. Но ре­волю­ці­он­ное кри­вопи­саніе по­губи­ло эту дра­гоцѣн­ную язы­ковую ра­боту цѣ­лыхъ по­колѣ­ній: оно сдѣ­лало все воз­можное, что­бы на­пус­тить въ рус­скій языкъ какъ мож­но боль­ше без­смыс­ли­цы и не­дора­зумѣ­ній. И рус­скій на­родъ не мо­жетъ и не дол­женъ ми­рить­ся со втор­же­ні­емъ это­го вар­вар­ска­го уп­ро­щенія.

Но­вая „ор­ѳогра­фія“ от­мѣ­нила бук­ву „і“. И вотъ, раз­ли­чіе меж­ду „мі­ромъ“ (все­лен­ной) и „ми­ромъ“ (по­ко­емъ, ти­шиной, не­вой­ной) из­чезло; за од­но по­гиб­ла и ижи­ца, и пра­вос­лавные лю­ди ста­ли при­нимать „ми­ро-по­маза­ніе“ (что со­вер­шенно не­осу­щес­тви­мо, ибо ихъ не по­мазу­ютъ ни все­лен­ной, ни по­ко­емъ).

За­тѣмъ но­вая ор­ѳогра­фія от­мѣ­нила бук­ву „ѣ“ и без­смыс­ли­ца про­нес­лась по рус­ско­му язы­ку и по рус­ской ли­тера­турѣ опус­то­ша­ющимъ смер­чемъ. Не­ис­числи­мые омо­нимы ста­ли въ на­чер­та­ніи не­раз­ли­чимы; и тотъ, кто разъ это уви­дитъ и пой­метъ, тотъ при­детъ въ ужасъ при ви­дѣ это­го по­тока без­гра­мот­ности, вли­ва­юща­гося въ рус­скую ли­тера­туру и въ рус­скую куль­ту­ру и ни­ког­да не при­мирит­ся съ ре­волю­ці­он­нымъ кри­вопи­сані­емъ (см. „Н. 3.“ № 167).

Мы раз­ли­ча­емъ „самъ“ (собс­твен­но­лич­но) и „са­мый“ (точ­но ука­зан­ный, тож­дес­твен­ный). Ро­дитель­ный па­дежъ отъ „самъ“ — „са­мого“, ви­нитель­ный па­дежъ — „са­мого“. А отъ „са­мый“ — „са­маго“. „Я ви­дѣлъ его са­мого́, но по­каза­лось мнѣ, что я ви­жу не то­го же са́ма­го“… (пись­мо изъ сов­ре­мен­ной Югос­ла­віи). Въ кри­вопи­саніи это дра­гоцѣн­ное раз­ли­чіе гиб­нетъ: оно зна­етъ толь­ко од­ну фор­му скло­ненія: „са­мого“…

Мы скло­ня­емъ: „она“, „ея“, „ей“, „ее“, „ею“, „о ней“. Кри­вопи­саніе не же­ла­етъ раз­ли­чать всѣхъ па­дежей: ро­дит. пад. и ви­нит. пад. пи­шут­ся оди­нако­во „ее“. „Кто же рас­топталъ намъ въ са­ду на­ши чу­дес­ныя клум­бы? „Это сдѣ­лала ее ко­за“ (вмѣс­то „ея“, со­сѣд­ки­на ко­за); без­смыс­ли­ца. „Я лю­билъ ее со­баку!“ Не оз­на­ча­ете ли это, что жен­щи­на бы­ла нра­вомъ сво­имъ вро­дѣ со­баки, но я ее все-та­ки не могъ раз­лю­бить; ка­кой тра­гичес­кій ро­манъ!… Или это мо­жетъ быть оз­на­ча­етъ, что я охот­но иг­ралъ съ ея со­бачен­кой?… Но тог­да на­до пи­сать ея, а не ее! „Кто ввелъ у насъ это без­смыс­ленное пра­вопи­саніе? Это сдѣ­лала ее пар­тія“ (вмѣс­то „ея“, пар­тія ре­волю­ціи). Что зна­читъ фра­за: „это ее ве­щи“? Ни­чего. Без­смыс­ли­ца. „На­до ви­дѣть ра­зум­ность ми­ра и пред­сто­ять ее Твор­цу“… Что это оз­на­ча­етъ? Ни­чего; весь смыслъ те­зиса ис­ка­женъ и во­цари­лась без­смыс­ли­ца. Ра­зум­ность мі­ра! Ея Твор­цу!

Но­вое кри­вопи­саніе не раз­ли­ча­етъ муж­ской родъ и жен­скій родъ въ окон­ча­ніи при­лага­тель­ныхъ (мно­жеств. чис­ла) и мѣс­то­имѣ­ній. Вотъ два об­разца соз­да­ва­емой без­смыс­ли­цы. Изъ уче­наго трак­та­та: „Въ ис­то­ріи су­щес­тво­вали раз­ные ма­тема­тики, фи­зики, и ме­хани­ки [те­оріи? лю­ди?]; нѣ­кото­рые изъ нихъ поль­зо­вались боль­шою из­вѣс­тностью, но по­роди­ли мно­го заб­лужде­ній“… Чи­татель такъ до кон­ца и не зна­етъ, что же, собс­твен­но, имѣ­ет­ся въ ви­ду — раз­ныя на­уки или раз­ные уче­ные… — Изъ Днев­ни­ка А. Ф. Тют­че­вой: „Я всег­да на­ходи­ла муж­чинъ го­раз­до ме­нѣе вну­шитель­ны­ми и стран­ны­ми, чѣмъ жен­щинъ: „они“ [кто? му­щины или жен­щи­ны?] бо­лѣе доб­ро­жела­тель­ны“… Ми­нуты три ло­ма­етъ чи­татель се­бѣ го­лову — кто же ме­нѣе доб­ро­жела­теленъ и кто бо­лѣе? И не­допо­нявъ, пы­та­ет­ся чи­тать даль­ше. — „Муж­чи­ны, про­сящіе на ули­цахъ ми­лос­ты­ню, суть „ни­щіе“; а жен­щи­ны? Онѣ не ни­щія; они то­же ни­щіе“.

Это оз­на­ча­етъ: грам­ма­тичес­кое и смыс­ло­вое раз­ли­чіе па­дежей и ро­довъ ос­та­ет­ся; а ор­ѳогра­фичес­кое вы­раже­ніе этихъ раз­ли­чій уга­ша­ет­ся. Это рав­но­силь­но смѣ­шенію па­дежей, субъ­ек­товъ и объ­ек­товъ, муж­чинъ и жен­щинъ… Такъ сѣ­ют­ся не­дора­зумѣ­нія, не­до­умѣ­нія, без­смыс­ли­цы; ум­но­жа­ет­ся и сгу­ща­ет­ся сму­та въ умахъ. За­чѣмъ? Ко­му это нуж­но? Рос­сіи? Нѣтъ, ко­неч­но; но для мі­ровой ре­волю­ціи это по­лез­но, нуж­но и важ­но.

