За раками.

І.

У насъ въ деревнѣ былъ прудъ. Въ прудахъ раки не водятся, или, какъ говорятъ про нихъ въ деревнѣ, въ прудахъ они не живутъ. Они живутъ только въ рѣкахъ. Поэтому своихъ раковъ у насъ не было. Намъ ихъ присылала всегда тетя Агнеса. У нея въ деревнѣ была рѣка, и тамъ водились раки необыкновенные. Она намъ присылала ихъ часто, почти каждую недѣлю. Она знала, что у насъ всѣ ихъ любятъ, поэтому, то и дѣло, присылала ихъ.

«Посылаю вамъ, друзья мои, — писала она въ запискѣ съ посланнымъ, который ихъ привозилъ, — мѣру раковъ. Кушайте на здоровье. Не взыщите — какіе есть. Нонче что-то на нихъ неурожай».

А иной годъ все пишетъ въ запискахъ: «Посылаю вамъ, друзья мои, раковъ, которыхъ прошу кушать на здоровье. Нонче у насъ имъ такой урожай, что никто и не запомнитъ. Не знаемъ только къ чему это. Говорятъ, это къ засухѣ. Но все Богъ — Его святая воля».

Ни я, ни сестра, съ которой я росъ вмѣстѣ, не видали никогда, какъ ловятъ раковъ.

— Ихъ какъ же ловятъ? какъ рыбу? — разспрашивалъ я.

— А то какъ же? ловятъ рыбу, они и попадаются.

— Въ неводъ?

— Да. Въ неводъ, въ бредень. Чѣмъ ловятъ рыбу, въ то они и попадаются.

Это такъ объясняла наша матушка. А садовникъ Ефимъ, который на рѣкахъ живалъ и самъ много разъ ловилъ раковъ, разсказывалъ, что ихъ ловятъ совсѣмъ не такъ, что для этого надо взять лучину, зажечь ее и ходить съ нею по самому бережку рѣки, тамъ, гдѣ отмель и много камней.

— Огонь-то они видятъ и лѣзутъ на него. Ихъ и бери руками.

— Да вѣдь они щиплются.

— Ужъ такъ надо брать, ловче подхватывать.

— А если ущипнетъ?

— Ну, и ущипнетъ — эка важность.

— Мама, а какъ же вонъ Ефимъ говоритъ, что ихъ руками ловятъ? — спрашивалъ я, добиваясь, какъ же это въ самомъ дѣдѣ ихъ ловятъ.

— Ну, кто же это ихъ такъ ловитъ? это мальчишки деревенскіе только… Да ты хочешь посмотрѣть? Ты никогда не видалъ?

— Никогда.

— Ну, вотъ будешь у тети Агнесы и попроси, чтобы она велѣла при тебѣ ихъ наловить.

Тетя Агнеса была добрая. Мы всѣ ее любили. Оттого-то мы всегда такъ рады были къ ней ѣхать. У нея былъ огромный цвѣтникъ передъ домомъ. На окнахъ у нея пѣли въ клѣткахъ канарейки. Потомъ у нея были какія-то особенныя бѣлыя кошки съ пушистыми хвостами. Ихъ у нея страхъ сколько было. Бывало, на лугу, на низенькой травкѣ совсѣмъ какъ кролики сидятъ… Много у нея было любопытнаго, а между прочимъ и раки.

ІІ.

Въ первый же разъ, какъ мы пріѣхали къ тетѣ Агнесѣ, я сталъ просить ее показать мнѣ, какъ это ловятъ раковъ.

— А ты никогда развѣ не видалъ? — удивилась она.

— Нѣтъ.

— Что-жъ ты мнѣ не сказалъ? Вотъ послѣ завтрака, изволь, я велю позвать людей, они возьмутъ бредень, ты и ступай съ ними. Раки тутъ вотъ сейчасъ же за садомъ ловятся. Ахъ, Катенька, — добавила она, обращаясь къ матушкѣ, — люблю я ихъ и боюсь. Очень ужъ нонче что-то ловъ ихъ большой… И какіе они крупные въ этомъ году…

— Все Богъ, — утѣшаетъ ее матушка.

