Въ деревнѣ

Содержаніе:

• Сборы въ деревню.
• Садъ.
• Стрекоза и Муравей.
• Малиновки.
• Бѣлка.
• Сѣнокосъ.
• Кротъ.
• Страдная пора.
• Нянина десятина.
• Шелкъ.
• Отъѣздъ

Сборы въ деревню.

— „Костя, Маруся, Оля, знаете-ли, какую я вамъ новость скажу!?“ кричалъ Коля, вбѣгая въ дѣтскую; глаза его блестѣли и самъ онъ весь раскраснѣлся.

Дѣти побросали, кто свою книгу, кто свои игрушки, и подбѣжали къ нему.

— „Что случилось? Что такое? Чему ты такъ радъ?“ забросали они его вопросами.

— „Мы скоро поѣдемъ въ деревню, вѣроятно, очень скоро!“ и онъ запрыгалъ по комнатѣ захлопалъ въ ладоши.

Всѣ дѣти очень обрадовались.

— „Но почему ты это знаешь?“ спросила девятилѣтняя Маруся.

— „Сейчасъ папа вернулся домой и сказалъ мамѣ: — Ну, теперь я кончилъ всѣ свои дѣла и готовъ ѣхать въ деревню, когда хочешь. — Я, какъ это услыхалъ, такъ сейчасъ же прибѣжалъ къ вамъ.“

— „О, такъ мы скоро уѣдемъ,“ сказалъ Костя; „я знаю, что мамѣ, также какъ и намъ, хочется поскорѣй въ деревню. Пойдемте-ка къ ней и спросимъ ее, когда она рѣшила ѣхать.“

И всѣ дѣти побѣжали въ мамину комнату.

— „Мама, скоро-ли мы ѣдемъ въ деревню? Когда? Въ какой день?“ кричали дѣти всѣ вмѣстѣ.

— „Скоро, скоро, успокойтесь и не говорите всѣ заразъ.“

— „Нельзя ли завтра, мама?“ спросилъ Коля.

— „Ну ужъ больно ты прытокъ, Коля“, проговорила няня, до которой также дошелъ слухъ о скоромъ отъѣздѣ и которая также пришла узнать, правда ли это. — „Вѣдь надо еще уложиться, насъ не мало народу-то поѣдетъ, вотъ однихъ васъ цѣлыхъ четверо; да и тутъ надо все къ мѣсту прибрать, чтобы все цѣло было, чтобы ни моль, ни крысы ничего не поѣли.“

— „Ахъ, няня, такъ ты насъ, пожалуй, еще долго тутъ продержишь! Пожалуйста, голубушка няня, укладывай все поскорѣй, мы тебѣ помогать будемъ,“ говорили дѣти.

— „Ну ужъ съ вашей помощью пожалуй и въ мѣсяцъ не управишься; вотъ еще Маруся, пожалуй, поможетъ, а отъ остальныхъ, кромѣ помѣхи ничего не жди, лучше ужъ и не мѣшайтесь.“

— „А какъ думаете, няня,“ спросила теперь мама, „управимся мы съ вами въ три дня?“

— „Да, если дѣти помогать не будутъ.“

— „Такъ вотъ что, дѣти, сегодня у насъ понедѣльникъ, если вы не будете суетиться и насъ съ ногъ сбивать, то, надѣюсь, мы въ четвергъ выѣдемъ.“

Дѣти обѣщались не мѣшать и опрометью побѣжали укладывать свои собственныя вещи.

У каждаго изъ нихъ было по маленькому сундучку и каждому позволялось брать съ собой столько игрушекъ, сколько помѣщалось въ этотъ сундучокъ.

Каждый годъ дѣти съ мамой и папой проводили лѣто въ своей милой Андреевкѣ и всегда ожидали отъѣзда въ деревню съ великимъ нетерпѣніемъ. Хорошо жилось имъ и въ городѣ, но въ деревнѣ, на вольномъ воздухѣ, было гораздо веселѣй.

Старшему изъ дѣтей, Костѣ, было уже десять лѣтъ, а Марусѣ девять; оба они уже давно учились и оба были большими охотниками читать; вотъ имъ и хотѣлось забрать съ собой какъ можно больше книгъ; объ учебникахъ они не заботились: они знали, что мама найдетъ имъ мѣсто и у себя; но изъ тѣхъ хорошенькихъ книгъ, которыя имъ дарили въ праздники и въ дни рожденій и именинъ, они могли взять лишь столько, сколько могли уложить въ свои сундучки. Кромѣ того Костя непремѣнно хотѣлъ захватить съ собой свои краски и все нужное для клейки коробокъ, а Маруся свою любимую куклу со всѣмъ ея приданымъ; она охотно захватила бы и кроватку и всю мебель, но объ этомъ и думать нечего, тогда совсѣмъ ужъ негдѣ было бы положить ни одной книги. Къ тому же Костя утѣшилъ ее обѣщаніемъ, въ дождливые дни сдѣлать ей столъ и стулья изъ картона, а спать въ деревнѣ кукла могла и на креслѣ. Теперь самое большое затрудненіе для Кости и Маруси было разобрать книги: какія брать съ собой и какія оставить; всѣ хотѣлось захватить, а всѣхъ нельзя; дѣлать нечего, надо выбирать. Долго они надъ этимъ провозились, но разъ этотъ трудный выборъ былъ сдѣланъ, укладка пошла быстро; скоро все было аккуратно уложено и сундучки заперты.

Не такъ-то легко ладилось дѣло у семилѣтняго Коли и пятилѣтней Оли и если бы Маруся не сжалилась надъ ними, то никогда бы не покончить имъ своей укладки.

Маруся была преловкая дѣвочка и не только могла пособить горю брата и маленькой сестренки, но и мамѣ съ няней была хорошей помощницей. Мама же съ няней такъ усердно работали, что въ два дня все было готово и уже въ среду няня могла уѣхать впередъ другихъ, чтобы все приготовить къ пріѣзду всей семьи.

Въ четвергъ уже въ шесть часовъ утра дѣти были на ногахъ, хотя выѣзжать надо было лишь въ одиннадцать; имъ казалось, что утро тянется необыкновенно долго, что папа съ мамой черезъ чуръ покойно выжидаютъ назначеннаго времени и что они непремѣнно опоздаютъ къ поѣзду. Однако ничего подобнаго не случилось, да и не могло случиться, такъ какъ папа съ мамой никогда никуда не опаздывали, хотя никогда напрасно не суетились.

Ровно въ десять часовъ подали завтракъ и въ одиннадцать поѣхали на станцію желѣзной дороги, куда не только не опоздали, но пришлось еще ждать цѣлыхъ полчаса.

— „Сегодня, какъ нарочно, часы всѣ идутъ тише,“ говорилъ самый нетерпѣливый изъ дѣтей, Коля; „мы, право, никогда не выѣдемъ и напрасно будетъ насъ ждать няня, и бѣдная, еще подумаетъ, что съ нами что-нибудь случилось, а просто всѣ сегодня чего-то мѣшкаютъ.“

Но въ эту минуту въ третій разъ прозвонилъ колокольчикъ, машина свистнула такъ, что Оля испугалась и зажала себѣ уши, и поѣздъ тронулся.

— „Ну, наконецъ-то!“ проговорилъ Коля, „теперь надо надѣяться, что мы доберемся сегодня въ Андреевку.“

— „Да, и вѣроятно, какъ и всегда, къ осьми часамъ. Мы ни на минуту не выѣхали позднѣе назначеннаго времени,“ проговорила мама, взглянувъ на часы.

— „Не можетъ быть, мама, вѣроятно, часы твои отстаютъ.“

— „А я думаю, что твое нетерпѣніе ужъ слишкомъ бѣжитъ впередъ.“

Скорая ѣзда, перемѣна видовъ, частыя, но короткія остановки, обѣдъ въ вокзалѣ, все это настолько разнообразило дорогу, что дѣтямъ, не смотря на ихъ желаніе скорѣе добраться до милой Андреевки, день не показался слишкомъ длиннымъ.

Вотъ, наконецъ, и станція, до которой надо было ѣхать по желѣзной дорогѣ.

Всѣ вышли изъ вагона и дѣти уже издали узнали свою коляску и прямо побѣжали къ ней; весело поздоровались они съ Иваномъ, кучеромъ, и усѣлись, не теряя дорогого времени.

На лошадяхъ приходилось ѣхать всего полчаса. Ѣхали все знакомыми мѣстами; — вотъ Ильинское, сосѣднее село, вотъ роща, въ которую они иногда ѣздили всей семьей за грибами, захвативъ съ собой самоваръ и цѣлые короба съ разной провизіей; а вотъ теперь только въѣхать на эту горку и вся Андреевка видна, какъ на ладони.

Дѣтямъ ужъ не сидѣлось на мѣстѣ; имъ такъ и хотѣлось выпрыгнуть изъ коляски. Но вотъ Иванъ ударилъ слегка по всѣмъ лошадямъ и они лихо подкатили къ крыльцу.

Если бы не папа съ мамой, дѣти выскочили бы прежде, чѣмъ лошади успѣли остановиться.

На крыльцѣ встрѣтила ихъ няня. Она такъ имъ обрадовалась, точно годъ не видала ихъ. Ворчала иногда няня на дѣтей, но любила ихъ сильно и скучала по нимъ, какъ только спускала ихъ съ глазъ долой. Да и дѣти любили свою старую няню и не сердились на ея воркотню.

Всѣ пошли на балконъ, выходящій въ садъ. Тамъ, на одномъ концѣ длиннаго стола, кипѣлъ самоваръ, а на другомъ стоялъ горшокъ съ парнымъ молокомъ, простокваша, творогъ и мягкій домашній хлѣбъ, все лакомыя кушанья для нашихъ проголодавшихся дѣтей, а на деревенскомъ, чистомъ воздухѣ и такъ все кажется вкуснѣй.

Дѣтямъ очень хотѣлось обѣгать, послѣ чаю, весь садъ, взглянуть на всѣ свои любимыя мѣста, но было уже поздно и мама сказала, что пора ложиться. Хотя дѣтямъ казалось, что имъ совсѣмъ спать не хотѣлось, но не прошло и четверти часа, какъ они уже всѣ спали крѣпкимъ, сладкимъ сномъ.

Садъ.

На другой день рано утромъ дѣти проснулись и какъ только очнулись и вспомнили, что они въ милой Андреевкѣ, тотчасъ вскочили и вмигъ умылись и одѣлись.

Первымъ дѣломъ выскочили они въ садъ, тамъ у балкона ожидалъ ихъ Семенычъ, старый садовникъ.

Семенычъ былъ уже садовникомъ въ Андреевкѣ еще при дѣдушкѣ дѣтей, папу же ихъ не разъ носилъ онъ на рукахъ. Старикъ любилъ разсказывать про это время, а дѣти любили его слушать. Страннымъ казалось имъ, что ихъ большой папа, да еще съ такой густой черной бородой, былъ когда-то такимъ же маленькимъ, какъ они сами, даже меньше, что онъ, также какъ они, бѣгалъ по этому саду, и что Семенычъ носилъ его на рукахъ.

Костю же, Марусю, Колю и Олю старикъ зналъ съ самаго ихъ рожденія и крѣпко любилъ ихъ. Для него существовало только два удовольствія на свѣтѣ: ходить за своими цвѣтами и баловать дѣтей; ужъ и любили же они его.

Теперь, какъ увидали его, такъ всѣ разомъ и кинулись его цѣловать, и чуть съ ногъ не свалили своего стараго друга.

— „Что наши садики?“ спросили дѣти.

— „А вотъ, пойдемте на нихъ взглянуть.“

Дѣти побѣжали и старикъ еле могъ за ними поспѣть.

Въ годъ рожденія каждаго изъ дѣтей Семенычъ сажалъ по яблочному сѣмечку; онъ хорошо ухаживалъ за всѣми растеніями въ саду, но за этими яблоньками онъ ходилъ съ особенною любовью. Черезъ три года онъ прививалъ ихъ: онъ срѣзалъ съ здоровой взрослой яблони листикъ съ почкой, потомъ подрѣзалъ кожицу у маленькаго деревца, вкладывалъ подъ кожицу приготовленный листикъ и крѣпко привязывалъ его мочалкой. Листикъ совсѣмъ сростался съ деревцемъ; когда же оно выростетъ, то будетъ давать яблоки того сорта, какъ у яблони, отъ которой взятъ былъ листикъ съ почкой.