Од­на­ко, об­ра­тим­ся къ об­сто­ятель­но­му и наг­лядно­му из­числе­нію тѣхъ смыс­ло­выхъ ранъ, ко­торыя на­несе­ны рус­ской ли­тера­турѣ „но­вой ор­ѳогра­фі­ей“. Ис­черпать все­го здѣсь нель­зя; но кое-что су­щес­твен­ное не­об­хо­димо при­вес­ти.

О НАШИХЪ ОРѲОГРАФИЧЕСКИХЪ РАНАХЪ

Ес­ли мы ос­та­вимъ въ сто­ронѣ мно­жес­тво дру­гихъ без­смыс­лицъ, вне­сен­ныхъ такъ на­зыва­емой „но­вой ор­ѳогра­фі­ей“, а сос­ре­дото­чим­ся толь­ко на тѣхъ, ко­торыя вдви­нуты въ рус­скую куль­ту­ру про­из­воль­ной от­мѣ­ной бук­вы „ѣ“, то мы уви­димъ слѣ­ду­ющее. Вотъ ти­пичес­кіе при­мѣры это­го бе­зоб­ра­зія.

1. Смыслъ: общее невоздержаніе въ пищѣ истощило наши запасы. Правописаніе: „всѣ ѣли да ѣли, вотъ все и вышло“. Кривописаніе: „все ели да ели, вот все и вышло“.Безсмыслица: преобладаніе хвойныхъ деревьевъ привело къ всеобщему уходу
2. Смыслъ: мѣловая пыль осталась въ комната соромъ; пришлось долго подметать. Правописаніе: „осѣлъ мѣлъ пылью на полу; я долго мелъ просыпанный мѣлъ“. Кривописаніе: „осел мел пылью на полу; я долго мел просыпанный мел“. Безсмыслица: мы мели вдвоемъ, сначала оселъ, потомъ я, а чего ради мы такъ старались — неизвѣстно, источникъ сора не указанъ.
3. Смыслъ: лѣто было теплое и полеты были пріятные. Правописаніе: „теплымъ лѣтомъ я наслаждался пріятнымъ летомъ“. Кривописаніе: „теплым летом я наслаждался приятным летом“. Безсмыслица: когда происходили полеты неизвѣстно, но тепло было пріятно.
4. Смыслъ телеграммы: я раненъ, рану залѣчиваю, прибуду на аэропланѣ. Правописаніе: „лѣчу рану лечу“. Кривописаніе: „лечу рану лечу“. Безсмыслица: адресатъ не зналъ, что подумать.
5. Смыслъ телеграммы: продовольствіе найдено, везу его съ собою. Правописаніе: „ѣду везу ѣду“. Кривописаніе: „еду везу еду“. Безсмыслица: адресатъ долго размышлялъ, потомъ бросилъ телеграмму въ корзину.
6. Смыслъ: надо умѣть не только изучать архивы, но и правильно вести ихъ. Правописаніе: „Курсы по архивовѣдѣнію и архивоведѣнію“. Кривописаніе: „Курсы по архивоведению и архивоведению“. Безсмыслица: Куда же это они хотятъ уводить всѣ архивы?
7. Смыслъ: до звѣзды не полагается ѣсть, а одинъ грѣшный человѣкъ съѣлъ гречневый хлѣбецъ. Правописаніе: „одинъ грѣшникъ не удержался и отвѣдалъ грешничка“. Кривописаніе: „один грешник не удержался и отведал грешничка“. Безсмыслица: хлѣбецъ хлѣбца отвѣдалъ? или грѣшникъ предался людоѣдству?
8. Смыслъ: есть ирраціональные пути, ведущіе къ воспріятію Бога. Правописаніе: „Богъ познается въ вѣдѣніи и въ невѣдѣніи“. Кривописаніе: „бог познается в ведении и в неведении“. Безсмыслица: языческій богъ (с малой буквы) то ведетъ, то не ведетъ, и черезъ это познается.
9. Смыслъ: я не могу указать точно время этого событія, это было когда-то давно. Правописаніе: „Скажи, когда же это было?“. „Отстань, нѣкогда“… Кривописаніе: „Отстань, некогда“. Безсмыслица: у меня нѣтъ досуга, чтобы отвѣтить на твой вопросъ.
10. Смыслъ: выплакавшись, наверху на лѣстницѣ, онъ уже не плакалъ, когда спустился внизъ. Правописаніе: „онъ слѣзъ ко мнѣ уже безъ слезъ“. Кривописаніе: „он слез сюда уже без слез“. Безсмыслица: слезъ сюда — ничего не значить; слезъ безъ слезъ — непредставимо!
11. Смыслъ: у насъ имѣется еще продовольствіе… Правописаніе: „пока у насъ еще есть, что ѣсть“… Кривописаніе: „пока еще у нас есть, что есть“… Безсмыслица: мы имѣемъ то, что имѣется въ наличности.
12. Смыслъ: человѣкъ съ горя напился, явно предпочитая шампанское. Правописаніе: „и утѣшеніе нашелъ я въ этой пѣнѣ упоительной“. Кривописаніе: „и утешение нашел я в этой пене упоительной“. Безсмыслица: слово „пеня“ означаетъ укоръ, штрафъ; какъ утѣшиться упоительнымъ штрафомъ?
13. Смыслъ: въ революціи хуже всего эта всеобщая ненависть и ограбленіе. Правописаніе: „если бы не всѣ ненавидѣли, если бы не все отняли, а то всѣ и все“. Кривописаніе: „если бы не все ненавидели, если бы не все отняли, а то все и все“. Безсмыслица: составъ ненавидящихъ субъектовъ подмѣненъ составомъ ненавидимыхъ объектовъ; послѣднія слова „все и все“ — просто безсмысленны.

Од­на­ко, все­го не ис­числишь. Пусть чи­татель самъ до­берет­ся до смыс­ла въ слѣ­ду­ющихъ ре­чені­яхъ:

„чем боль­ше тем, тем луч­ше“; „мне не вся­кий ве­домый ве­дом“; „те ему и го­ворят: вот те на!“; „рыб­ка уже в уже“; „ре­лиги­оз­ное ве­дение не чуж­до сим­во­лам“; „лес­ник лев­ша ле­су взял, лес­ной во­лос при­вязал, да в ле­су ли­су за лес­но­го дя­дю при­нял и ле­су в ле­су по­терял“; „я на­лево, а сле­ва лев“; „я сме­ло взял­ся за де­ло, но вет­ром все уже сме­ло“… Врачъ го­воритъ „ле­чу да поз­дно“; а лет­чикъ: „ле­чу да поз­дно“… „На го­ре дру­гих цве­тов не бы­ло“; „со­бака на се­не ле­жит, са­ма не ест и дру­гим не да­ет“ (чуть, по­види­мому, опе­чат­ка, на­до пи­сать Се­на или Се­ня съ боль­шой бук­вы, въ пер­вомъ слу­чаѣ на­до по­жалѣть мок­рую со­баку, во вто­ромъ бѣд­на­го Се­мена); „Сте­нание за сте­ной выз­ва­ло у ме­ня стес­не­ние в сер­дце“.

