Чтецъ-декламаторъ. Часть 1

• • •

Allegro Я сбросить хотѣлъ роковую неволю мученій, Я въ полночь глухую дороги искалъ, И вдругъ я услышалъ средь тихихъ ночныхъ дуновеній, Что кто-то душѣ прошепталъ: — Не бойся страданій, не бойся любви безотвѣтной, Надъ мракомъ страданья — не меркнущій свѣтъ, Не бойся нарушить молчаніе пѣснью привѣтной… Быть можетъ, раздастся отвѣтъ!

☆☆☆

Старый домъ

Allegro Лѣнивый вѣтерокъ въ травѣ чуть слышно бродитъ… До полдня здѣсь пріютъ и влагѣ и тѣнямъ, А тамъ, на лѣстницѣ, гляди, какъ солнце всходитъ Все выше, все теплѣй по ветхимъ ступенямъ. Надъ лѣстницею — домъ, заросшій весь кустами. Никто въ немъ не живетъ, покинутъ онъ давно, И, какъ недобрый глазъ подъ хмурыми бровями, Чернѣетъ и блеститъ подъ крышею окно. Я такъ люблю идти заросшею тропою Средь листьевъ и цвѣтовъ заброшенныхъ куртинъ. Вотъ ирисы встаютъ лиловою семьею И одуванчики въ дыму своихъ сѣдинъ. Я вечеромъ сюда усталый возвращаюсь; Здѣсь ждетъ меня въ травѣ чуть видная скамья. Съ воспоминаньями я ласково встрѣчаюсь, И долго думаю — и жду чего-то я. Мнѣ кажется тогда безвластнымъ время злое, И, — все одѣтое туманной тишиной, — По ветхимъ ступенямъ ко мнѣ идетъ былое, Чтобъ о грядущихъ дняхъ бесѣдовать со мной.

☆☆☆

Въ дорогѣ

Я. М. Фофановъ Верста, еще верста! Назадъ я бросилъ взоръ, Селенье скрылося за желтый косогоръ, Лишь церкви дальній крестъ веркаетъ въ высотѣ Да космы чучела желтѣютъ на шестѣ, Какъ привидѣніе, — и дымныхъ тучекъ стая Несется медленно, свой очеркъ измѣняя… Я дальше ухожу… Верста, еще верста!.. Какъ знойный океанъ сверкаетъ высота; Я бросилъ взоръ назадъ — ужъ нѣтъ вдали селенья, Лазурью сонною сверкаетъ отдаленье, И небо знойное, лобзаяся съ землей, Какъ тайну, прячетъ даль… Такъ годы чередой — Какъ версты пестрыя — проходятъ передъ нами И смотримъ мы назадъ пугливыми очами, Но память блѣдная, какъ синій небосклонъ, Скрываетъ прошлаго невозмутимый сонъ… И только дни любви, какъ крестъ далекій храма, На небѣ бытія спокойно и упрямо Сверкаютъ дольше всѣхъ внимательнымъ очамъ, И смотримъ мы впередъ — и небо видимъ тамъ.

☆☆☆

• • •

А. М. Ѳедоровъ Въ вечерній часъ я тихо степью брелъ, И у могилы, при большой дорогѣ, Остановился, точно тутъ нашелъ Все, что душой давно искалъ въ тревогѣ. Разсѣянно я посмотрѣлъ окрестъ: Все съ дѣтскихъ лѣтъ знакомое, родное, — И степь, и даль, и почернѣлый крестъ, И облако, въ закатѣ золотое. По степи кто-то кроткій проходилъ, Благословляя небо, землю, воды. Онъ заодно меня благословилъ, Какъ мать моя въ младенческіе годы. И тихо ночь къ могилѣ подошла, На ней траву росою окропила, И у креста беззвучно замерла, И золотыя кудри уронила. Свою головку спрятавъ подъ крыло, Заснулъ послѣдній жаворонокъ. Чудно зажглися звѣзды. Живо и свѣтло На небѣ стало, а въ степи безлюдно, И только влажный, дикій ароматъ Лился съ цвѣтовъ. Дорогою степною Вдаль отъ креста побрелъ я наугадъ, И кто-то тѣнью слѣдовалъ за мною. Когда жъ вдали забрезжилъ огонекъ, И мимо я хотѣлъ пройти сурово, Къ моей груди прижался онъ безъ слова И все простилъ, что я простить не могъ.

☆☆☆

• • •

Ив. Бунинъ Крестъ въ долинѣ при дорогѣ, А на немъ, на ржавыхъ копьяхъ У подножія Распятья, Изъ степныхъ цвѣтовъ вѣнокъ… Какъ былъ ясенъ южный вечеръ! Какъ любилъ я вечерами Уходить въ просторъ долины, Къ одинокому кресту! Тяжело въ тѣ дни мнѣ было. Я былъ молодъ, я навѣки Съ тѣмъ, кому я отдалъ душу, Разставался въ эти дни. Чья же грусть мою смиряла? Кто, задумчивый и кроткій, Сплелъ въ долинѣ при дорогѣ Изъ степныхъ цвѣтовъ вѣнокъ? За широкою долиной, Въ балкахъ, даль полей синѣла, Южный августовскій вечеръ Былъ спокоенъ, тихъ и ясенъ, А въ долинѣ кто-то пѣлъ. И звала меня, томила Даль полей, что позднимъ лѣтомъ Такъ прекрасна и безстрастна, Такъ безлюдна и грустна… Память сердца, образъ милый! Все, чѣмъ молодость смущала, Все, чѣмъ сладко упивалось Молодое сердце въ скорби, Все теперь слилось съ тобой. Разлученъ съ тобой навѣки, Съ тайной болью вспоминаю То, чего забыть нѣтъ силы, Но съ печальнаго пути Все назадъ гляжу съ печалью, Все надѣюсь, что услышу Хоть послѣднее „прости!“

☆☆☆

Сумрачныя области

Н. Д. Бальмонтъ Сумрачныя области совѣсти моей, Чѣмъ же вы освѣтитесь на исходѣ дней, — Сумраки отчаянья, дыма и страстей? Вы ростете медленно, но какъ глыбы тучъ, Вашъ провалъ безмолвія страшенъ и могучъ, Вы грозите скрытою гибельностью кручъ. Послѣ дѣтства ровнаго съ прелестью луговъ, Послѣ отысканія новыхъ береговъ, Наши мысли гонятъ насъ, гонять, какъ враговъ. Ни минуты отдыха, жизнь къ себѣ зоветъ, Дышетъ глянцевитостью нашъ водоворотъ, Ни минуты отдыха, дальше, все впередъ. Чуть мечтой измѣряешь дальніе края, Вотъ уже испорчена молодость твоя, Стынетъ впечатлительность къ сказкамъ бытія. И душой холодною, полной пустоты, Въ жаждѣ новыхъ пряностей, новой остроты, Тянешься, дотянешься до своей черты. До черты губительной въ безднѣ голубой, Гдѣ ты вдругъ очутишься — съ призракомъ — съ собой Искаженный жадностью, грубый и слѣпой. И среди отчаянья, дыма и тѣней, Чѣмъ же ты освѣтишься на исходѣ дней? Горе! Какъ ты встрѣтишься съ совѣстью своей?

☆☆☆

• • •

Аленсандръ Блокъ Сомнѣнья нѣтъ: мои печали, Моя тоска о прошлыхъ дняхъ Душѣ покой глубокій дали, Отнявъ крыла широкій взмахъ. Моимъ страстямъ, моимъ забвеньямъ, Быть можетъ, близится конецъ, Но буду вѣчно съ упоеньемъ Ловить счастливыхъ дней вѣнецъ. Влачась по пажитямъ и доламъ, Не въ силахъ смятыхъ крылъ поднять, Внимать божественнымъ глаголамъ, Глаголы Бога повторять. И, можетъ быть, придетъ мгновенье, Когда крыла широкій взмахъ Вернетъ былое вдохновенье — Мою тоску о прошлыхъ дняхъ.

☆☆☆

Осень

Любовь Копылова Шлейфомъ шуршитъ по аллеямъ печальнаго сада Осень, печальная осень, любви умираніе. Что тебѣ, блѣдная женщина, въ жизни утраченной надо? Въ чемъ красота твоего обаянія? Осень шуршитъ по аллеямъ печальнаго сада. Въ храмѣ потушены свѣчи. Въ немъ отслужили вечерню. Крестятся люди, уходятъ. Растаяли шумы и шорохи. Строго иконы глядятъ стародавней монашеской чернью. Сложены ризы въ блестящіе ворохи. Въ храмѣ потушены свѣчи: въ немъ отслужили вечерню. Блѣдная женщина, что ты стоишь у порога? Дымъ отъ кадильницъ угасъ, и умолкло церковное пѣніе. Поздно пришла ты къ престолу Великаго Бога — Чудо ушло, и погасло во тьмѣ откровеніе. Блѣдная женщина, что ты стоишь у порога?

☆☆☆

Вечерняя пѣсня

Н. Минскій На томъ берегу наше солнце зайдетъ, Уставъ по лазури чертить огневую дугу. И крыльевъ безслѣдныхъ смирится полетъ На томъ берегу. На томъ берегу отдыхаютъ равно Цвѣтокъ не расцвѣтшій и тотъ, что̀ завялъ на лугу. Всему, что̀ внѣ жизни, безсмертье дано На томъ берегу. На томъ берегу только духи живутъ, А тѣло отъ зависти плачетъ, подобно врагу, Почуявъ, что духъ обрѣтаетъ пріютъ На томъ берегу. На томъ берегу кто мечтою живетъ, Съ улыбкой покинетъ все то, что̀ я здѣсь берегу. Что̀ смертью зовемъ, онъ рожденьемъ зоветъ На томъ берегу. На томъ берегу отдохну я вполнѣ, Но здѣсь я томлюсь и страданій унять не могу И внемлю смущенный большой тишинѣ На томъ берегу.

☆☆☆

Безсонница

Валерій Брюсовъ Луна стоитъ надъ призрачной горой; Невѣрнымъ свѣтомъ залита окрестность; Рядъ кипарисовъ вытянулся въ строй; Ихъ тѣни побѣжали въ неизвѣстность. Она проснулась и глядитъ въ окно… Ахъ, въ полночь все страннѣй и идеальнѣй! Какъ давитъ бедра это полотно, Какъ мало воздуха въ знакомой спальнѣ! Она молчитъ, и все молчитъ вокругъ, Портьеры, дверь, раздвинутыя ставни. И рядомъ спитъ ея привычный другъ, Любимый, преданный, — любовникъ давній. Онъ рядомъ спитъ. Чернѣетъ борода И кругъ кудрей на наволочкѣ бѣлой. Онъ равномѣрно дышитъ, какъ всегда; Подъ простыней простерто прямо тѣло. Луна стоитъ. Луна ее зоветъ Въ холодныя, въ свободныя пространства. Въ окно струится свѣтъ, и свѣтъ поетъ О тайной радости непостоянства… Встать и бѣжать… Бѣжать въ лучахъ луны, По зелени, росистой, изумрудной, На выси горъ, чтобъ сѣсть въ тѣни сосны, И плакать, плакать въ тишинѣ безлюдной! Подъ простыней тревожно дышитъ грудь, Мечты влекутся въ даль и въ неизвѣстность… Луна плыветъ, и льетъ живую ртуть На сонную, безмолвную окрестность.

☆☆☆

Эхо

В. Гессенъ Громкая, мощная пѣсня нежданно въ горахъ прозвучала… Стономъ эоловой арфы отвѣтило блѣдное эхо… Отзвукъ, взмахнувшій крылами, угасъ за туманной долиной!… Если ты вспомнишь порою восторги любви невозвратной,— Дрогнутъ сердечныя струны, задѣтыя грезой случайной, Блѣдное эхо былого эоловой арфой простонетъ!..