Когда Костѣ минуло пять лѣтъ, Семенычъ отгородилъ въ большомъ саду мѣсто для маленькаго садика и туда пересадилъ Костину яблоньку; то же онъ дѣлалъ и съ остальными: какъ минетъ которому изъ дѣтей пять лѣтъ, онъ отгораживалъ ему садикъ и пересаживалъ туда его яблоньку; потомъ онъ училъ дѣтей, какъ ухаживать за деревцемъ и за цвѣтами и ягодами, которые онъ разводилъ уже вмѣстѣ съ ними.

Костя и Маруся теперь уже научились сами все дѣлать и Семенычъ работалъ въ ихъ владѣніяхъ только ранней весной, когда ихъ еще не было въ деревнѣ. Колѣ приходилось еще помогать, хотя онъ очень бы хотѣлъ дѣлать все самъ и часто, не спросясь Семеныча, распоряжался по своему. Въ этихъ случаяхъ обыкновенно приходилось Семенычу исправлять испорченную работу; то Коля посѣетъ не вовремя или не въ готовую еще землю и сѣмена его пропадутъ; то, половши, то есть, выдергивая дурныя травы, выдернетъ и посѣянное растеніе, и приходится, или вновь пересѣять, или, если уже поздно, то пересаживать изъ большого сада. Но этотъ годъ Коля обѣщался быть повнимательнѣй и ничего не дѣлать безъ совѣта Семеныча.

Въ этомъ году пришла Олина очередь имѣть свой собственный садикъ; она этого не знала и какъ же обрадовалась, когда увидѣла около Колинаго садика отгороженное мѣсто, посреди котораго стояла маленькая яблоня. Цвѣтовъ еще ни у кого не было, клумбы же и грядки были у ней такія же, какъ и у другихъ дѣтей. Оля отъ радости не знала, что и дѣлать: то она принималась цѣловать Семеныча, то прыгать вокругъ своей яблони.

У каждаго изъ дѣтей были свои садовыя инструменты: лопаты, грабли, тачки, лейки; теперь и для Оли все это было приготовлено.

Каждый устраивалъ свой садъ по своему вкусу. Маруся разводила больше цвѣтовъ, а Костя больше ягодъ и овощей. Коля же еще самъ хорошенько не зналъ, чего онъ хочетъ, и сажалъ что только могъ и сколько чего могъ.

У дѣтей была хорошенькая бѣлая коза. Что за умница была эта козочка и въ какой дружбѣ жила она съ дѣтьми! но больше всѣхъ любила она Марусю: видно, Маруся особенно хорошо умѣла ее приласкать. Какъ завидитъ, бывало, дѣтей, такъ и бѣжитъ къ нимъ на встрѣчу и непремѣнно подойдетъ прямо къ Марусѣ и начнетъ тереться головой объ ея платье. Козочка помогала также работать въ саду. Ее запрягали то въ тачку, и она привозила землю, нужную для грядокъ, то въ крошечную телѣжку съ боченкомъ, и она привозила воду, нужную для поливки растеній; за то козочку ласкали, баловали и кормили самыми лакомыми для нея кусочками.

Но въ саду одну ее не оставляли. Хоть умница была козочка, но никакъ не могла понять, что все, что растетъ въ саду, припасено не для нея одной.

А ужъ до молоденькихъ деревьевъ какая она была охотница! Оттого-то, какъ бывало отпрягутъ козочку, сейчасъ же Семенычъ привяжетъ ее въ такомъ мѣстѣ, гдѣ она могла бы вволю щипать траву, но портить ничего не могла. А какъ кончалась работа въ саду, никогда не забывалъ Семенычъ отвести козу куда-нибудь подальше, да подъ хорошій присмотръ.

Не могъ старикъ не любить дѣтскую любимицу, но не могъ и забыть, что она разъ обглодала у него нѣсколько молоденькихъ яблонокъ.

Стрекоза и Муравей.

— „Коля, милый, видишь, дождь все льетъ и вѣрно намъ сегодня еще долго придется сидѣть дома,“ говорила разъ Оля своему брату, „выучи меня баснѣ, помнишь, ты обѣщалъ меня научить къ папинымъ именинамъ, кстати папы дома нѣтъ, а мама ему не скажетъ; не правда ли, мама?“ обратилась она къ матери, которая сидѣла тутъ же и работала.

— „Будь покойна, ни за что не скажу,“ отвѣчала мама. Коля обрадовался новому занятію, ему надоѣло сидѣть дома, и онъ начиналъ скучать.

— „Хорошо,“ сказалъ онъ, давай учить „Стрекозу и Муравья“, эту басню я знаю тверже всѣхъ.“

— „Ахъ, Коля, эта басня мнѣ очень не нравится, вѣдь это та, въ которой гадкій, злой муравей не захотѣлъ помочь хорошенькой стрекозѣ?“

— „Ну, Оля,“ заговорила мама, „если тебѣ не нравится этотъ муравей, то согласись, что нельзя похвалить и ту стрекозу, которая, пролѣнившись и провеселившись все лѣто, захотѣла потомъ попользоваться чужимъ запасомъ. Басня право прехорошенькая и я совѣтую тебѣ выучить ее. На сегодня довольно будетъ, если ты выучишь половину, послѣ чего, если хочешь, мы заставимъ стрекозу и муравья разсказать другъ другу свою жизнь и, можетъ быть, ты тогда не найдешь муравья такимъ гадкимъ и увидишь, что онъ, если бы и захотѣлъ, то не могъ бы помочь стрекозѣ“.

Оля очень любила, когда мама что-нибудь разсказывала и потому стала просить Колю поскорѣй поучить ее.

У Оли была хорошая память, и она скоро выучила половину басни, такъ скоро, что даже далеко нетерпѣливый учитель ея остался доволенъ.

Покончивъ съ этимъ дѣломъ, они оба подбѣжали къ мамѣ и пріютились на скамеечкѣ у ея ногъ. Костя и Маруся не менѣе меньшихъ дѣтей любили мамины разсказы и также подсѣли поближе. Когда всѣ уютно размѣстились, мама начала:

„Хорошенькая стрекоза, только не попрыгунья, такъ какъ настоящія стрекозы не прыгаютъ, а летаютъ, порхала и кружилась надъ прудомъ; вдругъ она замѣтила большую муху, погналась за ней, быстро нагнала ее, и ловко подхвативъ, пообѣдала ею на лету, а потомъ на минуту присѣла отдохнуть на зеленый листъ. Стрекозы не любятъ долго сидѣть на одномъ мѣстѣ, вотъ и наша красавица собиралась опять упорхнуть къ своему милому пруду, но взглянула внизъ и засмотрѣлась на маленькаго чернаго муравья, который тащилъ щепочку въ пятеро больше самого себя. Ноша была очень тяжела и муравей то и дѣло останавливался, немного отдыхалъ и опять, не теряя терпѣнія, принимался за свою работу.

— „Куманекъ,“ заговорила стрекоза, „что ты такъ трудишься? Неужели весело тащить такую тяжесть, и какъ тебѣ это не надоѣстъ? Мнѣ смотрѣть на тебя, и то тяжело становится.“

— „Тяжело-то, немного тяжело, это правда,“ отвѣчалъ муравей, „хорошо, если бы встрѣтился товарищъ, онъ бы помогъ мнѣ; ну, не встрѣтится, такъ и одинъ какъ нибудь справлюсь; къ работѣ я привыкъ и за работой не скучаю; а бревно-то какое славное! жаль бросить!“ И муравей еще немного двинулъ впередъ свою ношу.

— „Да что за охота вамъ, муравьямъ, такъ много трудиться; точно отъ непогоды нельзя укрыться подъ какимъ-нибудь листкомъ: мало ихъ что ли здѣсь растетъ?“

— „А зимой куда же дѣваться?“

— „Зимой? да до зимы то я и не доживу; что мнѣ за дѣло до зимы!“

— „Ну, а я надѣюсь зиму пережить, вотъ и готовлю себѣ теплый уголокъ; къ тому же наши дѣти и лѣтомъ не могутъ вынести сырой погоды и ночного воздуха“.

— „Видно, вы, муравьи, живете совсѣмъ не такъ, какъ мы, стрекозы! Хочешь, разскажемъ другъ другу свою жизнь. Не очень-то я люблю сидѣть на одномъ мѣстѣ, но на этотъ разъ, куда ни шло — посижу.“

— „Хорошо,“ отвѣтилъ муравей, „я тѣмъ временемъ поотдохну. Начинай, я слушаю.“

Стрекоза вспорхнула, покружилась немного въ воздухѣ и, расправивъ такимъ образомъ свои крылья, снова усѣлась на листокъ и начала свои разсказъ:

— „Не всегда была я такой, какой ты меня теперь видишь, не всегда летала я по воздуху; было время, когда я жила на самомъ днѣ вонъ того пруда; вѣроятно отъ этого-то я и люблю такъ воду и никогда не улетаю далеко отъ нея; если иногда, погнавшись за мухой или бабочкой, я и улечу дальше обыкновеннаго, то норовлю опять скорѣй вернуться къ своему пруду; тутъ мнѣ какъ-то вольнѣй дышится. Не знаю, какъ это случилось, но родилась я въ водѣ; надо думать, что я вышла изъ яичка, потому что видѣла потомъ сама, какъ мои младшія товарки вылуплялись каждая изъ скорлупки своего яйца. Пока я жила въ водѣ, тѣло мое было очень похоже на теперешнее, только я далеко не была такъ красива: не было у меня моихъ прелестныхъ крыльевъ. Не понимаю, какъ могла я тогда жить, зарывшись въ тину, не видя свѣта Божьяго, я, для которой теперь воздухъ и солнце такъ необходимы. Но въ это время я не нуждалась въ солнцѣ и жилось мнѣ очень не дурно. Охотилась я за добычей не хуже теперешняго, хотя принималась за это дѣло совершенно иначе. Зароюсь бывало въ тину и высматриваю добычу; увижу издали какого-нибудь водяного червяка или даже маленькую рыбку — тихонько, тихонько подползу и вдругъ высуну длинную губу, которая у меня теперь гораздо короче, а тогда она мнѣ очень помогала; бывало, точно лапой схвачу добычу и прямо въ ротъ: вотъ и пообѣдаю и сижу себѣ покойно, пока опять не проголодаюсь. Конечно, и моя жизнь не всегда была въ безопасности: рыбки побольше всегда готовы были мною полакомиться, да и мои же сестры, такія же личинки, какъ я, иногда не прочь были мною пообѣдать; но, какъ видишь, мнѣ удалось избѣжать всѣ эти опасности. Прошло еще нѣкоторое время и я превратилась въ куколку; тутъ уже у меня начали обозначаться мои чудныя крылья. Поживъ еще въ прудѣ и въ этомъ видѣ, я въ одинъ прекрасный день вздумала подышать свѣжимъ воздухомъ; вотъ я и добралась до одного водяного растенія и тихонько, тихонько всползла по немъ до поверхности воды, а тамъ и еще выше; крѣпко прицѣпилась я къ листику и повисла головой внизъ. Послѣ того, какъ я повисѣла такимъ образомъ нѣкоторое время, моя верхняя пелена высохла, окрѣпла, а наконецъ и лопнула. Я высунула голову изъ своей тюрьмы. Ухъ, какъ хорошъ показался мнѣ Божій міръ! Я стала все болѣе и болѣе освобождаться изъ своихъ пеленокъ и наконецъ вся вылѣзла и стала такой красавицей, какъ теперь. Мнѣ такъ и хотѣлось взвиться въ воздухѣ, но крылья и ноги мои были еще слишкомъ слабы; черезъ нѣсколько часовъ я уже окрѣпла и вспорхнула съ своего листка. Съ той минуты началась моя веселая, беззаботная жизнь. Порхаю себѣ весело надъ своимъ роднымъ прудомъ; голодать мнѣ не приходится: я вѣдь ловкая охотница, а мухъ и бабочекъ для меня здѣсь совершенно достаточно.