Но не до­воль­но ли?

Есть и об­щія пра­вила. Нап­ри­мѣръ: сло­ва, на­чина­ющі­яся съ „нѣ“ — ни­чего не от­ри­ца­ютъ, а ус­та­нав­ли­ва­ютъ толь­ко не­оп­ре­дѣлен­ность: „нѣ­кій, нѣ­кото­рый, нѣс­коль­ко, нѣ­ког­да“; а сло­ва, на­чина­ющі­яся съ „не“ — от­ри­ца­ютъ: „не­лѣпый, нег­ра­мот­ный, не­чес­тный, не­ког­да“. Еще: воп­ро­сы „ку­да?“ и „гдѣ?“ тре­бу­ютъ раз­личныхъ па­дежей; от­мѣ­на бук­вы „ѣ“ уби­ва­етъ это пра­вило. Ку­да? „На ло­же“, „на по­ле“, „въ по­ле“, „въ мо­ре“ (ви­нит, па­дежъ). Гдѣ? „На ло­жѣ“, „на по­лѣ бит­вы“, „въ мо­рѣ“ (пред­ложный па­дежъ). Пу­ля по­пала ему въ сер­дце (вин. пад.); въ его сер­дцѣ пе­чаль (предл. пад.). Еще: „чѣмъ“ есть тво­ритель­ный па­дежъ отъ „что“; а „чемъ“ есть пред­лож. па­дежъ отъ „что“; смѣ­шеніе па­дежей есть за­нятіе грам­ма­тичес­ки раз­ру­шитель­ное. Еще: „си­нѣй“ есть срав­ни­тель­ная сте­пень отъ „си­ній“ (вол­ны си­нѣй ста­ли); „си­ней“ есть ро­дитель­ный па­дежъ отъ при­лага­тель­на­го „си­ній“ (вол­ны си­ней ста­ли; но раз­вѣ сталь есть об­ра­зецъ си­невы?).

Борь­ба за бук­ву „ѣ“ ве­дет­ся въ Рос­сіи уже бо­лѣе 300 лѣтъ. Мы бу­демъ про­дол­жать эту борь­бу. Въ 1648 го­ду, въ Мос­квѣ, съ бла­гос­ло­венія цер­ковной влас­ти бы­ла из­да­на грам­ма­тика, гдѣ въ пре­дис­ло­віи до­казы­валось, что „не­об­хо­димо на­передъ са­мимъ учи­телямъ раз­ли­чать „ять“ съ „ес­темъ“ и не пи­сать од­но­го вмѣс­то дру­гого“, что „грам­ма­тичес­кое лю­бомуд­ріе смыс­лу сер­децъ на­шихъ прос­вѣ­титель­но“ и безъ не­го „кто и мня­ся вѣ­дѣти, нич­то­же вѣсть“, что грам­ма­тика есть „ру­ково­дитель неб­лазненъ во вся­кое бла­гочес­тіе, вождь ко бла­говид­но­му смот­рѣ­нію и пре­див­но­му и неп­риступ­но­му бо­гос­ло­вію, бла­жен­ныя и все­чес­тнѣй­шія фи­лосо­фіи от­кры­тіе и все­род­ное про­разу­мѣніе“ (см. Клю­чев­скій: „Очер­ки и рѣ­чи“, 412).

Этотъ муд­рый под­ходъ къ грам­ма­тикѣ объ­яс­ня­ет­ся тѣмъ, что въ то вре­мя фор­маль­но-от­вле­чен­ная фи­лоло­гія, пре­неб­ре­га­ющая глав­нымъ, жи­вымъ смыс­ломъ язы­ка — еще не вы­рабо­талась и не ус­пѣ­ла раз­ло­жить и умер­твить куль­ту­ру сло­ва. Съ тѣхъ же поръ это из­вра­щеніе и нес­частіе зах­ва­тило на­уку язы­ка (какъ и дру­гія на­уки) и въ ре­зуль­та­тѣ ин­те­ресъ къ пред­метно­му смыс­лу ус­ту­пилъ свое мѣс­то со­об­ра­жені­ямъ чис­то ис­то­ричес­кимъ (какъ, нап­ри­мѣръ, у Я. Гро­та) и де­маго­гичес­кимъ, какъ у со­чини­телей но­ваго кри­вопи­санія.

Отъ это­го пос­тра­дала и стра­да­етъ вся рус­ская куль­ту­ра. Вотъ до­каза­тель­ства.

Мо­лит­ва. „Го­ре име­ем сер­дца“ (вмѣс­то го­рѣ, ввысь, квер­ху, къ Бо­гу). „Мир ми­рови тво­ему да­руй“. „О ми­ре все­го ми­ра“. „Да праз­дну­ет же мир, ви­димый же весь и не­види­мый“.

Бо­гос­ло­віе. „Я при­шел не су­дить мир, но спас­ти мир“ (І­оан. 12:47). Иса­акъ Си­рі­янинъ: „ми­ром на­зываю страс­ти, ко­торые по­рож­да­ют­ся от па­рения ума“. „Мысль о смер­ти ро­дит пре­неб­ре­жение к ми­ру“ (тамъ же). „Все­веде­ние Бо­жие“. Ва­силій Ве­ликій: „Мир есть ху­дожес­твен­ное про­из­ве­дение“.

Фи­лосо­фія. Всѣ проб­ле­мы мі­ра, мі­роз­да­нія, мі­ровоз­зрѣ­нія; мик­ро­кос­ма, мак­ро­кос­ма; зна­нія и вѣ­дѣнія и мно­гія дру­гія, съ ни­ми свя­зан­ныя, обез­смыс­ленны и по­гиб­ли. Ни од­но­го фи­лосо­фа от­ны­нѣ нель­зя гра­мот­но пе­ревес­ти на рус­скій языкъ. Эти­ка, он­то­логія, кос­мо­логія, ан­тро­поло­гія — ли­шены крыль­евъ сло­ва!

На­ука. „Они все пло­дят­ся“ (вмѣс­то всѣ). „В Рос­сии мно­го рек“ (вмѣс­то рѣкъ). „От сы­рос­ти воз­ни­ка­ет пре­ние“ (вмѣс­то „прѣ­ніе“; кто же съ кѣмъ спо­ритъ отъ сы­рос­ти?). „Он не мог соб­рать ве­на“ (вмѣс­то вѣ­на); „ле­чу ве­ны по вен­ско­му спо­собу“ (вм. лѣ­чу, вм. вѣн­ско­му). „У вас опух­ла же­леза; в ор­га­низ­ме же­леза не хва­та­ет“.

