Крошки

Содержаніе:

• ПРО ЛИЗУ СЪ КАТЕЙ.
• ПЕРВЫЕ ЗУБКИ.
• О РЫБКАХЪ ПИСКАРИКАХЪ.
• ЛИЗА У ДѢДУШКИ.
• БЫЛЬ ПРО САХАРНЫЯ ГОРОШИНКИ И ПРО МАЛЕНЬКУЮ ДѢВОЧКУ.
• ТРИ ДНЯ РАБОТЫ ВЪ САДУ.
• ДОЖДИКЪ.
• ВСЯКОМУ ДАНО СВОЕ ДѢЛО.
• ПРО ЖУКА И ТЕЛЕНКА.
• УТРО.
• ВСХОДЫ.
• СВОЕ И ЧУЖОЕ.
• УМЪ И ПОБУДКА.
• КУРОЧКА.
• СОВѢСТЬ.
• ПРАВДА.
• ДОРОГА.
• ЛИЗА СЪ БАБУШКОЙ.
• СКАЗКА О КРАСНОМЪ ЯЗЫЧКѢ И БѢЛЫХЪ ЗУБКАХЪ.
• ПОЛЬЗА И ВРЕДЪ.
• ВРЕДЪ.
• БРОШЕННАЯ ИГОЛКА.
• ЛИЗА УЧИТЪ СБОЮ КУКЛУ.
• ЛИЗИНО МОЛОЧНОЕ ХОЗЯЙСТВО.
• ПРО ДВУХЪ ЛИЗЪ, ПРО НАШУ И ПРО ЧУЖУЮ.
• ЛИЗИНЫ ГОЛУБКИ.

ПРО ЛИЗУ СЪ КАТЕЙ.

Была маленькая дѣвочка, ее звали Лизой. У Лизы были папа и мама, дѣдушка и бабушка и много тетей и дядей, а сестрица была одна, да и та маленькая и глупенькая; ее звали Катей. Катя не умѣла ни пить, ни ѣсть сама, ни даже выговорить ма-ма или па-па. Лиза же, противъ Кати, была большая дѣвочка, ей уже минуло пять лѣтъ; она слушалась папу и маму и всѣхъ старшихъ, кого ей велѣли слушаться. Лиза старалась чисто выговаривать каждое слово, потому что картавить нехорошо, да и дѣдушка ея не любилъ картавыхъ; кушала она также опрятно, и потому давно уже обѣдала за большимъ столомъ, ѣла не торопясь, не плескала супа, неся ложку въ ротъ, и ротика хлѣбомъ не набивала, а откусывала понемногу и ѣла такъ, какъ научила ее мама, не торопясь и не стуча ни ложкой, ни ножомъ; предъ концомъ обѣда Лиза просила маму развязать салфеточку, обтиралась ею и, сложивъ вчетверо, клала ее около своего прибора, потомъ сползала съ высокаго стульчика и весело бѣжала благодарить папу и маму за обѣдъ. Лиза все хорошо дѣлала: и смирно сидѣла за столомъ, и супъ съѣдала весь, и не пачкалась; только одно было дурно: дѣвочка забывала послѣ обѣда помолиться; за то папа и мама, прежде чѣмъ поцѣловать свою дочку, заставляли ее креститься и поклониться Тому, Кто даетъ папѣ и мамѣ здоровье и силу трудиться и заботиться о дѣтяхъ.

Лиза и Катя спали въ одной комнатѣ съ няней; няня ихъ была хорошая, все дѣлала такъ, какъ мама ей приказывала; она не стращала дѣтей ни букой, ни потемками. Буки никакого не бываетъ, только дурныя няни стращаютъ букой глупыхъ дѣтей, а въ потемкахъ надо ходить осторожно, чтобы не уронить и не разбить чего, да и самой не наткнуться на стулъ или на скамеечку. Лиза все это знала, и ничего такого не боялась, она даже шла впередъ няни, разтопыря рученки, когда нянюшка проносила сестрицу ея черезъ темную комнату. Лиза берегла и любила свою маленькую сестрицу Катю и не могла дождаться, когда сестричка ея начнетъ ходить.

— Мама, когда сестрица будетъ ходить? — спрашивала Лиза свою маму.

— А вотъ подожди, Лиза, когда у Кати прорѣжутся нѣсколько зубковъ.

Съ тѣхъ поръ какъ мама сказала про зубки, Лиза стала часто заглядывать въ ротикъ малюткѣ, а иногда совала ей въ зубы свой маленькій пальчикъ. Катя не любила чужаго пальчика у себя во рту и толкала его языкомъ и мотала головой.

ПЕРВЫЕ ЗУБКИ.

Разъ какъ-то Катя два дня пищала и капризничала. Лиза пришла позабавить больную сестрицу: играла съ нею въ ладушки, въ сороку, разводила ея рученками, приговаривая: „лунь плыветъ, сова летитъ, сама летитъ!“

Катеночекъ развеселилась и сама стала широко разводить ручками. Лизѣ захотѣлось съ сестрицей побѣгать, но она вспомнила, что мама сказала: „Катя до тѣхъ поръ не будетъ ходить, пока у ней не прорѣжутся зубки.“ Лиза сунула пальчикъ въ ротъ малютки и — закричала, потому что Катя больно тяпнула маленькій пальчикъ; няня подбѣжала къ дѣтямъ, посмотрѣла на Лизинъ красненькій пальчикъ: на немъ виднѣлись двѣ ямочки, слѣдъ крошечныхъ Катиныхъ зубковъ.

Няня заглянула въ разинутый ротикъ крошки и очень обрадовалась, сказавъ:

— Ну вотъ, слава Богу! первые зубки вышли.

Лиза также заглянула и увидала два крошечные зубочка, какъ двѣ бѣлыя бисеринки.

— Мамочка! мамочка! знаешь что? — кричала Лиза, пробѣгая три комнаты и торопясь разсказать мамѣ про зубки, — Гдѣ ты, мама? мама, ужъ у Кати зубки есть!

— Кто тебѣ сказалъ? — спросила ее мама.

— Няня сказала, вотъ посмотри, сестрица укусила мнѣ пальчикъ, когда я сунула его ей въ ротикъ!

Мама посмотрѣла на пальчикъ, вытерла его и спросила:

—Тебѣ не больно?

— Нѣтъ, мама, теперь ужъ ничего; а давича было больно, я закричала, — но только не заплакала!

— Ну вотъ, Лизанька, — сказала няня, входя съ Катей: — теперь будешь помнить пословицу; пальца въ ротъ не клади, откусятъ!

— А Буфонка не кусается, онъ хорошій, — сказала Лиза: — я всю ручку кладу ему въ ротъ, а онъ не кусаетъ.

— Да, — сказала мать: — это очень хорошо, что Буфонка не укусилъ тебя, но такъ играть съ собакой не надо; она можетъ сдуру укусить, и это будетъ гораздо больнѣе, чѣмъ кусаетъ Катя!

О РЫБКАХЪ ПИСКАРИКАХЪ.

— Лизанька, а Лизанька, гдѣ ты? — кричала няня, идя по коридору съ малюткой на рукахъ.

— Ни, ни! — звала Катя сестрицу, хлопая въ ладоши: такъ звала она Лизу; а Лиза, заслышавъ это, полѣзла къ папѣ подъ столъ, и спряталась въ его бумажный ящикъ.

— Лизанька, гдѣ это ты? по всему дому съ сестрицей ищемъ тебя, видно, спряталась! постой, дай срокъ, вотъ какъ разъ найдемъ, — говорила няня, обходя комнату и заглядывая въ углы и за двери: — куда это она у насъ дѣвалась? А бабинька ждетъ тебя, что-то хорошенькое приготовила тебѣ показать!

— Что? — спросила Лиза, выглядывая изъ деревяннаго ящика, какъ маленькая птичка изъ гнѣздышка.

Увидя сестрицу, Катя отъ радости запрыгала у няни на рукахъ.

— А! такъ вотъ ты куда отъ насъ съ сестрицей прячешься! Ладно, теперь знаемъ твою норку, — сказала няня.

— Что покажетъ бабушка? — переспросила Лиза.

— Вылѣзай, вылѣзай, да бѣги скорехонько, посмотри на рыбокъ, — говорила няня, приглаживая Лизѣ головку.

— Няня, я не хочу рыбокъ, я ихъ не люблю ѣсть!

— Тебя бабинька зоветъ не кушать, а поиграть съ ними, онѣ живыя, такъ и плещутся въ водицѣ, словно ты съ сестрицей въ ванночкѣ играешь.

Лиза выползла изъ ящика и весело побѣжала къ бабушкѣ; а у бабушки на скамеечкѣ стоитъ бѣлый умывальный тазъ съ водой; въ немъ плаваютъ и плещутся два крошечные пискарика, тоненькіе, проворные; подплывутъ къ краю таза, мигомъ повернутся и поплывутъ назадъ, столкнутся другъ съ другомъ, заплещутся и опять разбѣгутся.

Лиза все время молчала, она съ удивленьемъ глядѣла на живыхъ, веселыхъ рыбокъ.

— Бабушка, — тихонько спросила Лиза: — рыбки эти кусаются?

— Нѣтъ, дружокъ, не бойся, не укусятъ; хочешь, такъ опусти имъ пальчикъ.

Родные Лизы никогда ее не обманывали, и потому она имъ вѣрила, и смѣло сунула пальчикъ въ тазъ; завидя его, рыбки разбѣжались. Лиза стала ихъ ловить, но онѣ быстро увертывались; наконецъ ей удалось схватить одну, и дѣвочка закричала отъ радости; но скользкая рыбка выпрыгнула изъ кулачка и шлепнулась въ тазъ, вода брызнула вверхъ и обдала бабушку съ внучкой.

— Вотъ что значитъ, какъ двѣ рѣзвушки расшалятся, дѣвочка съ рыбкой, такъ и бабушкѣ достанется въ чужомъ пиру похмельѣ! — сказала старушка, утирая лицо.

Лиза прыгала и смѣялась, а водица такъ и текла съ головы на рожицу, а съ рожицы на салфеточку.

Живыя рыбки очень понравились Лизѣ, ей даже захотѣлось взять ихъ въ свой домъ и жить вмѣстѣ съ ними и съ куклою.

У Лизы было много домовъ: то устраивала она домъ подъ маминымъ столомъ, то подъ папинымъ, иногда селилась у бабушки съ дѣдушкой.

— Душечка моя, милая, — просила дѣвочка, ласкаясь къ бабушкѣ: — позволь пискарикамъ жить со мною, вотъ здѣсь подъ столомъ, я ихъ покатаю въ телѣжкѣ, а потомъ положу спать и покрою куклинымъ одѣяльцемъ.

Бабушка засмѣялась надъ своей маленькой внучкой, и растолковала ей, что рыбокъ нельзя вынимать изъ воды: онѣ заснутъ.

— Я ихъ не разбужу, я тихонько стану ходить, вотъ такъ, на цыпочкахъ, — говорила Лиза шепотомъ, подымаясь на цыпочки; малютка не знала еще, что о рыбѣ не говорятъ: померла, а говорятъ „заснула“; бабушка ей это растолковала, сказала и то, что все живое дышитъ воздухомъ; то, чему Господь велѣлъ жить на сушѣ, т. е. на сухой землѣ, то дышетъ воздухомъ прямо, втягивая его носомъ и ртомъ. То же, что Господь создалъ въ водѣ, то втягиваетъ въ себя воздухъ изъ воды жабрами, вотъ этими щелочками, позади щекъ. — Посмотри, Лиза, не видишь ли въ щелочкахъ, внутри, что-то маленькое, какъ бахромочку? — Говоря это, бабушка вынула пискарика изъ воды, онъ вдругъ тяжело задышалъ, открывая и закрывая жабры.

— Вижу, вижу! — закричала Лиза: — тамъ въ дырочкахъ точно коротенькія ниточки настрижены! Ты, бабушка, пусти пискарика въ воду, а то онъ заснетъ!

Пискарика пустили въ воду, подлили свѣжей водицы и поставили тазъ въ Лизинъ домъ, подъ большой столъ, за которымъ всегда сидѣли дѣдушка съ бабушкой. Лиза, сидя подъ столомъ, долго забавлялась рыбками, потомъ взяла свою куклу на колѣни и стала ей разсказывать, какъ рыбки дышатъ жабрами и живутъ всегда въ водѣ, потому что имъ Богъ велѣлъ жить тамъ, а что людямъ и звѣрямъ Богь велѣлъ жить на землѣ и дышать носикомъ и ротикомъ, и что на землѣ есть воздухъ, — Бабушка! — вдругъ закричала Лиза изъ-подъ стола: — я безъ воздуха дышу, вотъ видишь, тутъ никакого нѣтъ воздуха, а я дышу!

— Это оттого, моя дѣвочка, что воздухъ свѣтелъ и прозраченъ какъ стекло, его у насъ полна комната, какъ у рыбокъ полонъ тазъ воды; воду ты видишь и щупаешь ручкой, а воздуха не видишь, а только чувствуешь его ртомъ или носомъ. Вотъ, поди сюда, я тебѣ покажу какъ трудно дышать безъ воздуха. Лиза выползла изъ-подъ стола и стала передъ бабушкой, а старушка закрыла личико внучки платкомъ своимъ; немного погодя Лиза стала рваться. Бабушка открыла платокъ и спросила, отчего она рвется?

— Душно! — отвѣчала раскраснѣвшаяся малютка.

— И не только душно, крошка моя, а безъ воздуха можно вовсе задохнуться.

Лиза опять полѣзла подъ столъ и стала все это разсказывать своей куклѣ.

ЛИЗА У ДѢДУШКИ.

Лиза очень любила слушать сказочки и пѣсенки, а еще больше того любила она слушать бывальщинки про дѣтей, которыя сказывали ей мама и бабушка; но самыя любимыя были тѣ, что говорилъ дѣдушка.

Разъ пришла Лиза къ бабушкѣ, послѣ полуденнаго сна, и увидала, что дѣдушка съ бабушкой клеили бумажные мѣшочки и что-то въ нихъ сыпали; вдругъ одинъ мѣшочекъ прорвался, и изъ него посыпались и покатились по полу крупныя горошины. Лиза вскрикнула и поползла подбирать ихъ, а горошинки раскатились по всему полу.

— Постойте, постойте, — кричала имъ вслѣдъ дѣвочка,— я васъ всѣхъ догоню!

— Не ушибись объ столъ, — заботливо сказала бабушка своей маленькой внучкѣ.

— Нѣтъ, — отвѣчала Лиза, и поползла на колѣняхъ, приговаривая: — Горошинки, вы не прячьтесь, слышите? я васъ всѣхъ найду!

Собравъ всѣ горошинки и осмотрѣвшись кругомъ, она съ радостью встала на ноги, но, подымаясь съ полу, стукнулась головой объ столъ, постояла немного, почесалась, но не заплакала. Лиза не привыкла ревѣть изъ-за пустяковъ, какъ кричатъ и дурачатся иныя дѣти.

— Ну, Лизочка, давай сюда горошинки, много ли ихъ у тебя? поди сюда, сосчитаемъ ихъ вмѣстѣ, — сказалъ дѣдушка.

Лиза осторожно высыпала горошинки на широкую ладонь дѣдушки и, ставъ передъ нимъ, начала перекладывать ихъ поодиночкѣ къ себѣ въ горсточку, приговаривая: „одна, двѣ, три“; такъ досчитала она, съ помощью дѣдушки, до конца; всѣхъ горошинокъ было восемнадцать.

— Дѣдушка! — сказала Лиза, передавая ему свою находку; — тебѣ это на что, стряпать? тебѣ кухарка пирожокъ испечетъ?

— Нѣтъ, моя крошка, это горохъ сѣмянный, сахарный; мы его посѣемъ.

— Дѣдушка, ты его въ землю положишь, онъ тамъ выпачкается, мы его лучше такъ съѣдимъ, да? Ты его дай и папѣ и мамѣ, и мнѣ, и бабушкѣ, и нянѣ, также и самъ кушай, — прибавила Лиза, карабкаясь къ дѣдушкѣ на колѣни.

— Нѣтъ, Лизочекъ мой, сухаго гороха сырьемъ никто изъ насъ не станетъ ѣсть, а мы съ бабушкой и не разжуемъ его. Тебѣ не вѣрится? на, попробуй.

Лиза весело открыла ротикъ, и дѣдушка, выбравъ самую крупную горошинку, положилъ ее въ ротъ внучки. Лиза съ трудомъ раскусила ее пополамъ, пососала, еще разъ перекусила, но видно горошинка не понравилась дѣвочкѣ: она проворно слѣзла съ колѣнъ и побѣжала, чтобы выплюнуть ее въ песочницу.

— Дѣдушка, она не сладкая, ты сказалъ: горошинка сладкая, сахарная!

— Нѣтъ, крошка моя, я не говорилъ, что она сладкая, а сказалъ сахарная горошинка, потому что такъ зовутъ этотъ крупный садовый горохъ, въ отличіе отъ мелкаго, полеваго, которымъ начиняютъ пироги.