— Такъ-то такъ, а все страшно.

— Да это не вѣрная примѣта. Вотъ въ позапрошломъ году тоже вѣдь какой ловъ-то имъ былъ, а развѣ засуха была?

— Ну, все равно, градомъ сколько тогда десятинъ-то хлѣба у насъ выбило?

— Ну, такъ вѣдь это же градъ — это совсѣмъ другое.

— А все-таки страшно. Все изъ головы нейдетъ. А ну, какъ, избавь Боже…

— Ничего… Не вѣрю я этому, — успокоиваетъ ее матушка. — Засуха — ужъ это такъ годомъ бываетъ. Иной годъ дождливый — иной засуха…

— Такъ-то, такъ… И потомъ вотъ нехорошо, что они покойниковъ ѣдятъ, утопленниковъ…

— Да вѣдь это и рыбы ѣдятъ, — говоритъ матушка.

— Ну, все-таки… Какъ рыбы ѣдятъ, этого по крайней мѣрѣ не видно. А вѣдь раки — я никогда этого не забуду — лѣтъ десять тому назадъ мельникъ у насъ утонулъ, искали, искали его, на третій день нашли, вытащили, — а въ руки ему раки впились… Я ихъ послѣ этого года три не ѣла. Забудусь, велю сварить, а какъ подадутъ, вспомню и — не могу…

— Это вѣдь и свиньи людей ѣдятъ, — опять говоритъ матушка.

— Тоже — развѣ это хорошо?… Но вотъ чего я не могу понять, какъ это медвѣжьи лапы ѣдятъ?… Покойнику-мужу, я помню, одинъ разъ изъ Петербурга одинъ его знакомый прислалъ. Можешь представить — въ банкѣ и маринованная. Ну, совсѣмъ какъ человѣческая рука.

— Пробовала ты?

— Нѣ-ѣ-ѣтъ. Я какъ увидала, со мной дурно сейчасъ, — выбросили…

— Многіе вотъ тоже зайцевъ не ѣдятъ, — опять говоритъ матушка.

— А что-жъ ты думаешь, Катенька, — говоритъ тетя Агнеса, — я сама ихъ прежде не ѣла. Какъ увидала я первый разъ зайца ободраннаго — ни за что. Совсѣмъ онъ вѣдь какъ кошка.

— Ихъ вѣдь всѣхъ и не ѣдятъ. Одни только задочки.

— Это ужъ меня покойникъ Василіи Михайловичъ пріучилъ. Осенью вѣдь онъ бывало каждый день на охоту за ними ѣздилъ. Иной разъ привезутъ ихъ штукъ двадцать… Онъ ихъ, покойникъ, во всѣхъ видахъ любилъ: и жареныхъ, и вяленыхъ, и сушеныхъ. Что ихъ у насъ было припасено… Ну, сегодня подадутъ, завтра, я и привыкла. А прежде бывало — ни за что…

— А ты слышала, какъ они кричатъ, когда собаки ихъ догоняютъ? — спрашиваетъ матушка.

— Ужъ не говори. Ты знаешь, въ первый же годъ, какъ я вышла замужъ, Василій Михайловичъ и взялъ меня съ собою па охоту. Они-то верхомъ всѣ, а я въ тарантасѣ. Вдругъ это собаки бѣгали, бѣгали за зайцами, одинъ какъ-то и побѣжалъ прямо на насъ, да къ тарантасу… Собаки его и схватили… Вдругъ слышу — ребенокъ гдѣ-то кричитъ. Я сначала не поняла. Потомъ со мною дурно… Василій Михайловичъ перепугался… Не понимаетъ, что это со мною. Наконецъ, ужъ я очнулась, разсказала въ чемъ дѣло. Съ тѣхъ поръ — баста. Ни за что на охоту. Бывало ужъ онъ пристаетъ, пристаетъ: «поѣдемъ, Агненька, что за глупости». — Ни за что.