☆☆☆

Четыре всадника

М. А. Лохвицкая

I

Вспыхнуло утро, багрянцемъ горя, Брежжетъ въ окно золотая заря… — Спишь ли ты, Майя, любимая дочь? Гостя принять выходи мнѣ помочь. Гость мой прекраснѣе юной весны, Кудри его изъ лучей сотканы, Нѣжно звучитъ его смѣхъ молодой, Жизнь и веселье несетъ онъ съ собой! — Дай мнѣ дремать въ очарованномъ снѣ… Мальчикъ кудрявый, забудь обо мнѣ! Грезы мои упоенья полны… Дай посмотрѣть вдохновенные сны!

II

— Выйди, о Майя, любимая дочь, Гостя другого принять мнѣ помочь, Лучшій нарядъ и вѣнецъ свой надѣнь: — Видишь, — восходитъ торжественно день! Гость мой и славенъ, и знатенъ вполнѣ, — Вотъ онъ въѣзжаетъ на бѣломъ конѣ; Вьется за нимъ его плащъ голубой, Блескъ и богатство несетъ онъ съ собой! — Гость твой хорошъ, — но обманчивый видъ Столько заботъ безконечныхъ таитъ, Столько заботъ о ничтожномъ земномъ… Дай же забыться мнѣ сладостнымъ сномъ!

III

Солнце пурпурное скрылось давно; Вечеръ таинственный смотритъ въ окно… — Выйди, о Майя, любимая дочь, Ставни закрыть приходи мнѣ помочь! Кто-то печальный, въ молчаньи нѣмомъ, Будто сейчасъ промелькнулъ за окномъ, — Гесперъ въ лучистомъ сіяньи своемъ Блещетъ звѣздою надъ яснымъ челомъ… — Гостя напрасно не приняла ты… Слышишь? — сильнѣе запахли цвѣты… Ставни скорѣй распахни, моя мать, Сладко мнѣ воздухъ прохладный впивать!

IV

— Спи, моя Майя, любимая дочь! Вотъ ужъ спустилася темная ночь, Кто-то на стройномъ конѣ ворономъ Тихо подъѣхалъ и сталъ подъ окномъ… Ликъ его чудный внушаетъ мнѣ страхъ, Мѣсяцъ играетъ въ его волосахъ, Черныя очи такъ ярко горятъ, Траурнымъ флеромъ окутанъ нарядъ!… — Встань же, родная, и двери открой, — Это примчался возлюбленный мой, Съ нимъ я въ объятіи жаркомъ сольюсь, Къ звѣздному небу навѣкъ унесусь!

☆☆☆

Царевичъ

Allegro Сонъ, мой старый сонъ мнѣ снится: Я царевичъ молодой, И на подвигъ конь мой мчится По полямъ, сквозь боръ сѣдой. И рукой моей могучей Этотъ подвигъ совершенъ, И, вознесшійся надъ кручей, Теремъ мной освобожденъ. Выплываетъ нѣжной рыбкой Царь-Дѣвица на крыльцо, Подаетъ она съ улыбкой Обручальное кольцо. Но, склонивъ свой мечъ предъ нею, Не беру ея кольца, И смущаюсь, и блѣднѣю Отъ прекраснаго лица. — Не вѣнчаться мнѣ съ Царевной, Счастья намъ — не увидать: Даръ мой, свѣтлый даръ напѣвный Не могу тебѣ отдать. Тамъ, во мглѣ родного края, Въ камень злой заключена, Тамъ живетъ она, другая, Не невѣста, не жена. Все вздыхаетъ, все томится… Ждетъ меня или не ждетъ… Ей ли, мнѣ ли это снится День за днемъ, за годомъ годъ… Не ласкаетъ, не голубитъ… Отъ тебя не утаю: Знай, она меня не любитъ, Любить только пѣснь мою, Оттого, что въ ней для горя Есть завѣтныя слова, И сквозь гулъ побѣдный моря Шелеститъ плакунъ-трава. Оттого, что съ нею жарче Приливаетъ къ сердцу кровь, И горитъ въ ней солнца ярче Небывалая любовь… Не гляди такъ грозно, гнѣвно, Мнѣ съ тобой не отдохнуть. Отпусти меня, Царевна, Совершить послѣдній путь. Чѣмъ страшнѣе жизнь проходитъ, Дымной кровью залита, Тѣмъ смѣлѣй, тѣмъ выше бродитъ Неподвластная мечта. Я иду къ иной отчизнѣ, Смертью вѣетъ, стынетъ кровь, Но отдамъ я этой жизни Пѣснь мою, ея любовь.

☆☆☆

Прошлое всегда съ вами

Н. Васильевъ Въ Возможнаго безбрежномъ океанѣ, Для волнъ его причудливой игры, Въ непознаваемомъ туманѣ Возможны странные міры. Быть можетъ, есть такія сочетанья, Гдѣ прошлое — всегда доступный путь, Гдѣ Время знаетъ состраданье И можетъ каждый мигъ вернуть. Мгновенья счастья Вѣчность сохраняетъ, Какъ прядь волосъ безцѣнный медальонъ, И по желанью раскрываетъ Все тотъ же милый, свѣтлый сонъ. Въ стремнинѣ неудержнаго движенья И Время тамъ умѣетъ отдыхать, А жизни лучшія мгновенья Навѣкъ мы можемъ сохранять.

☆☆☆

Морозъ

Викторъ Гофманъ О, не ходи на шумный праздникъ. Не будь съ другими. Будь одна. Морозъ, сѣдѣющій проказникъ, Тебя ревнуетъ изъ окна… Зажгла предъ зеркаломъ ты свѣчи. Мерцаетъ дѣвичій покой. Ты поворачиваешь плечи, Ихъ гладя ласковой рукой. Смѣясь, разсматриваешь зубки. Прижавшись къ зеркалу лицомъ. Тебя лепечущія юбки Обвили сладостнымъ кольцомъ. Полураздѣта, неодѣта, Смѣясь, томясь, полулежа, Въ тискахъ упругаго корсета, Вся холодѣешь ты, дрожа. Тебѣ томительно заранѣ Въ мечтахъ о сладкомъ торжествѣ. — Вокругъ тебя шелка и ткани Въ своемъ шуршащемъ волшебствѣ!… Морозъ ревнивъ и не позволитъ. Оставь лукавыя мечты. Онъ настоитъ, онъ приневолитъ. Его послушаешься ты. Сердито свѣчи онъ задуетъ. Не пуститъ онъ тебя на балъ. О, онъ ревнуетъ, негодуетъ. Онъ всѣ мятели разослалъ! Ужъ онъ занесъ просвѣты оконъ, Чтобъ не увидѣлъ кто-нибудь, Какъ ты приглаживаешь локонъ И охорашиваешь грудь. О, уступи его причудѣ, Ты, что бываешь такъ нѣжна. О, не ходи туда, гдѣ люди. Не будь съ другими. Будь одна. Ты знаешь, вѣдь и мнѣ обидно, Что ты побудешь у другихъ. Что будетъ всѣмъ тебя такъ видно Средь освѣщеній золотыхъ, Что будутъ задѣвать несмѣло Тебя, твой вѣеръ, кружева, Смотрѣть на ласковое тѣло Черезъ сквозные рукава.

☆☆☆

Сонетъ

З. Н. Гиппіусъ Я всѣ твои уклоны отмѣчаю. Когда ты зла, — я тихо утомленъ, Когда ты падаешь въ забвенный сонъ, — Съ тобою равнодушно я скучаю. Тебя, унылую, брезгливо презираю, Тобой, несчастной, — гордо огорченъ, Зато въ глубокую всегда влюбленъ, А съ дѣвочкою ясною — играю. И каждую измѣнчивость я длю. Мнѣ равно святы всѣ твои мгновенья, Они во мнѣ — единой цѣпи звенья. Терзаю ли тебя, иль веселю, Влюбленности ли часъ, иль часъ презрѣнья, — Я черезъ все, сквозь все — тебя люблю.

☆☆☆

Вѣдьма

К. Д. Бальмонтъ Я встрѣтилъ вѣдьму старую въ задумчивомъ лѣсу. Спросилъ ее: „Ты знаешь ли, какой я грѣхъ несу?“ Смѣется вѣдьма старая, смѣется что есть силъ: „Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убилъ. Отвергъ живыя радости, и сталъ себѣ врагомъ, И тащишься въ дремучій лѣсъ убогимъ старикомъ“. Я вижу, вѣдьма старая все знаетъ про меня, Смѣется смѣхомъ дьявола, мечту мою кляня, Мечту мою о праведномъ безгрѣшномъ житіи, — И молвилъ ей: „А знаешь ли ты чаянья мои? Я въ лѣсъ вошелъ, но лѣсъ пройду, прозраченъ, какъ ручей, И выйду къ морю ясному божественныхъ лучей“ Смѣется вѣдьма старая: „Куда тебѣ идти? Зашелъ сюда, — конецъ тебѣ: зачахнешь на пути. Сіи лѣса — дремучіе, отъ вѣка здѣсь темно, Блуждать вамъ здѣсь дозволено, а выйти не дано. Ишь, выйду къ морю свѣтлому! Ты думаешь: легко? И что въ немъ за корысть тебѣ! Темно и глубоко“. И вѣдьма разсмѣялася своимъ беззубымъ ртомъ: „На морѣ жить нельзя тебѣ, а здѣсь твой вѣрный домъ“. И вѣдьма разсмѣялася, какъ дьяволъ егозя: „Вода морская — горькая, и пить ее — нельзя“.

☆☆☆

• • •

А. М. Ѳедоровъ Еще на небѣ ночь огней не зажигаетъ, А гомонъ стадъ умолкъ. Прощальнымъ вздохомъ дня Вечерняя заря туманится и таетъ, И долго въ тишинѣ, отчетливо звеня, Дрожитъ и носится протяжный окликъ женскій, Оборванная пѣснь и ржаніе коня, Собачій лай и скрипъ калитки деревенской. Но съ первою звѣздой за звукомъ гаснетъ звукъ, И съ тьмою тишина плыветъ, чаруя землю. Невѣдомой тоской душа полна… И вдругъ, Я замеръ, затаилъ дыханіе и внемлю: Въ вечернемъ воздухѣ, дрожащемъ, какъ струна, Волнуя, радуя и что-то обѣщая, Бубенчикъ прозвенѣлъ. Всплеснулась тишина. Клубится пыль вдали, и тройка удалая, Какъ смѣлый барельефъ чугунный, въ полутьмѣ На фонѣ золотомъ застыла на холмѣ. Сюда?! Сюда?… Увы промчались кони мимо, И только пыли столбъ, теряющійся звонъ, Да сердца быстрый стукъ твердятъ неумолимо, Что то былъ не миражъ, не грезы и не сонъ.

☆☆☆

Сонетъ

Ив. Тхоржевскій Сплетай изъ словъ красивые узоры И осторожно, мягко подбирай Цвѣта́, нѣжнѣй ласкающіе взоры, Блестящей риѳмой вызолотивъ край; Сплетай изъ звуковъ сладостные хоры, Ихъ переливомъ трепетно играй, Одѣнь мечты въ безцѣнные уборы И въ любованьи чуткомъ замирай, — Все жъ будетъ мертвъ коверъ твой златотканный, И будетъ мертвъ твой пѣсенный аккордъ! Не въ красотѣ, а въ жизни, звукамъ данной, Та сила ихъ, которой геній гордъ; И не жемчужной пѣной — алой кровью Кипятъ стихи, рожденные любовью!