Стра­тегія. „Све­дение о све­дении ди­визий еще не пос­ту­пило“. „Од­но­род­ные вес­ти ред­ко при­ходят“. „Все на па­лубу!“ (вм. всѣ). „От­ку­да вес­ти? От­ку­да вес­ти?“ (Въ пер­вомъ слу­чаѣ — вѣс­ти, во вто­ромъ — вес­ти). „Это не под­ле­жит ва­шему ве­дению“.

По­лити­ка. Изъ ком­му­нис­ти­чес­кихъ сте­ног­раммъ. Троц­кій на XI съ­ѣз­дѣ: „В За­пад­ной Ев­ро­пе ес­ли по­бедит ее про­лета­ри­ат“ (вм. ея). Зи­новь­евъ тамъ же: „меж­ду­народ­ный ра­бочий класс осел“ (вмѣс­то осѣлъ). На XIV съ­ѣз­дѣ: „не все еще по­нима­ють и не все еще ве­рят“ (вм. всѣ). Тамъ же, рѣчь Гу­сева: „бу­дем ста­вить точ­ки над «и»“ (вм. і). Рѣчь Кур­ска­го на XV съ­ѣз­дѣ: „ра­бота по ста­тис­ти­ке дол­жна быть пос­тавле­на у нас на «ѣ»“. Го­лоса съ мѣстъ: „чи­тали все“ (вм. всѣ). „На­ша цѣль — за­во­евать мир“ (вм. міръ). Кон­сти­туція РСФСР статья 3: „к ве­дению ор­га­нов“ (вм. вѣ­дѣнію). Изъ га­зеты „Но­вое Рус­ское Сло­во“ от 12.1.1942: „Мы — все. Наш вер­ховный глав­но­коман­ду­ющий, пре­зидент Руз­вельт, мо­жет быть уве­рен, что за ним идем мы все!“.

По­гиб­шія рус­скія пос­ло­вицы. „У бо­гато­го му­жика — все в дол­гу (вм. всѣ), у бо­гато­го ба­рина — все в дол­гу“. „Лес ле­сом, а бес бе­сом“. „Спер­ва де­леж, а пос­ле те­леш“. „Ка­кая же честь, ес­ли не­чего есть“. „На мир бе­да, а во­ево­де на­житок“. „И глух и нем, гре­ха не вем“. „Пе­ред су­дом все рав­ны, все без от­ку­па ви­нова­ты“. „Мир на­дело со­шел­ся — ви­нова­того опить“. „Вор по­пал, а мир про­пал“. „До­шел тать в цель, ве­дут его на рель“. „Ищи на каз­не, что на ор­ле, на пра­вом кры­ле“. „Очи ушей вер­нее“. „Кто в мо­ре не то­нул, да де­тей не ро­жал, тот от сер­дца бо­гу не ма­ливал­ся“.

Ис­ка­жен­ные рус­скіе клас­си­ки. Без­смыс­ленны всѣ сти­хот­во­ренія, по­ющія о мі­рѣ и мі­роз­да­ніи; ис­числить ихъ не­воз­можно. Вотъ об­разцы. Пуш­кинъ: „И мощ­ная ру­ка к не­му с да­рами ми­ра — Не прос­ти­ра­ет­ся из-за пре­делов ми­ра“. Лер­монтовъ: „Но я без стра­ха жду дов­ре­мен­ный ко­нец — Дав­но по­ра мне мир уви­деть но­вый“. Тют­чевъ: „Есть не­кий час все­мир­но­го мол­чанья“. „На мир та­инс­твен­ный ду­хов“. „С ми­ром дрем­лю­щим сме­шай“. „Счас­тлив, кто по­сетил сей мир“ и др. Бо­ратын­скій: „Твой мир, увы, мо­гилы мир пе­чаль­ный“… „На что вы, дни! Юдоль­ный мир яв­ленья — Свои не из­ме­нит! — Все ве­домы, и толь­ко пов­то­ренья — Гря­дущее су­лит“.

А вот и иныя ис­ка­женія. Го­воря о „мла­дыхъ дѣ­вахъ“, Пуш­кинъ риф­му­етъ „стра­нѣ“ и „онѣ“; по кри­вопи­санію эта риф­ма гиб­нетъ („они“ вм. онѣ). „Ее ла­ниты ожив­ля­лись“ (вм. ея), „Ее нич­тожность ра­зумею“ (вм. ея). Тют­чевъ риф­му­етъ „ея“ и „я“ („Ис­тор­глось из гру­ди ее — И но­вый мир уви­дел я“). О меч­тахъ: „Пус­кай в ду­шев­ной глу­бине — И всхо­дят и зай­дут они“. У Мея гиб­нетъ цѣ­лое сти­хот­во­реніе, вдох­новлен­ное Вик­то­ромъ Гю­го и вдох­но­вив­шее Рах­ма­нино­ва на пре­лес­тный ро­мансъ: „Оп­ро­сили они“ (муж­чи­ны) …„онѣ от­вѣ­чали“ (жен­ская муд­рость, уто­ля­ющая муж­ское не­до­умѣ­ніе). По кри­вопи­санію — „они“ спра­шива­ютъ и „они“ же от­вѣ­ча­ютъ.

У Пуш­ки­на: „Все го­ворят нет прав­ды на зем­ле“… „Де­либаш уже на пи­ке“ (пи­ке — есть осо­бая хлоп­ча­тобу­маж­ная ткань; вм. пи­кѣ). Изъ пись­ма Го­голя къ И. И. Дмит­рі­еву: „в до­роге за­нима­ло ме­ня толь­ко не­бо, ко­торое, по ме­ре приб­ли­жения к югу, ста­нови­лось си­нее и си­нее“ (вм. си­нѣе). Го­голь пи­шетъ Язы­кову: „от­ны­не взор твой дол­жен быть свет­ло и бод­ро воз­не­сен го­ре“ (вм. го­рѣ); „нем­ки… все, сколь­ко ни есть, вя­жут чу­лок“; „в пи­ще есть по­боль­ше мяс­но­го“ (вм. ѣсть); „бла­гос­ло­вен­ный воз­дух ее уже дох­нул“ (вм. ея); „при­чина… вне… на­шего ве­дения“… Дос­то­ев­скій: „ду­мал… вер­нуть­ся, но удер­жался от не­веде­ния“ (вм. не­вѣдѣ­нія). Му­сорг­скій: „го­ре воз­нести­ся“ (вм. го­рѣ). Лѣс­ковъ: „а ко­зоч­ку я по­до­ил и ее мо­лоч­ком на­чал ди­тя пи­тать“. Баль­монтъ „ты лег­кая вол­на, иг­ра­ющая в мо­ре“ (вм. „въ чемъ“? — „во что“ — такъ иг­ра­ютъ въ тен­нисъ, въ шах­ма­ты, в мо­ре). Ай­ва­зов­скій наз­валъ свою кар­ти­ну „На мо­рѣ“ (гдѣ?); изъ это­го сдѣ­лано „На мо­ре“ (ку­да?).