— Онъ не хорошій, — сказала Лиза, покачавъ головой: — я его не люблю!

— Хорошъ въ пору да вовремя, — сказалъ дѣдушка, смѣясь на недовольную рожицу своей внучки. — Послушай-ка, что я тебѣ разскажу объ немъ, — говорилъ онъ, усаживая обрадованную Лизу.

— Побывальщинку? дѣдушка, ты мнѣ хочешь разсказать побывальщинку, про горошекъ?

— Пожалуй, Лизочка, разскажу тебѣ быль про семнадцать сахарныхъ горошинокъ и про маленькую дѣвочку; слушай же внимательно, а чего не поймешь — переспроси.

БЫЛЬ ПРО САХАРНЫЯ ГОРОШИНКИ И ПРО МАЛЕНЬКУЮ ДѢВОЧКУ.

Жили-были папа и мама, у нихъ была дочка пяти лѣтъ, ее звали…

— Дѣдушка, пожалуйста, пускай дѣвочку звали Лизой! — просила внучка.

— Ну, пусть зовутъ ее Лизой; у Лизы были еще бабушка и дѣдушка…

— А сестрица была? — перебила его Лиза.

— Была и сестрица, только маленькая, очень маленькая, она еще не ходила и не говорила.

— А зубки были? — допрашивала Лиза.

— Какъ не быть! — вмѣшалась бабушка: были, два вверху да два внизу.

— Ты также знаешь эту сказочку? — спросила Лиза свою бабушку.

— Знаетъ, знаетъ, — сказалъ дѣдушка: — бабушка твоя знаетъ всѣ бывальщинки, которыя знаетъ дѣдушка. Ну, слушай же: вотъ старшая дѣвочка сама бѣгала ко всѣмъ здороваться, а маленькую сестрицу приносила няня…

— Дѣдушка, пускай маленькую сестрицу зовутъ Катей, — просила Лиза.

— Пожалуй, будемъ ее звать Катей,— сказалъ дѣдушка. — Вотъ, разъ старшая дѣвочка забѣжала къ бабушкѣ въ комнату, когда она съ дѣдушкой готовила къ посѣву огородныя сѣмена: и рѣпку, и морковку, и — еще что? — спросилъ дѣдушка.

— Сахарный горохъ, — подсказала Лиза.

— Мѣшочекъ съ горохомъ нечаянно прорвался, и разсыпались горошинки по всему полу, которая подъ столъ, которая подъ стулъ; но Лиза ихъ всѣхъ подобрала и подала дѣдушкѣ, а дѣдушка, наливъ въ чашечку водицы, намочилъ въ ней горохъ. — Говоря это, дѣдушка и въ самомъ дѣлѣ налилъ воды и велѣлъ Лизѣ побросать туда собранныя ею горошинки, которыя посыпались на дно чашечки, а вода брызнула вверхъ, прямо въ лицо Лизы.

— Ну, дѣдушка, ну, миленькій, что же еще? — спросила дѣвочка.

— А вотъ теперь пускай горошинки мокнутъ, потомъ я скажу, что будетъ далѣе.

— Дѣдушка, да мнѣ еще хочется слушать, — жалобно говорила Лиза.

— Что дѣлать, дружокъ, сказывать больше нечего, горошинки пролежатъ цѣлый день въ водѣ, а завтра, быть можетъ, разскажу и далѣе; теперь же поди, разскажи все это Катѣ съ няней.

Лиза слѣзла съ колѣнъ и побѣжала разсказывать бывальщинку о дѣвочкѣ и о горошинкахъ.

ТРИ ДНЯ РАБОТЫ ВЪ САДУ.

На другое утро дѣдушка взялъ заступъ, позвалъ Лизу съ ея деревянной лопаточкой, и пошелъ въ садъ: тамъ они начали вмѣстѣ копать гряду. Дѣдушка копалъ глубоко, Лиза также трудилась, сколько могла, потомъ, уставъ, присѣла отдохнуть: она все смотрѣла на дѣдушкинъ заступъ, какъ онъ глубоко врѣзывался въ землю, и какими пластиками онъ ее переворачивалъ.

— Дѣдушка, — наконецъ спросила Лиза: — ты это зачѣмъ дѣлаешь?

— Что, копаю-то? Я помогаю землѣ дѣлать свое дѣло, — отвѣчалъ дѣдушка.

Подумавъ немного, Лиза спросила:

— Развѣ и у земли есть дѣло?

— Есть, дружокъ мой, ей Богъ велѣлъ растить траву, на пищу скоту, а хлѣбныя зерна, овощи и плоды для людей…

— Для всѣхъ людей? — спросила Лиза: — и для меня и для сестрицы?

— И для тебя и для сестрицы, когда она подрастетъ, — отвѣчалъ дѣдушка: — а намъ Богъ велѣлъ помогать землѣ, изо всѣхъ силъ нашихъ, до поту лица.

Лиза посмотрѣла на мокрый лобъ дѣдушки, схватилась за свою головку и спросила:

— Дѣдушка, я тоже вспотѣла?

Дѣдушка пощупалъ ея лобъ и сказалъ:

— Ну, теперь ужъ отдохнула, можешь опять работать, бери грабельки и ровняй ими землю.

Лиза принялась усердно скрести, потомъ, схватясь рученкой за лобъ, вдругъ закричала:

— Дѣдушка, я хорошо помогаю землѣ, вотъ погляди, какой у меня мокрый лобъ, точно какъ у тебя, дѣдушка, да?

Дѣдушка нагнулся къ крошкѣ и поцѣловалъ ее.

— Ну, теперь гляди, моя дѣвочка, — сказалъ онъ, ровняя крошечную грядочку, — вотъ это будетъ твоя грядка, ты посадишь на ней свои сахарныя горошинки.

Лиза очень обрадовалась: у нея еще никогда не было своей грядочки. Дѣдушка наклонился, провелъ вдоль грядки палочкою три ровныя бороздки, одну подлѣ другой, потомъ велѣлъ Лизѣ ткнуть пальчикомъ въ началѣ первой бороздки, тамъ, гдѣ дѣвочка ткнула, осталась луночка; отъ этой лунки дѣдушка велѣлъ Лизѣ отмѣрить четверть, и опять ткнуть пальчикомъ, потомъ еще отмѣрить четверть, и снова провертѣть ямочку; такихъ ямокъ она натыкала на первой бороздкѣ шесть, на второй шесть и на третьей шесть, всего счетомъ восемнадцать.

— Ну, дѣдушка, теперь что? — спросила дѣвочка, а дѣдушка уже стоялъ передъ нею и показывалъ ей знакомую чашечку съ намоченнымъ горохомъ, говоря:

— Посмотри, Лиза, какъ твои горошинки разбухли, посмотри, какія онѣ крупныя; посмотри, въ каждой есть маленькій бѣлый росточекъ, изъ котораго выйдутъ два побѣга, одинъ корешокъ, другой стебелекъ; корешокъ опустится въ землю, и станетъ изъ нея тянуть сокъ, чтобы кормить своего молоденькаго братишку, стебелекъ, который потянется къ свѣту, наружу, выростетъ въ долгую китину, а на китинѣ выростутъ листочки, усики, цвѣточки и наконецъ стручки.

— Дѣдушка, а какъ этого всего не будетъ? — спросила Лиза.

— Будетъ, дитя мое, будетъ! мы свое дѣло сдѣлали хорошо, а земля сдѣлаетъ свое дѣло.

Лиза положила въ каждую луночку по горошинкѣ, на послѣднюю только у нея недостало.

— Знаешь ли что, Лиза, мы посадимъ восемнадцать горошинокъ безъ одной, и будетъ у насъ ровно столько, сколько у той дѣвочки, о которой я тебѣ разсказывалъ, помнишь, про дѣвочку и про семнадцать сахарныхъ горошинокъ?

— Да, да, душечка дѣдушка, помню! разскажи, что было потомъ!

— Потомъ, — сказалъ дѣдушка, опершись на заступъ: послѣ того какъ намочили горохъ, Лизинъ отецъ выстругалъ дочкѣ своей хорошенькую лопаточку и сдѣлалъ маленькія грабли…

— Какъ мой папа? — перебила Лиза.

— Да, дружокъ, какъ твой; потомъ она, какъ ты же, вскопала съ дѣдушкой грядочку, посадила въ нее свои семнадцать горошинокъ, перевернула грабельки плашмя и загладила ими землю.

— А я? — спросила Лиза.

— И ты сдѣлай то же, — отвѣчалъ дѣдушка, принимаясь за свою грядку.

Лиза долго гладила грядку, и все думала о своихъ горошинкахъ, потомъ спросила дѣдушку:

— И у другой, у чужой Лизы также заростеть корешокъ въ землю, а зеленые листочки будутъ сверхъ грядки?

— Да, Лизочка, и у нея будетъ расти горохъ, какъ у тебя. Всякое сѣмячко: и морковное, и рѣпное, и капустное, и хлѣбное, всякое, пускаетъ напередъ бѣленькій побѣгъ въ землю, а потомъ уже пробивается вверхъ другой росточекъ, зелененькій, съ крошечными листочками.

— Дѣдушка, можетъ быть, мои горошинки уже хотятъ расти? — сказала Лиза, и наклонилась къ грядкѣ.

— Не тронь, не тронь, Лиза! пусть онѣ смирно лежатъ; придетъ пора, такъ издали увидишь зелененькій всходъ, а теперь польемъ свои грядки, дадимъ имъ покой.

Лиза наклонила крошечную леечку надъ грядкой, и свѣтлая, холодная водица побѣжала черезъ ситечко, какъ мелкій дождь.

— Скоро ли выйдутъ мои горошинки? — допытывалась дѣвочка.

— А вотъ когда, — сказала подошедшая бабушка: — четыре раза будетъ ночь, Лиза четыре раза попрощается со всѣми, и пойдетъ спать, потомъ четыре у́тра проснется, поздоровается, и такъ пройдутъ четыре дня, а на пятый, быть можетъ, покажутся твои зелененькіе всходы.

На другой и на третій день Лиза работала съ дѣдушкой и не скучала работой, не говорила: „больше не хочу“; она знала, что дѣлаетъ дѣло.

— Дѣдушка! — сказала Лиза, усаживаясь отдохнуть; — вотъ мама приходитъ съ тобой поработать, а зачѣмъ папа не работаетъ?

— За тѣмъ, что папѣ некогда, онъ дѣлаетъ другое дѣло, онъ служитъ Царю и Землѣ Русской. — Видно было, что Лиза этого отвѣта не поняла. Дѣдушка, подумавъ, спросилъ ее: — Ты знаешь, что у насъ есть Царь?

Весело кивнувъ головой, Лиза сказала:

— Да, знаю, Царь папа, и Царица мама, и у нихъ есть маленькія дѣти.

Дѣдушка продолжалъ:

— Богъ далъ Царю и Царицѣ вотъ какое дѣло: любить и заботиться обо всемъ народѣ такъ, какъ твои папа и мама заботятся о тебѣ и о твоей сестрицѣ. У Царя много народа, онъ за всѣми не усмотритъ, потому онъ беретъ себѣ помощниковъ, а эти помощники берутъ еще помощниковъ, которыхъ зовутъ чиновниками. Папа твой чиновникъ, и ему дано вотъ какое дѣло: смотрѣть, чтобы всѣ въ нашемъ городѣ слушались Царя.

— И братцы, и сестрицы, чтобы и они слушались Царя? — спросила Лиза.

— Да, когда они подростутъ, — отвѣчалъ дѣдушка: — дѣти, пока малы, должны слушаться отца и мать и еще тѣхъ, кого родители прикажутъ имъ слушаться.

— Дѣдушка, а папа хорошо помогаетъ Царю-папѣ и Царицѣ-мамѣ? у него головка такая же мокрая, какъ у тебя, когда ты помогаешь землѣ дѣлать дѣло? а! дѣдушка, да?

— Да, да! моя крошка, сказалъ дѣдушка, взявъ Лизу на руки и цѣлуя ее: — твой папа хорошо дѣлаетъ свое дѣло, и внученька моя также привыкаетъ не лѣнясь помогать дѣдушкѣ.

— Дѣдушка, а пороть булавочкой я не люблю! И ниточки вытаскивать тоже не люблю. — А пороть старое дѣло было обычной работой Лизы, потому что она еще ни шить, ни вязать не умѣла.

— Что дѣлать, Лизочка, не всякое дѣло нравится! Тебѣ кто даетъ пороть и дергать ниточки?

— И мама даетъ, и бабушка даетъ, — печально отвѣчала Лиза.

— Такъ я тебя научу, что дѣлать, когда тебѣ дадутъ нелюбимое занятіе: ты спроси маму или бабушку, на что даютъ онѣ его, на твою ли забаву, или для того, чтобы ты помогала имъ? Если онѣ дадутъ для забавы, то ты можешь сказать, что тебѣ не хочется этимъ забавляться; если нужна твоя помощь, тогда, хоть хочется, хоть не хочется, а потрудиться надо: съ твоею помощью дѣло скорѣе пойдетъ.

Лиза немного задумалась, потомъ засмѣялась, сказавъ:

— И мамѣ немножечко помогу, и тебѣ, милый дѣдушка, также, — прибавила она, привѣшиваясь къ рукѣ дѣдушки.

ДОЖДИКЪ.

На четвертый день Лизѣ не пришлось работать въ саду: дождь шелъ всю ночь и весь день. На пятый день, какъ только Лиза проснулась, то спросила няню: ведро или ненастье? — „Ливмя льетъ“, отвѣчала няня. Скучно было дѣвочкѣ вставать, она вспомнила про горошинки и чуть не заплакала.

— Какой это гадкій дождикъ! — говорила Лиза, одѣваясь и поглядывая въ окно; а дождь все лилъ на деревья и стекалъ съ нихъ, точно будто мама лила на головку Лизы, когда ее окачивала послѣ купанья.

— На что ты, сударыня, бранишь дождь? — сердито сказала няня: — вѣдь дождь не самъ отъ себя идетъ, а когда его Богъ пошлетъ!

Лиза пошла со всѣми здороваться. Ея чашка съ молокомъ и кусокъ бѣлаго хлѣба лежали, по обыкновенію, подлѣ бабушки; мамѣ же некогда было присматривать за нею, потому что она всѣхъ поила чаемъ.

— Что же ты такая невеселая? — спросила ее бабушка.

Лиза вздохнула, потомъ сказала:

— Дождь идетъ, онъ не пускаетъ моихъ горошинокъ, онѣ все еще въ землѣ лежатъ, а я уже четыре ночи проспала и четыре раза чай пила! ты, бабушка, сказала, что онѣ выйдутъ, а онѣ совсѣмъ не выйдутъ.

— Погоди, дѣвочка, погоди, вотъ пройдетъ дождь, выглянетъ красное солнышко, согрѣетъ землю, тогда и твои всходы вылѣзутъ изъ земли погрѣться на солнышкѣ и подобрать послѣднія дождевыя капельки.

— Лизочка, а знаешь, что сказалъ чужой дѣдушка чужой, не нашей, Лизѣ, когда она дулась на дождь? — спросилъ дѣдушка.

Заслыша знакомую побывальщинку, Лиза повеселѣла, отодвинула допитую чашку свою, слѣзла съ кресла и бросилась къ дѣдушкѣ на колѣни.

— Да, дѣвочка моя, — говорилъ дѣдушка, усаживая Лизу: — и у чужой Лизы было то же горе, что у тебя, она даже за это покапризничала съ няней. Вотъ чужой дѣдушка и догадался, что глупенькая Лиза сердится на дождь, онъ и сказалъ ей: — „Лиза, знаешь ли кто болѣе всѣхъ помогаетъ землѣ дѣлать свое дѣло?“ Лиза подумала и сказала: „Ты, дѣдушка, и я, и мама“. — Да, дружокъ мой, мы ей также помогаемъ, но лучше и больше всѣхъ помогаетъ ей Богъ“. — „Чѣмъ?“ — спросила другая Лиза: — „чѣмъ Богъ помогаетъ? лопаточкой?“

„Дѣдушка ея засмѣялся, покачавъ головой па свою маленькую, глупенькую внучку, и сказалъ: „Нѣтъ, крошка, Онъ помогаетъ не по-нашему: когда земля суха и ей нечѣмъ кормить корешковъ и росточковъ сѣмянъ, то Богъ сзываетъ тучи и велитъ дождю хорошенько мокро полить всю землю, а потомъ посылаетъ солнышко согрѣть ее, такъ чтобы ея дѣткамъ — растеніямъ — было и тепло и свѣтло.“

— А потомъ что? — спросила Лиза.

— Пока дождь шелъ, она помогала мамѣ по хозяйству, а потомъ играла съ сестрицей.

— И я такъ же хочу! — сказала Лиза, спрыгивая съ колѣнъ дѣдушки, но вдругъ остановясь, спросила: — А можетъ быть намъ не надо дождя? мы бы съ тобой сами полили?