— Да вѣдь это тебѣ такъ кажется. Какой же это ребенокъ? Это заяцъ.

— Ни за что. Все равно. Ужъ если онъ кричитъ, какъ ребенокъ…

— Да, это ужасно, — соглашается и матушка.

ІІІ.

Послѣ завтрака тетя Агнеса велѣла позвать обоихъ садовниковъ, кучера, еще кого-то, и чтобы они взяли бредень съ собою — пойдутъ раковъ ловить.

— Чтобы сюда къ балкону собрались, — приказала она. — А отсюда и пойдутъ. Вотъ молодой баринъ не видѣлъ — посмотрѣть хочетъ.

— Только ты самъ не вздумай съ ними ловить, — догадалась матушка.

— Нѣтъ. Я только смотрѣть буду.

— То-то. А то вѣдь ты сейчасъ…

— Тутъ вѣдь не опасно. Тутъ вѣдь отмель, — говоритъ тетя Агнеса, которая знаетъ это мѣсто, гдѣ ихъ будутъ ловить. — Тутъ вѣдь саженъ тридцать рѣка въ отмель идетъ. Камни — они за этими камнями-то и сидятъ.

— Нѣтъ, все равно. Ни за что, — говоритъ матушка.

— Да я и не думалъ, — успокаиваю я ее. — Мнѣ только посмотрѣть.

— Смотрѣть, сколько хочешь можешь — а самъ въ воду ни за что…

— Народъ собрался, — докладываютъ тетѣ Агнесѣ.

— Ну вотъ, пойдемъ, — говоритъ она, — Я имъ прикажу.

Всѣ идутъ на балконъ: и тетя Агнеса, и я, и матушка, и сестра Соня. Соня дорогой спрашиваетъ:

— А мнѣ можно посмотрѣть?

Матушка удивленно смотритъ на нее:

— Что ты? Господь съ тобою. Ну, онъ мальчикъ, а ты-то какъ же?… Кучеръ, садовникъ… Что ты, матушка?..

— Вотъ Сережа хочетъ посмотрѣть, какъ раковъ ловятъ, — съ балкона говоритъ тетя Агнеса, обращаясь къ стоящему внизу «народу», т.-е. садовнику Ивану, другому садовнику, кучеру Семену и еще какому-то изъ дворовыхъ.

— Извольте, сударыня… очень хорошо-съ, — отвѣчаетъ за всѣхъ садовникъ Иванъ. — Покажемъ, сударыня.

— Вы тутъ не далеко ходите, знаете — за садомъ.

— Знаемъ, сударыня, зачѣмъ же далеко.

— Ну, такъ вотъ сходите съ нимъ, покажите ему.

Матушка тоже обращается къ «народу» и, въ лицѣ Ивана садовника, говоритъ всѣмъ:

— Только, пожалуйста, чтобы онъ у васъ самъ-то въ воду не ходилъ.

— Зачѣмъ же, сударыня, имъ ходить? — опять отвѣчаетъ Иванъ.

— Нѣтъ, ужъ я вѣдь его знаю.

— Зачѣмъ же имъ? Они на берегу будутъ сидѣть… Сядутъ на камешекъ и будутъ сидѣть, — смотрѣть, какъ мы ловимъ.

— Смотрѣть сколько хочетъ, вотъ только, Иванушка, пожалуйста, чтобы въ воду-то онъ…

— Будьте, сударыня, покойны. Не извольте сомнѣваться. Мы имъ ведерочку поставимъ, раковъ въ которую будемъ ссыпать, — они у насъ и будутъ ее караулить… Не сомнѣвайтесь, сударыня…

— Вы садомъ и пойдите, — говоритъ опять тетя Агнеса. — Тамъ въ калиточку и выйдете прямо на берегъ къ рѣкѣ.

— Садомъ, садомъ, сударыня, — отвѣчаетъ ей садовникъ. — А то какъ же намъ иначе?..