Ко все­му это­му на­до до­бавить, что но­вое кри­вопи­саніе ис­ка­жа­етъ и под­ры­ва­етъ ту дра­гоцѣн­ную внут­реннюю ра­боту, ко­торую каж­дый изъ насъ про­дѣлы­ва­етъ надъ ос­мысли­вані­емъ сло­вес­ныхъ кор­ней. Проч­тя сло­во „вѣ­щій“, мы ас­со­ці­иру­емъ по смыс­лу къ „вѣ­щунья“, „вѣ­дѣти“, „вѣ­дѣніе“; но проч­тя сло­во „ве­щий“ мы бу­демъ ас­со­ці­иро­вать въ без­смыс­ли­цу къ „вещь“, „ве­щес­твен­ный“. Что зна­чить „ве­щий Олег“? Ни­чего не зна­чить! Проч­тя сло­во „пе­ние“, мы бу­демъ ас­со­ці­иро­вать къ „пень“, „пе­ня“, „пень­ка“, „пень­тюхъ“… Бли­жай­шая ас­со­ці­ація къ „на­мере­ние“ бу­дет „ме­рин“; къ „прис­ми­рев“ — „ревъ“; къ „бес­со­вес­тный“ — „бѣсъ“ и „вес­ти“; къ „бе­да“ — „бе­ду­инъ“, „би­донъ“, „бед­ламъ“; къ „те­ло“ — „те­локъ“, „те­лить­ся“; къ „по­местье“ — „мес­ти“, „месть“, но от­нюдь не къ мѣс­то; къ лев­ша“ — „левъ“ и „вошь“… И такъ че­резъ всю смыс­ло­вую ра­боту ас­со­ці­ацій, ко­торою жи­ветъ и тво­рит­ся вся­кій языкъ.

За­чѣмъ всѣ эти ис­ка­женія? Для че­го это умо­пом­ра­ча­ющее сни­женіе? Ко­му нуж­на эта сму­та въ мыс­ли и въ язы­ковомъ твор­чес­твѣ?

От­вѣтъ мо­жетъ быть толь­ко одинъ: все это нуж­но вра­гамъ на­ци­ональ­ной Рос­сіи. Имъ; имен­но имъ, и толь­ко имъ.

КАКЪ ЖЕ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?

(Зак­лю­читель­ное сло­во о рус­скомъ на­ці­ональ­номъ пра­вопи­саніи).

Ес­ли мы по­пыта­ем­ся под­вести ито­ги все­му то­му, что не­об­хо­димо ска­зать про­тивъ „но­вой ор­ѳогра­фіи“, то мы про­из­не­семъ ей окон­ча­тель­ный при­говоръ: она дол­жна быть прос­то от­мѣ­нена въ бу­дущемъ и за­мѣне­на тѣмъ пра­вопи­сані­емъ, ко­торое вы­наши­валось рус­скимъ на­родомъ съ эпо­хи Ки­рил­ла и Ме­ѳодія. И это бу­детъ не „ре­ак­ці­ей“, а воз­ста­нов­ле­ні­емъ здо­ровья, смыс­ла и ху­дожес­твен­ности язы­ка.

Нап­расно намъ ста­ли бы ука­зывать на то, буд­то бы мы за­щища­емъ преж­нее пра­вопи­саніе изъ по­лити­чес­кой враж­ды къ боль­ше­виз­му. Эту ин­си­ну­ацію про­из­несъ ког­да-то г. Ай­хен­валь­дъ въ бер­лин­ской га­зетѣ «Руль». Вѣр­но какъ разъ об­ратное. Ес­ли бы но­вую ор­ѳогра­фію вве­ла рус­ская на­ці­ональ­ная мо­нар­хи­чес­кая власть (че­го она, ко­неч­но, ни­ког­да бы не сдѣ­лала!), то мы ста­ли бы за­щищать преж­нее пра­вопи­саніе съ той же энер­гі­ей; а вотъ за­щит­ни­ки но­вой ор­ѳогра­фіи, дѣй­стви­тель­но, по­лити­канс­тву­ютъ съ нею, при­давая ей зна­ченіе „прі­ятія ре­волю­ціи“ „за­капы­ванія рва“ или „спус­ка на по­лозь­яхъ“. Съ дру­гой сто­роны, ес­ли бы ком­му­нис­ты вер­ну­ли преж­нее пра­вопи­саніе (че­го они, ко­неч­но, ни­ког­да не сдѣ­ла­ютъ!), то мы от­нюдь не ста­ли бы вра­гами спа­сен­на­го пра­вопи­санія, ни сто­рон­ни­ками ком­му­низ­ма. При­писы­вать намъ по­лити­зацію всѣхъ кри­тері­евъ ду­хов­ной куль­ту­ры — есть сра­зу ин­си­ну­ація и пош­лость. Воп­росъ же пра­вопи­санія рѣ­ша­ет­ся не прис­трас­ті­емъ и не гнѣ­вомъ, а ху­дожес­твен­нымъ чувс­твомъ род­но­го язы­ка и от­вѣтс­твен­ной ана­лити­чес­кой мыслью.

Мы от­лично зна­емъ, что ре­волю­ці­он­ное кри­вопи­саніе бы­ло вве­дено не боль­ше­вика­ми, а вре­мен­нымъ пра­витель­ствомъ. Боль­ше­вики са­ми при­вык­ли къ преж­не­му пра­вопи­санію: всѣ эти Кур­скіе, Чу­бари, Осин­скіе, Бу­хари­ны про­дол­жа­ли въ сво­ихъ рѣ­чахъ „ста­вить точ­ки“ на от­мѣ­нен­ное „і“ и тре­бовать, что­бы ком­му­нис­ты все зна­ли на от­мѣ­нен­ное „ѣ“. Да­же Ле­нинъ пи­салъ и го­ворилъ въ томъ смыс­лѣ, что ста­рое пра­вопи­саніе имѣ­ло ос­но­ваніе раз­ли­чать „міръ“ и „миръ“ (Изд. 1923 г. т. XVIII, ч. 1, стр. 367). Нѣтъ, это дѣ­ло рукъ проф. А. А. Ма­нуй­ло­ва („ми­нис­тра прос­вѣ­щенія“) и О. П. Ге­раси­мова („тов. мин. просв.“). Пом­ню, какъ я въ 1921 го­ду въ упоръ пос­та­вилъ Ма­нуй­ло­ву воп­росъ, за­чѣмъ онъ ввелъ это уродс­тво; пом­ню, какъ онъ, не ду­мая за­щищать со­дѣ­ян­ное, без­по­мощ­но сос­лался на нас­той­чи­вое тре­бова­ніе Ге­раси­мова. Пом­ню, какъ я въ 1919 го­ду пос­та­вилъ тотъ же воп­росъ Ге­раси­мову и какъ онъ, сос­лавшись на Ака­демію На­укъ, раз­ра­зил­ся та­кою гру­бою вспыш­кою гнѣ­ва, что я по­вер­нулся и ушелъ изъ ком­на­ты, не же­лая спус­кать мо­ему гос­тю та­кія вы­ход­ки. Лишь поз­днѣе уз­налъ я, чле­номъ ка­кой меж­ду­народ­ной ор­га­низа­ціи былъ Ге­раси­мовъ.