— Грядки-то мы бы полили, а кто бы полилъ весь лужокъ? Кто бы такъ хорошо полилъ всѣ деревья, съ самой макушки до корней? кто бы очистилъ ихъ отъ пыли и паутины? Нѣтъ, дружокъ, одной нашей помощи землѣ мало! Господь такъ любитъ труды наши, что Самъ помогаетъ намъ во всякомъ полезномъ и должномъ дѣлѣ.

Лизѣ было очень весело думать, что и она также сдѣлала полезное дѣло; дѣвочка обняла дѣдушку и ласково сказала:

— А вѣдь мы съ тобой очень хорошо вскопали свою грядочку, она такая рыхлая, мягкая, точно какъ подушка, пальчикъ мой такъ самъ и уходитъ въ нее; дѣдушка, вѣдь это правда, моя грядочка очень мягкая, и горошинкамъ, хорошо будетъ расти? — спрашивала Лиза.

— Да, хорошо! А знаешь, Лиза, на кого похожа твоя грядочка? — прибавилъ дѣдушка. — Не знаешь? Ну, а я такъ знаю: грядочка твоя похожа на ребенка, надъ которымъ много трудится его мама: она останавливаетъ дитя въ капризахъ, не даетъ своевольничать и упрямиться, а ведетъ его тихо и ласково; дѣлаетъ такъ, какъ мы съ тобой сегодня копали и пушили грядочку, разсыпали комья, сглаживали и сгребали все неровное; наша грядочка стала рыхла и гладка, какъ то доброе податливое дитя, о которомъ очень заботится его мама.

Подумавъ и помолчавъ немного, Лиза спросила:

— А я буду такая хорошая, какъ моя грядочка?

— Мама много трудится, я надѣюсь, что и она порадуется на тебя, какъ ты радуешься на свою грядочку.

— Дѣдя, я тебя очень люблю! — сказала весело Лиза, обнимая дѣдушку.

ВСЯКОМУ ДАНО СВОЕ ДѢЛО.

Передъ обѣдомъ, на пятый день послѣ посадки гороха, тучи стали рѣдѣть, мѣстами показалось голубое небо, вдругъ просвѣтлѣло, солнышко выглянуло изъ-за тучъ и освѣтило бабушкину комнату.

— Солнышко, солнышко! — закричала Лиза. — Дѣдушка, пойдемъ въ садъ къ горошинкамъ!

Дѣдушка посмотрѣлъ на уходящія тучи, потомъ посмотрѣлъ на топкую грязь на улицѣ и сказалъ:

— Дѣдушка твой пойдетъ посмотрѣть на посѣвъ, но пойдетъ одинъ, безъ Лизы: маленькая дѣвочка завязнетъ въ такой грязи.

— Дѣдушка, миленькій, ты возьми меня на ручки, тогда ничего, я не увязну, — просила Лиза. Она, глупенькая, и не подумала о томъ, что ему трудно будетъ нести пятилѣтнюю дѣвочку.

— Нѣтъ, Лиза, нельзя, — рѣшительно сказалъ дѣдушка: — на дворѣ страшная грязь, я могу поскользнуться, и тогда мы съ тобою оба бухнемся въ лужу.

Лиза болѣе не просилась, она уже знала, что если дѣдушка что скажетъ, то ни за что не перемѣнитъ своего слова. Лизѣ сдѣлалось очень скучно, когда она увидѣла, что дѣдушка собирается уйти; она, вздыхая тихонько, подошла къ бабушкѣ и прислонилась къ ней головкой.

— Поди-ка сюда ко мнѣ на колѣнки, — сказала бабушка Лизѣ: — вотъ мы отворимъ окошечко да посмотримъ съ тобой, какъ дѣдушка станетъ пробираться по двору въ садъ.

Среди двора стояла большая лужа, точно озеро; тамъ плавали и плескались уточки, а большіе бѣлые гуси бродили вдоль и поперекъ; плавать они не могли, потому что для нихъ лужа была мелка́. Лиза засмотрѣлась на сѣрыхъ уточекъ и прозѣвала поклониться дѣдушкѣ, а онъ окликнулъ дѣвочку и ласково кивнулъ ей головой.

Лизѣ опять взгрустнулось; она вспомнила о своихъ горошинкахъ.

— Ужъ хоть бы это солнышко высушило прежде всего мою грядочку да дорожку въ садъ, сказала она съ нетерпѣньемъ.

— Не желай пустяковъ, дружокъ мой, солнышко не можетъ свѣтить и грѣть по выбору, ему Богъ велѣлъ служить всѣмъ равно: и полевой травиночкѣ, и нашей большой яблонѣ, и твоимъ горошинкамъ, и большимъ полямъ, на которыхъ посѣянъ хлѣбъ, для всего нашего села и города. Видишь, сколько у солнышка дѣла, надо на всѣхъ заразъ поспѣть!

— Бабушка, у солнышка есть дѣло, и у земли есть дѣло, — сказала Лиза, припомня дѣдушкинъ разсказъ.

— Да, Лиза, у всего, что Богъ создалъ, есть свое дѣло, и у водицы есть также свое дѣло: ей Богъ велѣлъ помогать землѣ, поить все созданье Его, и людей, и лошадей, и коровъ.

— И барашковъ? — прибавила Лиза: — и уточекъ, и гусей, и голубковъ?

— Да, моя дѣвочка, и людей, и звѣрей, и птицъ, и рыбокъ, и все, что растетъ на землѣ.

„Все живое пьетъ ротикомъ, а у растенія ротика нѣтъ, оно вбираетъ въ себя воду листочками на верху земли и корешками подъ землею. Богъ велѣлъ, чтобы солнышко свѣтило землѣ днемъ, а мѣсяцъ ночью; чтобы въ водѣ кормилась и велась рыба, и чтобы земля кормила все живущее на ней. Съ тѣхъ поръ какъ Богъ все это велѣлъ, земля, вода, солнце и мѣсяцъ вѣрно исполняютъ Его волю и дѣлаютъ каждый свое дѣло.

Лиза долго молчала, потомъ спросила бабушку: знаетъ ли она, что и Царю-папѣ и Царицѣ-мамѣ Богъ далъ дѣло, и что у ея, у Лизинаго, папы есть также дѣло!“

Бабушка не только знала это, но сказала Лизѣ, что и ей, маленькой дѣвочкѣ, какъ и всѣмъ дѣтямъ, Богъ также далъ дѣло.

Малютка открыла глазки и ротикъ: она никогда не слыхала о томъ, чтобы у нея было какое дѣло, кромѣ того, которое ей даютъ бабушка съ мамой, да дѣдушка.

— Тебѣ, моя Лизочка, — сказала бабушка, прижимая къ себѣ малютку: — тебѣ, какъ и всѣмъ дѣткамъ, Богъ далъ два большихъ дѣла: первое, всегда слушаться папу съ мамой; второе, любить сестрицу, заботиться объ ней и не шалить, чтобы она не видала и не перенимала глупостей, а училась бы всему хорошему. Вотъ эти два дѣла Божескія, потому что ихъ даетъ Богъ; а тѣ, что мы съ мамой или съ няней задаемъ тебѣ, то дѣла человѣческія, ихъ даютъ люди. Напередъ надо дѣлать дѣло Божье, а потомъ уже наше.

Вечеркомъ, сида у папы на колѣняхъ, Лиза разсказывала ему, что и у нея есть, какъ и у земли и у солнышка, и у Царя съ Царицей, дѣло, которое ей Богъ далъ, и что его надо дѣлать прежде того, которое дадутъ бабушка съ мамой.

ПРО ЖУКА И ТЕЛЕНКА.

Лизѣ очень хотѣлось посидѣть съ мамой и послушать ея разсказовъ, но мамѣ было недосугъ, а Лизу пріучали не мѣшать тому, кто занятъ. Дѣвочка долго караулила, наконецъ, увидавъ, что мама вытерла перо и, закрывъ чернильницу, спрятала свою счетную книжку, Лиза бросилась къ ней и стала просить разсказать ей про жука.

— Да полно, знаешь ли ты, что такое жукъ? — спросила ее мать.

— Ахъ, мама, какъ же не знать, онъ прилетѣлъ и хлопнулъ меня сюда, — сказала Лиза, указывая на шейку: — знаешь, когда мы съ дѣдушкой копали грядочки, жукъ такой большой, желтый, и такъ громко жужжитъ: у-у-у-у!

— Этого желтаго жука, что летаетъ въ полдень и на все натыкается, зовутъ майскимъ жукомъ. Вотъ, послушай сказочку объ немъ. Летитъ жукъ, и жужжитъ: уубью, уубью, уубью!

— Мамочка, это тотъ жукъ, что въ меня хлопнулъ, — спросила Лиза?

— Не знаю, дѣвочка моя, можетъ быть тотъ, а можетъ его братецъ; ну, слушай же: вотъ жукъ летитъ по двору и жужжитъ: уубью, а на дворѣ стоитъ корова съ теленкомъ да козочка съ козлятками, на крышѣ сидитъ ворона, въ лужѣ пачкаются утки, а подлѣ бочки стоитъ красноногій гусь. Уубью, уубью! жужжитъ жукъ; гусь сталъ на одну ножку, вытянулъ длинную, бѣлую шейку, и спросилъ: ка-го? ка-го?

Рыженькій теленочекъ испугался жука и замычалъ: меня! ме-ня! Ворона попрыгала по крышѣ, наклонила голову на бокъ и прокаркала: каа-гда? каа-гда? А перепелъ въ клѣткѣ надъ окномъ откликнулся : теп-теперь! теп-теперъ!

— Мамочка, — спросила Лиза: — это быль или сказочка?

— Конечно сказочка, животныя не понимаютъ другъ друга, чтобы вести такой длинный разговоръ, но объ этомъ спроси у меня въ другой разъ.

— Ну, мамочка, что жъ послѣ?

— А послѣ все общество закричало въ голосъ: „такъ, такъ, такъ!“ — заквакала уточка, переваливаясь съ ноги на ногу. „Бяя-я, бя-яя“, — заблеяла, засмѣялась козонька съ козлятками. „Га, га, га“, — захохоталъ глупымъ хохотомъ гусь. „Уубью, уубью“ — зажужжалъ жукъ и ударилъ съ разлету мимо всѣхъ въ стѣну; теленочекъ испугался, замычалъ, и побѣжалъ къ своей мамѣ, прятаться отъ жука. „У-у, какой трусъ!“ — промычала Лысенка, и шлепнула его хвостомъ.

— Мамочка, а я не испугалась жука, — сказала Лиза, обнимая маму.

— Еще бы! — сказала мама, развѣ ты такая глупенькая, какъ лысенкинъ теленокъ?

УТРО.

Рано утромъ взошло солнышко и принялось за свое дѣло — свѣтить и грѣть; напередъ оно освѣтило то, что повыше всего, церкви, а потомъ крыши домовъ, деревья, грядки, лужки и поле. Все обрадовалось ясному солнышку, травка и деревья будто еще ярче зазеленѣли, рыбки заплескались въ свѣтлой рѣкѣ; птички проснулись въ своихъ гнѣздышкахъ, захлопали крылышками и громко запѣли и зачирикали на разные голоса; замычали коровы, заблеяли ягнятки, прыгая около матерей своихъ, большихъ овецъ. Ночью, пока свѣтилъ мѣсяцъ и звѣзды, на землѣ все спало, всѣ отдыхали отъ дѣлъ своихъ. Взошло солнышко, и всѣ ему обрадовались; съ солнышкомъ всѣ примутся за дѣло: легкимъ паромъ съ рѣки подымается вода вверхъ и туманомъ и облачками полетитъ туда, гдѣ засуха, туда, куда Господь съзоветъ тучи и велитъ идти дождю. У Лизы сегодня дождя не будетъ, солнышко станетъ ярко свѣтить во весь день. Въ саду на яблоняхъ уже открываются бѣло-розовыя почки, толстые коренья торопливо сосутъ изъ земли пищу и шлютъ ее вверхъ въ древесину, въ вѣтки и листья, чтобы все дерево питалось и росло и дало вовремя плодъ свой, сладкія наливныя яблочки.

Надъ Лизинымъ окномъ что-то засуетились два голубя, рыженькій и бѣленькій: они таскаютъ въ носикахъ прутики, соломинки и перышки; голубки вьютъ гнѣздо, выкладываютъ его перышками, чтобы голубяткамъ, когда они вылупятся изъ яичекъ, было бы тепло и мягко. Но всего этого Лиза еще не видитъ; она спитъ, а солнышко уже давно свѣтитъ въ дѣтскую. Няня же проснулась и стоитъ на молитвѣ.

Скоро няня принесетъ для Лизы цѣлый кувшинъ свѣжей водицы.

Начиная мыться, Лиза напередъ всего поболтаетъ рученкою въ водѣ, потомъ оплеснетъ личико, потомъ няня польетъ его на головку, съ головки водица побѣжитъ на шейку и на плечики; тогда уже Лиза сама станетъ въ тазъ, и няня окатитъ ее съ головы до ногъ. Смѣшно и холодно будетъ дѣвочкѣ! ее досуха вытрутъ, наскоро одѣнутъ, и побѣжитъ она веселенькая здороваться къ мамѣ; нацѣловавшись съ нею вдоволь, Лиза уже знаетъ, что ей надо дѣлать; она притворитъ двери и помолится вмѣстѣ съ мамой своею, а потомъ ужъ, послѣ молитвы, побѣжитъ къ папѣ и дѣдушкѣ.

ВСХОДЫ.

— Постой, Лизанька, постой! — вдогонку дѣвочкѣ кричала няня: — не ходи безъ шляпки, солнце такъ и печетъ, головка заболитъ!

А Лиза такъ спѣшила за дѣдушкой въ садъ, что ничего не слыхала; наконецъ няня догнала ее, надѣла на нее шляпку съ широкими полями, и пустилась бѣжать, а дѣдушка подождалъ свою внучку въ дверяхъ.

Въ саду Лиза опередила дѣдушку, а завидя грядку, вдругъ остановилась: — тамъ въ три ряда стояли зеленые всходы съ лишкомъ въ два пальца вышины. „Мои горошинки! сахарныя горошинки!“ — закричала дѣвочка, протянувъ рученки, и пустилась къ нимъ бѣжать во весь духъ. Надъ Лизой летитъ, кружась и перекидываясь, желтенькая бабочка-лимонникъ; но дѣвочка ничего не видитъ, кромѣ своего посѣва. Мать и дѣдушка шли за Лизой, они видѣли ея радость, видѣли какъ Лиза, припавъ къ грядкѣ, внимательно разсматривала всходы.

— Дѣдушка, какъ ихъ много! смотри, цѣлыя три бороздки!

— А много ли ты садила? — спросила мама.

Дѣвочка задумалась, но вспомнивъ дѣдушкину бывальщинку про семнадцать горошинокъ, сказала:

— Я, также какъ и чужая Лиза, посадила семнадцать горошинокъ! Посмотри, дѣдушка, — сказала она, хватаясь за руку его: — посмотри, какіе миленькіе листочки, все по два, все по два вмѣстѣ, точно крылышки!

— Да, крошка моя, — сказалъ дѣдушка, улыбаясь вѣрному дѣтскому замѣчанію: — правда твоя, что гороховые листья похожи на крылышки, а цвѣтъ его еще болѣе похожъ на мотылька или бабочку; за сходство это, горохъ, чечевица, бобы и другія, похожія на нихъ растенія, прозваны мотыльковыми.

— Развѣ на горохѣ моемъ будутъ цвѣты? — съ радостью спросила Лиза.

— Будутъ; да и нѣтъ ни одной травинки, на которой бы не было цвѣта, сказалъ дѣдушка: — но на иной его издамалъ, и не пестрый, а какъ травника, такого же зеленаго цвѣта. На твоемъ горохѣ будутъ бѣлые и розовые цвѣты.

Дѣвочка захлопала въ ладоши и сказала матери, что она каждый день будетъ ей давать своихъ цвѣточковъ, и бабушкѣ, и дѣдушкѣ, и сестрицѣ, если она хорошо попроситъ.

СВОЕ И ЧУЖОЕ.

Лиза давно знала разницу между своимъ и чужимъ; она знала, что игрушечки свои могла брать и играть ими, когда хотѣла, могла давать ихъ позабавиться кому хотѣла; что лакомствомъ, которое ей давалось послѣ обѣда, она также могла распоряжаться по своей волѣ. Зато папа и мама строго пріучали ее не трогать ничего чужаго безъ спросу.

— Глазами гляди, а рукамъ воли не давай, — говорили они ей, и дѣвочка привыкла ничего не трогать.

Когда Лиза замѣчала что-нибудь новенькое въ домѣ родителей, то складывала ручонки и потомъ просила показать себѣ, и если ей позволяли пощупать, то она тихонько дотрогивалась или бережно брала вещь въ руки.