Конечно, есть птицы, которыя не прочь были бы проглотить меня, да и люди, прельстившись моей красотой, иногда рады были бы поймать меня; но я увертлива и не легко меня схватить.

Вотъ и вся моя жизнь; посмотримъ, какова-то твоя,“ сказала въ заключеніе стрекоза и замолчала.

— „Да, жизнь моя совсѣмъ не похожа на твою, сказалъ муравей. Правда и мы, муравьи, рождаемся на свѣтъ Божій въ видѣ яичка, но такого крошечнаго, что его едва можно разглядѣть. У насъ, когда яичко снесено, его тотчасъ же осторожно подхватываетъ няня и уноситъ вглубь нашего муравейника, въ отдѣльную комнату, гдѣ лежитъ обыкновенно много такихъ же маленькихъ, бѣленькихъ яичекъ. Няни то и дѣло возятся съ ними: то возьмутъ въ ротъ и тамъ смачиваютъ ихъ, то опять положатъ на мѣсто.

Черезъ пятнадцать дней, какъ мнѣ потомъ разсказывала няня я вылупился изъ яичка и, также какъ и ты, сталъ личинкой, только совсѣмъ не такой, какъ ты: весь я состоялъ тогда изъ головки и безногаго туловища и я, также какъ и всѣ мои многочисленные братья, умеръ бы съ голода и холода, если бы не наши няни, которыя изъ своего рта кормили насъ сладкимъ сокомъ и вообще нѣжно ухаживали за нами: обчищали, облизывали и обтирали насъ, выносили на солнце, потомъ опять вносили въ муравейникъ, на ночь и въ дурную погоду уносили въ самые нижніе этажи, гдѣ всего теплѣе и безопаснѣй.

Надо сказать, что въ нашихъ муравейникахъ выстроено много этажей и въ нихъ бездна корридоровъ, ходовъ и разныхъ комнатъ. Дѣтскія и комнаты для нашихъ матерей самыя удобныя и находятся въ самыхъ безопасныхъ мѣстахъ; посереди же муравейника большая общая зала, куда сходятся всѣ муравьи. Есть у насъ также стойла для нашихъ коровъ.“

— „Какъ для коровъ, что это ты выдумываешь, какія у васъ могутъ быть коровы?“ вскрикнула стрекоза.

— „Ничего я не выдумываю, а разсказываю одну правду. Ты, вѣроятно, иногда замѣчала на растеніяхъ множество маленькихъ зеленыхъ насѣкомыхъ, которыхъ люди называютъ тлями или травяными вшами. Онѣ испускаютъ изъ себя сладкую жидкость, которую мы очень любимъ, и мы умѣемъ, трогая травяныхъ вшей нашими усиками, заставлять ихъ выпускать эту жидкость; тогда мы ее подхватываемъ и, наѣвшись сами, дѣлаемъ маленькій запасъ и для дѣтей нашихъ. Когда мы видимъ листокъ, покрытый тлями, мы взбираемся на него и наѣдаемся до сыта; кромѣ того мы часто уводимъ цѣлыя стада въ свои муравейники, тамъ за ними ходимъ и припасаемъ имъ кормъ; за это, когда нужно, доимъ ихъ. Мы очень мирно живемъ съ нашими стадами, и имъ совсѣмъ у насъ не дурно.

Благодаря уходу своей няни, я благополучно провелъ все время, пока былъ личинкой; наконецъ обернулся бѣлой шелковистой пеленой и обратился въ куколку. Нашихъ куколокъ люди совсѣмъ не вѣрно называютъ муравьиными яйцами; настоящія муравьиныя яйца, какъ я уже сказалъ, такъ малы, что ихъ трудно разглядѣть.

Няня продолжала за мной ухаживать и переносить съ мѣста на мѣсто, въ какое время, гдѣ для меня было удобнѣй. По немногу пеленки мои становились все темнѣй и темнѣй и наконецъ няня замѣтила, что пора выходить мнѣ изъ своей тюрьмы; тутъ опять-таки она же мнѣ помогла разорвать свои пеленки и выползти изъ нихъ. Потомъ еще долго няня не покидала меня: она безъ себя не выпускала меня изъ муравейника, никогда не теряла меня изъ виду, подбѣгала при малѣйшей опасности и все это до тѣхъ поръ, пока я совсѣмъ не окрѣпъ и не научился всему, что долженъ знать благовоспитанный рабочій муравей. Тогда я присоединился къ взрослымъ и работалъ съ ними вмѣстѣ.

Весело казалось мнѣ работать вмѣстѣ со всей нашей громадной семьей, ничего не казалось мнѣ слишкомъ труднымъ. Иногда я такъ увлекаюсь работой, что забываю пообѣдать, а когда, не докончивъ еще своего дѣла, ужъ слишкомъ проголодаюсь, то останавливаю перваго встрѣчнаго товарища, и онъ охотно кормитъ меня. Правда, что и я никогда не отказываюсь помочь своимъ братьямъ.

Однажды отправилось насъ нѣсколько муравьевъ на поиски травяныхъ вшей; увидали мы листъ усѣянный ими; взобрались мы на этотъ листъ и, ну, усердно доить нашихъ добрыхъ коровокъ. Вдругъ поднялся сильный вѣтеръ и почти всѣхъ насъ сдулъ съ листа; эта бѣда была бы еще не велика, но къ несчастію недавно шелъ сильный дождь и подъ нами находилась большая лужа, какъ ее назвали бы люди, а для насъ это было цѣлое озеро, и мы всѣ попадали въ него; я оказался очень близокъ къ берегу и потому скоро выкарабкался на твердую землю; но товарищи мои погибали, спасти ихъ всѣхъ мнѣ одному было невозможно. Тогда я опрометью побѣжалъ въ нашъ муравейникъ и сталъ звать на помощь; сейчасъ же нѣсколько муравьевъ послѣдовало за мной. Дойдя до лужи, храбро пустились мы вплавь и таки вытащили всѣхъ товарищей на берегъ; но, увы, въ какомъ жалкомъ видѣ! Начали мы ихъ переворачивать съ боку на бокъ. Долго провозились мы съ ними такимъ образомъ, но зато намъ удалось вернуть нѣкоторыхъ изъ нихъ къ жизни, остальные же не шевелились, не смотря на всѣ наши старанія; видно было уже поздно, они успѣли умереть. Нечего дѣлать, потащили мы сперва въ муравейникъ больныхъ товарищей — впослѣдствіи, благодаря хорошему уходу, они всѣ выздоровѣли, — потомъ вернулись и за мертвыми; не любимъ мы оставлять и мертвыхъ своихъ братьевъ такъ, прямо на съѣденіе перваго попавшагося животнаго.

Долго пришлось бы мнѣ разсказывать, если бы я захотѣлъ говорить о всѣхъ несчастіяхъ, которыя съ нами случаются, когда мы уходимъ изъ муравейника на работу; ежедневно гибнутъ многіе изъ нашей громадной семьи; хорошо, что намъ некогда долго горевать: слишкомъ много у насъ хлопотъ и по уходу за вновь родившимися дѣтьми, и по добыванію пищи, и по расширенію муравейника по мѣрѣ прибавленія его жителей.

Разскажу тебѣ теперь о несчастіяхъ, которыя постигали весь нашъ муравейникъ.

Муравейникъ, въ которомъ я родился, былъ очень удобно помѣщенъ около корней прекрасной сосны.

Стволъ этого дерева, хоть съ одной стороны, да защищалъ насъ отъ непогоды и отъ всякихъ враговъ.

Хорошо и привольно жилось намъ. Но вотъ въ одинъ несчастный день пришли въ нашъ лѣсъ люди съ топорами. На горе приглянулась имъ наша сосна. Не долго думая, принялись они за работу. Раздались удары топора, запищала пила и сосна наша затрещала. Весь муравейникъ пришелъ въ страшную тревогу. Главная забота наша была спасти матерей нашихъ, личинокъ и куколокъ. Но не успѣли мы еще рѣшить, какія принять мѣры, какъ родное наше дерево покачнулось, грохнуло прямо на нашъ домъ и разорило его окончательно. Что тутъ погибло моихъ товарищей! Сколько было раненыхъ! Охъ, какъ было горько! Но плакать было некогда, надо было спасаться самимъ. Забрали мы своихъ матерей, личинокъ, куколокъ, не забыли и раненыхъ товарищей и всей семьей отправились искать хорошаго мѣста для новаго поселенія.

Потянулись мы широкой, длинной полосой. Товарищи, шедшіе прежде во главѣ, перебѣгали въ задніе ряды и сообщали, что дѣлалось впереди; такимъ образомъ мы постоянно всѣ знали, какія трудности намъ придется преодолѣвать. Наконецъ добрались мы до того мѣста, которое намъ очень понравилось. Это была лужайка, кругомъ которой росъ кустарникъ — теперь мы уже боялись селиться около большихъ деревьевъ. На вѣткахъ кустовъ мы замѣтили цѣлыя стада нашихъ милыхъ кормилицъ. Это болѣе всего заставило насъ рѣшиться поселиться здѣсь.

Мы тотчасъ, не теряя ни минуты, принялись за работу. Прежде всего начали мы прорывать въ землѣ коридоры и комнаты, а изъ вырытой земли надстраивать домъ нашъ кверху.

Такъ усердно мы работали, что скоро уже устроили себѣ довольно удобное помѣщеніе; но и тутъ, какъ всегда, первой заботой нашей было какъ можно уютнѣй размѣстить матерей нашихъ и ихъ малолѣтнихъ дѣтей.

Скоро привыкли мы къ своему новому жилищу. Оно ничѣмъ не было хуже прежняго. Весело работали мы и все увеличивали и укрѣпляли свой муравейникъ. Опять зажили мы припѣваючи.

Однажды вдругъ часовые наши, — надо тебѣ сказать, что при всѣхъ нашихъ входахъ постоянно стоятъ муравьи на часахъ, — и такъ наши часовые вбѣжали въ муравейникъ, забили тревогу, трогая каждаго встрѣчнаго своими усиками, и сообщили намъ, что на насъ идетъ цѣлое войско рыжихъ муравьевъ. Мы всѣ засуетились: кто уносилъ матерей и дѣтей въ потаенные ходы, которые всегда у насъ устраиваются на случай опасности, кто укрѣплялъ входы, кто готовился къ бою. Нападеніе непріятеля было сильно, но и мы успѣли во-время приготовиться и такъ дружно и храбро защищались, что на этотъ разъ заставили непріятеля отступить.

Какъ только ушли наши враги, мы поспѣшили убрать своихъ мертвыхъ и помочь раненымъ. Объ отдыхѣ намъ нечего было и думать. Надо было чинить попорченныя мѣста, укрѣплять всѣ входы, однимъ словомъ, принять всѣ мѣры на случай новаго нападенія. Мы знали, что рыжіе муравьи такъ скоро отъ насъ не отстанутъ.

Дѣйствительно на другой же день рано утромъ завидѣли наши часовые приближеніе непріятеля; ихъ было еще гораздо больше, чѣмъ наканунѣ. Мы рѣшились храбро защищаться; но что могли мы сдѣлать противъ такого войска! Вѣдь рыжіе муравьи и больше, и сильнѣй насъ. Какъ мы храбро ни защищали всѣ входы, непріятель таки ворвался въ нашу крѣпость и намъ, для спасенія, оставалось одно лишь бѣгство. Конечно, ни одинъ изъ насъ не рѣшился бы бѣжать, не захвативъ съ собой кого-нибудь изъ дѣтей, матерей или раненыхъ товарищей; это очень затруднило насъ, и потому очень многихъ изъ насъ, между прочими и меня, непріятели задержали и принудили остаться въ муравейникѣ, которымъ окончательно завладѣли; они въ немъ сами поселились, а насъ заставили на себя работать: чинить и увеличивать муравейникъ, добывать пищу и ходить за ихъ дѣтьми.