Что же ка­са­ет­ся Ака­деміи На­укъ, то но­вая ор­ѳогра­фія бы­ла вы­дума­на тѣ­ми ея чле­нами, ко­торые, не чувс­твуя ху­дожес­твен­ности и смыс­ло­вой ор­га­нич­ности язы­ка, пре­дава­лись фор­маль­ной фи­лоло­гіи. Эта фор­ма­лиза­ція есть яз­ва всей сов­ре­мен­ной куль­ту­ры: ут­ра­тивъ вѣ­ру, а съ нею и ду­хов­ную поч­ву, отор­вавшись отъ со­дер­жа­тель­ныхъ кор­ней бы­тія, сов­ре­мен­ные „дѣ­яте­ли“ выд­ви­нули фор­маль­ную жи­вопись, фор­маль­ную му­зыку, фор­маль­ный те­атръ (Мей­ер­холь­дъ), фор­маль­ную юрис­пру­ден­цию, фор­маль­ную де­мок­ра­тію, фор­маль­ную фи­лоло­гію. И вотъ, но­вая ор­ѳогра­фія есть про­дуктъ фор­маль­ной фи­лоло­гіи и фор­маль­ной де­мок­ра­тіи, т. е. де­маго­гія. Въ Ака­деміи На­укъ сов­сѣмъ не бы­ло об­ща­го сог­ла­сія по воп­ро­су о но­вой ор­ѳогра­фіи, а бы­ла энер­гичная груп­па фор­ма­лис­товъ, тол­ко­вав­шихъ пра­вопи­саніе, какъ нѣч­то ус­ловное, от­но­ситель­ное, без­почвен­ное, ме­хани­чес­кое, поч­ти про­из­воль­ное, не свя­зан­ное ни со смыс­ломъ, ни съ ху­дожес­твен­ностью, ни да­же съ ис­то­рі­ей язы­ка и на­рода. Знаю слу­чай­но, какъ они со­бира­ли под­пи­си подъ сво­ей вы­дум­кой, на­жима­ли на ака­деми­ка А. А. Шах­ма­това, ко­торый, что­бы от­вя­зать­ся, далъ имъ свою под­пись, а по­томъ при боль­ше­викахъ про­дол­жалъ пе­чатать свое со­чине­ніе по ста­рому пра­вопи­санію. Сви­дѣтель­ствую о томъ не­годо­ваніи, съ ко­торымъ от­но­сились къ это­му кри­вопи­санію та­кіе уче­ные зна­токи рус­ска­го язы­ка, какъ ака­демикъ Алек­сѣй Ива­новичъ Со­болев­скій, лек­ціи ко­тора­го по „Ис­то­ріи рус­ска­го язы­ка“, по сло­вамъ то­го же Шах­ма­това, „по­лучи­ли зна­ченіе пос­лѣдня­го сло­ва ис­то­ричес­кой на­уки о рус­скомъ язы­кѣ — у насъ, и заг­ра­ницей“. Сви­дѣтель­ствую о та­комъ же не­годо­ваніи всѣхъ дру­гихъ мос­ков­скихъ фи­лоло­говъ, изъ ко­ихъ зна­мени­тый ака­демикъ Ф. Е. Коршъ, раз­ра­зил­ся эпиг­раммой: „Ста­ринѣ я бу­ду вѣ­ренъ, — Съ дѣтс­тва чтить ее при­выкъ: — Обе­зиченъ, обезъ­еренъ. — Обезъ­ятенъ нашъ языкъ“. Та­кіе уче­ные, какъ ака­демикъ П. Б. Стру­ве не на­зыва­ли „но­вую“ ор­ѳогра­фію ина­че, какъ „гнус­ною“…

Для че­го же это кри­вопи­саніе вы­думы­валось, ра­ди че­го вво­дилось? Пуб­лично выд­ви­гали два со­об­ра­женія: „но­вая ор­ѳогра­фія“ про­ще и для на­рода лег­че… Эти ар­гу­мен­ты вос­про­из­во­дились въ эмиг­ра­ціи и та­кими ди­летан­та­ми-пуб­ли­цис­та­ми, какъ г. Ю. Ай­хен­валь­дъ. На са­момъ же дѣ­лѣ эти ар­гу­мен­ты со­вер­шенно не­ос­но­ватель­ны.

Вотъ дан­ныя опы­та. Одинъ рус­скій уче­ный сла­вистъ, членъ-кор­респон­дентъ Рос­сій­ской Ака­деміи На­укъ, раз­ска­зывалъ мнѣ в 1922 го­ду о ре­зуль­та­тахъ сво­его пя­тилѣт­ня­го пре­пода­ванія въ гим­на­зіи. Онъ пред­ла­галъ уче­никамъ: кто хо­четъ, учись по ста­рой ор­ѳогра­фіи, кто хо­четъ — по но­вой; тре­бовать бу­ду съ оди­нако­вой стро­гостью! И что же? Про­центъ сла­быхъ въ сред­немъ сче­тѣ ока­зал­ся оди­нако­вымъ. Ока­залось, что труд­но во­об­ще пра­вило и его при­мѣне­ніе, не­зави­симо отъ то­го, что имен­но пред­пи­сыва­етъ пра­вило. Нап­расно ста­ли бы ссы­лать­ся на осо­быя зат­рудне­нія, вы­зыва­емыя бук­вою ѣ. Эти зат­рудне­нія бы­ли уже пре­одо­лѣны на чис­то мне­мони­чес­комъ пу­ти. Уже по всей Рос­сіи цир­ку­лиро­вала де­шевень­кая книж­ка въ сти­хахъ и съ кар­тинка­ми, гдѣ всѣ сло­ва, тре­бу­ющія бук­ву ѣ бы­ли вклю­чены въ текстъ: „Разъ бѣл­ка бѣ­са по­бѣди­ла — И съ тѣмъ изъ плѣ­на от­пусти­ла, — Чтобъ онъ ей отыс­калъ орѣхъ. — Но дѣ­ло бы­ло то въ ап­рѣ­лѣ — Въ лѣ­су орѣ­хи не соз­рѣ­ли“ и т. д. Или еще: „Съ Днѣп­ра, съ Днѣп­ра ли нѣк­то Глѣбъ, — Жилъ въ бо­гадѣль­нѣ дѣдъ-ка­лѣка, — Не че­ловѣкъ, полъ-че­ловѣ­ка… — Онъ былъ и глухъ, и нѣмъ, и слѣпъ — ѣлъ толь­ко рѣ­пу, хрѣнъ и рѣдь­ку“… и т. д. За­пом­нить эти стиш­ки ни­чего не сто­ило; и учи­телю ос­та­валось толь­ко по­яс­нять кор­несло­віе и смыс­лосло­віе…