☆☆☆

• • •

Валерій Брюсовъ Мечты любимыя, завѣтныя мечты, Видѣнья радости и красоты! Вы спите, нѣжныя, въ расписанныхъ гробахъ, Нетлѣнныя, прекрасныя, но прахъ. Отъ свѣта и лучей въ молчаньи пирамидъ Таимы, вы храните прежній видъ. И только я одинъ, по лѣстницѣ крутой, Схожу порой въ молитвенный покой. Вы, неподвижныя, встрѣчаете меня Улыбкой утеряннаго дня. Вы мнѣ, безмолвныя, спокойствіемъ своимъ, Вновь говорите: „Рай недостижимъ!“ И долго я смотрю на давнія черты, Мечты завѣтныя, мои мечты! И, скорбно уходя, я запираю дверь, Храня мой склепъ надеждъ, мой склепъ потерь. Едва коснется день прекраснаго лица, Все станетъ пеплъ предъ взоромъ пришлеца. Мой потаенный храмъ, мой міръ былыхъ годовъ, Все станетъ — рядъ расписанныхъ гробовъ. Пусть жизнь зоветъ, шумитъ, пусть новый вьется стягъ. Я васъ храню. Васъ не увидитъ врагъ.

☆☆☆

Гаданье

Александръ Рославлевъ По окну цвѣтки, овечки, Кружевныя деревца. Слышно, ледъ трещитъ на рѣчкѣ, Шаритъ вѣтеръ у крыльца. Тяжко дѣвицѣ, не спится, Слезы льетъ на перстенекъ. — „Ахъ, не скрипнетъ половица, Гдѣ ты, гдѣ ты, милъ дружокъ“? — „Словно день, свѣтлынь какая, Погадала бы пошла, Кабы зеркальца дурная Не разбила я со-зла,“ Сердце — частый молоточекъ, Жарко дѣвицѣ отъ косъ, Повязала алъ-платочекъ, Да съ постели на морозь. Добѣжала до колодца. Крѣпко спитъ, молчитъ село, Мѣсяцъ-ласкотникъ смѣется, Всюду бисеръ, все бѣло. Вотъ кряхтя журавль нагнулся, И ведро летитъ на дно, Снова носомъ въ небо ткнулся И ведро полнымъ полно. Стынутъ руки, щеки красны, Что березынька, тонка. — „Покажи ты, мѣсяцъ ясный, Мнѣ любезнаго дружка“. Клонитъ дѣвица рѣсницы Надъ студеною водой… Сходитъ бравый, круглолицый Въ синей шапкѣ со звѣздой. — „Заждалась, моя зазноба“? Миловалъ, а изъ-за хатъ, Изъ-за дальняго сугроба, Подымался старшій братъ, Вкругъ колодца онъ ледышки, Расцвѣтилъ, что хрустали, Шли по хворостъ ребятишки, Мертвой дѣвицу нашли.

☆☆☆

Аттила

Сергѣй Кречетовъ Вѣнча́нный Божій серпъ, властительный Аттила, Пою тебя всей страстью слабыхъ устъ. Твой мечъ былъ Страхъ, и Смерть тебѣ служила, И кровь вокругъ текла до конскихъ уздъ. Вселенной ты явилъ стихійный ликъ Невзгоды. Твоя, какъ лава, хлынула орда. Передъ твоимъ конемъ склонялися народы, И разлетались пылью города. Тебя родила глубь незнаемыхъ кочевій. Гдѣ ты, тамъ прахъ — и выжжены пути. Ты долженъ былъ разить въ священномъ гнѣвѣ, Чтобъ жизнь могла иною расцвѣсти. Ты долженъ былъ придти. Огнистыя скрижали — „Земное — тлѣнъ“ — надъ міромъ ты возжегъ. Въ тѣхъ рунахъ смерть народы прочитали, И всякъ позналъ, что живъ Каратель Богъ. Ты пролетѣлъ, какъ вихрь, какъ бурный облакъ въ небѣ. Опять цвѣтетъ полей ожившихъ грудь, И темный Рокъ, какъ прежде, зыблетъ жребій, Чтобъ въ должный часъ на міръ его метнуть. Исполненъ срокъ. Пора. Нависни черной тучей. Мы ждемъ тебя. Насъ душитъ злая сонь. Пусть грянетъ громъ. Приди, и жги, и мучай, И вновь обрушь живительный огонь.

☆☆☆

Моей первой любви

Викторъ Гофманъ Когда я мальчикъ, не любившій, Но весь въ предчувствіяхъ любви, Въ уединеніяхъ вкусившій Тревогу вспыхнувшей крови, Еще довѣрчивый, несмѣлый, Взманенный ласковостью грезъ, Ненаученный, неумѣлый, Тебѣ любовь свою принесъ, Ты задрожала нѣжной дрожью, Ты улыбнулась, какъ звѣзда, — Я былъ опутанъ этой ложью, И мнѣ казалось — навсегда. Мнѣ нравились твои улыбки, Твоя щебечущая рѣчь, И станъ затянутый и гибкій, И узкость вздрагивавшихъ плечъ. Твои прищуренные глазки И смѣха серебристый звукъ, И ускользающія ласки Слегка царапающихъ рукъ. Я съ каждымъ днемъ все неизмѣннѣй Лелѣялъ шепчущую тѣнь Той, въ комъ все нѣжно и весенне, Какъ нераскрытая сирень… Такъ путникъ степью бездыханной Несясь въ томительномъ бреду, Лелѣетъ взоромъ неустанно Путеводящую звѣзду… Но звѣздъ на небѣ безконечность, Свѣтлоукрашенныхъ сестеръ. И я, вкусивши разъ безпечность, Ко всѣмъ желаніе простеръ. И падаютъ онѣ тревожно, Чертя серебряную нить, Когда я имъ шепчу, что можно Безмірность неба охватить. Еще дрожащихъ отъ похмѣлья, Отъ вихрей пройденныхъ пространствъ, Я ихъ сплетаю въ ожерелье, — Вѣнокъ моихъ непостоянствъ. Когда ты хочешь быть, какъ прежде, Со мною снова — то я жду. Я помню въ сладостной надеждѣ Перворожденную звѣзду. Пусть ты теперь еще невѣрнѣй, Желаній больше притая, На прежнемъ мѣстѣ въ часъ вечерній Сегодня снова буду я!

☆☆☆

• • •

М. Шагинянъ О, позволь Нанести тебѣ ѣдкую боль, Растравить твою старую жгучую рану, О, позволь Говорить тебѣ злыя слѣпыя слова, Я слѣпыя слова говорить тебѣ стану! Но едва Ты опустишь усталыя вѣки, Поблѣднѣвъ отъ тоски, отвернешься къ дверямъ И уйти, и уйти ты захочешь навѣки, — Я тебя удержу, не пущу, не отдамъ, Я возьму твою руку, Я уйму ея дрожь, усыплю ея муку, Я схвачуся за дверь И прильну и шепну: о, повѣрь мнѣ, повѣрь! Оскорбляй меня, бей, Я удары стерплю, Я тебя безгранично люблю!

☆☆☆

Свиданіе

А. Діесперовъ Ты спишь, земля, въ своихъ убранствахъ, Подъ зимнимъ свѣтомъ неживымъ, И въ грустно-дремлющихъ пространствахъ Ненастныхъ тучъ синѣетъ дымъ. Но я иду къ тебѣ съ привѣтомъ: Опять вернется милый май, И скоро солнце новымъ свѣтомъ Зажжетъ твой бѣлый горностай. И жемчуга твоей короны Растаютъ радостной слезой, И глянетъ небо обновленной, Невинно-чистой бирюзой. Вонъ слышишь тамъ — въ чуть видныхъ селахъ Поетъ нѣжнѣе дальній звонъ: То бурь весеннихъ и веселыхъ Предчувствьемъ воздухъ напоенъ.

☆☆☆

• • •

П. Д. Бутурлинъ Весь міръ, какъ смертью, сномъ объятъ И слабой жизни трепетанье Въ своемъ недремлющемъ мерцаньѣ Одни созвѣздія таятъ. На крыльяхъ вѣры въ эту даль, Гдѣ смутно брезжитъ отблескъ рая, Душа стремится, забывая, Что ею властвуетъ печаль,— Что вѣчной радости святой Ей недоступны откровенья, Пока всей мѣрой искупленья Не будетъ заслуженъ покой.

☆☆☆

На зарѣ

А. М. Ѳедоровъ Еще ночь не ушла, еще свѣтъ заревой Не успѣлъ просочиться во мракъ. Еще тѣни стоятъ надъ холодной травой, Мѣсяцъ низко горитъ, какъ маякъ. Еще звѣзды блестятъ, серебрится роса, И тропинку едва различишь, Но ужъ дальше за степью видны небеса, И исчезла летучая мышь; И теплѣетъ заря, и вершины деревъ Выступаютъ изъ мрака свѣтлѣй, И звончѣе гремитъ перекликъ соловьевъ Въ глубинѣ густолистыхъ вѣтвей.

☆☆☆

• • •

А. М. Ѳедоровъ Ты отъ ласкъ моихъ утомлена. Таетъ свѣтъ зари на стеклахъ оконъ. Какъ разсвѣтъ, ты призрачно-блѣдна, И, какъ тѣнь, воздушенъ темный локонъ. Глазъ твоихъ нѣмая глубина Такъ легко измѣнчива и странна: То чиста, прозрачна и ясна, То темна, загадочна, туманна. О, мерцанье любящихъ очей, Не уловитъ мысль твое значенье! Говоришь ты съ сердцемъ безъ рѣчей, Открываешь таинство забвенья. Поцѣлуи гаснутъ на устахъ, Въ каждой каплѣ крови — поцѣлуи, И въ твоихъ движеньяхъ и чертахъ Разлились ихъ ласковыя струи. Ты скользнула робко на крыльцо. Дрогнулъ мракъ… Смѣшались свѣтъ и тѣни… Свѣжій вѣтеръ потянулъ въ лицо… Какъ живыя, скрипнули ступени…

☆☆☆

Наполеонъ

Валерій Брюсовъ Да! на дорогѣ поколѣній, На пыли расточенныхъ лѣтъ Твоихъ шаговъ, твоихъ движеній Остался неподвижный слѣдъ. Ты скованъ былъ по мысли Рока Изъ тяжести и властныхъ силъ. Не могъ ты не ступать глубоко: И шагъ твой землю тяготилъ. Что строилось трудомъ суровымъ, Вставало медленно — въ вѣкахъ, Ты сокрушалъ случайнымъ словомъ, Движеньемъ повергалъ во прахъ. Самъ изумленъ служеньемъ счастья, Ты, какъ пращей, металъ войска, И міровое самовластье Бросалъ, какъ ставку игрока. Пьянѣя славой неизмѣнной, Ты шелъ сквозь міръ, круша, дробя… И стало наконецъ вселенной Не въ моготу носить тебя. Земля дохнула полной грудью, И ты, какъ листъ въ дыханьи грозъ, Взвился, и полетѣлъ къ безлюдью, И палъ, безсильный, на утесъ, Гдѣ на раздольи одичаломъ Отъ вѣка этихъ дней ждала Тебя достойнымъ пьедесталомъ Со дна встающая скала.