— Ну, ступай, — отпускаетъ меня матушка. — Только слышишь, смотри же, помни, что я говорила: въ воду ни-ни…

— Да не пойду же, — ужъ почти съ досадой говорилъ я. — Мнѣ только посмотрѣть.

— Не пойдутъ, сударыня, не пойдутъ: они умники! — за меня успокаиваетъ матушку все тотъ же садовникъ Иванъ.

ІѴ.

Дорогой идетъ разговоръ — какъ ловить, откуда начинать, надо ли раздѣваться? Я внимательно слушаю.

— Много ихъ? — спрашиваю я.

— Страсть что въ этомъ году. И не запомнимъ такого года… Да крупные все какіе, вкусные все какіе, — отвѣчаютъ всѣ въ одинъ почти голосъ.

Кто-то такъ же, какъ и тетя Агнеса, замѣчаетъ, что это обиліе раковъ дурная примѣта — будетъ, значитъ, засуха.

— Все это однѣ бредни. Зачѣмъ засуха? Вышелъ нынче на нихъ такой урожай — вотъ и все, — говоритъ Семенъ кучеръ.

Но его сейчасъ же останавливаетъ садовникъ, старикъ Иванъ:

— Ну, это ты такъ не говори. Къ чему-нибудь люди да примѣчаютъ же. Не зря болтаютъ.

— И зря сболтаетъ — что ты съ него, возьмешь?

— Не къ тому, милый человѣкъ, отъ этого избави Боже, развѣ этому кто радуется, или этого желаетъ, — а что такая примѣта въ народѣ есть, — это точно.

«Кому же вѣрить?» думаю я. И мнѣ почему-то хочется вѣрить Семену, который говоритъ, что это все однѣ бредни, всѣ эти ихъ примѣты.

— А вотъ росы-то большія, — опять начинаетъ садовникъ Иванъ, — по твоему къ чему это?

— Это совсѣмъ другое, — отвѣчаетъ ему Семенъ. — Роса — это къ ведру, къ сухой погодѣ.

— То-то вотъ и есть.

— Да я не про росу. Я про раковъ. Роса — это совсѣмъ другое дѣло. А раки тутъ не причемъ, — стоитъ на своемъ Семенъ. — Много ихъ — больше ѣсть ихъ надо, вотъ и все…

Подошли къ калиткѣ. Садовникъ Иванъ развязалъ дверцу — она завязана веревочкой:

— Проходите, сударь, проходите. Я потомъ опять завяжу. Такъ оставлять нельзя.

На дворѣ жара стоитъ невыносимая. На небѣ ни облака. Рѣка, какъ зеркало, — ровная, гладкая. Чайки надъ ней летаютъ, и то какъ-то лѣниво, тихо.

— А дождичка-то все равно надобно-бы, — какъ-бы уступая, сознается Семенъ.

— Какъ же не надобно-то? Ужъ такъ-бы надо, такъ-бы… и говорить нечего, какъ надо. Не только въ полѣ, и въ саду-то ужъ все вянуть начало, — отвѣчаетъ Иванъ.

— Трава-то вся какая-то жесткая стала, — говоритъ Семенъ. — Косилъ я вчера лошадямъ, такъ словно солома, совсѣмъ безъ соку.

— А для хлѣбушка-то? — подсказываетъ ему Иванъ. — Рожь-то скоро ужъ цвѣсти будетъ, а какой у нея цвѣтъ безъ дождя выйдетъ? Для всего рѣшительно теперь дождикъ нуженъ. Ужъ такъ-то онъ, батюшка, нуженъ. Ахъ, какъ нуженъ!..

— И вода-то въ рѣкѣ совсѣмъ теплая, все одно хоть и не купайся… Ну что жъ, раздѣваться, ребята, будемъ что-ли? — спрашиваетъ Семенъ.

— Не нужно. Ну зачѣмъ? Вѣдь только раковъ бы вотъ, въ глубь не пойдемъ… Тутъ вотъ по отмели, по камушкамъ побродимъ — и все, — отвѣчаетъ старикъ Иванъ.