Вотъ и теперь живемъ мы такимъ образомъ всѣ вмѣстѣ и живемъ мирно: товарищи мои и я давно свыклись съ этимъ образомъ жизни. Господа наши относятся къ намъ хорошо. Они только требуютъ отъ насъ работы, а къ работѣ мы и такъ привыкли, въ дѣла же наши не вмѣшиваются. Сами же они защищаютъ насъ отъ всякихъ враговъ. Иногда отправляются въ походъ за новой добычей. Вернувшись, часто приносятъ намъ муравьиныхъ личинокъ и куколокъ и приводятъ плѣнныхъ намъ на помощь; мы скоро свыкаемся съ новыми товарищами. Когда господа наши возвращаются къ намъ съ хорошей добычей, мы встрѣчаемъ ихъ съ почетомъ, тотчасъ впускаемъ въ муравейникъ, кормимъ ихъ, ласкаемъ и ходимъ за ранеными. Когда же они возвращаются съ пустыми руками, намъ это непріятно и мы не вдругъ впускаемъ ихъ домой.

Мы работаемъ, а они воюютъ; пусть же каждый исполняетъ хорошо свое дѣло.

Однако, я слишкомъ заболтался, до дому еще не близко и ноша моя не легка. А вонъ и нѣсколько товарищей идутъ на мое счастье, который-нибудь поможетъ мнѣ.“ И муравей нашъ поспѣшно побѣжалъ къ товарищамъ, потрогалъ одного изъ нихъ усиками, и тотъ сейчасъ же пошелъ за нимъ. Оба они принялись за то, что имъ казалось большимъ бревномъ и дружно потащили его.

Стрекоза поглядѣла имъ вслѣдъ, потомъ вспорхнула и полетѣла къ своему пруду.

— „Мама, неужели это правда, что разсказывалъ муравей, или это ты сказку намъ сочинила?“

— „Нѣтъ, Оля, это не сказка. Конечно, муравей не разговаривалъ съ стрекозой; вѣдь если бы онъ и умѣлъ говорить, то не сталъ бы терять такъ много времени, да и стрекоза не усидѣла бы такъ долго на одномъ мѣстѣ; но все, что я тутъ тебѣ разсказала объ ихъ жизни, истинная правда. Есть люди, которые много наблюдали насѣкомыхъ; они-то и описали ихъ нравы.

Малиновки.

Вздумалъ разъ папа поохотиться на тетеревей: ихъ много было въ сосѣднемъ лѣсу. Надѣлъ папа длинные охотничьи сапоги, прицѣпилъ къ поясу ягдташъ, то есть сумку, куда класть застрѣленную дичь, и перекинулъ ружье черезъ плечо.

Мама и дѣти отправились его провожать до конца сада или, лучше сказать, до конца парка, потому что дальше отъ дому не было уже ни цвѣтовъ, ни куртинъ съ яблоками, а росъ цѣлый лѣсъ и по немъ проложены были дорожки во всѣ стороны.

Вдругъ дѣти замѣтили маленькую птичку; она безпокойно кружилась на одномъ мѣстѣ и жалобно кричала. Дѣти думали, что птичка испугалась ихъ и, желая успокоить, пріостановились. Но папа догадался въ чемъ дѣло и, взглянувъ кверху, поспѣшилъ схватиться за ружье. Не успѣлъ онъ прицѣлиться, какъ съ шумомъ и быстро, точно стрѣла, спустился ястребъ, схватилъ бѣдную птичку, и взвился съ ней на воздухѣ. Въ ту же секунду раздался выстрѣлъ, хищная птица выпустила изъ когтей свою добычу, махнула еще нѣсколько разъ крыльями и черезъ нѣсколько секундъ упала шагахъ въ десяти отъ того мѣста, гдѣ всѣ стояли, Дѣти подошли къ бѣдной птичкѣ; оказалось, что это хорошенькая малиновка; она была еле жива и скоро, протянувъ ножки, перестала дышать. Жаль стало дѣтямъ хорошенькой птички; у нихъ навернулись слезы на глазахъ.

— „Вѣрно, тутъ по близости и гнѣздо,“ сказала мама, „а то малиновка не стала бы такъ кружиться на одномъ мѣстѣ; она постаралась бы уйти отъ когтей ястреба. Малиновка умная птичка, и ей часто удается перехитрить своихъ враговъ.“

Дѣйствительно, теперь послышался жалобный пискъ; дѣти осторожно, чтобы не наступить на гнѣздо, стали осматривать все мѣсто кругомъ и наконецъ увидали подъ травой маленькое отверстіе, изъ котораго высовывались крошечныя головки.

— „Бѣдныя птички,“ проговорила Маруся, „нѣтъ у нихъ больше мамы. Нельзя ли ихъ какъ-нибудь выкормить?“

Гнѣздо было устроено въ углубленіи земли.

Мама осторожно вынула его и поручила Марусѣ нести. Рѣшили сейчасъ же вернуться домой, тамъ надѣялись выходить бѣдныхъ сиротокъ.

Вдругъ дѣти увидали еще другую малиновку, она жалобно кричала и вилася надъ ихъ головами.

— „Это, вѣрно, отецъ,“ сказала мама, „онъ вѣрно леталъ за кормомъ для своихъ дѣтокъ, а теперь вернулся и увидалъ, какое несчастіе случилось съ его домомъ. Жаль, что мы вынули гнѣздо; онъ и безъ матери воспиталъ бы свою семью. Теперь дѣлать нечего: гнѣздо разорено и птенчики все равно погибнутъ, если ихъ оставить здѣсь.“

Дѣти спѣшили домой. Все время, пока они шли, старая малиновка кружилась надъ ихъ головами и не переставала пищать: такъ проводила она ихъ до самаго дома.

По дорогѣ дѣти запаслись кормомъ для птенчиковъ, то есть червяками и муравьиными куколками.

Какъ только пришли домой, дѣти, по совѣту мамы, поставили на открытое окно большую клѣтку, въ нее положили гнѣздо и приготовленный кормъ, дверцу же оставили отворенной, а сами отошли на другой конецъ комнаты и оттуда, молча, боясь пошевелиться, стали смотрѣть, что то будетъ.

Старая малиновка издали смотрѣла на все, что дѣлалось въ комнатѣ.

Когда всѣ отошли, она оглянулась во всѣ стороны и, не замѣчая для себя никакой опасности, взлетѣла на подоконникъ; тутъ она на минутку остановилась; птенчики же не переставали пищать; старая птичка, то оглядываясь кругомъ, то поглядывая на своихъ дѣтокъ, маленькими прыжками добралась до самой клѣтки. Наконецъ, она вскочила въ нее, и тутъ-то, пользуясь заготовленнымъ кормомъ, начала кормить своихъ птенчиковъ.

До сихъ поръ дѣти смотрѣли на малиновокъ, притаивъ дыханіе; но когда малиновка начала кормить своихъ дѣтей, Коля чуть не крикнулъ во все горло: „ура!“ Хорошо, что Маруся во время остановила его. „Тише, тише, молчи, Коля,“ шепнула она ему, „а то птичка, пожалуй, испугается и улетитъ.“

Дѣти простояли еще нѣсколько минутъ, потомъ тихонько вышли и тутъ ужъ шумно начали выражать свою радость мамѣ.

— „Надо только не забывать приносить корму,“ сказала мама.

— „Хорошо, что папа застрѣлилъ этого гадкаго ястреба,“ замѣтилъ Коля.

— „Да и я этому очень рада,“ отвѣчала мама. „Не мало успѣлъ онъ надѣлать бѣды на птичьемъ дворѣ: сколько онъ ужъ поѣлъ цыплятъ, особенно плохо приходилось отъ него моимъ бѣднымъ голубямъ; онъ до нихъ особенно лакомъ. Голуби вообще умны и осторожны; ястреба же они очень боятся; но къ несчастію и ястребъ не глупъ и ему таки удается перехитритъ голубей. Онъ иногда долго терпѣливо сидитъ на крышѣ, и какой у него тогда смиренный видъ! такъ и кажется, что онъ хочетъ сказать: „гдѣ мнѣ васъ обидѣть, не обидьте только вы меня!“ А какъ который-нибудь изъ голубей забудетъ свою обыкновенную осторожность, такъ ужъ не миновать ему ястребиныхъ когтей. Иногда же ястребъ пускается на другую хитрость: онъ громко начинаетъ стучать въ голубятню; испуганныя птицы вылетаютъ, а ему только того и нужно, — ужъ которую-нибудь поймаетъ.“

— „Мама, отчего папа давно не подкараулилъ ястреба на птичникѣ и не застрѣлилъ его тамъ?“ спросилъ Коля.

— „Оттого что стрѣлять нельзя тамъ, гдѣ есть строенія, особенно крытыя соломой, какъ нашъ птичникъ. Спасая нѣсколькихъ голубей и куръ, можно сжечь весь птичный и скотный дворъ. Вѣдь ты видѣлъ, что, когда папа стрѣлялъ, то отъ ружья шелъ дымъ; въ сухую погоду довольно одной искрѣ упасть на солому, чтобы сдѣлать пожаръ. Вотъ отъ чего, хотя мнѣ и жаль бѣдной малиновки, но я очень рада, что все такъ случилось.

Ястребъ очень хищная птица: постоянно-то онъ голоденъ и потому постоянно охотится; никого-то онъ не щадитъ.

Не однимъ птицамъ приходится отъ него плохо; онъ ѣстъ и всякое другое животное, съ которымъ только справится. Онъ вытаскиваетъ изъ гнѣзда молодыхъ бѣлокъ или ловитъ ихъ; старыхъ же ему трудно поймать: ужъ очень онѣ ловки и быстры. Какъ завидятъ онѣ врага, живо, живо карабкаются по деревьямъ вверхъ, да не прямо, а все винтомъ вокругъ ствола; ястребъ своими большими крыльями можетъ описывать только большіе круги, вотъ нашей быстрой бѣлочкѣ и удается благополучно добраться до самой верхушки, а тамъ она уже въ безопасности, тамъ легко спрятаться между густыми вѣтками и листьями.

Нападаетъ иногда ястребъ даже на зайца; птицамъ же всѣмъ онъ страшный врагъ, за то и ненавидятъ онѣ его, иногда собираются онѣ по нѣскольку вмѣстѣ и сами нападаютъ на него.

Вороны часто преслѣдуютъ ястреба; но можете вы себѣ представить, что и наши хорошенькія, храбрыя ласточки также иногда собираются въ большомъ количествѣ и принимаются преслѣдовать ястреба и такъ ему досаждаютъ, что онъ вынужденъ бываетъ улетать отъ этихъ маленькихъ, но многочисленныхъ и храбрыхъ враговъ.“

Дѣти приходили по нѣскольку разъ въ день любоваться на семью малиновки; входили они всегда очень осторожно, боясь спугнуть птичку, но малиновки вообще не дики, и скоро птички перестали бояться дѣтей, даже и тогда, когда они подходили очень близко. Это очень радовало нашихъ дѣтей.

Нѣсколько дней послѣ того, какъ найдено было гнѣздо, дѣти разъ увидали, что къ нимъ идетъ Семенычъ и что-то осторожно несетъ; они побѣжали къ нему на встрѣчу.

— „Что это ты несешь, Семенычъ?“ спрашивали дѣти.

— „Да вотъ, точно какое несчастіе напало на малиновокъ въ нашемъ саду,“ отвѣчалъ старикъ, „несу вамъ гнѣздо съ птенчиками, видно, и отецъ и мать пропали; одну-то старую птичку я нашелъ мертвой не далеко отъ гнѣзда, а другая не прилетала; вотъ я и несу вамъ бѣдныхъ сиротокъ, можетъ быть, какъ-нибудь выходите.“

Дѣти сейчасъ же понесли гнѣздо въ ту же комнату, гдѣ жила и прежняя семья. Они уложили гнѣздо въ корзинку, поставили ее на другое окно и принялись подносить птичкамъ муравьиныхъ яицъ; но птички продолжали кричать, а ѣсть не ѣли. Дѣти, не зная, что дѣлать, побѣжали посовѣтоваться съ мамой; но когда они вернулись, то въ удивленіи остановились у двери: старая малиновка усердно кормила бѣдныхъ сиротъ.