☆☆☆

Мемфисскій жрецъ

К. К. Случевскій Когда я былъ жрецомъ Мемфиса Тридцатый годъ, Меня пророкомъ Озириса Призналъ народъ. Мнѣ дали жезлъ и колесницу, Воздвигли храмъ, Мнѣ дали стражу, дали жрицу, — Причли къ богамъ. Во мнѣ народъ искалъ защиты Отъ золъ и бѣдъ; Но страсть зажгла мои ланиты На старость лѣтъ. Клянусь! клянусь безсмертнымъ Фтою, — Широкій Нилъ, — Такой красавицы волною Ты не поилъ. Когда, молясь, она стояла У алтаря, И краснымъ свѣтомъ обливала Ее заря; Когда, склонивъ свои рѣсницы, И вся въ огнѣ Она, по долгу первой жрицы, Кадила мнѣ, Я долго думалъ: царь во власти, Я господинъ Своей тоски и гордой страсти Моихъ сѣдинъ. Но я созналъ, блестя въ коронѣ, Съ жезломъ въ рукѣ, Свой приговоръ въ ея поклонѣ, Въ моей тоскѣ. Разъ какъ-то я, тотъ взглядъ встрѣчая, Не могъ смолчать, И перстень свой сронивъ, вставая, Велѣлъ поднять. Я ей сказалъ: „Къ началу ночи Взойдетъ звѣзда; Всѣ лягутъ спать; завѣсивъ очи, Придешь сюда“. Заря, кончаясь, трепетала И умерла, А ночь съ востока набѣгала, Пышна, свѣтла; И купы звѣздъ въ себѣ качая, Зажегся Нилъ; Въ своихъ садахъ благоухая, Мемфисъ почилъ. Я въ храмъ пришелъ. Я ждалъ свиданья, И долго ждалъ; Горѣла кровь огнемъ желанья — Я изнывалъ. Зажглась румяная денница И ночь прошла; Проснулась шумная столица — Ты не была… Тогда, на завтра, въ жертву мщенью Я, какъ пророкъ, Тяжелой пыткѣ и сожженью Ее обрекъ… И я смотрѣлъ, какъ исполнялся Мой приговоръ, И какъ, обуглясь, разсыпался Ея костеръ!

☆☆☆

• • •

Любовь Копылова Цвѣтетъ моя печаль махровыми цвѣтами Прозрачно-бѣлыми, неясными, какъ вздохъ. Небесная поетъ земными голосами, Небесная печаль, земной любви прологъ. Цвѣтетъ моя печаль на призрачныхъ обломкахъ Несбывшейся мечты твоихъ угасшихъ дней, И падаютъ цвѣты въ мелодіяхъ стозвонкихъ На паруса твоихъ уплывшихъ кораблей. Но вижу: будетъ день — изъ чужеземной дали Вернутся корабли съ богатствомъ чуждыхъ странъ. Тогда увянутъ всѣ цвѣты моей печали Большими звѣздами прозрачнѣй, чѣмъ тумань. Тогда моя любовь легко взмахнетъ крылами. Тогда моя любовь растаетъ, словно вздохъ: Небесная печаль ласкаетъ только снами, Небесная печаль, земной любви прологъ.

☆☆☆

Между днемъ и ночью

П. Д. Бутурлинъ Темныя сумерки тусклаго дня, — Холодъ, и сырость, и вѣтра стенанья!… О, какъ прелестно толпятся мечтанья Здѣсь, у камина, при свѣтѣ огня Въ сумеркахъ темныхъ осенняго дня! Пламя то вспыхнетъ, то гаснетъ нежданно; Красныя тѣни танцуютъ кругомъ… Дума смѣняется сказочнымъ сномъ, Грёзы всплываютъ и, путаясь странно, Быстро яснѣютъ и таютъ нежданно. Сумракъ густѣетъ; огонь ужъ погасъ; Тихо, темно; молкнетъ вѣтеръ печальный; Грёзы исчезли и склепъ погребальный Снится невольно въ таинственный часъ, Въ часъ, когда день, какъ огонь, ужъ погасъ…

☆☆☆

• • •

Александръ Блокъ Я шелъ во тьмѣ дождливой ночи И въ старомъ домѣ, у окна Узналъ задумчивыя очи Моей тоски. — Въ слезахъ, одна Она смотрѣла въ даль сырую… Я любовался безъ конца, Какъ будто молодость былую Узналъ въ чертахъ ея лица. Она взглянула. Сердце сжалось. Огонь погасъ, — и разсвѣло. Сырое утро застучалось Въ ея забытое стекло.

☆☆☆

Клоунъ

Александръ Рославлевъ Эй, почтеннѣйшіе: дамы. Кавалеры, всѣ сюда. Рѣдкій номеръ сверхъ программы, Входъ безплатный, господа. Кто изъ васъ не знаетъ Бома? Бомъ толстякъ и весельчакъ. Всѣмъ брюшко его знакомо, Носъ, какъ груша, и колпакъ. Жилъ Бомъ шумно и шутливо, Безъ конца смѣшилъ онъ насъ. Сколько выпилъ бочекъ пива, Съѣлъ сосисокъ и колбасъ! Бомъ гулялъ зимой и лѣтомъ Безъ пальто и безъ галошъ. Былъ онъ друженъ съ цѣлымъ свѣтомъ И дѣлилъ послѣдній грошъ. Своего не зналъ онъ дома, Завсегдатай кабачковъ. Что ни ночь, любовь у Бома, А на утро былъ таковъ. Такъ, казалось, безъ печали Проживетъ онъ до ста лѣтъ. Бому „бисъ“ вчера кричали, А сегодня Бома нѣтъ. Самъ себя нашъ Бомъ повѣсилъ За кулисою, на крюкъ. Видно былъ не въ мѣру веселъ, Что такой придумалъ трюкъ. Въ парикѣ и размалеванъ, Черный высунулъ языкъ, Ахъ, какой потѣшный клоунъ. Вотъ забавникъ! Вотъ шутникъ! Эй, почтеннѣйшіе: дамы, Кавалеры, всѣ сюда. Рѣдкій номеръ сверхъ программы, Входъ безплатный, господа.

☆☆☆

Первый вечеръ

В. Гессенъ Тихій вечеръ будитъ звѣзды, Умираетъ душный день… По нѣмымъ аллеямъ сада Бродитъ трепетная тѣнь… Гдѣ-то рогъ поетъ пастушій, Дремлетъ тополь у окна… Отчего ты такъ безмолвна, Отчего ты такъ блѣдна?… Вьется лентою дорога… За деревней, подъ горой Дремлютъ синіе туманы Надъ серебряной рѣкой… Даль зоветъ въ свои объятья, Безмятежна и нѣжна… Отчего ты такъ печальна, Отчего ты такъ блѣдна?… Ночь придетъ, — одѣнетъ землю Въ синій, бархатный нарядъ… Тихій вечеръ будитъ звѣзды, — Звѣзды тьму осеребрятъ!… Я люблю тебя, родная!… Ты со мной, ты не одна… Отчего ты такъ пуглива, Отчего ты такъ блѣдна?…

☆☆☆

Въ склепѣ

Allegro Весенній солнца лучъ сквозь низкое окно Скользнулъ въ угрюмый мракъ нѣмого подземелья, И на холодный полъ горячее пятно Онъ бросилъ, какъ призывъ забытаго веселья. Улыбкой блѣдною отвѣтили кресты, Померкшимъ серебромъ бѣлѣя на покровахъ, Вѣнковъ увядшіе, истлѣвшіе листы Почуяли сквозь сонъ дыханье рощъ лавровыхъ. Пріотворилась дверь… съ порывомъ вѣтерка Привѣтъ весны слетѣлъ на тихія могилы, И чья-то нѣжная и тонкая рука Весенніе цвѣты на камень положила. И снова стихло все, но яркіе цвѣты Въ холодномъ сумракѣ нѣжнѣй благоухали, Какъ позабытыя, но вѣчныя мечты, И мертвымъ о любви и радости шептали.

☆☆☆

Danse macabre

Н. Минскій Когда въ душѣ остывшей вечерѣетъ И память устаетъ считать могилы, И, пресмыкаясь, дремлетъ гнѣвъ безкрылый, — Когда любовь насъ болѣе не грѣетъ, — Тогда изъ тьмы, гдѣ чувство цѣпенѣетъ, Выходитъ призракъ чувства — долгъ унылый, Холодный долгъ, сердцамъ холоднымъ милый, И надъ душой, какъ надъ кладбищемъ, реетъ. Взамѣнъ желаній жаркихъ и грѣховныхъ Скликаетъ онъ толпу тѣней безкровныхъ — Смиренье, вѣрность, кротость и безстрастье. И мертвыхъ чувствъ нѣмыя вереницы Встаютъ, покинувъ темныя гробницы. Но спитъ въ гробу и не проснется счастье.

☆☆☆

• • •

В. Гессенъ Тому, чья мысль не знаетъ страха, Кто не прельстился суетой И рвется гордою мечтой Въ просторъ небесъ изъ царства праха; Въ чьемъ сердцѣ, дикая, живетъ Орлиной дерзости отвага, — Тому земли не страшенъ гнетъ, И не нужны земныя блага!… Такъ въ майскій день, когда цвѣты Въ долинѣ дышутъ ароматомъ, И соловьи поютъ съ закатомъ Свой гимнъ любви и красоты, — Объятый думою могучей, Угрюмъ и нѣмъ сѣдой гранитъ; Вершины горъ одѣты тучей, И вѣчный снѣгъ на нихъ лежитъ!…

☆☆☆

Помпея

Д. С. Мережковскій Надъ городомъ вѣка неслышно протекли, И царства рушились; но пепломъ сохраненный, Донынѣ онъ лежитъ, какъ трупъ непогребенный, Среди безрадостной и выжженной земли. Кругомъ — послѣдняго мгновенья ужасъ вѣчный, — Въ низверженныхъ богахъ съ улыбкой ихъ безпечной, Въ остаткахъ отъ одеждъ, отъ хлѣба и плодовъ, Въ безмолвныхъ комнатахъ и опустѣлыхъ лавкахъ И даже въ ларчикѣ съ флакономъ для духовъ, Въ коробочкѣ румянъ, въ запястьяхъ и булавкахъ; Какъ будто бы вчера прорытъ глубокій слѣдъ Тяжелымъ колесомъ повозокъ нагруженныхъ, Какъ будто мраморъ бань былъ только что согрѣтъ Прикосновеньемъ тѣлъ, елеемъ умащенныхъ. Воздушнѣе мечты — картины на стѣнѣ: Тритонъ на водяномъ чешуйчатомъ конѣ, И въ ризахъ вѣющихъ божественный Музы. Здѣсь все кругомъ полно могильной красоты Не мертвой, не живой, но вѣчной, какъ Медузы Окаменѣлыя отъ ужаса черты… . . . . . . . А въ голубыхъ волнахъ бѣлѣютъ паруса, И дымъ Везувія, красою безмятежной Блистая на зарѣ, восходитъ въ небеса, Подобно облаку, и розовый и нѣжный…

☆☆☆

• • •

Ив. Тхоржевскій Озаренной цѣпью, легкой и счастливой, По́-небу играя, вьются облака. Видишь, какъ ихъ гонитъ вѣтеръ шаловливый, Къ намъ сюда замчавшій ихъ издалека, Какъ они, мѣняясь, таютъ прихотливо, Какъ они уходятъ дальше торопливо… Какъ бы ни мѣнялись тучки золотыя, Всѣ ихъ трепетанья странно-хороши! Мчитесь же за ними, чувства молодыя, Тайныя движенья молодой души! Вѣчно измѣняясь, каждый мигъ иныя, Каждый мигъ все тѣ же — пылкія, живыя…

☆☆☆

Въ паркѣ

Александръ Ротштейнъ Я знаю уголокъ въ тѣнистомъ старомъ паркѣ. Тамъ — вѣчно ни души; тамъ — вѣчно тишина; Тамъ неба глубина синѣетъ, чуть видна, Сквозь сѣть густыхъ вѣтвей, переплетенныхъ въ арки. Пойдемъ. Въ полдневный часъ томительный и жаркій Тамъ, въ чащѣ, у воды, прохлада быть должна. Я книгу захвачу… И стройный стихъ Петрарки, Чаруя, зазвучитъ, какъ мѣдная струна. Быть можетъ, вызвана созвучьями сонета, Въ одеждѣ пурпурной, скользящей по землѣ, Пройдетъ предъ нами тѣнь великаго поэта. Печаленъ будетъ взглядъ недвижный и суровый; И будетъ на его задумчивомъ челѣ Невянущей красой темнѣть вѣнокъ лавровый.