Ѵ.

Пришли, наконецъ, на мѣсто, съ котораго будемъ начинать ловить. Семенъ и всѣ другіе начали снимать поддевки, жилетки, сапоги. Остались въ одномъ бѣльѣ.

— Дядя Иванъ, а ты развѣ въ воду не полѣзешь? — спрашиваетъ онъ садовника.

— Нѣтъ, одни полѣзайте. Я вотъ съ ведрушкой тутъ около барина побуду.

Начали расправлять бредень. Развернули его; гдѣ-то онъ оказался порваннымъ, — стали его чинить.

— Такъ его завяжи, — говоритъ кто-то.

— Зачѣмъ? надо все аккуратно, веревкой. Онъ и на будущее время годится. Онъ еще намъ послужитъ, — замѣчаетъ Иванъ.

— Да ужъ онъ старый.

— Все равно. Еще лучше новаго годится.

Иванъ въ воду хоть и не полѣзетъ, а все-таки снимаетъ поддевку, которую надѣлъ только потому, что надо было къ господамъ передъ тѣмъ являться; онъ несетъ сапоги — ногамъ жарко, горятъ онѣ на пескѣ-то.

— Да вѣдь такъ еще горячѣй, — замѣчаю я.

— А нѣтъ, все-таки легче. Какъ же можно, — босому лѣтомъ гораздо легче.

— И какъ это вы ихъ не обрѣжете, не наколете, — опять замѣчаю я.

— Привычка, сударь. Все привычка. На все она нужна. Да и кожа-то у насъ развѣ такая, какая у васъ? У насъ она — что подошва. Что ей сдѣлается?..

Снялъ Иванъ поддевку, сапоги.

— Ну, а теперь я травки нарву въ ведро-то, — говоритъ онъ.

— Зачѣмъ?

— А для раковъ-то. Чтобы имъ занятіе было. А то вѣдь они перетопчутся…

— Что такое?

— Перетопчутся, — повторяетъ онъ.

Я ничего не понимаю. Какъ это раки поретопчутся? — Богъ знаетъ что.

— Да какъ же они могутъ перетоптаться? — еще разъ спрашиваю я.

— А и очень просто. Вотъ для этого-то имъ и нужно травки положить, чтобы не перетоптались.

И другіе стоятъ тутъ и то же говорятъ:

— Это вѣрно. Если безъ травы да оставить ихъ на часъ или два — совсѣмъ пустые будутъ потомъ — перетопчутся, — говорятъ всѣ.

Еще новое слово «пустые» — оттого, что перетопчутся.

Смотрю я на нихъ на всѣхъ, не понимаю ничего и говорю имъ объ этомъ.

— Какъ же, это завсегда, — берется объяснить мнѣ Семенъ. — Если ихъ не скоро варить, дать имъ постоять — совсѣмъ пустые будутъ. Это вы извольте хоть у тетеньки спросить — и онѣ вамъ скажутъ.

— Да отчего же они пустые-то будутъ?

— А оттого, что перетопчутся… По настоящему, рака какъ поймать — сейчасъ его въ кипятокъ. Тогда онъ и полный будетъ и самый вкусный. А ужъ тѣ, что постояли, — какой въ нихъ толкъ? Пустые и сухіе.