— „Ахъ, какая хорошая, какая добрая наша малиновка!“ проговорила Маруся. „Ну, теперь нечего намъ безпокоиться, бѣдныя сиротки нашли себѣ папу; надо только перенести ихъ гнѣздо въ клѣтку, чтобы ему легче было кормить своихъ новыхъ дѣтокъ.“

Дѣйствительно, старая малиновка совсѣмъ приняла на свое попеченіе новую семью и выкармливала ее такъ же старательно, какъ и собственныхъ дѣтей.

Скоро птенчики стали оперяться, и въ одинъ прекрасный день вылетѣли въ окно вмѣстѣ съ своимъ отцемъ. Но теплый уголокъ должно быть полюбился имъ, и на ночь они опять вернулись. Вотъ-то была радость для дѣтей, которыя уже немножко всплакнули о своихъ маленькихъ друзьяхъ.

Всякій день улетали птички, а на ночь опять возвращались; въ дурную же погоду и днемъ оставались въ комнатѣ. Дѣтей онѣ совсѣмъ не боялись, напротивъ того, всегда встрѣчали ихъ радостнымъ чириканьемъ и клевали у нихъ изъ рукъ.

Дѣти кормили ихъ и хлѣбомъ, и сахаромъ, и кашей, и птички все это ѣли, хотя на волѣ обыкновенно питаются червями, да разными насѣкомыми и, развѣ только изрѣдка, лакомятся ягодами.

Не мало доставляли дѣтямъ развлеченія и удовольствія эти маленькія ручныя птички.

Бѣлка.

— „Мама, милая“ кричалъ Костя, вбѣгая, весь запыхавшись, въ комнату, „тамъ мальчикъ продаетъ маленькую бѣлочку, купи ее пожалуйста!“

— „Ахъ, бѣлочку! мама, голубушка, пожалуйста, купи!“ пристали и всѣ дѣти.

— „Хорошо, но только гдѣ же вы будете ее держать?“

— „Въ кладовой я видѣлъ большую желѣзную клѣтку“ отвѣчалъ Костя.

— „Ну, въ птичьей клѣткѣ бѣлка не долго выживетъ: ей необходимо постоянное движеніе?“

— „Развѣ, мама, бѣлокъ никогда не держатъ въ клѣткахъ?“

— „Иногда держатъ, только не въ птичьихъ; въ такихъ клѣткахъ прилаживается колесо, на которомъ бѣлка могла бы вертѣться; но, право, жаль смотрѣть, какъ бѣдный звѣрокъ все вертится на одномъ мѣстѣ.“

—„Все-таки, мама, купи бѣдную бѣлочку; мы ее выпустимъ на волю и хоть полюбуемся, какъ она обрадуется и весело прыгнетъ на дерево:“

— „Если она еще очень молода, то на волѣ одной, безъ родителей, ей легко погибнуть; лучше выпустить ее, когда она совсѣмъ выростетъ, а пока мы вотъ что можемъ сдѣлать: попросите няню очистить комнату, что около кладовой; въ ней много разнаго хлама, пусть она приберетъ что получше, а остальное можно сложить въ одинъ уголъ. Вотъ вамъ и будетъ помѣщеніе для вашей бѣлки.“

Костя съ Марусей побѣжали къ нянѣ и такъ усердно помогали ей, что уже черезъ полчаса комната для новой гостьи была готова. Въ это время мама успѣла купить бѣлку и накормить ее бѣлымъ хлѣбомъ съ молокомъ.

Понесли дѣти хорошенькаго звѣрка въ приготовленное ему помѣщеніе, и какъ выпустили его изъ рукъ, онъ тотчасъ же принялся бѣгать и лазить куда только могъ.

— „Знаете что, надо бы сюда деревцо принести,“ сказала Маруся, „вѣдь на волѣ бѣлки то и дѣло лазаютъ по деревьямъ. Ты бы, Костя, попросилъ Семеныча срубить елочку.“

Эта мысль очень понравилась дѣтямъ, и Костя тотчасъ же побѣжалъ къ Семенычу; они вмѣстѣ срубили елочку и притащили ее въ комнату; потомъ Семенычъ розыскалъ гдѣ-то кадку, поставилъ ее посреди комнаты и въ нее установилъ деревцо, наполнивъ кадку землей.

— „Ахъ, точно рождественская елка!“ воскликнула Оля, „вотъ бы только конфетъ и золотыхъ орѣховъ навѣшать“

— „А знаете что?“ придумала Маруся, „можно бы дѣйствительно навѣшать лакомствъ на елку, только такихъ, которыя любятъ бѣлки. Мама сказала, что теперь бѣлочку нашу надо кормить хлѣбомъ съ молокомъ, но что черезъ нѣсколько дней ей можно будетъ ѣсть все, что обыкновенно ѣдятъ бѣлки; вотъ къ тому времени мы ей и устроимъ праздникъ.“

— „Вотъ такъ умница Маруся, вотъ такъ хорошо придумала!“ закричали дѣти.

А бѣлка обрадовалась своей елкѣ и безъ лакомствъ и, какъ только установили деревцо, сейчасъ же прыгнула на него, и въ мгновеніе ока вскарабкалась до самой верхушки.

Дѣти разсказали мамѣ о Марусиной выдумкѣ и просили ее, когда пошлетъ въ городъ, велѣть купить разныхъ сортовъ орѣховъ: кедровыхъ, простыхъ, миндальныхъ, грецкихъ, фисташекъ. Мама обѣщала это сдѣлать. „Только миндалю не велю купить,“ сказала она, „въ немъ могутъ попасть горькія зерна, и довольно одной или двухъ горькихъ миндалинокъ, чтобы уморить бѣлочку.“

Черезъ нѣсколько дней привезли изъ города цѣлую провизію разныхъ орѣховъ. Дѣти поразложили ихъ въ разныя коробки и корзиночки и украсили ими елку, они понавѣшали также кусковъ сахару и еловыхъ шишекъ.

Бѣлка отлично умѣла добираться до лакомыхъ кусочковъ; правда, что часто при этомъ разсыпала всю корзинку, но зато какъ граціозно усаживалась она на вѣтку и, поддерживая орѣхъ передними лапками, быстро, быстро точила его своими острыми зубками, пока не проточетъ достаточнаго отверстія въ скорлупѣ, потомъ вынимала зерно и принималась кушать съ аппетитомъ, усердно работая передними зубами.

Бѣлка скоро привыкла къ дѣтямъ; «стоило кому-нибудь изъ нихъ кликнуть: „Бѣла, Бѣла,“ какъ она тотчасъ появлялась и садилась дѣтямъ на голову, на плечи, бѣгала по нимъ, какъ по дереву и ѣла изъ рукъ, при чемъ, наѣвшись до сыта, старалась запрятать остальное между ихъ пальцевъ.

Однажды дѣти вошли въ бѣлочкину комнату, а ея тамъ нѣтъ; дѣти кликать: „Бѣла, Бѣла,“ никто не появляется; дѣти испугались; вѣрно, думаютъ они, кто-нибудь приходилъ и не затворилъ двери, вотъ бѣлочка и убѣжала.

Вдругъ Маруся взглянула въ уголъ, гдѣ лежалъ хламъ, и видитъ, какъ изъ дыры, продѣланной въ старой подушкѣ, выглядываетъ хорошенькая желтая мордочка; дѣти подбѣжали къ тому углу, а бѣлка вылѣзла изъ своей норы и весело начала прыгать то одному на плечо, то другому на голову.

„Какая бѣлочка умница,“ проговорила Маруся, „какое славное гнѣздышко себѣ она устроила! какъ въ немъ должно быть тепло и мягко,“ и Маруся просунула свою руку въ отверстіе.

— „Ахъ, сколько здѣсь орѣховъ, конопли и всякой ѣды!“ вскрикнула она, „да это бѣлочка цѣлый магазинъ себѣ натаскала! А я-то иногда удивляюсь, что она такъ много поѣдаетъ! Это она, вѣрно, себѣ запасъ на зиму готовитъ.“

Когда мама купила бѣлку, рѣшено было, что ее выпустятъ на волю, какъ только она совсѣмъ выростетъ. Но теперь дѣтямъ было жалко разстаться съ милымъ звѣркомъ и разставаніе это они откладывали со дня на день. Но, наконецъ, надо было рѣшиться. Зимой имъ негдѣ было держать бѣлочку и теперь надо поспѣшить ее выпустить, чтобы дать ей время устроить себѣ теплое гнѣздышко и приготовить запасъ на зиму.

И вотъ, въ одинъ прекрасный день дѣти вошли къ бѣлкѣ и оставили дверь открытой настежь; но звѣрокъ и не думалъ убѣгать; онъ, по обыкновенію, очень обрадовался гостямъ и началъ лазить по нимъ и перепрыгивать отъ одного къ другому. Только когда дѣти вышли изъ комнаты, бѣлка воспользовалась открытой дверью, побѣжала за ними и вспрыгнула Марусѣ на плечо.

Дѣти начали надѣяться, что сама бѣлка не захочетъ уйти отъ нихъ, но когда они всѣ вышли на балконъ и звѣрокъ почувствовалъ себя на открытомъ воздухѣ, и увидалъ прекрасныя, высокія деревья то, не задумываясь ни минуты, въ одинъ мигъ былъ уже на верхушкѣ ближняго дерева. Дѣтямъ было и грустно разставаться съ своимъ маленькимъ другомъ и весело смотрѣть, какъ онъ легко и граціозно перепрыгивалъ съ дерева на дерево; наконецъ они потеряли его изъ вида.

— „Ахъ, мама,“ проговорила грустно Оля, „куда-то теперь упрыгнула наша бѣлочка, гдѣ-то она будетъ ночевать?“

— „Вѣроятно, она доберется до ельника, что за садомъ и тамъ устроитъ себѣ на ночь гнѣздышко въ какомъ-нибудь дуплѣ, а днемъ, когда захочетъ отдохнуть, пріютится въ какомъ-нибудь старомъ вороньемъ гнѣздѣ. У бѣлокъ, кромѣ своего собственнаго дома, обыкновенно бываетъ еще по нѣскольку постоялыхъ дворовъ, которые онѣ устраиваютъ себѣ въ старыхъ, заброшенныхъ гнѣздахъ большихъ птицъ; въ своемъ домѣ онѣ ночуютъ и укрываются отъ непогоды, а въ постоялыхъ дворахъ отдыхаютъ днемъ.“

Послѣ обѣда всѣ собрались на балконъ. Вдругъ Маруся вскрикнула: „Ай, ай, ай, что это мнѣ упало на голову?“ Она подняла руку къ головѣ. Но это что-то уже сидѣло у ней на плечѣ.

„Бѣла, Бѣла, Бѣла!“ вскрикнули тутъ всѣ дѣти. Дѣйствительно, это была бѣлка. Радость всѣхъ была велика. Дѣти вздумали ее поймать; но въ руки она не давалась; вѣроятно, боялась, чтобы ее опять не засадили въ комнату; но весело бѣгала она кругомъ, прыгала и лазила по дѣтямъ.

Коля побѣжалъ за орѣхами и высыпалъ ихъ цѣлую горсть на балконъ. Бѣлочка принялась ѣсть, а поѣвши до сыта, схватила орѣхъ въ ротъ и съ нимъ упрыгнула и скоро исчезла изъ глазъ.

Съ тѣхъ поръ дѣти постоянно держали орѣхи на балконѣ и часто, когда только погода была хороша, бѣлка являлась на балконъ, ласкалась къ дѣтямъ, ужинала и исчезала, унося съ собой запасъ.

Сѣнокосъ.

Въ серединѣ Іюня въ садъ пришли косцы и стали подкашивать траву на всѣхъ куртинахъ и лужайкахъ. Куртину же, на которой были разсажены молодыя яблони, Семенычъ всегда косилъ самъ; онъ боялся, чтобы работники, по неосторожности, не попортили деревца, за которыми онъ такъ заботливо ходилъ. Убирать же эту куртину помогали ему дѣти.