☆☆☆

Слова

Allegro Поютъ пѣвцы… Напѣвъ, подъ сводомъ разливаясь, То радостью кипитъ, то переходить въ стонъ. Не слушая его и въ думу погружаясь, Лежитъ недвижимо и мрачно Соломонъ. Окончивъ пѣснь, пѣвцы передъ царемъ склонились И пестрою толпой замолкшихъ птицъ ушли; А благовонія сильнѣе задымились И мутной сѣдиной подъ своды поползли. И снова тишина съ безмолвною тоскою, Какъ воры, пробрались въ дыму, среди столбовъ, И подошли къ царю невидимой четою. Онъ долго слушалъ рѣчь, понятную безъ словъ, Потомъ вдругъ подалъ знакъ, и поступью покорной Поспѣшно рабъ вошелъ, склонился до земли И, свитокъ развернувъ, тростинкою проворной Онъ сталь чертить… Слова изъ царскихъ устъ текли, Какъ благовонія струятся изъ кадила, Какъ выступаетъ медъ на лепесткахъ цвѣтовъ, И неустанная рука раба чертила Ряды сплетавшихся, безсмертныхъ вѣщихъ словъ. „Одно вслѣдъ за другимъ проходятъ поколѣнья, „И день смѣняетъ ночь, и тьму смѣняетъ свѣтъ, „Глупцу и мудрому одна судьба — забвенье… „Все въ мірѣ суета и суета суетъ. „Я видѣлъ это все, и мертвыхъ, погребенныхъ „Почелъ счастливѣй тѣхъ, кто видитъ и живетъ, „А всѣхъ блаженнѣе — не бывшихъ, не рожденныхъ, „Не вѣдавшихъ всего, что эта жизнь даетъ… „Внемлите! День насталъ и ратники слабѣютъ, „И стерегущіе дрожа бѣгутъ назадъ, „И тучи тяжкія огнемъ и бурей вѣютъ, „И цѣпи порваны, и меркнетъ свѣтъ лампадъ… „Къ нимъ ужасы глядятъ на темную дорогу „Высоты имъ страшны, и дверь ихъ заперта. „Прахъ предадутъ землѣ, а духъ вернется къ Богу… „Все суета суетъ, все въ мірѣ суета.…“ Звучала рѣчь царя то быстро, то протяжно; Онъ смуглою рукой по воздуху водилъ; А рабъ, нахмуривши чело, тростинкой влажной, Склонясь къ папирусу, безъ устали чертилъ. И думалъ бѣдный рабъ: „онъ понялъ все, онъ знаетъ, „Что жизнь лишь только тлѣнъ, что смысла въ жизни нѣтъ; „Зачѣмъ же онъ сынамъ въ наслѣдье оставляетъ „Слова — все тотъ же прахъ и суету суетъ! „Зачѣмъ же рѣчь его сверкающей рѣкою „Струится, и душа восторгомъ залита?…“ Рабъ думалъ — и чертилъ послушною рукою: „Все суета суетъ, все въ мірѣ суета!…“

☆☆☆

• • •

К. Фофановъ По снѣгу вновь круги проталинъ. Отъ солнца ярче и теплѣй; И звонъ, и мракъ исповѣдаленъ Опять на родинѣ моей. Счастливой грустью и любовью Весны привѣтствуя восходъ, Я предаюся пѣснословью И жду разлива вешнихъ водъ. Привѣтъ тебѣ, весна живая, Привѣтъ тебѣ, сестра лучей! Я молодѣю, оживая, Какъ солнцемъ вызванный ручей. Внимаю звону богомольно, Душа стремленьями полна, — Но отчего-то сердцу больно… Ты не послѣдняя ль, весна?

☆☆☆

Христосъ

Аленсандръ Ротштейнъ Онъ такъ любилъ бродить, задумчивъ, въ часъ заката Тропою узкою межъ зыбкихъ стѣнъ пшена. Его плѣняло все — и пиршества палата, И лилій полевыхъ нѣмая бѣлизна. Когда — Магдалы стыдъ — распутная жена, Склонясь къ Его ногамъ, струила ароматы, Онъ улыбался ей, любуясь, какъ богато Сверкала золотомъ волосъ ея волна. Онъ на пескѣ дорогъ любилъ чертить узоръ. Онъ, отъ людей уставъ, шелъ къ синимъ высямъ горъ, Въ цвѣтущія поля, на берегъ Іордана. Въ лазури дѣтскихъ глазъ Онъ радость находилъ; И руку нѣжную Онъ опускать любилъ Съ безмолвной ласкою на кудри Іоанна.

☆☆☆

Вечеръ

Викторъ Гофманъ Вечеръ. Вечеръ. Не надо рыданій. Городъ спитъ. Остываетъ гранить. Надъ опаловой тканью закатныхъ мерцаній Опускается облачный щитъ. Я искалъ вдохновеній, славословящій муки, Я хотѣлъ быть наперсникомъ грёзъ. Опускаются вѣтви, какъ скорбныя руки, Зеленѣющихъ, тонкихъ березъ. Не горятъ, не сверкаютъ кресты колоколенъ, Точно мертвые — спятъ наверху. Мнѣ не надо бороться. Я боленъ, я боленъ, Обрученный и вѣрный грѣху. Вечеръ. Вечеръ. Сгущаются тѣни И шагаютъ, и стынуть во мглѣ. — Часъ блаженнаго міра и кроткихъ успеній На шумящей и скорбной Землѣ. И не надо блаженства, не надо рыданій. Городъ спитъ. Остываетъ гранитъ. Надъ опаловой тканью закатныхъ мерцаній Опускается облачный щитъ.

☆☆☆

Успокоенныя

Д. С. Мережковскій Успокоенныя Тѣни, Тѣ, что любящими были, Бродятъ жалобной толпой Тамъ, гдѣ волны полны лѣни, Тамъ, надъ урной мертвой пыли, Тамъ, надъ Летой гробовой. Успокоенныя Тучи, Тѣ, что днемъ, въ дыханьи бури, Были мракомъ и огнемъ, — Тамъ, вдали, гдѣ лѣсъ дремучій Спятъ въ безжизненной лазури Въ слабомъ отблескѣ ночномъ. Успокоенный Думы, Тѣ, что прежде были страстью, Возмущеньемъ и борьбой, — Стали кротки и угрюмы, Не стремятся больше къ счастью, Полны мертвой тишиной.

☆☆☆

Фантазія

К. Бальмонтъ Какъ живыя изваянья, въ искрахъ луннаго сіянья, Чуть трепещутъ очертанья сосенъ, елей и березъ; Вѣщій лѣсъ спокойно дремлетъ, яркій блескъ луны пріемлетъ И роптанью вѣтра внемлетъ, весь исполненъ тайныхъ грезъ. Слыша тихій стонъ мятели, шепчутъ сосны, шепчутъ ели, Въ мягкой бархатной постели имъ отрадно почивать, Ни о чемъ не вспоминая, ничего не проклиная, Вѣтви стройныя склоняя, звукамъ полночи внимать. Чьи-то вздохи, чье-то пѣнье, чье-то скорбное моленье, И тоска, и упоенье, — точно искрится звѣзда. Точно свѣтлый дождь струится, — и деревьямъ что-то мнится, То, что людямъ не приснится, никому и никогда. Это мчатся духи ночи, это искрятся ихъ очи, Въ часъ глубокой полуночи мчатся духи черезъ лѣсъ. Что ихъ мучитъ, что тревожить? Что, какъ червь, ихъ тайно гложетъ? Отчего ихъ рой не можетъ пѣть отрадный гимнъ небесъ? Все сильнѣй звучитъ ихъ пѣнье, все слышнѣе въ немъ томленье, Неустаннаго стремленья неизмѣнная печаль, — Точно ихъ томитъ тревога, жажда вѣры, жажда Бога, Точно мукъ у нихъ такъ много, точно имъ чего-то жаль. А луна все льетъ сіянье, и безъ муки, безъ страданья, Чуть трепещутъ очертанья вѣщихъ сказочныхъ деревъ; Всѣ они такъ сладко дремлютъ, безучастно стонамъ внемлютъ И съ спокойствіемъ пріемлютъ чары ясныхъ свѣтлыхъ сновъ.

☆☆☆

• • •

Дмитрій Цензоръ Каждый вечеръ иду за ворота. Этой шумной весной я одинъ. Зажелтѣла во мглѣ позолота Освѣщенныхъ оконныхъ витринъ. Въ магазинѣ сосѣдняго дома, Въ голубомъ озареньи окна Промелькнула свѣтла и знакома За цвѣточнымъ прилавкомъ она. Знаю золото взбитой прически, Утомленную матовость рукъ, Ожерелья жемчужныя блестки И бровей удивленный испугъ. Наклонилась къ витринамъ, взглянула Въ затуманенный уличный бѣгъ. И къ окну изъ вечерняго гула Подошелъ и прильнулъ человѣкъ. Мчится улица въ бликахъ и гамѣ. Небо прячетъ задумчивый сводъ. Прохожу я глухими шагами Передъ окнами взадъ и впередъ. И когда потемнѣютъ кіоски, И когда — утомленный давно — Я увижу, какъ черныя доски Заслонятъ голубое окно, — Я не стану противиться чарамъ… Затаюсь, прослѣжу изъ воротъ, Какъ ея силуэтъ тротуаромъ Замедленно и чутко пройдетъ. Эти встрѣчи тревожны и кратки… Полувзглядъ, обращенный назадъ; И въ неловкости робкой оглядки Онѣмѣвшій, потупленный взглядъ. И приблизитъ насъ мартовскій вечеръ. И, приблизивъ, отниметъ мечту. И пойму я, поймите, что нечѣмъ Освѣтить и согрѣть пустоту. И когда обезсилѣнный, поздно Позвоню я у тихихъ дверей, — Будетъ небо пустынно и звѣздно Отъ потухшихъ внизу фонарей.

☆☆☆

Нелюбимый

Сергѣй Кречетовъ Я думалъ, ты скажешь то слово, Когда я, гремя и блистая, къ тебѣ подскакалъ на побѣдной моей колесницѣ, Обогнувъ ристалища грань, золотые столпы. Я видѣлъ, дрожало оно на губахъ, сорваться готово… При кликахъ толпы Тебѣ, какъ царицѣ, Я бросилъ къ ногамъ мой вѣнокъ, что даютъ побѣдителямъ. Но въ небо твой взглядъ устремленъ, Къ нездѣшнимъ обителямъ. Молчишь. Замерла. Прозрачный виссонъ, Какъ сонъ, Твой станъ обвиваетъ волнами алыми. Темнѣетъ… Одинъ, въ колесницѣ, влекомой конями усталыми, Медленно я приближаюсь къ дворцу моему. Холодъ и тьму Несу я съ собой. Я буду одинъ. И пока не зажжется улыбкой востокъ золотой, Я буду бродить до утра по пустыннымъ покоямъ, Стокрылымъ роемъ Горестныхъ мыслей томимый. Я — нелюбимый.

☆☆☆

• • •

Любовь Копылова Онъ былъ… и нѣтъ его… и гдѣ онъ. — Я не знаю… Но я еще дышу, но я еще живу И изъ неясныхъ сновъ въ душѣ своей слагаю Поэмы яркія и сказки наяву. Онъ былъ… и нѣтъ его… и гдѣ онъ? Я не знаю… Махровый цвѣтъ души его уже поблекъ И изъ родимыхъ странъ умчалъ къ чужому краю Его земныхъ страстей губительный потокъ. Онъ былъ… и нѣтъ его… и гдѣ онъ? Я не знаю… Но я живу надъ нимъ прозрачная, какъ тѣнь, Дрожу при мѣсяцѣ, при солнцѣ ускользаю И въ безднѣ думъ его скитаюсь цѣлый день. Онъ былъ… и нѣтъ его… и гдѣ онъ? Я не знаю… Но въ памяти моей его любовь жива, Но стѣнъ изъ времени я дѣлать не желаю И годамъ не отдамъ ненужныя права.