Въ гостяхъ же, когда она входила въ парадныя комнаты, гдѣ бываетъ разставлено такъ много красивыхъ, но хрупкихъ вещицъ, Лиза крѣпко сжимала ручонки и ни до чего не дотрогивалась, чтобы не испортить чего нибудь. Двоюродные братцы ея, большіе шалуны, очень часто дразнили ее за это, говоря: „она не смѣетъ, она трусиха, посмотрите, у ней ручки склеены, няня вѣрно помазала клейстеромъ ея ладони и пришлепнула ихъ!“ Тогда Лиза взмахивала ручками, разжимала и показывала ихъ поочередно то Мишѣ, то Васѣ, желая увѣрить мальчиковъ, что руки чисты и не склеены, но увѣрять мальчиковъ не стоило: они и безъ того знали это, да имъ, шалунамъ, хотѣлось только подразнить сестрицу.

Бабушка и дѣдушка радовались этой Лизиной привычкѣ; они говорили ей: „это хорошо, Лизочка, пусть твои ручки крѣпко держатъ другъ дружку и не пускаютъ одна другую трогать то, что не твое; когда же ты подростешь, то такъ привыкнешь уважать все чужое, что и со свободными руками ничего не тронешь, никто не будетъ опасаться, чтобы ты что испортила или разбила“. Лиза слушала и радовалась, что бабушка съ дѣдушкой ею довольны.

Разъ Лизина мама была немного больна; у ней сидѣли бабушка и тетя, а на коврѣ играли дѣти; передъ ними было много игрушекъ. Лиза учила сестрицу тому, чтобы не брать чужихъ игрушекъ безъ позволенія.

— Ты, душечка, чего хочешь? — спрашивала она, наклоняясь къ меньшой своей сестрицѣ.

— М-м-м, — кричала малютка, хватая пестренькій мячикъ.

— Возьми, возьми, душечка, это твое, это тебѣ подарилъ дядя, это ты можешь брать безъ позволенія. — Маленькая сестрица слышала ласковый голосъ и отчасти даже понимала Лизины слова; она радовалась и, весело смѣясь, колотила ноженками по ковру. Поигравъ мячикомъ, Катя замахнулась, чтобы покатить его по полу, но ей это не удалось, и она перекинула его себѣ черезъ голову; потомъ позабывъ о мячикѣ, потянулась къ другой игрушкѣ, къ сѣрой кошечкѣ со стеклянными глазками и настоящими усами.

— Постой, постой, душечка, этого нельзя, говорила Лиза, удерживая крошечную ручонку: — это чужое, это сестрицына киска, напередъ надо попросить, и сестрица позволитъ, скажи: ,,дай, дай!“ Катя, протягивая ручонки, просила: дяй, дяй!

— Ну, возьми, моя крошка! сестрица тебѣ позволяетъ.

При этомъ дѣвочки такъ нѣжно обнялись, что обѣ повалились на коверъ.

— Какъ это они играютъ? — спросила тётя, глядя на дѣтей.

— Должно быть, въ свое и чужое, — шутя отвѣтила Лизина мама.

Тетя задумалась, потомъ сказала:

— Какъ бы я желала, чтобы и мои мальчики были такіе уступчивые, а то они вѣчно ссорятся, все дерутся да отымаютъ другъ у друга: бѣдную Леночку такъ запугали, что она при нихъ вовсе не кажетъ своихъ игрушекъ.

Выслушавъ это, бабушка покачала головой и сказала, что дѣтей надо сызмала пріучать — знать разницу между своимъ и чужимъ: тогда изъ нихъ выйдутъ честные люди, а не забіяки.

УМЪ И ПОБУДКА.

Лиза пришла къ дѣдушкѣ и стала его просить разсказать ей что-нибудь про его деревню, и дѣдушка, едва ли не въ десятый разъ, принялся разсказывать: какъ теперь въ деревнѣ домъ строятъ, какія тамъ будутъ комнаты, какое крыльцо съ навѣсомъ, какой большой плодовый садъ; все это Лиза очень любила слушать.

— Тамъ есть большой скотный дворъ, — продолжалъ дѣдушка, — есть птичій дворъ съ травкой и песочкомъ и маленькимъ прудикомъ.

— Дѣдушка, а зачѣмъ песочекъ, вѣдь тамъ не пекутъ песочныхъ каравайчиковъ? — спросила Лиза: она, глупенькая, думала, что песочекъ только и годится на одну дѣтскую забаву.

— Не на одни же каравайчики пригожается песокъ, — сказалъ ей дѣдушка: — онъ идетъ на многое, а на птичьемъ дворѣ песокъ держатъ для птицы, которая любитъ барахтаться въ немъ, особенно же до этого охотницы куры; мы съ тобой разведемъ куръ разныхъ породъ, и большихъ Брамапутра, и Кохинхинокъ, что несутъ желтыя яйца, и самыхъ крошечныхъ корольковъ, которые немного побольше голубя; заведемъ глупыхъ индюшекъ, разнаго пера, черныхъ, пестрыхъ и бурыхъ…

— Дѣдя, спросила Лиза: — а за что ты бранишь ихъ глупыми?

— За то, — сказалъ дѣдушка: — что изо всей домашней птицы нѣтъ глупѣе индюшки, или, какъ зовутъ ее еще, курушки; она почти ничего не понимаетъ; весь день ходитъ и плаксиво кричитъ: піу, піу; кормъ сыплютъ ея цыплятамъ на войлочекъ, а то они, тюкая клювомъ по корыту, наколотятъ такъ себѣ голову, что она распухнетъ, отчего индюшата нерѣдко помираютъ; цыплятъ своихъ индюшка мало знаетъ и вовсе не защищаетъ отъ враговъ. Разъ я сижу у открытаго окна и слышу сильную суматоху на дворѣ, затѣмъ плаксивый крикъ: піу, піу, піу; я высунулся изъ окна и вижу, что молодая собака носится за индюшатами, а другая тутъ же припала и ѣстъ пойманнаго ею курушонка; мать же стоитъ невдалекѣ и довольно спокойно кричитъ свое „піу, піу!“ Нѣтъ, Лиза, съ умной курицей собака не смѣетъ связаться: она напередъ знаетъ, что курица забьетъ крыльями и выцарапаетъ глаза тому, кто погонится за цыпленкомъ. Случалось даже, что курушка, ни съ того ни съ сего, до смерти забивала своего курушонка, и если другіе не разбѣгутся, то она, приговаривая плаксивое „піу, піу“, заколотитъ ихъ всѣхъ. Глупость ея вошла въ пословицу: „она, что курушка, говорятъ про безтолковую и несмѣтливую бабу“.

— А курочки не такія, онѣ умныя? — спросила Лиза.

— Да, умны, сказалъ дѣдушка: — хотя и не такъ, какъ мы съ тобой.

— Отчего? — спросила Лиза.

— Оттого, что Богъ далъ намъ совсѣмъ другой умъ, нашъ умъ такой, чтобы мы имъ сами могли додумываться до всего хорошаго и полезнаго и еще чтобы мы сами могли судить, хорошо ли дѣлаемъ свое дѣло.

— Дѣдя, я все помню, что ты мнѣ говорилъ о дѣлѣ, и о томъ, что мама даетъ, и о томъ, что Богъ даетъ!

— Такъ и надо, Лизочекъ, чтобы ты все помнила, что тебѣ говорятъ, училась бы размышлять, то есть обдумывать то, что тебѣ сказано; кто хорошо умѣетъ думать и дѣльно обсуждать, тотъ уменъ; ну, а курочка дѣлать этого не можетъ; у нея нѣтъ ума, а вмѣсто того ей дано нужное для нея знаніе и хотѣніе, которое мы зовемъ побудкой; если хочешь, я разскажу тебѣ про эту побудку. — Разумѣется, Лиза очень хотѣла слушать; вотъ дѣдушка и сталъ разсказывать.

КУРОЧКА.

Курочка день-деньской по двору ходитъ, мошекъ ловитъ, зернышки собираетъ, землю лапками разгребаетъ, да червячковъ хватаетъ. „Такъ-такъ-такъ, кудахъ-тахъ-тахъ!“ кричитъ Сѣрочка, — это значитъ, что она снесла яичко.

Каждый день кудахтаетъ курочка и каждый день кладетъ по яичку въ свое гнѣздышко; и вотъ, какъ она ихъ много нанесетъ, то и полюбитъ и захочетъ ихъ сберечь, сядетъ осторожно на гнѣздышко, распуститъ крылья и сидитъ такъ день и ночь, развѣ только на минутку соскочитъ, расправитъ усталыя крылышки, поклюетъ корму, да и побѣжитъ поскорѣе опять на свое гнѣздо.

Такъ сидитъ она много дней: вдругъ заслышитъ подъ собою пискъ, Сѣрочка привстанетъ и начнетъ прислушиваться, а въ яичкѣ пищитъ цыпленокъ и нетерпѣливо стучитъ носикомъ, просится выпустить его. Вотъ, Сѣрочка наша наклюнетъ яичко, а изъ дырочки уже лѣзетъ маленькая вертлявая головка и открываются крошечные черненькіе глазки; не успѣетъ мать вылупить одного цыпленка, какъ уже пищатъ другіе: успѣвай только поворачиваться! Одинъ за другимъ вылѣзаютъ птенчики и прячутся подъ крылья матери. Обсушивъ ихъ подъ собою, насѣдка бодро вскакиваетъ, ведетъ дѣтокъ къ птичницѣ, приговаривая имъ: „клю, клю, клю“; а крошечные цыплятки, какъ грѣцкіе орѣшки, катятся за матерью, иногда ихъ бываетъ штукъ пятнадцать.

— Ахъ какъ много! — закричала Лиза, всплеснувъ ручонками, — ну, дѣдя, а птичница что?

А птичница похвалитъ квочку за то, что хорошо вывела цыплятокъ, и попотчуетъ ихъ мелко изрубленнымъ яичкомъ; пока цыплята ѣдятъ, квочка ласково имъ приговариваетъ: „клю, клю, клю“; сама же она никогда не тронетъ ихъ корма, и чѣмъ сыта бываетъ, мудрено сказать; мы видимъ, что она только и дѣла дѣлаетъ, что сзываетъ цыплятъ къ корму; про нее сложилась пословица: „курочка по зернышку клюетъ, да сыта живетъ“. А видала ли ты, какъ цыплятки спать ложатся?

— На бочекъ или на спинку? — спросила дѣвочка.

— Ну, нѣтъ, моя дурочка, если птица лежитъ на боку или на спинкѣ, то ей уже не проснуться болѣе: она, значитъ, померла; птицы всегда спятъ сидя, на ногахъ. Ну, такъ разсказать тебѣ про то, какъ цыплятки спятъ? — спросилъ дѣдушка.

— Да, да! дѣдя, ты мнѣ все разскажи, что самъ знаешь про курочекъ, и про цыплятокъ, и про гусей, и про уточекъ!

— Ну, ну, моя дурочка, не много ли всего будетъ? — сказалъ дѣдушка. Лиза такъ умильно просила, что дѣдушка опять принялся разсказывать про цыплятъ.

— Вотъ, — говорилъ онъ, — когда цыплята нагуляются и набѣгаются до устали, то съ жалобнымъ пискомъ окружаютъ мать, а насѣдка уже знаетъ, чего имъ хочется; она спѣшитъ въ дальній уголъ двора, садится, широко раскинувъ крылья, и сзываетъ всѣхъ до одного къ себѣ. Маленькіе птенчики лѣзутъ другъ черезъ дружку подъ нее, на нее, подъ крылья, и забиваются въ самыя крылья; на Сѣрочкѣ въ разныхъ мѣстахъ торчатъ сонныя головки: цыплята спятъ, а мать ихъ чутко сторожитъ.

— Ну, дѣдя, что же потомъ? — допытывалась Лиза.

— Пока ничего, — сказалъ дѣдушка, спуская Лизу съ колѣнъ: — цыплятки теперь спятъ и будутъ еще очень долго спать.

Лиза попробовала-было просить дѣдушку досказать объ ея Сѣрочкѣ, но дѣдушка не любилъ дѣтямъ говорить долгихъ бывальщинокъ, потому что дѣтки не могутъ запомнить долгихъ разсказовъ, и потому всталъ, а Лиза, видя, что упросить его нельзя, побѣжала разсказывать своей мамѣ про курочку-маму, которую зовутъ насѣдкой или квочкой, какъ эта насѣдка бережетъ своихъ дѣтокъ. Послѣ обѣда, когда дѣдушка отдохнулъ, Лиза, которая уже караулила это время, подошла къ нему и спросила:

— Дѣдя, ужъ теперь навѣрно цыплятки выспались и проснулись; что же они теперь дѣлаютъ?

— Я думаю, что насѣдка съ цыплятками дѣлаетъ то же, что поется про нее въ пѣсенкѣ:

— Какъ это весело! — сказала Лиза. — Когда у моей Сѣрочки будутъ цыплятки, то я стану ихъ кормить и стану съ ними играть; вѣдь можно съ ними поиграть, дѣдушка?

— Мы-то тебѣ позволимъ, да квочка не согласится: она очень осторожна и такъ бережетъ своихъ дѣтокъ, что никого къ нимъ не подпускаетъ; водя цыплятъ, она то и дѣло поглядываетъ то вверхъ, то по сторонамъ, и чуть что завидитъ, громко и протяжно крикнетъ цыплятамъ: „Ко-о-о-о!“ а цыплятки всѣ, гдѣ бы ни были, всѣ бѣгутъ къ ней подъ защиту. Когда же курица завидитъ летающаго надъ дворомъ ястреба, то она и всѣ другія куры за нею закричатъ: „Ко-о-о-о!“ — Перепугавшіеся цыплята разбѣгутся отъ матери и спрячутся гдѣ кто поспѣетъ, кто въ крапиву, кто подъ бочку, кто куда; завидя ястреба, насѣдка не оставляетъ при себѣ ни одного цыпленка, потому что ястребъ смѣлъ и не очень боится когтей курицы.

Какъ только появляется ястребъ и начинаетъ кружить надъ мѣстомъ, такъ всѣ птицы кричатъ тревогу по-своему: воробьи зачирикаютъ и попрячутся подъ вѣтки; голуби забьются въ свои гнѣзда; быстрыя ласточки съ визгомъ зашныряютъ вокругъ и, щипля его, отгоняютъ отъ своего околотка, за ласточками ястребы не гоняются, они знаютъ, что ихъ не догнать. Какъ скоро опасность пройдетъ, такъ курица ласково закричитъ: „клу, клу, клу“; заслышавъ крикъ матери, цыплятки весело сбѣгутся къ ней. Вотъ такъ-то ходитъ и караулитъ курица своихъ птенцовъ; побудкой своей она знаетъ то, что ей знать нужно, и ей этому учиться не надо.

СОВѢСТЬ.

У Лизинаго дяди было много дѣтей, мальчиковъ и дѣвочекъ; они приходились Лизѣ двоюродными братьями и сестрами; дѣти эти росли безъ хорошаго призора: мама ихъ была часто больна, а няня глуповата и непослушна, дѣлала много по-своему, а не такъ, какъ приказывала ей барыня ея, мама дѣтей. Отъ этихъ-то братцевъ и сестрицъ Лиза перенимала шалости, за которыя ее бранили.

— Мама, — сказала разъ Лиза: — я умѣю ѣсть виноградъ со всѣмъ, и съ кожицей, и съ зернышками!

— Кто же научилъ тебя такому умному дѣлу? — спросила мать.

— Братцы, — отвѣтила Лиза: — да мы еще угли ѣли, только не съ огнемъ, а знаешь, — просто черные.

— Когда же вы все это ѣли? — спросила мать: — и гдѣ была твоя няня?

— Тогда ея, мама, не было: сестрица захотѣла спать, и няня ушла съ нею въ другую дѣтскую, а ихъ няня, — сказали братцы, — позволяетъ имъ кушать; только не велитъ никому сказывать.

— Стало быть, Лиза моя все-таки будетъ перенимать шалости у братцевъ своихъ; что же ты не послушалась ихъ няни и разсказываешь теперь мнѣ про то, что ѣла угли и виноградъ съ кожицей и зернами? спросила мама. — Вѣдь няня не велѣла этого сказывать.

— Я не хочу слушаться Леночкиной няни, я хочу тебя слушаться, — горячо отвѣтила Лиза: — а ты велишь себѣ все разсказывать.

— Ну что же, вкусны тебѣ были угли и кожица съ зернами? — допрашивала мать.

— Нѣтъ, мама, печально сказала дѣвочка: — мнѣ и тогда не хотѣлось ихъ ѣсть.

— Отчего?

— Да я все тогда думала: можетъ быть, ты не велишь этого ѣсть и станешь на меня сердиться!

— Знаешь ли, моя дѣвочка, какъ такое думанье зовется? оно называется совѣстью; у каждаго изъ насъ есть своя совѣсть, и кто слушается ея, тотъ называется человѣкомъ добрымъ и совѣстливымъ; а кто не слушается своей совѣсти, тотъ дурной человѣкъ и его всѣ зовутъ безсовѣстнымъ. Ну, теперь разскажи мнѣ вотъ что еще, — сказала мама, взявъ Лизу за обѣ ручонки: — разскажи, зачѣмъ ты ѣла то, чего тебѣ не хотѣлось ѣсть?

— Мамочка моя, они меня очень уговаривали.

— А знаешь ли, дитя мое, что Самъ Богъ запретилъ намъ ради товарищества приставать къ дурному дѣлу!