Одинъ рус­скій уче­ный го­ворилъ мнѣ: „Что они все твер­дятъ объ об­легче­ніи? Пи­шемъ мы, об­ра­зован­ные, и намъ преж­нее пра­вопи­саніе сов­сѣмъ не труд­но; а не­об­ра­зован­ной мас­сѣ важ­но чи­тать и по­нимать на­писан­ное; и тутъ ста­рое пра­вопи­саніе, вѣр­но раз­ли­ча­ющее смыслъ, для чте­нія и по­нима­нія го­раз­до лег­че! А но­вое кри­вопи­саніе сѣ­етъ толь­ко без­смыс­ли­цу“…

Что же ка­са­ет­ся „уп­ро­щенія“, то идея эта сра­зу про­тиво­наці­ональ­ная и про­тиво­куль­тур­ная. Уп­ро­щеніе есть уга­шеніе слож­ности, мно­го­об­ра­зія, диф­фе­рен­ци­рован­ности. По­чему же это есть бла­го? Прав­да, уга­шеніе ис­кусс­твен­ной, без­смыс­ленной, без­пред­метной слож­ности да­етъ эко­номію силъ: а рас­тра­чивать ду­шев­но-ду­хов­ныя си­лы на мер­твыя не­нуж­ности не­лѣпо. Но „слож­ность“ преж­ня­го пра­вопи­санія глу­боко обос­но­вана, она вы­рос­ла ес­тес­твен­но, она пол­на пред­метна­го смыс­ла. Уп­ро­щать ее мож­но толь­ко отъ ду­хов­ной слѣ­поты; это зна­читъ де­маго­гичес­ки по­пирать и раз­ру­шать рус­скій языкъ, это вѣ­ковое куль­тур­ное дос­то­яніе Рос­сіи. Это наг­лядный при­мѣръ то­го, ког­да „про­ще“ и „лег­че“ оз­на­ча­етъ ху­же, гру­бѣе, при­митив­нѣе, не­раз­ви­тѣе, без­смыс­леннѣе: или поп­росту — слѣ­пое вар­варс­тво. Пус­ты­ня про­ще лѣ­са и го­рода; не опус­то­шить ли намъ на­шу стра­ну? Мы­чать ко­ровой го­раз­до лег­че, чѣмъ пи­сать сти­хи Пуш­ки­на или про­из­но­сить рѣ­чи Ци­церо­на; не ог­ла­сить ли намъ рос­сій­скія стог­на ко­ровь­имъ мы­чані­емъ? Для мно­гихъ по­рокъ лег­че доб­ро­дѣте­ли и сквер­носло­віе лег­че крас­но­рѣчія. Без­воль­но­му че­ловѣ­ку без­прин­ципная ус­тупчи­вость лег­че идей­ной вы­дер­жки. Во­об­ще про­ще не быть, чѣмъ быть; не за­нять­ся ли намъ, рус­скимъ, по­валь­нымъ са­мо­убій­ствомъ?

Итакъ, кри­вопи­саніе не лег­че и не про­ще, а без­смыс­леннѣе. Оно от­мѣ­ня­етъ пра­вила ос­мыслен­ной за­писи и вво­дить дру­гія пра­вила — без­смыс­ленной за­писи. Оно на­чало со­бою ре­волю­ці­он­ную анар­хію. Во вся­комъ куль­тур­номъ дѣ­ланіи до­рога́ идея пра­вила, ибо вос­пи­таніе есть оту­ченіе отъ про­из­во­ла и прі­уче­ніе къ пред­метнос­ти, къ смыс­лу, къ со­вѣс­ти, къ дис­ципли­нѣ, къ за­кону. Пра­вило не есть нѣч­то не­из­мѣнное; но из­мѣ­нимо оно толь­ко при дос­та­точ­номъ ос­но­ваніи. Про­из­воль­ное же ло­маніе пра­вила — вред­но и про­тиво­рѣчитъ вся­кому вос­пи­танію; оно сѣ­етъ анар­хію и раз­вра­ща­еть; оно под­ры­ва­етъ са­мый про­цессъ ре­гули­рова­нія, со­вер­шенс­тво­ванія, са­мую во­лю къ строю, по­ряд­ку и смыс­лу. Здѣсь про­из­волъ ло­ма­етъ са­мое чувс­тво пра­вила, ува­женіе къ не­му, до­вѣріе къ не­му и же­ланіе слѣ­довать ему. Вве­деніе же без­смыс­ленныхъ пра­вилъ есть пря­мой при­зывъ къ про­из­во­лу и анар­хіи.

Вотъ имен­но это и учи­нило но­вое кри­вопи­саніе. Здо­ровая часть рус­ской ин­телли­ген­ціи не при­няла его и от­вер­гла. Сдѣ­лалось два „пра­вопи­санія“. Ста­рое ста­ли за­бывать, но­вому не на­учи­лись. Воз­никло третье пра­вопи­саніе — от­бро­сив­шее твер­дый знакъ, но сох­ра­нив­шее ять. На­до ждать чет­верта­го, ко­торое от­бро­ситъ ять и сох­ра­нитъ твер­дый знакъ. Ска­жемъ же от­кры­то и точ­но: ни­ког­да еще рус­скіе лю­ди не пи­сали такъ без­гра­мот­но, какъ те­перь; ибо въ XVII и въ XVIII вѣ­кѣ — ис­ка­ли вѣр­на­го на­чер­та­нія, но еще не наш­ли его, а те­перь от­вер­гли най­ден­ное и раз­нузда­ли се­бя ор­ѳогра­фичес­ки. Тог­да еще учи­лись раз­ли­чать „ять“ съ „ес­темъ“, и не бы­ли увѣ­рены; а те­перь, ссы­ла­ясь на свою ма­лую об­ра­зован­ность и на лѣнь, уза­кони­ли смыс­ло­вое всес­мѣ­шеніе. „Намъ“, ви­дите ли, „не­ког­да и труд­но“ изу­чать свою рус­скую, „слиш­комъ слож­ную“ ор­ѳогра­фію!… Хо­рошо, гос­по­да лег­ко­мыс­ленные лѣн­тяи! За это вы бу­дете над­ры­вать­ся надъ изу­чені­емъ и ус­во­ені­емъ го­раз­до бо­лѣе слож­ныхъ инос­тран­ныхъ ор­ѳогра­фій, — фран­цуз­ской, ан­глій­ской и нѣ­мец­кой; — чу­жіе язы­ки возь­мутъ у васъ все то вре­мя, ко­торо­го у васъ „не хва­тало“ на изу­ченіе сво­его, рус­ско-на­ці­ональ­на­го, ос­мыслен­на­го пра­вопи­санія; ибо тутъ инос­тран­ные на­роды не бу­дутъ при­нимать во вни­маніе ва­шу лѣнь, ва­ше „не­ког­да“ и „труд­но“. И нап­расно кое-кто въ эмиг­ра­ціи выд­ви­га­етъ то об­сто­ятель­ство, что при гос­подс­твѣ преж­ней ор­ѳогра­фіи бы­ли сло­ва со спор­нымъ „е“ и съ не­увѣ­рен­нымъ „ѣ“; не про­ще ли въ ви­ду это­го пос­та­вить всю­ду без­спор­ное „е“? Но вѣдь есть не ма­ло лю­дей съ не­увѣ­рен­ною мыслью, чес­тностью и нравс­твен­ностью… Такъ не про­ще ли не ис­кать ни смыс­ла, ни вѣр­ности, ни чес­тнос­ти, а вод­во­рять пря­мо без­смыс­ли­цу, без­честіе и раз­вратъ: по край­ней мѣ­рѣ, все бу­детъ оп­ре­дѣлен­но, яс­но, прос­то и лег­ко… Да, ис­то­ричес­ки бы­ла шат­кость; но ее ус­пѣшно и ос­мыслен­но пре­одо­лѣва­ли, до тѣхъ поръ, по­ка не рѣ­шили по­кон­чить съ куль­ту­рой язы­ка и про­валить­ся въ вар­варс­тво.