☆☆☆

Сонъ-цвѣтокъ

Ив. Бунинъ Это было глухое, тяжелое время. Дни въ разлукѣ текли, я какъ мертвый блуждалъ, А съ вечернимъ закатомъ я лошадь сѣдлалъ И въ безлюдномъ дворѣ ставилъ ногу на стремя. На горѣ меня темное поле встрѣчало. Въ темноту, на востокъ, направлялъ я коня — И пустынная ночь окружала меня И, склонивши колосья, глубоко молчала. Замыкалось кольцомъ море спѣлаго хлѣба. Жизни не было въ немъ. Ужъ давно отцвѣли Тѣ цвѣты, что въ поляхъ хороводы вели И смотрѣли въ далекое, ясное небо. И, молчанью внимая, я тихо склонялся Головой на луку́. Я безъ мысли глядѣлъ На темнѣвшую даль и душой холодѣлъ И въ холодной безмолвной тоскѣ забывался… Позднимъ лѣтомъ въ степи на казацкихъ могилахъ „Сонъ-цвѣтокъ“ въ полуснѣ одиноко цвѣтетъ… Онъ живой, но сухой… Онъ угаснуть не въ силахъ, Но весна для него никогда не придетъ!

☆☆☆

Пробужденіе

Александръ Ротштейнъ Скажи, неправда ли, весной, когда сирень Нарядомъ убралась и бѣлымъ и лиловымъ, Въ тѣни густыхъ аллей ты бродишь цѣлый день Съ душою, полною какимъ-то чувствомъ новымъ. Забыты полки книгъ; читать и думать лѣнь; Чего-то хочешь ты… чего — не скажешь словомъ. И душно вдругъ тебѣ въ семьѣ, подъ отчимъ кровомъ; И ты бѣжишь людей, какъ трепетный олень. И томно-хорошо… И сердце ждетъ кого-то, Кто вдругъ появится, вотъ здѣсь — у поворота Дорожки, или тамъ — подъ липой, на мосту… И смутно, какъ сквозь сонъ предутренній безстрастья, Не чувствуешь ли ты возможность, близость счастья Весною радостной, когда сирень въ цвѣту?

☆☆☆

• • •

М. Шагинянъ Волны зыбко жмутся къ волнамъ, Жмутся къ волнамъ, И змѣятся, и смѣются, убѣгая… И въ отвѣтъ имъ эхомъ полнымъ, Эхомъ полнымъ, Полной грудью ты смѣешься, дорогая! Бѣлымъ вздохомъ таетъ пѣна, Таетъ пѣна, Бѣлой пѣны въ нашемъ сердцѣ отраженье. Зарожденье. Перемѣна, Перемѣна И безумье, и бездумье, и движенье!

☆☆☆

Смирна

В. А. Шуфъ Алмазъ и жемчугъ, четки янтарей, Узорный стихъ на стали ятагана, — Нѣтъ ничего богаче и пестрѣй Роскошной Смирны, дочери Корана. Причудливо, плѣнительно и странно Все дремлющимъ Востокомъ дышетъ въ ней — Верблюдъ въ тѣни прохладнаго фонтана И у мечети крылья голубей. Клинокъ сверкаетъ, кованый въ Дамаскѣ, Кальянъ дымится въ зелени шатра И говоритъ Шехерезада сказки. Здѣсь жизнь сама, волшебна и пестра, Сплетаетъ свой узоръ, цвѣты и краски Пышнѣй и ярче смирнскаго ковра.

☆☆☆

• • •

Н. Васильевъ Устанутъ звѣзды дрожать лучами, Ручьи устанутъ весеннимъ шумомъ Мятежъ и ропотъ будить надъ нами, Все станетъ пусто усталымъ думамъ. И мы устанемъ стремиться къ счастью, Устанетъ счастье дразнить мечтою, Будить порывомъ и мучить страстью, И такъ устанетъ и все земное. Устанутъ править Законы Міра Послушнымъ стадомъ рабовъ Явленій, Играть устанетъ вселенной лира На струнахъ нѣжныхъ, пустыхъ мгновеній.

☆☆☆

Мадригалъ

Н. Минскій Зачѣмъ, въ своей красѣ увѣриться желая, Глядишь, красавица, въ стекло нѣмыхъ зеркалъ? Твой образъ, чуть уйдешь, безслѣдно въ нихъ пропалъ, Твоя соперница тебя смѣнитъ, блистая. Въ глаза мои взгляни. Восторгъ ихъ созерцая, Слезою страстною увлаживъ ихъ кристаллъ, Поймешь, какъ жгучъ твой взоръ, какъ ярокъ устъ кораллъ, Какъ царственно сильна твоя краса живая. Когда же ты уйдешь къ поклонникамъ другимъ, Твой образъ не умретъ въ моихъ глазахъ влюбленныхъ, Но въ одиночествѣ, въ тиши ночей безсонныхъ, Возникнетъ въ мысляхъ вновь онъ, памятью хранимъ. И всѣ соперницы, въ ихъ зависти змѣиной, Не смогутъ въ немъ затмить ни черточки единой.

☆☆☆

Измѣна

А. Діесперовъ Здѣсь старая сосна шумитъ своимъ шатромъ, Ручей чуть плещется подвижнымъ серебромъ, И слышно горлинокъ пустынныхъ воркованье, — Сюда, на склонѣ дня, на сладкое свиданье. Бывало, юноша счастливый приходилъ, Съ тропы условленной очей не отводилъ, При шумѣ вздрагивалъ, взволнованно-поспѣшный, Потомъ слова любви писалъ онъ на пескѣ, Кого-то звалъ потомъ, въ тревогѣ и тоскѣ, И медлилъ уходить, и плакалъ, неутѣшный.

☆☆☆

• • •

А. А. Голенищевъ-Кутузовъ Для богини моей я построилъ бы храмъ… И широко вкругъ храма того Вознестись повелѣлъ бы волшебнымъ стѣнамъ, Чтобы горю земному и дольнимъ слезамъ Никогда не достичь до него. Я взростилъ бы сады въ тѣхъ волшебныхъ стѣнахъ, Чтобы говоръ немолчный вѣтвей, Чтобъ веселое пѣніе птицъ въ деревахъ, Чтобы плескъ и журчаніе въ звонкихъ ручьяхъ Стонъ и крикъ заглушали людей. Я бъ землѣ нашепталъ: разступися, земля, Вкругъ жилища богини моей, Чтобы врагъ, злобный умыселъ въ мысляхъ тая, Чтобы зависти черной лихая змѣя Не дерзнули приблизиться къ ней. Пуще зависти черной и злобныхъ враговъ, — Чтобы образъ людской нищеты, Вѣковѣчныхъ страданій и лютыхъ трудовъ, Въ безобразьи своемъ и могучъ и суровъ, Не явился очамъ красоты. А не то на признанья и пѣсни мои Она скажетъ, тоской омрачась: „Какъ не стыдно тебѣ напѣвать о любви? — Люди гибнуть въ бѣдѣ, люди тонуть въ крови, Злоба, голодъ и гибель вкругъ насъ! Погоди, чтобъ настали счастливые дни, Чтобы братьевъ утихнулъ раздоръ, Чтобы подали руки другъ другу они. Чтобы крови и слезъ пересохли ручьи, Чтобъ намъ въ счастьи не слышать укоръ!“ Что сказать на ту рѣчь, что мнѣ дѣлать тогда?… Посмѣяться ль надъ дѣтской мечтой, Иль всю правду ей бросить въ лицо безъ стыда, — Что тѣ дни не придутъ никогда, никогда… Иль съ поникшей молчать головой?…

☆☆☆

• • •

К. Фофановъ Вдали, какъ чуткій стражъ, почіетъ лѣсъ безмолвный Стѣной узорною; румянецъ золотой Угаснувшаго дня не таетъ въ безднѣ, полной Глубокой вѣчностью и звѣздной глубиной. И тихо въ небесахъ, и тишина нѣмая Объемлетъ ласково спокойный мракъ долинъ, Лишь слышно, какъ рѣка шумитъ не умолкая, Стремясь расторгнуть плѣнъ стѣснительныхъ плотинъ. Но въ чуткой тишинѣ такъ много тайной жизни, Что кажется, мой другъ, оставленный вдали, Ко мнѣ твой тихій вздохъ и ропотъ укоризны Ночные вѣтерки, волнуясь, принесли.

☆☆☆

Городъ

Сергѣй Кречетовъ А. Кондратьеву Зубцами острыми подъемлются палаты, Восходить дробный гулъ къ небесной тишинѣ, Какъ будто древній звѣрь, огромный и косматый, Вздыхаетъ тягостно въ тысячелѣтнемъ снѣ. О, Городъ! Смерть тебѣ! Въ твоей безстыдной власти Ты обратилъ Мечту въ рабу своихъ утѣхъ, На ложѣ изъ огня ты въ корчахъ сладострастій Сплетаешь Красоту и дымно-черный Грѣхъ. Ты плавишь лаву душъ въ твоемъ проклятомъ горнѣ, Что смѣютъ въ тайныхъ снахъ, свершаешь наяву, И съ каждымъ новымъ днемъ возносишь все упорнѣй Багровымъ заревомъ вѣнчанную главу. Гигантъ изъ сумрака, одѣтый багряницей, Сотканной изъ сѣтей привычныхъ чародѣйствъ, Свободу сдѣлалъ ты продажною блудницей И Власть игралищемъ испытанныхъ злодѣйствъ. Какъ Бога, ты воздвигъ чудовище машину, И міръ покоренъ ей, ярмо, какъ волъ, влача. Послѣдней правдою ты выбралъ гильотину, Послѣднимъ Судіей — безумство палача. О, Городъ! Будетъ день! И грянетъ облакъ сѣрный, И синихъ молній блескъ расколетъ небосклонъ. И будетъ вопль, и стонъ, и ужасъ безпримѣрный, И голосъ возгласить: „Ты палъ, о, Вавилонъ!“ Такъ, Городъ! Ты умрешь! И плюшъ завьетъ палаты, Сползетъ на улицы, гдѣ шумъ забавъ умолкъ, И будутъ жить въ тебѣ лишь коршунъ, гость крылатый, Да пестрая змѣя, да стражъ развалинъ, волкъ. И все жъ люблю тебя томительной любовью, Тебя кляня, твоей покорствую судьбѣ, И слезы, и восторгъ, и боль, и славословья Я все отдамъ тебѣ.

☆☆☆

Мысль

— Д. — Её побивали камнями во прахъ, Её на крестѣ распинали, Въ темницѣ томили и жгли на кострахъ, И псамъ на съѣденье бросали. То пошлость, то глупость людская стѣной Повсюду ей путь заграждала, Но въ тайныя щели, какъ день золотой, Какъ воздухъ, она проникала. Изъ мрака неволи, изъ пепла костровъ, Сильна и прекрасна, вставала, И ржавыя цѣпи срывала съ рабовъ, И спящихъ отъ сна пробуждала. И сѣяла правду она межъ людей, Средь лжи вѣковой и разврата, — Но бури раздоровъ шумѣли за ней, И братъ поднимался на брата, И правда для нихъ оставалась нѣма: Ихъ душу лучи ослѣпляли, И свѣтомъ казалась имъ прежняя тьма, И свѣтъ они тьмой называли…

☆☆☆

Мерцана

П. Д. Бутурлинъ Когда по вечерамъ межъ лѣтомъ и весной Ты видишь, какъ въ глуби лиловаго тумана Зарницы раннія играютъ надъ землей, Не вѣрь, что это тѣнь Перуна-великана! Не вѣрь! Съ небесъ тогда, въ начальный часъ ночной, Нисходитъ кроткая богиня нивъ, Мерцана, Къ полямъ, гдѣ ширятся надеждой дорогой Хлѣба зеленые, какъ волны океана. Она летитъ, летитъ — и край воздушныхъ ризъ, Скользя чуть-чуть по нимъ, легонько клонитъ внизъ, Какъ будто съ ласкою, колосья молодые; — И съ той поры гроза тѣ нивы обойдетъ, И градъ ихъ пощадить, не тронуть черви злые, И солнце яркое до жатвы не сожжетъ.