У каждаго изъ нихъ были свои маленькія грабли, которыми Костя и Маруся уже умѣли дѣйствовать довольно ловко. Куртину эту дѣти считали своей и сѣно съ нея шло на ихъ козочку.

Въ день косьбы Семенычъ принялся за работу еще до свѣту, такъ что, когда дѣти послѣ чаю прибѣжали въ садъ, куртинка ихъ была уже скошена.

— „Ахъ, Семенычъ, зачѣмъ ты такъ рано подкосилъ траву? зачѣмъ не дождался насъ?“ спросили дѣти.

— „Рано-то косить удобнѣй, дѣтки,“ отвѣчалъ старикъ, „прежде всего не такъ жарко, а потомъ и трава сырая отъ росы косится легче, чѣмъ сухая; а въ косьбѣ вы мнѣ еще не помощники; на косарей же еще вдоволь наглядитесь; мало ли еще придется сѣна убирать.“

День стоялъ жаркій, не было ни одного облачка; солнце такъ и жгло и славно сушило подкошенную траву. На другой день, часовъ въ десять, когда солнышко успѣло уже обсушить росу, дѣти принялись за веселую работу; они вмѣстѣ съ Семенычемъ начали своими граблями перевертывать сѣно, чтобы и съ другой стороны оно хорошенько просохло. Послѣ обѣда дѣти опять пошли на свою куртину и стали собирать сѣно въ большіе валы, а потомъ надо было копнить, то есть, весь длинный валъ собирать въ одну большую кучу. Эта работа была уже не подъ силу дѣтямъ: приходилось забирать слишкомъ много сѣна заразъ и подкатывать его къ одному мѣсту. Костя еще кое-какъ могъ помочь Семенычу, остальнымъ же дѣтяхмъ оставалось только усѣсться на душистое мягкое сѣно и любоваться, какъ куча сѣна все увеличивалась, и, наконецъ, изъ нея вышла препорядочная копна. Тогда Семенычъ, работникъ, котораго онъ позвалъ себѣ на помощь, и Костя принялись за другой валъ.

Къ вечеру вся куртина была убрана. На ней оказалось восемь большихъ копенъ, чего было болѣе чѣмъ достаточно для козочки на всю зиму.

Косили не въ одномъ саду, а и на лугахъ, и въ лѣсу.

Въ одинъ прекрасный день папа за завтракомъ сказалъ дѣтямъ:

— „Ну, дѣти, сегодня отличная погода, и мы послѣ обѣда всѣ поѣдемъ на заливные луга и въ лѣсъ на сѣнокосъ“.

Дѣти отъ радости едва усидѣли на мѣстахъ, и заболтали всѣ заразъ.

— „Не взять ли намъ съ собой корзинки“, предложилъ Костя, „можно будетъ въ лѣсу поискать грибовъ и земляники“.

— „Да, тѣмъ болѣе, что послѣ косьбы ужъ надо распроститься съ земляникой до будущаго года“, отвѣчала Маруся, „всю-то ее подкосятъ.“

Коля заботился о томъ, возьмутъ ли съ собой самоваръ и всякой провизіи и очень обрадовался, когда узналъ, что да.

— „А что такое заливные луга?“ спросила вдругъ Оля.

— „А такіе, которые заливаетъ водой,“ коротко объяснилъ Костя.

— „Но откуда же столько воды льется на эти луга?“ продолжала спрашивать Оля.

— „Заливными называются такіе луга,“ сказалъ папа, „которые находятся на берегахъ рѣкъ. Когда весной таетъ снѣгъ и отовсюду стекаетъ въ рѣки, вода выходитъ изъ береговъ и заливаетъ землю на большое пространство; потомъ вода опять входитъ въ берега, но мѣсто, которое она заливала, такъ успѣло пропитаться водой, что долго остается сырымъ, а на такой землѣ растетъ самая густая, самая сочная трава; трава эта считается даже лучше сѣяной.

— „Развѣ траву сѣютъ?“ спросилъ удивленный Коля.

— „Да, въ мѣстахъ, гдѣ мало луговъ, засѣваютъ часть поля травой; для этого, конечно, выбираютъ самые сочные, самые лучшіе сорта травъ, какъ напримѣръ, клеверъ, знаете, эти красные и бѣлые цвѣточки, у которыхъ каждый листокъ состоитъ изъ трехъ листиковъ, это и есть клеверъ, который для лошадей настоящее лакомство.“

Еще до обѣда начались сборы: уложили самоваръ, чашки, чай, сахаръ, крутыя яйца и превкусныя лѣпешки, которыя няня всегда пекла сама, и которыя не только дѣти, но и папа съ мамой очень любили. Приготовили также большіе караваи чернаго хлѣба, огурцовъ и водки для косарей и бабъ.

Тотчасъ послѣ обѣда подкатили къ крыльцу линейка и телѣга. На линейку усѣлись папа, мама, няня и дѣти; а на телѣгу, куда уложили всю посуду и провизію, сѣлъ Семенычъ; безъ него дѣтямъ удовольствіе казалось бы не полнымъ.

Ѣхать нужно было верстъ десять, но дорога была хороша, и не прошло и часу, какъ подъѣхали къ прекрасному зеленому лугу на берегу рѣки. Человѣкъ пятнадцать косарей шли одинъ за другимъ, и всѣ разомъ, точно по счету, взмахивали своими косами, и послѣ каждаго взмаха высокая трава ложилась густыми правильными рядами.

Хотя косить очень тяжело, но крестьяне считаютъ косьбу самой веселой работой; на это дѣло собирается много народу, косятъ обыкновенно сообща, и крестьяне стараются другъ передъ другомъ половчѣе замахивать косами и подрѣзать побольше травы заразъ, бабы же поютъ, почти не переставая, пѣсни.

Папа подошелъ къ косцамъ, поговорилъ съ ними нѣсколько минутъ, потомъ вернулся къ линейкѣ и всѣ поѣхали въ лѣсъ, который былъ тутъ же близко. Тамъ по лужайкамъ была уже подкошена трава, и ее съ пѣснями убирали бабы въ копны. Въ другихъ же мѣстахъ, гдѣ сѣно успѣло уже совсѣмъ высохнуть, мужики складывали копны на возы и подвозили ихъ всѣ къ одному мѣсту, гдѣ и складывали въ стогъ, то есть, въ одну громадную копну.

Среди лѣта, въ деревнѣ, много спѣшной работы и возить сѣно за десять верстъ некогда, вотъ и складываютъ сѣно на мѣстѣ въ стоги, устраивая верхъ вродѣ крыши, такъ чтобы дождь скатывался и не проходилъ внутрь, снаружи его всегда опять просушитъ солнце и обвѣетъ вѣтромъ. Зимой же, когда работъ гораздо меньше, а путь легкій, санный, перевезутъ все къ усадьбѣ.

Дѣти вздумали, было, помогать бабамъ, но грабли настоящія, большія, оказались имъ не по силамъ и они нашли веселѣй вбѣгать на копны и скатываться съ нихъ.

Пока они такъ играли, Семенычъ успѣлъ раздуть самоваръ, а няня разостлать коверъ и все приготовить къ чаю.

Всѣ собрались къ тому мѣсту, гдѣ кипѣлъ самоваръ. Какъ вкусенъ показался чай здѣсь въ лѣсу, гдѣ такъ славно пахло сосновой смолой и свѣжимъ сѣномъ.

Когда солнце уже стало садиться, собрались всѣ работники и работницы; ихъ угостили виномъ и огурцами, послѣ чего они, точно ружья, закинули на плечи — косцы свои косы, а бабы свои грабли и, затянувъ пѣсню, точно солдаты, зашагали домой.

Пора была домой и дѣтямъ. Всѣ опять разсѣлись по своимъ мѣстамъ и покатили по гладкой дорогѣ.

Вечеръ былъ чудный; дѣтямъ было очень весело, и они болтали, не переставая; одна Оля начала дремать и, наконецъ, заснула крѣпкимъ сномъ, положивъ свою головку къ мамѣ на колѣна.

Долго вспоминали дѣти объ этомъ днѣ, какъ объ одномъ изъ самыхъ веселыхъ этого лѣта.

Кротъ.

Однажды, мама сидѣла на скамейкѣ въ аллеѣ, а дѣти бѣгали въ перегонки. Наконецъ, они устали и усѣлись около мамы.

— „Посмотри, мама, что это за ямки все нарыты?“ спросилъ вдругъ Коля, „это, вѣрно, какіе-нибудь звѣрки понадѣлали?“

— „Да, это работа крота,“ отвѣчала мама.

— „Ахъ, мнѣ показывалъ Семенычъ мертваго крота,“ проговорилъ Коля; „у него такая славная, темная, блестящая, точно бархатная, шубка; мордочка у него острая, преострая, а лапки совсѣмъ бѣленькія и точно руки, только съ острыми когтями и переднія гораздо шире заднихъ, такія широкія, точно маленькія лопаточки, а хвостъ совсѣмъ коротенькій, и кротъ совсѣмъ безъ глазъ и безъ ушей.“

— „Я вижу, что ты очень хорошо разглядѣлъ его, Коля,“ сказала мама, „только въ одномъ ты ошибаешься: у крота есть и глаза, и уши, только глаза очень маленькіе, точно черныя бисеринки, вдобавокъ они еще прикрыты блестящими щетинками; вообще зрѣніе у него плохо, но слухъ отличный; ушей наружныхъ у него нѣтъ, а самое слуховое отверстіе спрятано подъ бархатной шубкой; это для него очень выгодно, а то, при его постоянномъ рытьѣ, оно то и дѣло засаривалось бы.“

— „Тутъ, должно быть, очень много этихъ кротовъ; посмотри, сколько ямокъ они понарыли,“ замѣтилъ Коля.

— „О, нѣтъ“ отвѣчала мама, „кротъ пресуровый господинъ; онъ любитъ полное одиночество и не терпитъ никого около своего жилища. Устраиваетъ онъ себѣ гнѣздо глубоко подъ землей и выбираетъ себѣ мѣсто или подъ какой-нибудь стѣной, или подъ корнемъ какого-нибудь дерева; тамъ устраиваетъ онъ себѣ постель изъ листьевъ, соломы и мягкихъ корней; спальню свою окружаетъ коридоромъ и разными ходами, которые всѣ соединяются съ главнымъ ходомъ. Этотъ ходъ очень длиненъ, иногда въ нѣсколько десятковъ аршинъ; роетъ его кротъ, не выбрасывая земли, а притаптывая ее къ стѣнкамъ; все это онъ дѣлаетъ, чтобы лучше оградить себя отъ всякой опасности. Только въ концѣ главнаго хода начинаетъ выбрасывать землю наружу. Гнѣздо того крота, который прорылъ вотъ эти ямки, вѣроятно, очень далеко отсюда, а сюда является онъ только тогда, когда намѣренъ поохотиться. Эти охотничьи ходы роетъ онъ такъ: острымъ рыльцемъ просверливаетъ онъ землю, потомъ передними лапками, точно лопатами, отбрасываетъ ее назадъ, а когда ея набирается слишкомъ много, то пробивается наружу и выбрасываетъ лишнюю землю; такимъ-то образомъ и образуются эти кучки земли, которыя вы тутъ видите около каждой ямки.

Кротъ устроиваетъ себѣ такой ходъ къ ближайшему ручью или лужѣ, такъ какъ безъ воды онъ жить не можетъ. Если же по близости нѣтъ никакого ручья, то онъ вырываетъ углубленіе для запаса дождевой воды. Вообще, кротъ не боится воды и при нуждѣ даже отлично плаваетъ; вотъ тутъ-то плохо бы ему пришлось, если бы онъ былъ совсѣмъ слѣпъ, въ водѣ одного чутья мало, вотъ онъ и раздвигаетъ тогда свои рѣснички и, по возможности, выдвигаетъ впередъ свои крошечные глазки. Иногда по коридорамъ крота проходятъ и другія животныя: ящерицы, ужи, лягушки, землеройки, но, Боже сохрани, если ихъ встрѣтитъ хозяинъ: не сдобровать имъ, сейчасъ же онъ ими пообѣдаетъ. Плохо приходится и своему брату кроту, если нечаянно забредетъ въ чужія владѣнія: тутъ начинается отчаянная борьба и побѣдитель непремѣнно съѣстъ побѣжденнаго.