— Такъ, такъ, сударь, — говоритъ, возвращающійся съ пучкомъ травы въ рукѣ, садовникъ Иванъ. Кладетъ ее въ большое, широкое, «конное», — изъ котораго лошадей поятъ — ведро и подтверждаетъ Семена. — Баринъ покойникъ, дяденька-то, сударь, вашъ, охотникъ былъ до раковъ. И не здѣсь-то ихъ ловилъ, а въ лѣсъ ѣздилъ, туда на рѣку-то. Тамъ самые лучшіе раки. Такъ завсегда приказывали съ собою котелъ брать. Какъ въ лѣсъ бывало пріѣдемъ, народъ начнетъ раздѣваться, такъ сейчасъ костеръ раскладывать, котелъ вѣшать. Нальютъ въ него воды, соли насыпятъ, положатъ туда перцу, листу лавроваго. Онъ у насъ и кипитъ. Вытащили раковъ — прямо ихъ туда, въ кипятокъ. Они и варятся. Вытащили еще — опять туда. И такъ все время. За то ужъ и раки-то вѣдь какіе вкусные были… Наварятъ котелъ, воду-то сольютъ, а раковъ въ мѣшокъ, съ собою домой везти… «Ну, а теперь, скажутъ бывало баринъ-то, себѣ, ребята, наловите да наварите»… Сила ихъ была въ то время-то. Бывало, каждый съ собой, ужъ это мало, если по ведру-то привезетъ. Цѣлый возъ, бывало, насыпемъ. Такъ и ѣдемъ.

— Съ чѣмъ ѣдете? — спрашиваютъ, смѣются.

— Не видишь развѣ, отвѣчаемъ, — съ краснымъ товаромъ…

— Краснорядцы… тоже…

— А ты какъ бы думалъ?..

— А теперь ихъ тамъ нѣтъ? — спрашиваю я.

— То же самое, — отвѣчаетъ старикъ. — Охоты только теперь за ними туда ѣхать-то нѣтъ… Вѣдь что въ нихъ толку-то? Развѣ отъ нихъ сыть будешь? Ими вѣдь не наѣшься. Какъ есть одна только забава…

ѴІ.

— Вы, ребята, скорѣе за дѣло принимайтесь, пора, пора, — говоритъ старикъ Иванъ-садовникъ, который хотя самъ въ воду и не «полѣзетъ», а все-таки всѣмъ дѣломъ командуетъ, и авторитетъ его всѣ признаютъ, слушаютъ его.

— Мы готовы, — говорятъ всѣ вставая, потому что разуваясь всѣ сѣли, было.

— Ну, Семенъ, ты пойдешь въ глубь или кто? кто правый кошель-то возьметъ?

— Все равно, хоть я, — отзывается Семенъ. — Здѣсь вся глубина ровна — глубже пояса мѣста нѣтъ. — Взялъ Семенъ бредень за кошель и идетъ въ воду. Бредень тащится за нимъ. Другой кошель несетъ садовникъ Кузьма.

— Вода-то, братцы, совсѣмъ теплая, точно грѣтая, — говоритъ Семенъ, который отошелъ уже отъ берега сажени три, и вода все еще ему не выше колѣна.

— Туда въ глубь-то холоднѣе будетъ.

— Такая же все, — отзывается Семенъ.

Дошли до мѣста, гдѣ стало имъ почти по поясъ, взяли бредень въ руки какъ слѣдуетъ и начали ловить, т.-е. пошли обратно къ намъ, дѣлая такъ маленькій полукругъ.

— Ну, ребята, что-то попалось, — говоритъ опять Семенъ. — Что-то толкнуло въ бредень-то.

— Камень, — тотчасъ предположилъ Иванъ.

— Нѣтъ, не камень. Все толкаетъ… Должно налимъ.

— И налимъ можетъ быть, — соглашается Иванъ.

Подходятъ. Почти подошли уже.

— Вона опять толкаетъ… Налимъ и есть! — ужъ вскрикиваетъ Семенъ, увидавъ его въ водѣ на мелкомъ мѣстѣ. — Кузьма, скорѣй, уже бредень-то держи… Стакай конецъ-то. Уйдетъ пожалуй.

— Не уйдетъ. Куда ему теперь уйти-то.

Вытащили порядочнаго налима — такъ въ полъ аршина, пожалуй. Штукъ тридцать раковъ. Зацѣпились они за бредень, внизу его и висятъ.

— А какъ же налимъ-то сюда попалъ? Они развѣ не въ глубинѣ? — спрашиваю я.

— И въ глубинѣ. А самое любимое ихъ — это подъ камнями. Тамъ гдѣ раки…

— Они ихъ не щиплятъ?