Правъ былъ князь С. Н. Тру­бец­кой, ког­да пи­салъ („Уче­ніе о Ло­госѣ“, стр. 5): „сло­во есть не толь­ко спо­собъ вы­раже­нія мыс­ли, но и спо­собъ мыш­ле­нія, са­мо-объ­ек­ти­рова­ніе мыс­ли“. Правъ былъ и князь С. М. Вол­кон­скій, ког­да нас­та­ивалъ на томъ, что смѣ­шеніе ро­довъ, па­дежей, сте­пеней срав­не­нія и т. д. вы­зыва­ете къ жиз­ни „воз­врат­ное зло“: дур­ное пра­вопи­саніе ро­дитъ дур­ное мыш­ле­ніе. За­мѣча­тель­нѣй­шій зна­токъ рус­ска­го язы­ка В. И. Даль пи­салъ въ сво­емъ „Тол­ко­вомъ Сло­варѣ“: „На­до… сох­ра­нять та­кое пра­вопи­саніе, ко­торое бы всег­да на­поми­нало о ро­дѣ и пле­мени сло­ва, ина­че это бу­детъ звукъ безъ смыс­ла“ (томъ 1, стр. 9). И имен­но въ этомъ единс­твен­но вѣр­номъ язы­ковомъ рус­лѣ дви­жет­ся но­вѣй­шій из­слѣ­дова­тель рус­ска­го пра­вопи­санія И. И. Кос­тю­чикъ въ сво­емъ со­чине­ніи „На­шес­твіе вар­ва­ровъ на рус­скій языкъ“. „Не ре­фор­ма бы­ла про­веде­на, а ис­ка­женіе, ко­вер­ка­ніе рус­ска­го язы­ка, и при этомъ — умыш­ленное, от­рывъ рус­ска­го язы­ка отъ его цер­ковно-сла­вян­скихъ кор­ней, де­наці­она­лиза­ція рус­ска­го пись­ма, рус­ской эти­моло­гіи, фо­нети­ки, рус­ска­го мыш­ле­нія“…

И. С. Шме­левъ пе­реда­етъ, что одинъ изъ чле­новъ рос­сій­ской ор­ѳогра­фичес­кой ко­мис­сіи ска­залъ: „ста­ро это но­вое пра­вопи­саніе, оно ис­ко­ни гнѣз­ди­лось на зад­нихъ пар­тахъ, у лѣн­тя­евъ и нес­по­соб­ныхь“… И имен­но уче­ные ака­деми­ки пос­пѣ­шили этимъ без­гра­мот­нымъ лѣн­тя­ямъ на по­мощь: прер­ва­ли все­народ­ную твор­ческую борь­бу за рус­скій языкъ, от­реклись отъ ея вѣ­ковыхъ ус­пѣ­ховъ и за­во­ева­ній и ре­волю­ці­он­но сни­зили уро­вень рус­ской ли­тера­туры. Этимъ они поп­ра­ли и смыс­ло­вую, и ху­дожес­твен­ную, и ор­га­ничес­кую при­роду язы­ка. Ибо стро­гое со­от­вѣтс­твіе зву­ка и за­писи вы­гова­рива­емо­му смыс­лу есть дѣ­ло ху­дожес­твен­на­го все­народ­на­го ис­ка­нія ир­ра­ці­ональ­на­го (какъ вся­кое ис­кусс­тво!) и ор­га­ничес­ка­го (какъ са­ма на­род­ная жизнь!).

И вотъ, въ от­вѣтъ этимъ раз­су­доч­нымъ фор­ма­лис­тамъ и без­почвен­ни­камъ, мы дол­жны ска­зать: пи­саный текстъ не есть дѣ­ло про­из­во­ла; онъ есть жи­вая ри­за смыс­ла, точ­ный знакъ ра­зумѣ­ема­го, ху­дожес­твен­ное вы­раже­ніе ду­ха. Пра­вопи­саніе есть про­дуктъ мно­голѣт­ней борь­бы на­рода за свой языкъ; оно есть сос­ре­дото­чен­ный ито­га его се­ме­ис­ти­ки, фо­нети­ки, грам­ма­тики, сим­во­лики и ал­ле­гори­ки — въ от­но­шеніи къ пред­ме­тамъ и въ ду­хов­номъ об­ще­ніи лю­дей. Муд­ро ска­залъ Апос­толъ Па­велъ, что лю­ди об­ща­ющі­еся другъ съ дру­гомъ внѣ вза­им­на­го ра­зумѣ­нія, суть другъ дру­гу вар­ва­ры (1 Кор. 14:11). Не для то­го рус­скій на­родъ бил­ся надъ сво­имъ язы­комъ, что­бы гор­сточ­ка ре­волю­ці­он­ныхъ „ака­деми­ковъ“ сор­ва­ла всю эту ра­боту вза­им­на­го ду­хов­на­го ра­зумѣ­нія.

Пра­вопи­саніе имѣ­етъ свои ис­то­ричес­кія, кон­крет­ныя и въ то же вре­мя фи­лосо­фичес­кія и на­ці­ональ­ныя ос­но­вы. По­это­му оно не под­ле­житъ про­из­воль­но­му сло­му, но лишь ос­то­рож­но­му, обос­но­ван­но­му пре­об­ра­зова­нію; со­вер­шенс­тво­ванію, а не раз­ру­шенію. Пусть же на­руши­тели рус­ской на­ці­ональ­ной ор­ѳогра­фіи по­лучатъ на­вѣки проз­ви­ще „дру­зей без­гра­мот­ности“ или „спод­вижни­ковъ ха­оса“; и пусть пер­вымъ ак­томъ рус­ска­го на­ці­ональ­на­го Ми­нис­тра Прос­вѣ­щенія бу­детъ воз­ста­нов­ле­ніе рус­ска­го на­ці­ональ­на­го пра­вопи­санія.

☆☆☆