☆☆☆

Русалка

Викторъ Гофманъ Ты — русалка, русалка, я знаю давно, Я въ глазахъ у тебя увидалъ, Въ глубинѣ, гдѣ темно, моря скрытое дно И волны набѣгающій валъ. Я недаромъ видалъ, какъ изъ темныхъ волосъ Выбирала обрывки ты травъ; Въ нихъ узорчатыхъ раковинъ много вплелось, Къ кольцамъ косъ твоихъ страстно припавъ… Оттого-то въ тебѣ все капризный порывъ И желанья твои такъ вольны, Оттого-то твой смѣхъ такъ пѣвучъ и красивъ, Точно плескъ разсѣченной волны. Ты — русалка, ты моря коварная дочь — Я недаромъ тебя стерегу. Весь дрожа, чуть дыша, ужъ не первую ночь Стерегу на морскомъ берегу. Я видалъ — ты, плескаясь, плыла между скалъ, Озаренная блескомъ ночнымъ, И мечтательный мѣсяцъ влюбленно дрожалъ, И улыбкой мѣнялась ты съ нимъ. Я видалъ, какъ вчера заблудившійся челнъ Ты схватила, тихонько приплывъ, И, смѣясь, отдала его бѣшенству волнъ, И разбилъ его бурный приливъ. Какъ обманные ты зажигала огни Тамъ, гдѣ бездна чернѣй и страшнѣй: Шли туда корабли и погибли они, Подъ ударами острыхъ камней. Какъ манила прохожихъ призывами глазъ, Трепетаньемъ порывистыхъ плечъ, Чтобъ затѣмъ за собою въ полуночный часъ Ихъ въ пучину морскую увлечь, Чтобы тамъ ихъ ласкать, чтобы тамъ ихъ терзать, Погубить, утопить, задушить, Чтобы лунною полночью выплыть опять, Чтобы снова прохожихъ манить… Ты меня не зови, ты меня не мани, — Безъ того я пойду за тобой… Переливчатымъ смѣхомъ побѣдно звени! О, русалка, русалка, я твой! Я пойду въ глубь бездонныхъ морей, — Не боюсь я подводной глуши, Если хочешь, убей меня лаской своей, Истерзай, утопи, задуши! О, коварнаго моря коварная дочь! О, русалка съ блестящей косой! Я теперь уже твой, ибо въ эту же ночь Я пойду, я пойду за тобой.

☆☆☆

Въ ожиданьѣ

Н. В. Симборскій …А вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ… Повисли паруса… Недвижный нашъ корабль стоитъ, какъ изваянье; Раскинувшись надъ нимъ, синѣютъ небеса Въ бездушной красотѣ, въ торжественномъ сіяньи; Расплавленнымъ стекломъ легла громада водъ, Вся блескомъ залита, но мертвая, нѣмая… Сознанье тяжкое безсилія, какъ гнетъ, Ложится на душу; и сердце, замирая, Стремится съ мукою туда, гдѣ полоса Родной земли, для глазъ чуть видная, темнѣетъ… А вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ! Повисли паруса, И тишь и блескъ кругомъ, — и въ сердцѣ злоба зрѣетъ! И тишь и блескъ кругомъ… Галлюцинацій рядъ, Терзая и дразня, проходить предъ глазами: Вотъ, волны рѣкъ родныхъ играютъ и гремятъ, И мчатся, сжатыя крутыми берегами. Вонъ, вкругъ убогихъ селъ убогія поля, Облитыя слезой обильною и кровью… И вся желанная, далекая земля, Какъ будто, тутъ, въ глазахъ… Съ привѣтомъ и любовью Шумятъ по скатамъ горъ зеленые лѣса; Манятъ, зовутъ къ себѣ… Рванулся бъ къ нимъ скорѣе! Но вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ… Повисли паруса, И тишь, и блескъ кругомъ, и злоба все сильнѣе… Нѣтъ пытки тяжелѣй: стоять передъ врагомъ, Съ нимъ рваться въ бой и знать, что тщетны всѢ усилья, И въ бѣшенствѣ тупомъ, подстрѣленнымъ орломъ, Безплодно поднимать израненныя крылья! Близка стремленья цѣль: въ мечтѣ ужъ подъ ногой Шуршитъ, скрипитъ песокъ на пристани родимой И, тѣша жадный взоръ, открылся предъ тобой Давно желанный видъ, знакомый и любимый; Ужъ, слышишь, чудятся родимыхъ голоса, Ужъ видишь ихъ къ тебѣ протянутыя руки, — А вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ… Повисли паруса, И рвется сердце вонъ отъ скорби и отъ муки! И рвется сердце вонъ… Роятся и кипятъ Мечты въ разрѣзъ всему, что видится на дѣлѣ. Гдѣ вѣруютъ въ тебя, гдѣ только мига ждутъ Идти рука съ рукой съ тобою къ общей цѣли — Туда, закованъ, слабъ, ты можешь лишь душой Стремиться на призывъ, съ мученьемъ сознавая Безсиліе свое и, въ ярости слѣпой, Затишье и себя, и море проклиная!… Бездушно надъ тобой сверкаютъ небеса, Отъ моря вѣетъ вкругъ нѣмымъ покоемъ гроба, И вѣтра нѣтъ, какъ нѣтъ, — недвижны паруса, И тишь, и блескъ кругомъ, и въ сердцѣ злоба, злоба!…

☆☆☆

Изъ сказки

Ив. Бунинъ Все лѣсъ и лѣсъ. А день темнѣетъ, Низы синѣютъ, и трава Сѣдой росой въ лугахъ бѣлѣетъ… Проснулась сѣрая сова. На западъ сосны вереницей Идутъ, какъ рать сторожевыхъ. И солнце мутное Жаръ-Птицей Горитъ въ ихъ дебряхъ вѣковыхъ.

☆☆☆

Изъ поэмы „Геѳсиманская ночь“

Н. Минскій Возставъ отъ вечери послѣдней, Онъ шелъ враговъ своихъ встрѣчать, Слова любви вѣнцомъ страданій увѣнчать. Съ нимъ шли ученики. Прохлада ночи лѣтней, Смѣнивши знойный день, струилася вкругъ нихъ, И спящій міръ въ тотъ часъ прекрасенъ былъ и тихъ. Блѣднѣя, мѣсяцъ плылъ по голубой пустынѣ, Безсонный ключъ, звеня, тишь ночи нарушалъ, И гдѣ-го миртъ расцвѣлъ и бальзаминъ дышалъ. Онъ шелъ, дивясь душой. Нѣтъ, никогда донынѣ, Привыкши созерцать безплотныя черты, Не видѣлъ на землѣ Онъ столько красоты! . . . . . . . И вотъ, ужъ миновавъ Іосафатъ пустой, Онъ полъ-горы прошелъ, скорбя невыразимо, Какъ вдругъ изъ тьмы кустовъ, ученикамъ незримо, Явился злобный духъ, и дерзкою пятой Касаться онъ дерзалъ слѣдовъ пяты нетлѣнной. Онъ видѣлъ, онъ постигъ, какъ страждетъ другъ вселенной. И мрачнымъ торжествомъ глаза его зажглись, И, слѣдуя за нимъ, шепталъ онъ: „Оглянись! Прекрасна ночь — и жаръ любовный Въ людскихъ сердцахъ сильнѣй горитъ, И сонъ блаженный, сонъ грѣховный Надъ спящимъ городомъ паритъ. Грудь ищетъ страстно груди знойной, Горятъ уста и взоръ погасъ… Куда, мечтатель безпокойный, Куда бѣжишь ты въ этотъ часъ? . . . . . . . Вернись! Вернись! Вернись! Тебѣ я счастье дамъ!“ Такъ злобный духъ шепталъ. И горестный Учитель Промолвилъ, обратясь къ своимъ ученикамъ: „Молитесь! Близко искуситель“. И сталъ молиться самъ. Но, только слезный взоръ Онъ поднялъ вверхъ, согнувъ дрожащія колѣни, Какъ снова выступилъ изъ мрака злобный геній, И крылья черныя надъ плачущимъ простеръ, И слезы высушилъ своимъ дыханьемъ льдистымъ, И чистый слухъ язвилъ злорѣчіемъ нечистымъ. „Смотри — коварный духъ сказалъ: — Встаютъ видѣнья дней грядущихъ. Ты видишь пиршественный залъ, Гостей хохочущихъ и пьющихъ? Ихъ тѣсенъ кругъ. Сѣдой старикъ — Хозяинъ пира. Съ лаской пьяной, Вотъ онъ щекой своей румяной Къ груди красавицы приникъ. То — дочь его: лишь преступленье Осилить можетъ пресыщенье. Вотъ засыпаетъ онъ. Не вѣрь! Прикрывъ зрачки, какъ хищный звѣрь, Онъ смотритъ съ злобой безпокойной, Какъ сынъ его, отца достойный, Радушно потчуетъ гостей, Торопитъ шуткой пиръ усталый И цѣдитъ самъ вино въ бокалы Рукой предательской своей. Всѣ пьютъ. Вдругъ вопль… Вскочилъ, кто въ силахъ… Бѣгутъ къ дверямъ, ползутъ назадъ… Кричатъ, упавъ: „Измѣна! Ядъ!“ Но поздно. Смерть течетъ въ ихъ жилахъ. Тогда очнувшійся старикъ Въ объятья сына призываетъ, И стоны смерти прерываетъ Его злорадства дикій крикъ… Кто жъ извергъ сей? Ночной грабитель? Злодѣй, таящійся во мглѣ? Нѣтъ, твой намѣстникъ на землѣ, Твоихъ завѣтовъ онъ хранитель; Онъ — высшій совѣсти судья, Его народы чтутъ, какъ дѣти… Гляди жъ, безумецъ! Вотъ, спустя Пятнадцать медленныхъ столѣтій, Къ чему распятье приведетъ! Чтобъ пресыщенному злодѣю Доставить силу и почетъ, Чтобы, святынею твоею Покрывъ преступное чело, Творить свободнѣй могъ онъ зло… Вернись! Оставь людей судьбѣ неумолимой! Вернись! Ты не спасешь ихъ жертвою своей!“ И, руки вверхъ воздѣвъ, молился другъ людей: — Да идетъ чаша эта мимо!… — И вновь злой геній говорить: „Вотъ площадь шумная. Трибуна, Какъ бы скала среди буруна, Надъ ней высокая царить. Въ трибунѣ той — старикъ безстрастный, Какъ нищій въ рубище одѣтъ. Въ его лицѣ кровинки нѣтъ, Недвиженъ взоръ сухой и властный. Толпа, ревущая окрестъ, Вблизи него хранить молчанье. Онъ оперся на черный крестъ, Застылъ, какъ рока изваянье! И вдругъ — о, чудо! — по лицу Улыбка легкая мелькнула… Какая сила мертвецу Способность чувствовать вернула? Толпа стихаетъ. Слышенъ хоръ. На площадь шествіе выходить. Монахъ съ крестомъ его подводить Туда, гдѣ высится костеръ… Средь черныхъ рясъ, въ рубахахъ бѣлыхъ, Мужей и женъ идутъ ряды. Злыхъ пытокъ свѣжіе слѣды Горятъ на лицахъ помертвѣлыхъ. И вотъ хоругвей черный лѣсъ Недвижно сталъ. На возвышеньи Мелькнули мучениковъ тѣни. И вдругъ костеръ въ дыму исчезъ, Подъ стоны жертвъ, подъ пѣнье хора, Подъ тяжкій вздохъ твоей груди… Но ты на старца погляди: Не сводить огненнаго взора Съ огня, дыханье затаивъ. Онъ молодъ сталъ, онъ сталъ красивъ; Молитву шепчетъ… Неужели Твое онъ имя произнесъ? Тебѣ — ты слышишь? — онъ принесъ Несчастныхъ въ жертву, что сгорѣли… Тебя прославилъ онъ огнемъ, За души грѣшниковъ предстатель… Ты весь дрожишь? Такъ знай, мечтатель: О кроткомъ имени твоемъ Моря изъ крови заструятся, Свершится безконечный рядъ Злодѣйствъ ужасныхъ, освятятся Кинжалъ и мечъ, костеръ и ядъ. И будутъ дикія проклятья Твою святыню осквернять, И люди, именемъ распятья, Другъ друга будутъ распинать. И станетъ знаменемъ въ борьбѣ непримиримой Твой крестъ, твой кроткій крестъ, сѵмволъ любви твоей…“ И, руки вверхъ воздѣвъ, молился другъ людей: — Да идетъ чаша эта мимо!… — А демонъ хохоталъ: „Взываетъ къ небесамъ И чашу горькую ко рту подносить самъ! Какъ! Не смутилъ тебя костеръ, ни пиръ кровавый? Ты медлишь здѣсь, на зло и людямъ и себѣ? Ужъ не ошибся ль я въ тебѣ? И, вмѣсто истины, не жаждешь ли ты славы? О, если такъ, то жди. Удачно выбранъ мигъ: Тьма въ городѣ людей… Иди на муки смѣло! Пусть кровь твою прольютъ, пусть распинаютъ тѣло. Я вижу: нравъ толпы глубоко ты постигъ. Да, жаждетъ и она не правды, не святыни, Но правды идоловъ, святыни алтарей. Толпѣ дай образы лишь рѣзче да пестрѣй, Миражи ей твори средь жизненной пустыни, Чтобъ было вкругъ чего, бѣснуясь, ей плясать И воздухъ воплями безумно потрясать. Вотъ отчего твой крестъ и блѣдный трупъ на немъ, Прекрасное лицо и скорби выраженье, И терніи, и кровь, и воины кругомъ Глубоко поразитъ толпы воображенье! Легенды создадутъ — стозвучный бредъ молвы — И будутъ жить въ вѣкахъ… но вѣчно ли? Увы!“ . . . . . . . Такъ искушалъ злой духъ, ликуя безпредѣльно, И другъ людей молчалъ, поникнувъ головой. Душа скорбѣла въ немъ смертельно, Съ чела катился потъ кровавою струей, И умъ изнемогалъ отъ тяжкаго боренья. И вся вселенная въ тѣ горькія мгновенья Недвижно замерла, молчала и ждала… Великій, страшный часъ, когда въ душѣ скорбѣвшей Свершалось таинство борьбы добра и зла!… И тамъ, на небесахъ, въ селеньяхъ жизни горней, Настало царство тишины. И самъ Господь скорбѣлъ, сокрывшись въ тучѣ черной, Толпились ангелы, тоской омрачены. И вдругъ одинъ изъ нихъ съ поспѣшною тревогой На землю ринулся… Когда, по скорби многой, Другъ міра поднялъ взоръ, уже стоялъ предъ Нимъ Съ очами, полными надежды и испуга, Безгрѣшной красотой сіявшій серафимъ. И долго, грустные, глядѣли другъ на друга. И ангелъ пѣлъ: „Кто крестъ однажды хочетъ несть, Тотъ распинаемъ будетъ вѣчно, И если счастье въ жертвѣ есть, Онъ будетъ счастливъ безконечно. „Награды нѣтъ для добрыхъ дѣлъ. Любовь и скорбь — одно и то же. Но этой скорбью кто скорбѣлъ, Тому всѣхъ благъ она дороже. „Какое дѣло до себя И до другихъ, и до вселенной Тому, кто шествовалъ, любя, Куда звалъ голосъ сокровенный? „Но кто, боясь за нимъ идти, Себя сомнѣніемъ тревожитъ, Пусть бросить крестъ среди пути, Пусть ищетъ счастья, если можетъ…“ И прояснилися Скорбѣвшаго черты, И, руки вверхъ воздѣвъ, молился Онъ смиренно: „Не такъ, Какъ я хочу, а такъ, какъ хочешь Ты!“ И шепотъ радости промчался по вселенной… Онъ разбудилъ учениковъ И молвилъ: „Часъ мой наступаетъ“. И, чу! Имъ слышенъ звукъ шаговъ, Къ нимъ звонъ оружья долетаетъ. Мелькнули факелы въ кустахъ; Снопъ свѣта вырвался оттуда. И вотъ — съ улыбкой на устахъ Изъ мрака крадется Іуда…