Все время, въ которое кротъ не роетъ и не охотится, онъ проводитъ въ своей спальнѣ, какъ въ самомъ безопасномъ для него мѣстѣ, и вполнѣ доволенъ онъ, когда сытъ и не чуетъ по близости никакого живого существа.

Но приходитъ, наконецъ, время, когда и кроту начинаетъ надоѣдать совершенное одиночество, скучно становится ему, и вотъ задумываетъ онъ жениться; выползаетъ онъ тогда изъ своей норы и начинаетъ бродить по землѣ и искать, не живетъ ли гдѣ кротиха. Еще сердитѣе обыкновеннаго бываетъ онъ тогда и бѣда, если на встрѣчу ему попадется другой кротъ: сейчасъ примется воевать и опять-таки кончается тѣмъ, что который-нибудь изъ нихъ пожираетъ другого. А какъ встрѣтитъ, наконецъ, кротиху, сейчасъ старается увести ее къ себѣ въ нору; но кротихи также народъ не любезный, не легко заставить ихъ слѣдовать за собой; невѣста такъ и норовитъ убѣжать отъ своего жениха; когда же она, наконецъ, видитъ, что ей отъ него не уйти, то покоряется своей участи, и скоро оба супруга привыкаютъ другъ къ другу.

Дѣти у кротовъ родятся крошечныя, слѣпыя и совсѣмъ безъ шерсти. Они страшно обжорливы, за то и ростутъ очень быстро; черезъ два мѣсяца они дѣлаются уже совсѣмъ взрослыми. Пока они малы, мать и отецъ нѣжно ухаживаютъ за ними, кормятъ ихъ и въ случаѣ опасности, перетаскиваютъ на другое мѣсто.

Но выростутъ дѣтки и начинаютъ уже рыть себѣ отдѣльно ходы, а къ этому времени родители ихъ успѣютъ уже надоѣсть другъ другу, тѣсно становится имъ вмѣстѣ, и они опять расходятся въ разныя стороны, и каждый прячется въ свою нору подальше отъ всякаго живого существа.“

— „Не правда ли, мама, что кроты ѣдятъ и коренья, и тѣмъ очень вредятъ растеніямъ?“ спросилъ Костя.

— „Нѣтъ, Костя; дѣйствительно, кроты очень портятъ растенія тѣмъ, что при своемъ постоянномъ рытьѣ подтачиваютъ и обрываютъ корни, но они никогда ихъ не ѣдятъ, какъ бы голодны ни были, — обжорливы же они страшно; питаются они червями, личинками разныхъ насѣкомыхъ и всякимъ животнымъ, съ которымъ могутъ справиться: такъ они пожираютъ лягушекъ, ужей, землероекъ, медвѣдокъ.“

— „Что это такой за звѣрь, медвѣдка?“ спросила Маруся.

— „Это насѣкомое, но такое, которое живетъ почти постоянно въ землѣ. У медвѣдки широкія и зазубренныя переднія ноги, очень удобныя для копанія, и ими онѣ усердно работаютъ. Онѣ выбираютъ обыкновенно самую рыхлую, самую удобренную землю; парники и огороды ихъ любимыя мѣстопребыванія; тамъ онѣ устраиваютъ себѣ гнѣзда подъ землей, и отъ нихъ, такъ же какъ кроты, прорываютъ себѣ коридоры во всѣ стороны, чѣмъ страшно портятъ корни; растенія въ этихъ мѣстахъ совсѣмъ засыхаютъ, потому большое спасибо кротамъ, что они ихъ уничтожаютъ.

Находясь почти постоянно подъ землей, медвѣдки мало пользуются своими довольно большими, хорошо развитыми крыльями. Только поздно вечеромъ можно иногда видѣть, какъ медвѣдки кружатся въ воздухѣ, но при этомъ никогда не подымаются высоко надъ землей.

Попросите Семеныча, онъ вамъ поймаетъ и покажетъ медвѣдку. Семенычъ очень на нихъ сердитъ, не мало онѣ ему досаждаютъ; вотъ и нынѣшній годъ, по ихъ милости, погибло множество арбузовъ и дынь.“

— „Мама, ты говорила, что кроты поѣдаютъ многихъ животныхъ, а ихъ самихъ никто не ѣстъ и не убиваетъ?“ спросила Маруся.

— „Напротивъ, у нихъ очень много враговъ, начиная съ человѣка, который уничтожаетъ ихъ, сколько только можетъ, особенно въ садахъ, гдѣ, по милости его постояннаго рытья, сохнутъ многія растенія. Въ полѣ, по настоящему, ихъ не слѣдовало бы преслѣдовать, потому что тамъ они приносятъ гораздо болѣе пользы своей прожорливостью, чѣмъ вреда своимъ рытьемъ. Кромѣ человѣка многія животныя убиваютъ кротовъ, хотя очень немногія ихъ ѣдятъ, все же есть и такія неприхотливыя, которыя не брезгаютъ мясомъ и крота, какъ напримѣръ: совы, вороны, лисицы, ежи.“

— „Неужели ежъ можетъ поймать крота,“ проговорилъ Костя, „вѣдь онъ такой неповоротливый. Знаешь ли, мама, у насъ здѣсь въ саду живетъ ежъ, только днемъ его никогда не видать, а вечеромъ онъ всегда выползаетъ, и мы иногда съ Марусей по долгу на него смотримъ; онъ такой смѣшной; если испугается, сейчасъ свернется, и тогда дѣлается похожимъ на клубокъ, утыканный со всѣхъ сторонъ большими иголками острымъ концомъ кверху; мы тогда стоимъ себѣ тихонько, тихонько, не шевелясь; и вотъ изъ клубка начинаютъ выдвигаться ножки, потомъ выглядываетъ кончикъ сердитой мордочки, а немного погодя высовывается все рыльце и тогда глазки глядятъ уже совсѣмъ не сердито, а напротивъ, очень весело, и вотъ ежъ начинаетъ подвигаться впередъ, но такъ потѣшно и неуклюже! Право, не могу понять, какъ это онъ можетъ поймать какое нибудь животное.“

— „А однако же, онъ преловкій охотникъ и не только ловитъ кротовъ, но и мышей, которыя гораздо быстрѣй и увертливѣй.“

— „А я то думалъ, что онъ питается одними плодами, я даже разъ видѣлъ, какъ онъ ѣлъ яблоко.“

— „Да, онъ иногда не прочь полакомиться и яблоками, но это не его обыкновенная пища и врядъ ли могъ бы онъ прожить долго, если бы ему не давать ничего, кромѣ плодовъ.

Въ животной же пищѣ онъ совсѣмъ не прихотливъ и ѣстъ все, что вамъ угодно: червей, личинокъ, жабъ, слизней, жуковъ, лягушекъ, землероекъ, маленькихъ птичекъ, ужей и даже ядовитыхъ змѣй; съ ними ему легко справляться, такъ какъ онъ не боится жала; укушеніе змѣи не причиняетъ ему никакого вреда. Самый же лакомый кусочекъ для ежа — это мышь. Вотъ этимъ-то истребленіемъ вредныхъ животныхъ ежъ очень полезенъ человѣку, вреда же намъ отъ него никакого нѣтъ.“

— „Надо бы найти его гнѣздо,“ сказалъ Коля, „мнѣ бы очень хотѣлось видѣть, какъ и гдѣ онъ живетъ.“

— „Обыкновенно онъ отыскиваетъ себѣ какое-нибудь углубленіе, прикрытое вѣтвями, и тамъ устраиваетъ себѣ гнѣздо, а если не найдетъ такого углубленія, то и самъ очень старательно выкапываетъ нору и мягко устилаетъ ее листьями, мохомъ, соломой. Очень смѣшно собираетъ онъ все нужное для своего гнѣзда: онъ начинаетъ кататься по тому мѣсту, гдѣ находитъ нужный для себя матеріалъ и все, что пристанетъ къ игламъ, тащитъ къ себѣ домой.

Ежъ обыкновенно выходитъ на охоту вечеромъ; цѣлый же день онъ спитъ и такъ крѣпко, что почти не возможно его разбудить, а если это и удается, то лишь на одно мгновеніе. Спитъ же онъ всегда, свернувшись въ клубокъ: вѣдь это его единственная защита противъ многочисленныхъ враговъ; но злѣйшій его врагъ — кума-лиса, и тутъ она находитъ способъ перехитрить безобиднаго ежика. Она лапой тихонько катитъ его впередъ и такимъ образомъ докатываетъ до ближайшаго ручья или пруда, тутъ спихиваетъ его въ воду, и бѣдный, испуганный ежъ волей-неволей развертывается; только того и нужно хитрой кумушкѣ: она мгновенно хватаетъ свою жертву за морду и убиваетъ ее, а тогда уже преспокойно начинаетъ обѣдать.

Ежъ очень довѣрчивое животное и приручить его не трудно. Если хотите, попробуйте приручить ежа, котораго разыскали Костя съ Марусей.“

Страдная пора.

Не въ одномъ только саду гуляли и играли дѣти, часто ходили они съ мамой или няней въ лѣсъ, гдѣ собирали грибы, землянику и лѣсную малину. Вечеромъ, когда становилось прохладнѣй, любили они также гулять по полю, прятаться въ высокой ржи, и собирать васильки, изъ которыхъ умѣли плесть прехорошенькіе вѣночки.

Когда же колосья совсѣмъ пожелтѣли, а зерна въ нихъ выспѣли, то стало еще веселѣй въ полѣ.

Пришли жницы съ серпами и начали срѣзать рожь и собирать въ снопы, которые перевязывали соломенными жгутами. Все это онѣ дѣлали такъ ловко и скоро, что сначала дѣтямъ показалось, что жать очень легко; но когда Костя и Маруся вздумали было взяться сами за серпъ, то увидали, что работа эта очень трудная и даже опасная.

— „Какъ это вы такъ скоро жнете и не обрѣзываете себѣ руку?“ спросили они у бабъ.

— „Ужъ очень привычны мы къ этой работѣ,“ отвѣчали бабы, „сначала частехонько порѣзывали себѣ пальцы, а теперь ничего, приловчились.“

Когда солнце начинало заходить, бабы бросали свои серпы и принимались стаскивать снопы въ копны.

Не успѣли еще совсѣмъ покончить съ рожью, какъ поспѣлъ и овесъ.

Пришли мужики и стали косить; овесъ ложился густыми рядами подъ ихъ косами.

— „Мама,“ спросила Маруся, „я слышала, какъ папа нанималъ бабъ вязать овесъ; отчего же онѣ не пришли сегодня?“

— „Нельзя, Маруся, вязать овесъ прямо изъ подъ косы; вѣдь ты видишь, что вмѣстѣ со спѣлымъ, сухимъ овсомъ, подкашивается и зеленая трава; вотъ этой-то травѣ и надо дать время хорошенько высохнуть, а для этого надо овсу полежать въ рядахъ денекъ-другой, а въ случаѣ дождей и больше.“

Такъ какъ стояла хорошая погода, то черезъ день вышли въ поле бабы съ заранѣе заготовленными свяслами, то есть жгутами изъ ржаной соломы; овесъ рѣдко бываетъ настолько высокъ, чтобы изъ него можно было вить хорошія свясла. Навязали бабы снопы и сложили ихъ въ копны.