Лиза испугалась. Помолчавъ немного, она спросила:

— Мама, Богъ тебѣ это говорилъ?

— Нѣтъ, моя крошка, не мнѣ: Онъ это сказалъ уже очень давно человѣку, который записывалъ всѣ слова Божьи въ книгу; человѣка того звали Моисеемъ, а книгу его прозвали пятикнижіемъ, потому что она раздѣлена на пять книгъ.

— Мама, у тебя есть такая книга?

— Есть, — сказала мать.

— Когда я выросту, ты мнѣ подаришь ее?

— Изволь, подарю. Теперь же выслушай еще разъ, что я скажу тебѣ, и запомни это: никогда не приставай къ дурному дѣлу ради того, что другіе дѣлаютъ, а всякій разъ, когда тебѣ придетъ въ голову: „какъ бы меня за это не побранили“, такъ брось, и не дѣлай такого дѣла, послушайся своей совѣсти, — это она говоритъ съ тобою.

Сказавъ все это, мама спросила Лизу, поняла ли она ее.

— Да, мама, поняла; я не стану того дѣлать, о чемъ подумаю, что, можетъ быть, ты за это разсердишься, такъ, мама? — спросила Лиза, карабкаясь къ матери на колѣни.

— Такъ, моя дочка, такъ, — сказала мама, цѣлуя Лизу: — я вижу, что ты поняла меня. Ну, а теперь скажи, что мы съ тобой сегодня станемъ работать?

Лиза не очень любила работу и потому, помолчавъ немного, тихонько сказала:

— Мама, мнѣ не хочется пороть.

— Не все же, Лиза, пороть; ты уже подростаешь, можно начать вязать. — Сказавъ это, мама взяла чулочныя спицы и маленькій клубочекъ бумаги, и завязала Лизѣ узенькое вязанье. Сначала дѣвочка вязала въ маминыхъ рукахъ, потомъ начала одна; разумѣется, Лиза вязала, какъ и всѣ дѣти вяжутъ, вначалѣ въ накидку, потому что имъ трудно подхватывать нитку съ пальчика и вывертывать ее спичкой. Повязавъ немного, Лиза что-то вспомнила и сказала:

— Мама, а меня братцы еще чему-то учили, они мнѣ велѣли говорить скоро, скоро: таки дубъ тупогубъ и быкъ тупогубъ.

Послушавъ Лизу, мать громко засмѣялась.

— Ахъ ты, моя дурочка, — сказала она: — гдѣ еще тебѣ говорить скороговорки, у тебя совсѣмъ не то выходитъ; это вотъ какъ: у быка тупы губы и быкъ тупогубъ.

— Мама, такъ это ничего, что я съ ними говорила? — спросила Лиза.

— Конечно ничего: скороговорки задаются для забавы, чтобы болтать скоро язычкомъ; дядя твой въ дѣтствѣ былъ до нихъ большой охотникъ, онъ часто задавалъ ихъ мнѣ, когда я еще не умѣла хорошенько выговаривать.

— Мама, скажи мнѣ какую-нибудь поговорку, пожалуйста, мама, мнѣ это очень понравилось, — просила Лиза.

— Не поговорку, Лиза, а скороговорку, потому что ее очень скоро должно говорить, и чѣмъ далѣе, тѣмъ все скорѣе, да скорѣе; изволь, я тебѣ скажу ту, что мы прозвали лягушечьей, потому что въ ней только и слышно ква, ква, ква, ква. „Наша рѣка широка какъ Ока. Какъ, какъ Ока? Такъ, какъ Ока; наша рѣка широка какъ Ока“.

Сначала Лизина мама сказала эти слова тихо и внятно, а потомъ пошло все скорѣе, подъ конецъ же только и слышалось одно ,,ква, ква, ква“.

— Ахъ! мама, какъ это хорошо! — кричала Лиза, хлопая въ ладоши: — побѣгу я скорѣе, скажу ее нянѣ съ Катей и бабушкѣ.

— Лиза, Лиза! напередъ надо скороговорку заучить, кричала мама вслѣдъ малюткѣ, но ея и слѣдъ простылъ.

ПРАВДА.

У Лизы были гости, ея двоюродная сестрица Леночка и братцы Коля и Саша; всѣ они забавлялись въ палисадникѣ: мальчики скакали лошадками, дѣвочки играли пескомъ. Леночка учила Лизу печь каравайчики: они крѣпко убивали сырой песокъ въ жестяныя кружечки и потомъ опрокидывали ихъ на дорожку; стряпня эта имъ удавалась: каравайчики выходили изъ кружекъ такіе ровненькіе и гладенькіе, точно гречневики, которые разносятъ пирожники на лоткахъ. За каждымъ удавшимся каравайчикомъ Лиза смѣялась отъ радости и хлопала въ ладоши.

— Почемъ за пару гречневиковъ? — спросилъ Коля сестрицъ, подскакивая къ нимъ съ своей бѣшеной лошадкой, — а лошадью его былъ шалунъ Саша. Саша запрыгалъ, заржалъ, раскидалъ всѣ ихъ гладенькія стопочки. Мальчики обыкновенно бываютъ рѣзвѣе и шаловливѣе дѣвочекъ: но Саша былъ дурной шалунъ и забіяка: — онъ любилъ дразнить и обижать; вотъ и теперь, доведя сестрицъ до слезъ, онъ беззаботно поскакалъ далѣе. Коля былъ подобрѣе, ему это не понравилось, и онъ за сестрицъ сталъ больно бить свою лошадку. Саша разсердился, братцы поссорились и разошлись. А подъ окошечкомъ прямо противъ дѣтей сидитъ дѣдушка съ газетой; онъ видѣлъ какъ Саша обидѣлъ маленькихъ сестрицъ; дѣдушка былъ строгъ, забіякъ не любилъ, и Сашѣ этого не спуститъ.

— Дѣти, дѣти! — закричала Лизина мама изъ другаго окна: — хотите цвѣточковъ?

— Дай мама, я хочу! — сказала Лиза.

— И я! и мы, тетя! мы всѣ хотимъ, — закричали дѣти, толпясь подъ окномъ.

— Такъ вотъ вамъ деньги, ловите! — сказала Лизина мама, бросая по копеечкѣ каждому изъ дѣтей: — сейчасъ придетъ къ вамъ старуха съ цвѣтами, вы можете у нея купить, только смотрите, не ссорьтесь и не отнимайте другъ у друга цвѣточковъ, а играйте дружно.

— Да, да! — закричали дѣти, и побѣжали на встрѣчу подходившей къ нимъ старухѣ.

— Эй ты, показывай, что у тебя есть! — грубо закричалъ Саша, бросаясь къ корзинѣ, которую старуха опустила на землю. У дѣтей глаза разбѣжались на прекрасные цвѣточки: тамъ были маленькіе пучечки бѣлаго душистаго ландыша, были также и незабудки; всѣ эти кучечки старуха продавала по копейкѣ за штуку; посреди же плетушки стоялъ цѣлый снопъ пестрыхъ цвѣтовъ, въ которомъ были и синія незабудки, и бѣлый ландышъ, и сиреневыя кукушечки, и высокій нарядный желтоголовникъ, который зовутъ въ иныхъ мѣстахъ колтушками.

Всѣ рученки потянулись къ этому пучку: онъ былъ такой нарядный, пестрый!

— Этотъ снопикъ я не отдамъ дешевле гривенника — сказала старуха, бережно вынимая и показывая его дѣтямъ. Лиза, не зная толку въ деньгахъ, подала свою копеечку, но ей растолковали, что надо десять такихъ денежекъ, а на одну ей дали ландышей, которые старуха звала по-своему, по-крестьянски, молодиломъ. Леночка купила незабудокъ.

Избалованный Саша глядѣлъ-глядѣлъ и не вытерпѣлъ, швырнулъ свою денежку старухѣ въ плетенку, схватилъ большой букетъ, и бросился вонъ изъ палисадника.

— Ахъ, свѣты мои! ахъ, озорникъ этакой! — кричала старуха, не зная бѣжать ли ей вдогонку, или идти жаловаться господамъ. Но жаловаться ей было нечего: дѣдушка самъ все видѣлъ и встрѣтилъ Сашу на крыльцѣ; онъ взялъ мальчика за руку и повелъ его обратно въ палисадникъ.

— Такъ вотъ она твоя правда-то! — сказалъ мальчику дѣдушка: — еще пѣтушишься, говоришь: „я какъ выросту, буду честнымъ, хорошимъ, меня всѣ станутъ любить и слушаться, какъ Лизинаго папу!“ Нѣтъ, другъ мой, чему въ дѣтствѣ не научишься, то трудно дается на возрастѣ; Лизинъ отецъ и ребенкомъ жилъ по правдѣ, онъ попусту не мѣшалъ чужой забавѣ и чужому труду, какъ ты давича разорилъ сестрину игру; онъ чужаго добра не отымалъ, бѣдныхъ не грабилъ, какъ ты сію минуту силою вырвалъ у бѣдной старухи половину ея цвѣтовъ.

Лиза, Леночка и Коля стояли неподалеку и робко слушали, что дѣдушка говорилъ Сашѣ; а Сашѣ было очень стыдно, онъ вертѣлся и не зналъ куда глядѣть и куда дѣвать цвѣты.

— Копенка твоя пусть останется у старухи, — сказалъ дѣдушка: — на память того, что одинъ маленькій благородный мальчикъ хотѣлъ ее обидѣть; цвѣты же покупаю я самъ, и поставлю ихъ сегодня на обѣденный столъ; я и ты будемъ знать, что это за букетъ такой, а потомъ подарю его отцу твоему, и цвѣты эти будутъ цвѣсти у васъ, пока не завянутъ.

Покончивъ съ Сашей, дѣдушка привѣтливо обратился къ другимъ дѣтямъ, взялъ Лизу, посадилъ ее себѣ на колѣни, и спросилъ дѣвочку, знаетъ ли она, что такое правда?

— Не лгать, — коротко отвѣтила Лиза.

— Да, не лгать, а еще болѣе того, дѣлать все должное! то есть все приказанное родителями, а когда подростешь, то будешь дѣлать то, что велитъ Богъ и Царь. Кто слушается отца и мать, тотъ учится жить по правдѣ. Мама не велитъ драться, лгать, отымать чужаго; и Лиза ничего не отымаетъ, не лжетъ, не дерется, значитъ Лиза слушается своей мамы и привыкаетъ жить по правдѣ. Но вотъ что: я знаю одну дѣвочку, которой вчера няня вырѣзала изъ бумаги хорошенькую вырѣзочку, только посередкѣ оставила пустое мѣстечко, и дала эту фигурку дѣвочкѣ; а дѣвочка та прорѣзала въ пустомъ мѣстечкѣ дырочку да по краешкамъ городочки, и сказала бабушкѣ, что она сама сдѣлала эту вырѣзку.

— Дѣдушка, я еще въ ней на уголкахъ вырѣзала дырочки, — сказала Лиза.

— Тебѣ и надо было пальчикомъ показать мамѣ то, что дѣлала ты, и что сдѣлала твоя няня. Я знаю еще одну дѣтскую неправду, — продолжалъ дѣдушка: — одни дѣтки учатся писать, иногда учитель ихъ поправляетъ имъ буквы, а иногда пишетъ цѣлыя слова; дѣтки эти послѣ каждаго урока приносятъ свои тетрадки родителямъ, и увѣряютъ, что все писали сами, и что учитель имъ ничего не поправлялъ. Родители хвалятъ дѣтей, а дѣтки радуются. Развѣ это хорошо, развѣ такъ живутъ по правдѣ? — спросилъ дѣдушка Сашу и Колю. Мальчики поглядывали исподлобья и молчали.

— И я еще знаю одну неправду про большихъ, — сказалъ опять дѣдушка: — Лизинъ папа трудится, работаетъ цѣлый день, а иногда и ночь; вотъ разъ Царь прочиталъ его бумагу и велѣлъ сказать спасибо тому, кто ее писалъ, а другой чиновникъ сказалъ, что это онъ самъ писалъ, Царь его и поблагодарилъ.

— Дѣдушка, — закричали мальчики: — это нехорошо: ты скажи Царю, что это дядя писалъ.

— Конечно, нехорошо! — отвѣчалъ дѣдушка: — а знаете ли, что я вамъ скажу? тѣ мальчики, что выдаютъ учительское писанье за свое, когда подростутъ, то сдѣлаютъ то же, что сдѣлалъ неправдивый чиновникъ; вѣдь и онъ, вѣроятно, съ дѣтства привыкъ хвалиться чужимъ дѣломъ и выдавать его за свое, а брать для себя чужое дѣло — есть тоже кража.

Дѣти молча смотрѣли на дѣдушку, потомъ Коля первый бросился къ нему, говоря:

— Дѣдушка, я лучше самъ стану писать!

— Да, дружокъ мой, будь правдивъ вмалѣ, выростешь — и въ большомъ будешь правдивымъ и честнымъ человѣкомъ.

ДОРОГА.

— Сказать ли тебѣ радость? — спросила мама Лизу.

— Скажи, скажи, мамочка, да поскорѣе, — просила дѣвочка, обнимая колѣни матери.

— Ну, вотъ что: мы съ бабушкой собираемся сегодня къ тетѣ въ деревню, и тебя, Леночку и съ Катей возьмемъ съ собою.

— И съ няней? — спросила дѣвочка.

— Да, и съ няней, — отвѣчала мама.

Сначала Лиза бросилась цѣловать маму, потомъ побѣжала по всѣмъ комнатамъ, и каждому встрѣчному разсказывала, что ѣдетъ съ мамой и бабушкой въ гости къ тетѣ далекой, — такъ звала она мамину старшую сестру, которая жила въ деревнѣ, верстъ за тридцать отъ города. — Ахъ, какъ весело! кричала Лиза, обѣгая весь домъ. — Леня, Леня, ты знаешь, мы ѣдемъ къ тетѣ далекой!. Мама и тебя возьметъ, говорила Лиза, завидя свою двоюродную сестрицу.

— Знаю, — сказала Леночка, и маленькія сестрицы стали прыгать и обниматься. Худенькая и блѣдная Леночка была съ лишкомъ двумя годами старше Лизы, а казалась ровесницею ей; бѣдная Леночка часто хворала, и потому теперь ее отпускали на цѣлое лѣто въ деревню; Лиза же съ мамой и Катей ѣхали только на нѣсколько дней.

— Давай, Лиза, побѣжимъ смотрѣть, не подаютъ ли коляски, — сказала Леночка; и вотъ обѣ малютки выбѣжали на крыльцо. Каретникъ былъ отворенъ, кучеръ садился на козлы.

— Ужъ Павелъ садится, ужъ онъ подаетъ, — кричала Лиза, вбѣгая къ матери: — поѣдемъ скорѣе, мама!

— Поѣдемъ, поѣдемъ, пора, — сказала мама, одѣвая свою дѣвочку. Наконецъ вышли, дѣдушка всѣхъ усадилъ, а Лизинъ папа давно былъ въ должности.

— Смотри, дѣдушка, пріѣзжай скорѣе къ намъ, съ папой, — говорила Лиза дѣдушкѣ своему.

— А вотъ будутъ три дня праздниковъ, такъ и мы пріѣдемъ, — отвѣчалъ онъ.

Пока ѣхали по городу, дѣти что-то между собою говорили, но никто того не слыхалъ, потому что колеса очень стучали о мостовую; а какъ выѣхали, такъ и дѣти замолчали: имъ захотѣлось смотрѣть на поле, на дорогу, убитую мелкимъ камнемъ, на большія деревья по бокамъ дороги.

— Мама! — сказала вдругъ Лиза: — вотъ березки точно бѣгутъ къ намъ на встрѣчу, а онѣ совсѣмъ не бѣгутъ, а крѣпко стоятъ, онѣ всѣ врытыя: это лошадки наши бѣгутъ, — толковала дѣвочка, припоминая свой недавній разговоръ съ дѣдушкой.

— Лиза, Лиза, а на моей сторонѣ верста, — сказала Леночка. Лиза повернулась и стала разсматривать пестрый столбъ.

— А вотъ съ моей стороны возъ ѣдетъ, — продолжала Леночка: — а за нимъ собака бѣжитъ! а вонъ еще баба идетъ и бурачекъ несетъ, можетъ быть, у ней въ бурачкѣ ягодки; видишь, Лиза, какая я богатая: а съ твоей стороны ничего нѣтъ! — Лиза повернулась на свою сторону, дорога была пуста, дѣвочкѣ очень хотѣлось, чтобы и по ея сторонкѣ кто-нибудь прошелъ или проѣхалъ, Вдругъ откуда ни взялась большая стая галокъ, онѣ съ крикомъ перелетѣли черезъ дорогу и опустились съ Лизиной стороны, подлѣ дороги, подъ сухое дерево; а на деревѣ томъ сидѣла ворона и громко каркала, прыгая и припадая къ сухому сучку; галки же замолчали, точно онѣ слетѣлись послушать карканье старой вороны.