☆☆☆

Откровеніе Дьявола

С. Головачевскій Онъ сказалъ мнѣ: „Внимай. Я откроюсь тебѣ: Духъ обратнаго творчества я. Все живое пускай изнываетъ въ борьбѣ: Въ раздвоеньи — краса Бытія. „Я — хула и разладь. Я — таинственный мечъ, Отпаденье и дерзкій полетъ; — Мнѣ дано было въ мірѣ единство разсѣчь И низы отдѣлить отъ высотъ. „Я нарушилъ покой и порядокъ началъ, Надъ равниною поднялъ утесъ, Ураганамъ свой смѣхъ и отчаянье даль И провалами горы обнесъ. „Я заставилъ волнами роптать океанъ И потоку даль бѣшенство струй, Я могилой обвѣялъ цвѣтущій обманъ, Жаждой смерти проникъ въ поцѣлуй. „И вдохнулъ Я смятенье, заразу и тлѣнъ Въ круговое вращенье планетъ, Выпускаю изъ тьмы череду перемѣнъ И на „да“ возстающее „нѣтъ“. „И познанья запретнаго свѣточъ зажегъ Я за гранью міровъ и временъ. На исканіе умъ человѣка обрекъ, Разогналъ его дѣвственный сонъ“… И шепталъ мнѣ Злой Духъ: „Возставай, возставай. По разрушеннымъ храмамъ иди! Золотыми плодами потерянный Рай Изъ-подъ терній встаетъ впереди. Человѣка я къ цѣли мятежной веду Черезъ ужасъ, сомнѣнье и смерть, Я вложилъ ему въ сердце печаль и вражду, Ополчилъ на небесную твердь. На обломкахъ и трупахъ мнѣ строится храмъ, — Вавилонская башня растетъ… Изъ неволи и праха, грозя небесамъ, Поднимись человѣческій родъ! Поднимись и Лазурные своды порви! — Заключится Великій Союзъ, — И потонетъ Вражда въ Океанѣ Любви. И навѣки я съ Богомъ сольюсь“.

☆☆☆

Кинжалъ

Валерій Брюсовъ Иль никогда на голосъ мщенья Изъ золотыхъ ноженъ не вырвешь свой клинокъ… Лермонтовъ. Онъ вырванъ изъ ноженъ и блещетъ вамъ въ глаза, Какъ и въ былые дни, отточенный и острый. Поэтъ всегда съ людьми, когда шумитъ гроза, И пѣсня съ бурей — вѣчно сестры. Когда не видѣлъ я ни дерзости ни силъ, Когда всѣ подъ ярмомъ клонили молча выи, Я уходилъ въ страну молчанья и могилъ, Въ вѣка загадочно-былые. Какъ ненавидѣлъ я всей этой жизни строй, Позорно-мелочный, неправый, некрасивый, Но я на зовъ къ борьбѣ лишь хохоталъ порой, Не вѣря въ робкіе призывы. Но чуть заслышалъ я завѣтный зовъ трубы, Едва раскинулись огнистыя знамена, Я — отзывъ вамъ кричу, я — пѣсенникъ борьбы, Я вторю грому съ небосклона. Кинжалъ поэзіи! Кровавый молній свѣтъ, Какъ прежде, пробѣжалъ по этой вѣрной стали, И снова я съ людьми — затѣмъ, что я поэтъ, Затѣмъ, что молніи сверкали.

☆☆☆

Родина

В. Башкинъ Поле раскинулось ровное, Съ тихими, скудными нивами. Зрѣютъ овсы низкорослые; Рѣчка заснула подъ ивами. Между плетней повалившихся Вьется дорога изрытая. Грѣться на солнце осеннее Вышла деревня забытая. Избы, соломою крытыя, Словно ослабли отъ голода. Клѣти и риги понурыя Жмутся другъ къ дружкѣ отъ холода. Важною, медленной поступью Съ берега гуси спускаются. Ветхія, старыя яблони По вѣтру тихо качаются. Бѣлое дымное облако Къ синему югу уносится. Сердце, тоской утомленное, Грустно вослѣдъ ему просится. Мука здѣсь давняя, мертвая, Горе слѣпое, огромное, Словно какъ въ ночь непогодную Небо беззвѣздное, темное.

☆☆☆

Сумерки

А. Ѳедоровъ Въ сумеркахъ я подхожу къ окну, Тишина за мной недвижно встала. Все вокругъ глубоко воспріяло, Какъ живую душу, тишину. Есть восторги жизни у предметовъ: Часто слышу я, когда одинъ, Голоса портретовъ и картинъ; Съ книжныхъ полокъ — музыку поэтовъ. И однѣ лишь сумерки полны Видимой, зеркальной тишины. Вся беззвучность, но не бездыханность, Тишина стоитъ, сомкнувъ уста, И въ ея безмолвьи разлита Сумерекъ загадочная странность; Какъ печаль, онѣ плывутъ извнѣ, Заливаютъ рѣзкость очертаній И дрожать и таютъ на окнѣ Трепетомъ послѣднихъ угасаній. Все молчитъ. Лишь скорбь поетъ во мнѣ Роковую пѣснь воспоминаній.

☆☆☆

• • •

Мирэ Утро приблизится съ цѣпью сверкающей свѣтлыхъ надеждъ… Тянутся грезы мои прихотливыя, тянутся, тихо звенятъ. Птицы ночныя изъ сердца, пугливыя, съ ночью моей улетятъ. «Слово „свобода“ твердя, какъ молитву, смѣло иди ты на битву!» ночь, улетая, мнѣ гордо поетъ. Утро зоветъ.

☆☆☆

На Волгѣ

Евг. Тарасовъ За изгибомъ, надъ песками встали старые утесы. Наклонились. Спятъ иль дремлютъ? Сказку видятъ или быль? Равнодушенъ тихій голосъ полусоннаго матроса. Торопливыя колеса сѣютъ радужную пыль. Вновь изгибы. Берегъ круче. Намъ навстрѣчу мчатся тучи. То довѣрчивый, то злобный — громче дробный стукъ колесъ: „Буря близко. Ждать недолго. Будетъ бурѣ рада Волга. Слишкомъ много горя стало. Слишкомъ много въ Волгѣ слезъ!“ Вьются чайки въ темныхъ тучахъ. Тише ходъ въ опасномъ мѣстѣ. Выше, сумрачнѣй утесы на нагорномъ берегу. Смотрятъ — хмурятся сурово: получили злыя вѣсти, Или думаютъ о мести вѣковѣчному врагу? Солнце въ тучахъ утонуло. Злобно молнія сверкнула. То крикливый, то напѣвный — громче гнѣвный стукъ колесъ; „Ждали бури слишкомъ долго. Будетъ бурѣ рада Волга. Слишкомъ душно стало людямъ. Слишкомъ много въ Волгѣ слезъ“.

☆☆☆