— Кто? раки-то? зачѣмъ? Они сами пристали… Да и какъ его, налима-то, ущипнешь? Его и въ рукѣ не удержишь. Ишь, онъ какой склизкій, — пробуя захватить его рукой, наглядно объясняетъ мнѣ Иванъ-садовинкъ.

Раковъ положили въ ведро, а налима въ другое.

— Для чего же это? Вѣдь ты говорилъ, что они его не могутъ щипать? — замѣтилъ я.

— Это на волѣ, въ водѣ. А тутъ они его клещами исколятъ… Да все равно и другая рыба можетъ попадаться будетъ — ужъ заодно въ ведра будемъ класть.

Отошли Семенъ и Кузьма отъ берега саженъ пять-шесть, сдѣлали полукругъ и опять назадъ идутъ.

— Налима нѣтъ? — спрашиваю я.

— Врядъ. Что-то не толкаетъ, — отвѣчаетъ Семенъ.

Подошли къ берегу.

— Есть! — вдругъ вскрикиваетъ Семенъ. — Одинъ опять попался.

Вытащили налима такого же роста. Раковъ опять десятка три — четыре.

Пошли опять и опять тоже: налимъ и нѣсколько десятковъ раковъ.

— Ну, сударь, это ужъ у васъ ручка такая легкая да счастливая, — говоритъ старикъ Иванъ. — Кажинный разъ, почитай, все налимъ да налимъ. Вотъ тетенькѣ уху наловили. Не однихъ раковъ принесемъ.

Разъ десять ходили съ бреднемъ въ воду Семенъ съ Кузьмой. Полное ведро наловили раковъ и еще въ полу, въ поддевку, наложилъ ихъ Семенъ. Шесть налимовъ поймали, окуньковъ нѣсколько штучекъ.

— На уху хватитъ.

— Карасиковъ можно подбавить изъ садка. Отличная уха будетъ… Съ перцемъ, съ лавровымъ листомъ! — одѣваясь и обуваясь, говорятъ рыболовы.

— Теперь, передъ обѣдомъ-то, водочки бы, — какъ-бы про себя начинаетъ кто-то.

— Надо барина просить…

— Они тетенькѣ скажутъ: такъ-и-такъ молъ, тетенька, рыболовы у меня старались, наловили вамъ и раковъ и налимовъ, прикажите имъ водочки поднести.

Я слушаю, улыбаясь.

— Хорошо, — говорю я. — Я скажу.

Возвратились мы опять черезъ садъ.

Вотъ видно, на балконѣ сидитъ матушка, тетя, гувернантка наша Анна Карловна, сестра Соня. Мы подходимъ къ нимъ.

— Ну что, наловили? — спрашиваютъ насъ.

— И налимовъ наловили, — кричу я, — и раковъ. Всего наловили.

— На кухню прикажете снесть? — спрашиваетъ старикъ Иванъ тетю Агнесу.

— На кухню, Иванушка, на кухню… Изъ налимовъ-то, я думаю, Катенька, уху бы намъ сварить? — спрашиваетъ матушку тетя Агнеса.

— Ну что-жъ, — соглашается матушка… — А что, Иванушка, — спрашиваетъ она про меня старика-садовника, — онъ не шалилъ?

— Нѣ-ѣ-ѣтъ, сударыня. Ни Боже мои. И къ водѣ-то близко не подходили. Все со мной сидѣли у ведерочекъ. Ни Боже мой… Нѣтъ…

— Тетя, — начинаю я, — можно дать водки рыболовамъ? Они вамъ сколько наловили…

— Можно, можно, мой хорошій… Съ удовольствіемъ. Дарьюшка, а, Дарьюшка! — кричитъ она, — вонъ рыболовамъ, что съ Сережей рыбу ходили ловить, водки дай.

Иванъ, Семенъ, Кузьма и Яковъ уходятъ довольные.

Черезъ часъ красные, дымящіеся раки были уже на столѣ.

↑