— Посмотри, Катенька, какъ ворона каши проситъ, — сказала няня: — слышь, что она, глупая, говоритъ! Она говоритъ: „вонъ Катя ѣдетъ въ деревню, къ тетѣ, а какъ пріѣдетъ, то тетя велитъ сварить ей кашку, Катенька всѣмъ дастъ, и мамѣ, и Лизѣ, и Леночкѣ, и мнѣ, старой воронѣ, а я никому не дамъ, все одна съѣмъ!“ Шишь ты, глупая, — сказала няня: — не дадимъ мы тебѣ, зато, что ты одна хочешь ѣсть, у меня барышня умница, она со всѣми дѣлится. — Малютка поняла, что няня сердится на ворону, и она также надулась и стала махать рученкой, говоря: „бу, бу! ню, ню“. Дѣти смѣялись и надъ нянинымъ разсказомъ, и надъ маленькой сестрицей, потомъ они стали проситься побѣгать по травкѣ; ихъ выпустили, и они запрыгали взапуски съ бабочками: на дворѣ было такъ тепло, свѣтло и хорошо! Бѣгая они вдругъ остановились передъ пашней; невдалекѣ старикъ собирался сѣять; онъ, крестясь, надѣвалъ на себя лукошечко съ сѣменами, перекрестясь же, захватилъ полную горсть пшеницы и, раскидывая ее передъ собою вправо и влѣво, пошелъ мѣрною поступью по пашнѣ.

— Точно дождикъ, бабушка, мама, посмотрите, какъ это похоже на дождикъ! — закричала Лиза, глядя на зерна, падавшія розсыпью.

Бабушка подошла, посмотрѣла и сказала внукѣ:

— А знаешь ли, на что еще похожи эти сѣмена?

— Нѣтъ, бабушка, не знаю, — отвѣчала Лиза.

— А знаешь ли, на что похожа хорошо воздѣланная земля, какъ твоя грядочка? — спросила бабушка.

— На меня! — закричала Лиза: — дѣдушка сказалъ, что моя грядочка похожа на меня!

— Да, хорошо обработанная земля похожа на тебя, какъ и на всякаго ребенка заботливыхъ родителей; ну, такъ слушай: земля — это ты съ Леночкой, а зерна, которыхъ такъ много летитъ на землю, это слова и совѣты вашихъ родителей; тѣ зерна, что упадутъ на рыхлую землю, всѣ выростутъ и заколосятся, точно какъ мамины слова, если они попадутъ въ смышленую головку и на доброе сердечко; когда дитя бываетъ послушно и разумно, то это значитъ, мамины слова растутъ и колосятся, какъ пшеница.

Обѣ дѣвочки пристально смотрѣли на бабушку и слушали.

— А на что же похожи тѣ сѣмена, которыя выклевываютъ изъ земли птицы? — спросила мать, указывая на стаю галокъ и воронъ.

Дѣвочки опять повернулись къ бабушкѣ.

— Охъ, бѣда отъ этой дряни! — сказала имъ бабушка: — птицы эти много вредятъ, много выклевываютъ добраго сѣмени; онѣ похожи на дурныхъ людей, которые учатъ дѣтей не слушаться папы и мамы. Смотрите, внучатки мои, бойтесь этихъ нехорошихъ людей и гоните ихъ отъ себя.

— Бабушка, и галокъ также надо гнать? — спросила Лиза.

— Разумѣется, надо! бѣгите-ка, сгоните, вонъ ихъ сколько тамъ насѣло.

Леночка съ Лизой побѣжали, но не очень прытко, потому что ноги ихъ вязли въ рыхлой землѣ; однако галки испугались маленькихъ дѣвочекъ и отлетѣли съ пашни на дорогу. Дѣтей же усадили въ коляску и поѣхали далѣе. Черезъ часъ дѣвочки соскучились и стали спрашивать, скоро ли будетъ тетина деревня.

— А вотъ постойте, теперь мы подымаемся на гору, а какъ станемъ спускаться, — сказала мама, — то съ Леночкиной стороны увидимъ мельницу, а съ нашей стороны, Лиза, на горѣ покажутся сперва одинъ лѣсокъ, потомъ другой, а какъ увидимъ третій, то посмотрите прямо передъ собой, и увидите тетинъ домъ съ цвѣтникомъ впереди, а съ боку у него большой садъ, возлѣ сада осиновая рощица; эта роща тотъ самый третій лѣсокъ, о которомъ я говорила.

— Ну, мама, а потомъ что? — спрашивала Лиза.

— А потомъ увидимъ въ отворенныя ворота крыльцо, на него выбѣгутъ дѣти, потомъ выйдетъ тетя съ дядей навстрѣчу намъ.

Пока еще мама все это говорила, стали понемногу показываться мельница, лѣски, красная крыша дома, отворенныя ворота, а въ нихъ замелькали красныя дѣтскія рубашечки; потомъ мальчики побѣжали на встрѣчу гостей; за ними и передъ ними неслись охотничьи собаки, не зная, лаять ли на пріѣзжихъ иди визжать и радоваться, какъ радовались хозяева. Наконецъ подъѣхали къ подъѣзду; всѣ стали радоваться, здороваться; только одна Катя ничего не видала: она давно заснула въ дорогѣ.

— Ну, вотъ и пріѣхали, — сказала няня, бережно вылѣзая со спящей малюткой: — вотъ и пріѣхали, а Катинька-то спитъ, и кашка наша простынетъ, а ворона-то, небось, не дремлетъ, ужъ прилетѣла — чу, каркаетъ! Да нѣтъ, не дадимъ тебѣ, сама больно скупа!

ЛИЗА СЪ БАБУШКОЙ.

— Бабушка, дѣдя сказалъ, что ты мнѣ разскажешь сказочку; скажи мнѣ, душечка, — просила Лиза, обнимая свою бабушку: — а къ дѣдѣ теперь пришли гости, ему некогда.

— Какую же это сказочку? — спросила бабушка Лизу.

— Про красный язычекъ и про бѣлые зубки, — отвѣчала Лиза.

Бабушка подумала, и спросила Лизу:

— Отчего же это дѣдя вздумалъ разсказать тебѣ сказочку про язычекъ?

Лиза опустила голову и замолчала, ей совѣстно было признаться, что дѣдушка разсуждалъ съ нею о томъ, какъ нехорошо сердиться и бранить няню.

Бабушка подняла ея головку, посмотрѣла дѣвочкѣ въ глаза и спросила:

— Ну, что же, Лиза, что такое у тебя случилось? скажи мнѣ.

— Я бранила няню, — тихо отвѣчала Лиза.

— Ай, ай, ай! — сказала бабушка, качая на внучку головой: — и тебѣ это не жаль было обидѣть няню! а няня у васъ такая добрая, услужливая, день-деньской возится съ вами, то играетъ, то поетъ вамъ пѣсенки, то сказываетъ сказочки! За что же ты ее бранила, Лиза? — спросила опять бабушка.

Невесело стало Лизѣ, но дѣлать нечего, надо было договаривать; вотъ и разсказала она, какъ сидѣла съ няней, которая разсказывала ей сказочку про лисичку и про пѣтушка-золотаго гребешка, а тутъ проснулась сестрица, и няня, не досказавъ своей хорошей сказочки, пошла къ Катѣ.

Чего же ты хотѣла, Лиза? развѣ того, чтобы няня бросила сестрицу и пришла забавлять тебя?

— Бабушка, я знаю, что я нехорошо сдѣлала, я ужъ просила у няни прошенія, я сказала, что не стану говорить ей глупостей.

— И она тебя простила? — спросила бабушка.

— Да, простила, — отвѣчала дѣвочка.

— Вотъ то-то и есть, бѣда на свѣтѣ отъ краснаго язычка!

— Ахъ да! бабушка, разскажи же сказочку о красномъ язычкѣ и о бѣлыхъ зубкахъ!

СКАЗКА О КРАСНОМЪ ЯЗЫЧКѢ И БѢЛЫХЪ ЗУБКАХЪ.

Бабушка начала сказку такъ: „Жила была у папы съ мамой дочка; у этой дочки, какъ и у всѣхъ людей, были рѣзвыя ножки, проворныя ручки“. Сказавъ это, бабушка спросила:

— А на что людямъ даны ручки и ножки?

— Бѣгать и играть, — отвѣчала Лиза: — и работать, — прибавила она немного погодя.

— Конечно, и работать, — сказала бабушка, — вѣдь не на одну же забаву свою рожденъ человѣкъ, Ну вотъ, кромѣ ручекъ и ножекъ, Богъ далъ дѣвочкѣ ясные глазки, чтобы смотрѣть на папу и маму и на весь міръ Божій, смотрѣть, видѣть и понимать то, что видитъ; маленькія ушки даны ей… А какъ ты думаешь, Лиза, на что тебѣ даны уши? — спросила опять бабушка.

— Чтобы я слышала все, что говорятъ, чтобы и сказочки, и пѣсенки слушала, и все, и все! и какъ птички поютъ, и какъ теленочекъ мычитъ, и какъ часы бьютъ, чтобы я все слышала, — говорила Лиза, перебирая все то, что любила слушать.

— Да, сказала бабушка, — ушки даны тебѣ, чтобы ты слушала все то, что нужно слышать, а главное, чтобы слушалась. Носикомъ ты нюхаешь цвѣты, яблоки, апельсины.

— И ватрушечки, и все, что кушаю, — поспѣшила прибавить Лиза, которая была большая охотница до ватрушекъ.

— Да, Лизочка, носикъ данъ тебѣ на то, чтобы нюхать и распознавать хорошее отъ дурнаго и не ѣсть порченаго, которое вредно.

„Ну, наконецъ, мы добрались до ротика; ротикъ живетъ себѣ не одинъ, а вмѣстѣ съ веселыми губками, краснымъ язычкомъ и бѣлыми зубками; жить они должны дружно, работать вмѣстѣ сообща: ротъ кормитъ человѣка, губы подбираютъ пищу, зубы жуютъ, а языкъ переворачиваетъ и глотаетъ ѣду. Кромѣ того, у ротика есть еще дѣло: пѣть и говорить, и это онъ дѣлаетъ также сообща, но въ этомъ дѣлѣ язычекъ больше хозяинъ, чѣмъ его другіе сотоварищи; красный язычекъ очень боекъ, и любитъ много болтать, говорить сплошь и дѣло, и вздоръ, а иногда, какъ расшалится, такъ и начнетъ кричать: „я не хочу! я тебя не люблю, няня! ты не моя, мнѣ тебя не надо! Я тебя никогда не залюблю!“ Вотъ, какъ мама услышитъ такой глупый крикъ, то идетъ въ дѣтскую, беретъ свою капризную дѣвочку и сажаетъ одну въ залѣ на стулъ. Тогда бѣднымъ ушкамъ приходится слушать журьбу, ясные глазки заплачутъ, носикъ начнетъ фыркать и сморкаться, а бѣдныя губки съ горя дрожатъ и всхлипываютъ.

„— Да что же это такое, — думаютъ бѣлые зубки, — какъ всѣмъ вдругъ стало скучно? и все это изъ-за шалуна, краснаго язычка!“ Вотъ стиснулись зубки и стали думу думать, какъ бы имъ унять крикуна; наконецъ, догадались и говорятъ: „постой же ты, бѣдокуръ нашъ, дай срокъ, вотъ мы уймемъ тебя!“ Маленькій носикъ, что всегда суется впередъ, и тутъ поспѣлъ первый, пересталъ сморкаться и спросилъ: „какъ же вы, бѣлые зубки, уймете красный язычокъ?“

„— Вотъ какъ, — отвѣчали зубки: — какъ онъ только начнетъ дуритъ, такъ мы ему помогать не станемъ, а крѣпко стиснемся да и губкамъ велимъ то же сдѣлать: вѣдь безъ насъ язычекъ ни одного слова выговорить не можетъ, а станетъ только мычать, какъ теленокъ. Пускай же думаютъ, что это лысенкинъ теленокъ забрелъ въ комнаты, да и мычитъ гдѣ-нибудь!“ Услыхавъ, что говорятъ зубки, языкъ обидѣлся, весь покраснѣлъ и закричалъ: ,,неправду вы говорите, я не хо…“ но тутъ зубки вдругъ стиснулись, ротикъ поневолѣ закрылся, и язычекъ замемекалъ, какъ теленокъ. Услышавъ это, сжатыя губки засмѣялись, глазки перестали плакать и весело взглянули, а ушки стали прислушиваться, какъ мычитъ красный язычекъ. Съ тѣхъ поръ, какъ расшалится у дѣвочки язычекъ, такъ зубки съ губами и затворятъ его, и оставятъ мычать сколько хочетъ. Вотъ и ты, Лизочка, дѣлай то же, замѣчай да прислушивайся, не дуритъ ли твой язычекъ, и какъ заслышишь, что онъ вздоритъ, то поскорѣе стисни зубки, да и держи язычекъ взаперти за зубами.“

— Хорошо, — сказала Лиза, побѣжала сказывать эту сказку своей куклѣ, и закончила ее тѣмъ, что язычку волю давать нельзя, что изъ-за него, шалуна, мама сажаетъ Лизу въ залѣ на стулѣ, и тогда бываетъ очень скучно, что лучше куколкѣ глупостей не говорить, а быть имъ обѣимъ съ Лизой умницами.

ПОЛЬЗА И ВРЕДЪ.

— Мама! посмотри, моя мама, сколько я нарѣзала фигурочекъ! — говорила Лиза, вбѣгая къ матери съ полнымъ передникомъ вырѣзокъ. Мама стала ихъ разбирать и выбрала двѣ порядочныя куколки, а остальныя были очень уродливы: у иныхъ головы длинныя, чуть не въ половину туловища, а ручки коротенькія, едва видныя; у другихъ же плеча широкія, шире вышины куклы: были даже и вовсе безрукія и безголовыя.

— Лиза, — спросила мама: — это что за несчастные уродцы?

— Это ничего, мама, — сказала Лиза: — у меня на нихъ недостало бумажки.

— Ужъ если тебѣ хочется вырѣзывать куклы во всю длину бумажки, такъ ты разочти такъ, чтобы кукла вышла вся, и съ головой и руками и ногами!

— Мама, что такое польза? — вдругъ сказала Лиза.

— Отчего тебѣ пришло въ голову это слово? — спросила ее мама.

— Видишь ли, я вырѣзывала свои вырѣзочки, сидя у папы подъ столомъ; а у него теперь много гостей, столько ногъ, столько ногъ, что и не пересчитаешь! и всѣ говорятъ: „польза, польза, на пользу!“

— Кто же это говоритъ? ноги? — спросилъ дѣдушка, вслушиваясь въ Лизины разсказы.

— Что ты, что ты, дѣдушка! ноги не говорятъ, — сказала Лиза, смѣясь: — ножки только ходятъ, а говорили гости сами; они поговорятъ, поговорятъ, да опять скажутъ „польза“.

— Такъ тебѣ хочется знать, какая на свѣтѣ бываетъ польза? — спросилъ дѣдушка. — А помнишь ли ты, мой Лизочекъ, о томъ, что у каждаго человѣка есть дѣло?

— Помню, помню, дѣдя! и у сестрицы также будетъ дѣло.

— Ну, слушай же: кто исправно дѣлаетъ свое дѣло, тотъ дѣломъ этимъ приноситъ людямъ пользу, то есть, онъ дѣлаетъ то, что нужно другимъ; напримѣръ, намъ всѣмъ нуженъ хлѣбъ: стало быть тотъ, кто надъ нимъ трудится, сѣетъ, жнетъ, молотитъ, приноситъ намъ большую пользу; или намъ нужно жилье, и тотъ, кто строитъ дома, кладетъ печи, рубитъ окна и двери — тотъ также приноситъ пользу; или людямъ нужно многому, очень многому учиться, и тотъ, кто имъ въ этомъ помогаетъ, приноситъ очень большую пользу.

Лиза задумалась, потомъ, не много погодя, спросила:

— Всѣ люди приносятъ пользу?

— Всѣ, кто совѣстливо трудится.

— А кто не трудится, тотъ не дѣлаетъ пользы? — доспрашивала Лиза.

— Конечно нѣтъ, — отвѣтила мама: — знаешь ли, что бываютъ и такіе люди, которые сами ничѣмъ не занимаются, да и чужое дѣло портятъ? Хочешь, Лиза, я разскажу тебѣ побывальщинку про пользу и вредъ? поди садись сюда на скамеечку, и слушай внимательно.

Лиза была большая охотница до побывальщинокъ; не прошло минуты, какъ она уже сидѣла у ногъ своей мамы, и понукала ее разсказывать.

— Моя побывальщинка случилась недавно, и недалеко отъ насъ, — сказала мама: — ты знаешь домикъ Марьи Никоновны?

— Знаю, мамочка, онъ развалился, и его теперь чинятъ; ну такъ что же, мама?

— Ну вотъ слушай: жили были старичекъ со старушкой; они знали, что Богъ велѣлъ помогать бѣднымъ. — Старичекъ и говоритъ: „домикъ Марьи Никоновны валится, а ей чинить его не на что, надо бы его поправить!“ а старушка говоритъ ему: „и очень бы надо, только такъ, чтобы Марья Никоновна ничего не знала и не совѣстилась принять помощи.“ Старичекъ, подумавъ немного, пошелъ къ подрядчику, уговорился съ нимъ вычинить домикъ заново, но съ условіемъ, чтобы Марья Никоновна не знала, отъ кого ей помощь эта. Теперь, скажи мнѣ, Лиза: старичекъ со старушкой, сдѣлавъ это должное дѣло, принесли ли пользу или нѣтъ?

— Да, мама, они принесли пользу: теперь у Марьи Никоновны будетъ хорошій домъ. Но вотъ что, мама, скажи мнѣ: — этотъ старичекъ былъ дѣдушка?

— Какъ дѣдушка? — спросила Лизина мама, немного смѣшавшись.

— Чей-нибудь дѣдушка, — допытывалась Лиза.

— Можетъ быть, у него и были внуки, и онъ кому-нибудь приходился дѣдушкой, — сказала мама.

— Ну хорошо, мамочка, теперь позволь, чтобы это, шутя, былъ мой дѣдушка.

Лиза очень любила слушать небывальщинки про своихъ, и всякій разсказъ, по дѣтской причудѣ своей, примѣняла либо къ себѣ, либо къ сестрицѣ, или къ кому-нибудь, кого очень любила.

— Хорошо, — сказала мама: — пожалуй, думай, что это былъ твой дѣдушка, но дѣло не въ немъ, а въ пользѣ и вредѣ, которые мнѣ хотѣлось хорошенько тебѣ растолковать. Слушай далѣе: подрядчикъ прислалъ лѣсу, то есть бревенъ, прислалъ досокъ — перестлать полъ, тесу — покрыть крышу, кирпичу — переложить печь, выбралъ самыхъ старательныхъ работниковъ, и велѣлъ имъ строить крѣпко и надежно. Вотъ, печникъ и плотники принялись работать. Теперь, скажи мнѣ, Лиза, если плотники и печники эти, какъ иногда случается, сработаютъ дѣло свое зря, какъ ни попало, плохо, а послѣ крыша потечетъ, въ полъ будетъ дуть: — принесутъ ли они должную пользу?

— Нѣтъ, мамочка, вѣдь имъ надо работать хорошенько, за то старичекъ имъ деньги платитъ!

— Ну вотъ, и стараются наши мужички, работаютъ, приговаривая: „домъ твой, барынька, на сто лѣтъ пойдетъ“, а Марья Никоновна не нарадуется на него. Пришелъ столяръ, навѣсилъ новыя двери, вставилъ рамы, дѣло стало за стекольщикомъ, — и его подрядчикъ прислалъ; а въ это время случилось старичку нашему идти по улицѣ, онъ захотѣлъ посмотрѣть на стройку и увидалъ, что стекольщикъ вставляетъ зеленыя пузырчатыя стекла. „Марья Никоновна плоха глазами, подумалъ старичекъ: — а если у нея будетъ темно отъ тусклыхъ стеколъ, то ей нельзя будетъ работать“; вотъ онъ и велѣлъ стекольщику поставить самыя свѣтлыя стекла, приплативъ, что за это слѣдовало.

— Мамочка, душечка! да это мой настоящій дѣдушка! — закричала Лиза; — я видѣла въ окошко, какъ дѣдушка разговаривалъ, какъ стекольщикъ взялъ деньги и поклонился. — Лиза вскочила со скамейки и бросилась дѣдушкѣ на шею и, приговаривая: — Ахъ, какъ я рада, что это ты, мой дѣдя!

— Ну, ну, ужъ такъ и быть, пусть это буду я, — сказалъ дѣдушка, разсмѣявшись на Лизину радость: — только помни, что мы съ мамой проговорились, и что бабушка не хочетъ, чтобы про это знали, такъ ты, смотри, никому не говори! слышишь, Лиза?

— Да, дѣдя, слышу! только вотъ что, — прибавила Лиза: — когда я стану разговаривать съ моей куклой, то можно ли ей сказать все это на ушко?

— На ушко куклѣ можно, — сказалъ дѣдушка.

— Ну, мамочка, что же далѣе? — спрашивала Лиза, усаживаясь опять на скамеечку.

— Теперь, моя дѣвочка, я разскажу тебѣ о радости, которую польза приноситъ: Марья Никоновна, воротясь домой, вошла въ свою комнатку, посмотрѣла на только-что выбѣленныя стѣны, на свѣтлыя окна, въ которыя солнышко такъ и свѣтилось, и подумала: ,,какъ хорошо, какъ уютно тутъ будетъ мнѣ работать! далъ же Богъ мнѣ такое счастье! Пріючу и я ужъ безпріютную тетку, слава Богу, мѣста довольно, тепла и свѣту также! Пріючу ее, слѣпую, вмѣстѣ со внукой, похожу за нею, и дѣвочку стану пріучать къ работѣ, да научу грамотѣ.“

„Марья Никоновна еще полюбовалась на свою свѣтелочку и вздумала перенести свои растенія на свѣтлыя окна, поставила тарелочки на чистые подоконники, принесла и уставила на нихъ жасмины и герань, а большое лимонное дерево перетащилъ дворникъ, и поставили они его на самую солнечную сторону; дерево цвѣло и было въ плодахъ, на самой верхушкѣ его зрѣлъ огромный лимонъ. „Этотъ лимонъ, — подумала Марья Никоновиа, — я отдамъ черезъ подрядчика тому человѣку, который такъ хорошо меня устроилъ.“

— Ну, мама, душка, что же дальше?

— А дальше пока ничего; сегодня я разсказала тебѣ про пользу, и пока съ тебя будетъ; а завтра скажу о вредѣ, такъ ты лучше запомнишь, и разсказъ мой принесетъ тебѣ пользу.

ВРЕДЪ.

На другой день, какъ Лиза проснулась, такъ и вспомнила, что сегодня мама ей разскажетъ побывальщинку; дѣвочкѣ вдругъ стало очень весело, и она закричала: „няня! няничка, давай мнѣ скорѣе мыться, я побѣгу къ мамѣ, она мнѣ обѣщала разсказать побывальщинку про вредъ.“

— Полежи маленько, Лизанька, дай съ бѣльемъ убраться: вишь прачка все перепутала!

Полежавъ съ минутку, дѣвочка опять стала просить мыться, говоря, что мама разскажетъ ей что-то хорошенькое, про вредъ.

— Эхъ ты, Лизанька, дитя ты неразумное! ну что можно сказать хорошаго про вредъ, развѣ вредъ бываетъ хорошъ? По-моему, что не хорошо, такъ то, хоть кому-нибудь, да уже будетъ вредно. Вонъ, хоть бы стряпуха наша вчера, взяла муки, масла, говядины, всего какъ слѣдуетъ, а что за пироги испекла, никто ихъ въ ротъ не взялъ: тѣсто перекисло, расползлось, начинка вывалилась и сгорѣла въ уголь! Люди остались голодные, вотъ тебѣ и вредъ! Или хоть прачку нашу взять: что ни стирка, то тесемки надо пришивать, словно на смѣхъ оборветъ. Въ запрошлую стирку твой новенькій чулочекъ затеряла; развѣ намъ это не вредъ! Отъ хорошаго человѣка вреда не будетъ, значитъ, вредъ худое дѣло, — говорила няня, одѣвая Лизу. А Лизѣ все-таки хотѣлось послушать мамина разсказа; долго дѣвочкѣ пришлось ждать его, потому что у мамы было много дѣла по утрамъ. Наконецъ мама сѣла, взялась за работу и позвала Лизу слушать обѣщанную побывальщинку.

— Въ концѣ нашей улицы стоитъ сѣрый домъ; на немъ прибита черненькая досчечка, а на досчечкѣ той бѣлыми словами написано: „Народное Училище“. Въ это училище собирается много мальчиковъ; одни идутъ туда охотой, другихъ же родители посылаютъ неволей. Нѣсколько мальчиковъ каждое утро проходятъ мимо насъ, межъ ними есть одинъ шалунъ Артюшка, который всѣхъ задираетъ; ему безпрестанно ребятишки кричатъ: „Артюшка, не балуй! Артюшка, я пожалуюсь на тебя!“ но Артюшкѣ неймется. Идутъ, третьяго дня, ребятишки, и сговорились не принимать Артюшку въ игры свои, а Артюшка въ это время шелъ зѣвая по улицѣ; какъ завидѣлъ онъ товарищей, такъ и налетѣлъ на нихъ: „Давайте, братцы, говоритъ, за мѣсто ученья пойдемъ на рѣку, раковъ ловить!“ Товарищи не соглашались; Артюшка, разсердясь, ударилъ кого-то, другіе бросились на него, и поднялась таска. Я закричала на ребятишекъ они бросили его и побѣжали въ училище: Артюшка же, поднявшись съ земли, осмотрѣлся, и, не видя меня, поднялъ большой камень и хотѣлъ лукнуть имъ въ товарищей; но они отошли уже далеконько, и онъ, постоявъ немного съ камнемъ въ рукахъ и осмотрясь кругомъ, уставилъ глаза на новыя рамы Марьи Никоновны: вся бѣленькая комнатка старухи сквозила въ чистыя стекла; долго не думая, негодный шалунъ прицѣлился въ лимонъ, который спѣлъ на солнышкѣ, камень ударился прямо въ него, стекло разлетѣлось въ дребезги, и прекрасный лимонъ повисъ на сломанной вѣточкѣ!

— Ну, мамочка, что же? — спросила Лиза, едва переводя духъ; — что же Марья Никоновна?

— А Марья Никоновна, увидавъ бѣду, заплакала, какъ маленькій ребенокъ; ей не столько было жаль лимона, сколько того, что не удастся подарить его тому, кто ей сдѣлалъ столько добра. Когда подрядчикъ пошелъ осматривать работы, онъ зашелъ и къ Марьѣ Никоновнѣ; старуха вышла къ нему съ заплаканными глазами и, подавая отломанную вѣтку съ лимономъ, сказала: — „Вотъ, батюшка, не удалось мнѣ потѣшиться радостью, не удалось лимончику моему созрѣть и попасть въ добрыя руки, которыя пріютили меня отъ стужи и непогоды! Озорникъ какой-то и окно разбилъ, и дерево попортилъ, а деревцо-то я сама изъ зернышка вывела!“

— Ничего, Марья Никоновна, не взыщутъ, — сказалъ ей подрядчикъ: — пожалуйте лимонъ, я отнесу его какъ есть и съ вѣточкою, со всѣмъ.

— Ну, что же, мама? — спросила Лиза, когда мать перестала разсказывать: — отдала она его или нѣтъ?

— Отдала, — сказала мама: — а теперь, скажи мнѣ, гдѣ и въ чемъ въ этомъ разсказѣ узнала ты вредъ?

— Ахъ, мама, да какъ же! а лимонъ-то, а разбитое стекло?

— А еще что было? подумай хорошенько, Лиза.

Лиза думала, но ничего не могла припомнить, и мама сказала ей:

— Отъ вреда бываетъ горе; развѣ ты не помнишь горя Марьи Никоновны?

— Помню, мама! — печально сказала Лиза.

— Ну, а помнишь ли радость ея отъ пользы, когда она осматривала свою хорошенькую, свѣтленькую комнатку?

— Помню, мамочка, и пускай бы лучше всѣ дѣлили радость, и никогда бы никто не дѣлалъ вреда, — сказала надумавшись Лиза: — чтобъ никому не было горя.

БРОШЕННАЯ ИГОЛКА.

Черезъ часъ Лиза опять прибѣжала къ мамѣ; дѣвочка была очень весела.

— Мамочка, — кричала она, — какую я тебѣ скажу радость, такъ это просто чудо! У меня будетъ лимонное дерево, какъ у Марьи Никоновны; оно вырастетъ большое и на немъ лимоны будутъ, и оно будетъ мое — сказалъ дѣдушка, а я, когда поспѣетъ лимонъ, тебѣ дамъ и папѣ, и дѣдушкѣ съ бабушкой, и Катѣ съ няней, — прибавила еще Лиза.

— Когда же это будетъ, моя дѣвочка? ты вѣрно посадила лимонное зернышко? — спросила мать.

— Нѣтъ, мама, я посадила большую вѣтку, знаешь, ту съ лимономъ; дѣдушка подарилъ мнѣ ее всю, только лимонъ срѣзалъ, а то она съ лимономъ не примется; безъ лимона же, дѣдушка сказалъ, можетъ быть она станетъ расти. Ты рада, мама? — И, не дождавшись отвѣта, Лиза продолжала: — А знаешь, что мнѣ бабушка сказала? она сказала, что если вѣточка примется, то, значитъ, я принесла пользу; безъ меня она бы засохла, а теперь на деревцо мое будутъ радоваться! Мамочка, я это очень люблю, это такъ весело, приносить пользу! Ахъ да, еще вотъ что: дѣдя показалъ мнѣ ящикъ, въ которомъ онъ посадилъ кукурузныя зернышки, знаешь, тѣ, что мнѣ показались сахарными горошинками? ужъ эти зернышки вышли, и они совсѣмъ не такія, какъ горошинки; у горошинокъ листочки какъ крылышки, а кукурузенки растутъ не такъ: онѣ точно бабушкины костяныя спички торчатъ изъ земли такія же бѣленькія и востренькія! Дѣдя сказалъ, что она будетъ высокая, высокая, даже выше тебя, мама, а колосъ у нея будетъ съ мою руку, вотъ до сихъ поръ, — сказала Лиза, отмѣривая рученку по локоть.

— Когда же вы ихъ станете высаживать? — спросила мать.

— Мы прежде приготовимъ грядки, а потомъ подождемъ, когда выйдутъ вторые листочки. Мама, вѣдь это мы дѣлаемъ пользу, когда садимъ съ дѣдушкой въ огородѣ? Мама, да? — доспрашивалась Лиза.

— Конечно, Лиза, ото всего пригоднаго есть польза. Ну, а если ты посадишь репьи и крапиву, будетъ отъ нихъ польза, или будетъ вредъ?

— Охъ нѣтъ, я не хочу ихъ садить, они дурные, вредные, крапива очень жжется! нѣтъ, мама, я никогда не стану садить крапиву, и репьи также очень гадкіе, все цѣпляются! Они вредны, я ихъ не люблю!

— А иглы разбрасывать подъ ноги любишь? — сказала бабушка, внося иголку съ длинной ниткой и съ пристегнутымъ къ ней лоскуточкомъ. — Двое сутокъ ты щебечешь про пользу и вредъ, а это что такое, польза или вредъ? Вотъ дѣвочка кинула иголку зря, а бабушка идетъ себѣ, да и наколола ногу.

— Бабушка, тебѣ больно! — сказала Лиза, чуть не плача, и бросилась цѣловать старушку.

— Моя боль ужъ миновалась, Лиза, а вотъ какъ бы Катя поползла по ковру, да наколола бъ ручку, и она бы стала болѣть у нея, какъ, помнишь, у тебя нарывала заноза, такъ кто бы ей тогда повредилъ?

Лиза расплакалась.

— Ну, ну, полно, перестань, — стала бабушка утѣшать внучку. — Катя не наколется, потому что Лиза не станетъ разбрасывать иголъ и булавокъ; а если она завидитъ на землѣ что-нибудь острое, вредное, то осторожно подберетъ, и тогда никому не будетъ больно, а Лизѣ моей будетъ очень весело, потому что она сдѣлаетъ дѣло полезное.

Слушая бабушку, дѣвочка развеселилась, и съ тѣхъ поръ она стала очень старательно подбирать иглы и булавки съ полу.

ЛИЗА УЧИТЪ СБОЮ КУКЛУ.

— Вотъ, душечка, — говорила Лиза куклѣ своей, оглядывая чайный столъ: — все это растетъ, и хлѣбъ растетъ, и чай и кофе растутъ, только не у насъ, а очень далеко; у насъ же растетъ только хлѣбъ, и то не булочками и не сухариками, а сначала посыплютъ въ землю пшеничныхъ сѣмячекъ, потомъ выйдетъ травка, потомъ выростутъ зернышки, смелютъ въ муку на тетиной мельницѣ; ты помнишь тетину мельницу, съ крыльями? ну, а послѣ того, поваръ напечетъ намъ съ тобой сухариковъ. Да, душечка, вотъ какъ! — сказала Лиза, цѣлуя куклу, и поглядѣла на столъ, нѣтъ ли тамъ еще чего, о чемъ она сама недавно узнала, и чего еще не пересказала своей куклѣ.

— Ну, Лиза, а масло гдѣ растетъ? — спросилъ ее отецъ, указывая на сливочное масло, стоявшее передъ нимъ на столѣ.

Дѣвочка вдругъ громко засмѣялась.

— Что ты, что ты, папа! масло не растетъ, его даетъ намъ Лысенка.

— Какъ же это она даетъ? — спросилъ отецъ.

Подумавъ немного, Лиза сказала:

— Не знаю.

— А если хочешь знать, — вмѣшалась въ разговоръ бабушка: — то попроси маму налить тебѣ въ пузырекъ сливокъ, или хоть парнаго молока, и, заткнувъ покрѣпче, пахтай, то есть, тряси его до тѣхъ поръ, пока не услышишь, что въ пузырькѣ начнетъ хлопаться комочекъ маслица.

— Бабушка, это правда? — съ удивленьемъ спросила Лиза.

— А развѣ мы говоримъ тебѣ когда неправду? — спросилъ у Лизы ея папа.

— Нѣтъ, папа, да только это очень смѣшно, какъ же вдругъ изъ молока у меня сдѣлается кусочекъ масла?

— Попробуй, увидишь какъ! — отвѣчалъ папа.

Дѣвочка насилу дождалась пузырька, схватила его въ обѣ рученки и начала трясти поочередно, то правой, то лѣвой рукой; вскорѣ сливки стали жидѣть, а на стеклѣ показались бѣлыя крупинки. Бабушка сказала Лизѣ, что скоро всѣ эти крупинки собьются въ одинъ комочекъ, и тогда масло будетъ готово, Услышавъ это, Лиза еще прилежнѣе занялась дѣломъ; ей казалось, что если она сама еще при этомъ будетъ прыгать, то работа ея пойдетъ успѣшнѣе; и вотъ она запрыгала передъ бабушкой, какъ резиновый мячикъ. А масляныя крупиночки все прибываютъ да прибываютъ; слипаясь одна съ другою, онѣ собираются въ кучку, въ одинъ цѣлый комочекъ; и вотъ комочекъ этотъ захлопалъ въ пузырькѣ. Лиза такъ ему обрадовалась, что громко закричала: „комочекъ! вотъ комочекъ!“ и побѣжала показывать всѣмъ домашнимъ, обѣщая всѣхъ ихъ попотчевать. Когда же вытрясли масло, то всѣ, и мама, и бабушка съ дѣдушкой, и Катя съ няней, и даже Лизина кукла пробовали его, и всѣмъ имъ оно очень понравилось; одинъ только папа не ѣлъ Лизина маслица, и то потому, что былъ уже въ должности. Кушая масло, Лиза разсказала, почему она не скоро повѣрила тому, что, тряся сливки, она можетъ сбить масло.

— Вчера, говорила дѣвочка, я пошла кормить куръ, а ключница сидѣла на крылечкѣ и трясла графинъ со сливками; я спросила, что это она дѣлаетъ? она сказала: „видишь сливки бью!“ а я говорю: зачѣмъ ихъ бьешь? а она говоритъ: „затѣмъ, чтобы не шалили, не упрямились, чтобы скорѣе сдѣлались масломъ!“ А я тогда, мама, была еще глупенькая, я не знала, что изъ молока можно сбить масло!

— И не одно масло дѣлается изъ молока, — сказала мама: — я покажу тебѣ завтра, какъ садятся сливки и какъ дѣлаются сметана и творогъ.

ЛИЗИНО МОЛОЧНОЕ ХОЗЯЙСТВО.

На другой день утромъ принесли парнаго молока въ комнату; у няни уже были приготовлены три стеклянныя банки, и въ нихъ налили молока. Лиза стояла и молча смотрѣла; когда же мама сказала, что всѣ эти баночки она отдаетъ Лизѣ, и чтобы Лиза сама приготовила изъ этого молока сливки, сметану, простоквашу и творогъ, тогда дѣвочка оробѣла и сказала мамѣ, что она сдѣлать этого не сумѣетъ. А мама сказала ей:

— Вѣдь ты также не умѣла бить масло, а теперь умѣешь? То будетъ съ простоквашей и съ творогомъ. Вотъ смотри, моя дѣвочка, — сказала мать, — завтра въ этихъ баночкахъ густое, жирное молоко подымется вверхъ: это будутъ сливки, а подъ ними осядетъ жидкое молоко. Если его оставить въ теплѣ, въ комнатѣ, то сливки скиснутся и очень загустѣютъ: это будетъ сметана; молоко также закиснетъ и сгустеетъ, и такое молоко зовутъ простоквашей. Двѣ баночки ты поставь въ коридорѣ на столѣ, пусть онѣ въ теплѣ закиснутъ, а третью отнеси съ няней въ погребъ на холодъ; завтра ты съ нея снимешь сливки и дашь ихъ дѣдушкѣ къ чаю.

— Мама, мама! какъ это весело, — закричала Лиза, хлопая въ ладоши. Черезъ полчаса, поубравшись въ своемъ молочномъ хозяйствѣ, дѣвочка побѣжала къ дѣдушкѣ съ бабушкой, и сказала, что у нея скоро будутъ сливки, творогъ и простокваша, и что она всѣмъ дастъ, и папа ея также поѣстъ всего этого, прежде чѣмъ пойдетъ къ должности. — Вотъ, дѣдя, прибавила малютка, какая у меня мама добрая, сколько она мнѣ всего надавала! У чужой Лизы нѣту этого! дѣдя, вѣдь у нея нѣтъ ни сметаны, ни творогу?

— У кого, у чужой Лизы? — переспросилъ дѣдушка: — у ней было молока столько же, какъ у тебя, но она не умѣла сберечь его!

— Какъ? — спросила дѣвочка.

— А вотъ какъ: чужая Лиза была дѣвочка нетерпѣливая, она безпрестанно бѣгала въ коридоръ смотрѣть, не закисло ли молоко, шевелила его и тѣмъ не дала сливкамъ хорошенько настояться, а одну баночку и вовсе пролила.

Лиза задумалась, потомъ, помолчавъ, сказала:

— Я не стану трогать баночекъ, я сложу ручки вотъ такъ — и дѣвочка крѣпко сжала обѣ ладони вмѣстѣ. — Дѣдушка, вѣдь такъ можно смотрѣть?

— Можно, — сказалъ дѣдушка.

Послѣ этого разговора, Лиза часто на цыпочкахъ подходила къ столу и смотрѣла на молоко; когда же вовсе стемнѣло въ коридорѣ, то няня увела и уложила Лизу спать, и спѣла любимую ея колыбельную пѣсенку:

— Няня, а что мои баночки? — спросила Лиза утромъ.

— Вставай скорехонько, такъ увидишь, — отвѣчала няня.

Лиза проворно одѣлась и побѣжала прежде къ мамѣ въ спальню, а потомъ вышла съ нею къ чаю; на столѣ уже стояли три баночки, и во всѣхъ трехъ на верху виднѣлась полоска въ палецъ ширины, гуще и желтѣе остальнаго молока. Лиза спросила, это ли сливки?

— Да, отвѣчала мама: — но пить съ чаемъ годятся только тѣ, которыя принесены съ холода.

— Я, мамочка, сейчасъ сбѣгаю, спрошу няню, которую баночку она принесла изъ погреба, — сказала Лиза.

— Постой, постой, не бѣги! сама узнаешь, — сказала мама, — понюхай всѣ баночки и выбери ту, которая не пахнетъ кислымъ.

Лиза взлѣзла на стулъ и вскорѣ выбрала сладкія сливки, а баночки съ кислыми няня унесла на холодъ, чтобы сметана въ нихъ крѣпче ссѣлась. Вотъ Лиза принялась осторожно счерпывать ложечкою сливки и выливать ихъ въ чашечку; такъ снимала она до тѣхъ поръ, пока сливки кончились и осталось одно синеватое молоко; сливки дѣдушка выпилъ за чаемъ, а молоко Лиза съ няней поставили кухонной кошкѣ, которая, завидя тарелку съ молокомъ, такъ радостно замяукала, что котятки повыскакали изо всѣхъ угловъ и бросились другъ черезъ дружку прямо въ тарелку.

— Няничка, душечка! — закричала Лиза, таща сѣренькаго котенка изъ тарелки: — посмотри, какъ онъ выпачкалъ лапки.

— Ничего, Лизанька! — сказала няня: — не тронь, видишь, мать его не останавливаетъ, такъ и намъ нечего мѣшаться въ ихъ дѣла.

Лиза тихонько опустила котенка, а онъ, прижавъ уши и зажмуривъ глаза, влѣзъ опять весь въ тарелку и сталъ лакать, ворча: „у-у-мало-мало! у-у-у-мало!“

— Няня, это онъ что? — спросила дѣвочка, прислушиваясь къ ворчанью котенка.

— Это онъ дуритъ, Лизанька, гляди-ка, взаправду какой жадный, самъ чуть не по-колѣна стоитъ въ молокѣ, а сердится, что мало! Слышишь-ли, за нимъ и черненькій принялся ворчать: видно, и котятки, какъ дѣти, любятъ перенимать другъ у дружки! — прибавила няня.

Что же сталось съ прочими баночками? На другой день ихъ принесли Лизѣ; закислое молоко ссѣлось крѣпко, точно бѣлый картофельный кисель. Одну баночку оставили цѣльную на завтракъ бабушкѣ съ Лизой, а съ другой Лиза сняла сметану папѣ къ обѣду, чтобы забѣлить щи; простоквашу же мама велѣла поставить на всю ночь въ тепленькую печь, чтобы она свернулась творогомъ. Когда творогъ поспѣлъ, то Лиза видѣла, какъ няня слила съ него сыворотку, свѣтлую и жидкую какъ водица, а изъ творогу испекли ватрушечки, до которыхъ Лиза была большая охотница. Дѣдушка, шутя съ нею, сказалъ, что ватрушечка ея также скоро печется, какъ сказочки-скороспѣлочки, которыя дѣдушка сказываетъ, а Лиза слушаетъ, да придакиваетъ.

Дѣвочка не совсѣмъ поняла то, что говорилъ дѣдушка; мама ей растолковала, а потомъ спросила: что Лизѣ больше нравится, ватрушечка или сказочка?

Лиза посмотрѣла на ватрушечку, потомъ подумала о сказочкахъ и отвѣчала: „обѣ лучше“.

ПРО ДВУХЪ ЛИЗЪ, ПРО НАШУ И ПРО ЧУЖУЮ.

Разъ къ чужому дѣдушкѣ пришла чужая Лиза и говоритъ:

— Дѣдушка, скажи мнѣ, у другой Лизы горошекъ цвѣлъ такимъ же бѣлымъ цвѣтомъ, какъ мой?

— Да, Лиза, — сказалъ другой дѣдушка: — у той Лизы, что ѣздила въ гости къ тетѣ далекой, горохъ цвѣлъ хорошо, даже лучше твоего.

— Отчего лучше? — спросила чужая Лиза.

— Оттого, что та Лиза дѣвочка терпѣливая, она не колупаетъ цвѣточной почки, не заглядываетъ силой въ ея серединку, не отгоняетъ пчелъ и бабочекъ палкой, и тѣмъ не ломаетъ китины. У той Лизы горохъ цвѣлъ сильнѣе твоего, надъ ея грядой весь день играли бабочки и жужжали пчелки, собирая сладкій сокъ и желтый цвѣтень для сотовъ. Лиза ихъ не гоняла: она знала, что и пчелки дѣло дѣлаютъ, да и бабочкамъ игруньямъ хочется отвѣдать соку изъ сахарныхъ горошинокъ, и имъ она позволяла кружиться надъ грядою, сколько онѣ хотѣли. Вотъ какъ у нея на горохѣ бѣлые цвѣточки поблекли и свалились, а изъ-подъ нихъ показались крошечные стручочки, то дѣдушка — не твой, а той Лизы, которая играла у бабушки пискариками и ѣздила въ деревню къ тетѣ далекой, — вотъ тотъ-то дѣдушка и сказалъ своей внукѣ: — Раздѣлимъ горохъ на расхожій и заповѣдный: семь китинокъ будутъ у тебя расхожія, съ нихъ рви стручки и потчуй ими всѣхъ; а съ десяти остальныхъ не трогай, пусть они растутъ и зрѣютъ на сѣмена.

— И та Лиза ихъ совсѣмъ не трогала? — спросила удивленная дѣвочка.

— Конечно, не трогала! вѣдь я тебѣ сказалъ, что та Лиза была послушна.

— Ну, а послѣ что было? — спросила дѣвочка вздыхая: ей, глупенькой, часто выговаривали за ея непослушаніе, черезъ которое ей во многомъ была неудача; она все хотѣла дѣлать по-своему.

— Стручки росли и выросли велики, — продолжалъ дѣдушка: — иные были длиною въ Лизину четверть, а толстыя горошинки такъ и сквозились сквозь зеленую кожуру. Лиза щупала ихъ пальчикомъ, считала и иногда насчитывала до семи горошинъ въ одномъ стручкѣ; потомъ спѣлые стручья пожелтѣли и высохли; тогда дѣдушка взялъ корзину, а на свою Лизу надѣлъ сумку, и пошли они вмѣстѣ собирать горохъ; обобравъ его, вылущили, и Лиза ссыпала свой урожай въ мѣшочекъ, который она сама сшила; мѣшочекъ былъ довольно великъ и туго набитъ крупнымъ горохомъ.

— Дѣдушка, — спросила чужая Лиза: — и тотъ дѣдушка со своею Лизою спрятали горохъ, на сѣмена?

— А вотъ дай срокъ, я тебѣ про все скажу. Самый крупный горохъ Лиза отобрала на сѣмена, а остальной спрятала на кормъ своимъ голубямъ.

— Дѣдушка, милый, разскажи мнѣ про Лизиныхъ голубковъ, — просила чужая Лиза.

ЛИЗИНЫ ГОЛУБКИ.

— Изволь разскажу, — сказалъ дѣдушка: — были два голубка, бѣленькій и рыженькій; вздумали они свить себѣ гнѣздышко, и стали осматривать, гдѣ бы имъ привиться: ты вѣдь знаешь, что всякая птичка выбираетъ покойное и незамѣтное мѣсто для гнѣзда своего, чтобы ни вѣтромъ его не снесло, ни дождемъ не промочило, а и пуще того боятся онѣ хищныхъ птицъ да кошекъ.

„Вотъ, летали, летали наши голубки и привились подъ стрехой надъ Лизинымъ окномъ, свили себѣ тепленькое, мягкое гнѣздышко и стали жить, да весь день гулить и ворковать.

— Няня, что это голубки все воркуютъ? — спрашивала Лиза свою няню.

— А воркуютъ они потому, что имъ весело.

— Это ихъ пѣсенки? — спрашивала Лиза.

— Пѣсенки, — отвѣчала няня: — у каждой птички есть своя пѣсня.

Бѣляночка съ Рыжичкомъ замѣтили, что каждое утро въ дѣтской отворялось окно, и няня садилась съ Катей и кормила малютку хлѣбомъ съ молокомъ; долго присматривались они, наконецъ Рыжикъ первый, пролетѣвъ, разъ-другой подлѣ самаго окна, сѣлъ на него съ боку, и склюнулъ крошку; няня тихонечко еще подложила, онъ еще клюнулъ и заворковалъ; вдругъ спустилась къ нему на окно Бѣляночка и стала также клевать; Лиза стояла, прижавшись къ косяку, и тихо радовалась. Съ тѣхъ поръ Бѣляночка съ Рыжикомъ повадились летать на окна за кормомъ.

Разъ Лиза сказала нянѣ:

— Няничка, душечка, послушай, какъ голубки громко воркуютъ!

— Это они, Лизанька, гулятъ своихъ дѣтокъ, голубятокъ, такъ какъ мы съ тобой гуляли своего голубенка — Катю. — Вотъ кабы ты имъ посыпала горошку, то-то бы они обрадовались!

Какъ только прилетѣли голубки, такъ Лиза дала имъ горошку; нѣсколько горошинъ упало на полъ и раскатилось по-полу; голубки слетѣли за ними въ комнату и въ ту же минуту подобрали ихъ. Смѣшно и весело было смотрѣть на голубковъ, какъ они расхаживали и кружили по дѣтской, подходили къ Лизѣ и клевали ея ножки; они уже давно къ ней привыкли. На другой день рано, еще окно было заперто, а голубки уже похаживали по подоконнику и постукивали носикомъ.

«Тукъ, тукъ, тукъ, отвори намъ, Лизокъ: мы пришли къ тебѣ за горошкомъ да за хлѣбцемъ, да за чистенькой водичкой!»

Лиза подбѣжала къ окну, а на окнѣ-то не два, а четыре голубка расхаживаютъ и посматриваютъ въ комнату; а это Бѣляночка съ Рыжикомъ привели съ собою своихъ дѣтокъ, одинъ былъ точная Бѣляночка, другой также бѣленькій, но съ рыжими крылышками.

Что радости было у Лизы! она тотчасъ дала имъ и хлѣбца, и воды, и полгорсточки сахарнаго горошку

— Дѣдя, что это, какъ они громко воркуютъ говорила Лиза: — какую-то они пѣсенку поютъ?

— А вотъ что поютъ голубки, — сказалъ дѣдушка:

— Ахъ, дѣдушка, какая хорошая пѣсенка, пускай бы она была про меня!

— Нѣтъ, Лиза, нельзя, — сказалъ чужой дѣдушка своей внучкѣ: — эту пѣсню сложили про Лизу послушную: будешь ты такой, то и про тебя будетъ весело слушать.

☆☆☆

↑