— „Мама,“ спросилъ Коля, возвращаясь съ поля домой, „отчего время уборки хлѣба называется страдной порой.“

— „Оттого что для крестьянина это самое трудное время года. Много, много бываетъ тутъ тяжелой и спѣшной работы, особенно, если яровое поспѣетъ вмѣстѣ съ озимымъ, какъ это иногда бываетъ. Ну, и приходится тутъ крестьянину страшно много работать, чтобы все успѣть передѣлать; хорошо еще, если ему въ это время не мѣшаютъ дожди. А хлѣбъ вѣдь не ждетъ: онъ можетъ переспѣть и осыпаться, и сколько тогда трудовъ пропадетъ даромъ! Къ тому же жнитво считается бабами самой тяжелой работой: вѣдь приходится въ самое жаркое время года, на самомъ солнечномъ припекѣ, стоять цѣлый день согнувшись. А тутъ еще безпокойство, ну, какъ пойдутъ дожди, да весь сжатый и скошенный хлѣбъ сгніетъ въ полѣ: вѣдь пропали тогда всѣ тяжелые труды цѣлаго года!“

— „Отчего же, мама, если крестьяне такъ боятся дождя, не спѣшатъ они увозить поскорѣй хлѣбъ? Вотъ рожь уже вся сжата, а никто не увозитъ ее“

— „Нельзя увозить хлѣбъ и класть его въ скирды сейчасъ же, какъ его сожнутъ, надо ему дать выстояться, то есть дать ему хорошенько провѣтриться, чтобы въ немъ не осталось ни малѣйшей сырости, а то все равно онъ попортится. Ты вѣдь помнишь, Коля, какъ прошлаго года клали скирды, какъ на одинъ рядъ сноповъ, клали другой, потомъ третій и такъ много, много рядовъ, одинъ на другой; снопы, которые лежатъ внизу и по серединѣ очень плотно и тепло укрыты; если же они сыры, то сырость эта отъ тепла превращается въ паръ; пару этому трудно пробираться черезъ толстые слои сноповъ, онъ остается внутри; отъ него гніетъ хлѣбъ, и весь скирдъ можетъ превратиться въ гнилую солому, если во-время не замѣтятъ, что скирдъ загорѣлся, какъ это называютъ, и тогда одно спасенье — снова раскидывать скирдъ, а за этимъ работы не мало, да и хлѣбъ ужъ все-таки будетъ не такъ хорошъ и солома не такъ свѣжа.“

— „Мама,“ спросила тутъ Оля, „ты сказала: если поспѣютъ заразъ озимые и яровые хлѣба, — и я часто тутъ слышу слова: озимые и яровые, а что такое, не знаю?“

— „Озимыми хлѣбами называются тѣ, которые засѣваютъ осенью; осенью же выходитъ изъ земли зеленая травка и потомъ всю зиму лежитъ подъ снѣгомъ. Яровые же хлѣба тѣ, которые сѣютъ только весной. Рожь, напримѣръ, озимый хлѣбъ, а овесъ яровой.“

Хотя во время уборки и перепадали дожди, но не большіе, такъ что вѣтеръ и Іюльское солнышко успѣвало просушивать копны. Во-время удалось убрать весь хлѣбъ, свезти его и сложить въ скирды.

##Скотный дворъ.[75528760-A873–456E-8D1B-23FACD1BE4FC]

— „Хотите, дѣти, идти на скотный дворъ?“ спросила мама, „мы сейчасъ отправимся туда съ няней, тамъ сегодня овецъ стригутъ.“

— „Конечно, хотимъ! Никогда мы еще не видали, какъ стригутъ овецъ,“ закричали дѣти, и вмигъ уже всѣ были около мамы.

На скотномъ дворѣ, на разостланной свѣжей соломѣ, сидѣло нѣсколько бабъ; у каждой изъ нихъ на колѣняхъ лежала овечка съ связанными ногами и бабы большими, пребольшими ножницами подстригали волнистую шерсть.

Нѣкоторыя овцы лежали совсѣмъ смирно и только смотрѣли какъ-то жалобно; другія же кричали и старались вырваться изъ-подъ рукъ бабъ; тогда ихъ привязывали еще крѣпче.

— „Бѣдныя овечки! какъ имъ должно быть больно!“ проговорила Маруся.

— „Не больнѣе, чѣмъ когда вамъ стригутъ волосы,“ отвѣчала мама, „только овцы не понимаютъ, что не хотятъ имъ сдѣлать никакого зла; вотъ и приходится ихъ крѣпко связывать, а то, пожалуй, дѣйствительно пришлось бы имъ плохо — самая ловкая баба легко могла бы ихъ изрѣзать и исколоть.“

— „Вотъ одна и готова! посмотрите, какъ съ нея сдернули шерсть, точно цѣльную шкурку,“ вскрикнулъ Коля.

Обстриженной овечкѣ развязали ноги и она, точно съумасшедшая, принялась прыгать и бѣгать по двору; насилу то удалось ее загнать въ овчарню.

— „Какая она смѣшная!“ сказала Оля, „только я боюсь, что зимой ей будетъ холодно безъ своей шубки. Зачѣмъ не стригутъ овецъ лѣтомъ, когда такъ жарко?“

— „Ихъ стригутъ также весной, и видишь, какая шерсть у нихъ отросла за лѣто; до холодовъ онѣ опять успѣютъ одѣться въ новую шубку.“

— „Посмотри, мама, какая грязная эта шерсть и какъ дурно пахнетъ!“ замѣтила Маруся.

— „А вотъ ее вымоютъ, да просушатъ на солнцѣ, да передъ тѣмъ какъ прясть, расчешутъ хорошенько, такъ ты ее и не узнаешь, такая она будетъ чистая, пушистая и блестящая.“

— „Мама, изъ такой же шерсти сдѣланы наши зимнія платья?“ спросила Оля.

— „У нашихъ простыхъ овецъ шерсть не очень-то мягка, изъ нея можно выдѣлывать только довольно грубыя матеріи; но есть другія породы, гораздо лучше нашихъ; онѣ плохо выносятъ нашу суровую зиму и потому ихъ здѣсь не водятъ въ большомъ количествѣ; тамъ же, гдѣ зимы гораздо теплѣе нашихъ, ихъ держатъ большими стадами, и онѣ-то даютъ ту мягкую, шелковистую шерсть, изъ которой дѣлаютъ такъ много хорошихъ матерій. Вотъ и у нашихъ овецъ шерсть, которая отростаетъ лѣтомъ, мягче и лучше той, которая отростаетъ зимой.“

Въ эту минуту послышалось мычаніе коровъ.

— „Ахъ, коровы домой вернулись, вотъ-то хорошо, что мы ихъ дождались а то мы что-то давно ихъ не навѣщали,“ говорили дѣти.

— „А хлѣба-то мы и не захватили съ собой,“ вспомнила тутъ Маруся.

— „О, скотница Аннушка дастъ намъ и хлѣба, и соли,“ рѣшилъ Костя.

У каждаго изъ дѣтей была своя любимая корова и всякій разъ, какъ они приходили на скотный дворъ, то приносили съ собой по ломтю чернаго хлѣба съ солью для своихъ любимицъ. Коровы хорошо знали дѣтей; вотъ и теперь подошли онѣ прямо къ нимъ, начали обнюхивать и кажется очень удивились, увидавъ ихъ съ пустыми руками.

— „Аннушка, голубушка, дай намъ, пожалуйста, хлѣба,“ закричали дѣти, увидавъ скотницу, которая вышла коровамъ на встрѣчу.

— „Ужъ очень избаловали вы своихъ коровокъ,“ отвѣчала Аннушка, „что онѣ сегодня бабамъ бѣды натворили! весь хлѣбъ у нихъ по-выкрали; да добро бы еще одинъ хлѣбъ, а то вонъ у Акулины соль въ платкѣ была завернута, такъ Колина Буренушка и платокъ-то весь изжевала, такъ-таки и съѣла, никакъ отнять не могли.“

— „Ай, ай, какая же ты, Буренушка, нехорошая!“ проговорила Маруся.

— „Я попрошу маму дать Акулинѣ новый платокъ, а ты все-таки, Аннушка, дай намъ хлѣбца, пожалуйста дай; вѣдь Буренушка не виновата: она не знала, что дѣлаетъ дурно,“ говорилъ Коля, лаская свою любимицу.

— „Ну, ну, что съ вами станешь дѣлать, такъ и быть, сейчасъ принесу.“ И скотница побѣжала за хлѣбомъ.

Тутъ няня подошла къ Олѣ и сказала ей:

— „Успѣешь еще покормить свою Красотку, а теперь пойдемъ-ка лучше со мной въ птичникъ, что я тебѣ тамъ покажу!“

Оля пошла съ няней; она никакъ не могла придумать, что такое няня хочетъ ей показать.

У каждаго изъ дѣтей было по своей собственной курицѣ; и яйца и цыплята отъ этихъ куръ принадлежали имъ. Это лѣто у Оли было большое горе: всѣ куры вывели цыплятъ, а ея хорошенькая Чернушка ни за что не хотѣла садиться на яйца. Оля разокъ даже немножко всплакнула, увидавъ, какъ всѣ куры ходятъ, окруженныя своимъ многочисленнымъ семействомъ, а ея Чернушка гуляетъ себѣ одна одинехонька. Но вотъ, когда у другихъ куръ цыплята ужъ повыросли, вдругъ вздумала и Чернушка сѣсть на яйца; видно догадалась, что лучше поздно, чѣмъ никогда. Няня это знала, но нарочно молчала, чтобы сдѣлать Олѣ сюрпризъ. Теперь же цыплята уже вывелись, вотъ почему няня и повела Олю на птичникъ. Вотъ удивилась-то и обрадовалась Оля, когда увидѣла свою красавицу Чернушку, окруженную крошечными цыплятами; ихъ было цѣлыхъ десять.

— „О, няня,“ вскрикнула Оля, вся раскраснѣвшаяся отъ радости, „какая же моя Чернушка славная!“ и Оля принялась гладить свою курочку и брать въ руки то одного цыпленочка, то другого.

— „Надо, няня, показать Чернушкиныхъ дѣтокъ мамѣ, Марусѣ и братьямъ!“ рѣшила Оля и подставила свой фартучекъ, прося няню поосторожнѣй уложить въ него цыплятъ.

— „Костя, Маруся, Коля, посмотрите-ка, что у меня въ фартучкѣ!“ крикнула Оля, вернувшись на скотный дворъ, „не правда ли, какая умница моя Чернушка?“

Оля казалась такой счастливой, что и остальныя дѣти не могли не порадоваться ея радости.

Однако, пора была возвращаться домой, только прежде зашли въ птичникъ, гдѣ Чернушка, хотя и хорошо знала Олю, однако съ безпокойствомъ ожидала ея возвращенія и очень обрадовалась, когда увидала, что всѣ дѣтки ея цѣлы.

Нянина десятина.

Долго стояла хорошая погода, а теперь пошли дожди; иногда цѣлый день не проглядывало солнышко. Папа и мама очень этому радовались: благодаря этимъ дождямъ отлично взошла рожь, и все засѣянное поле покрылось густымъ зеленымъ ковромъ.

Но дѣти не были такъ довольны: приходилось сидѣть дома. Тутъ-то пригодились имъ книги и игрушки, привезенныя съ собой изъ города.

И у мамы было нѣсколько очень красивыхъ книгъ, но она не давала ихъ дѣтямъ въ руки: она боялась, что они ихъ испортятъ, но сама иногда имъ показывала ихъ. Эти книги особенно нравились Олѣ и Костѣ; Олѣ отъ того именно, что мама ихъ сама показывала и часто объясняла картинки, а Костѣ отъ того, что картинки-то ужъ очень были хороши.

Вотъ иногда въ дурную погоду Маруся съ Колей усядутся около мамы на скамеечкѣ, а Оля взгромоздится къ ней на колѣна; Костя же помогаетъ мамѣ держать большую книгу, а самъ любуется прелестными картинами и все думаетъ: „Когда-то я съумѣю такъ нарисовать.“ Костя былъ большой охотникъ до рисованія. Въ этихъ книгахъ все больше были животныя и растенія.

— „Посмотри, мама, какъ эти голубые цвѣточки похожи на тѣ, что я видѣла на няниной десятинѣ,“ сказала разъ Оля, показывая на картинку.

— „Да, это и есть ленъ,“ отвѣчала мама.

— „Мама, а вѣдь нянину-то десятину забыли: все, все убрали въ полѣ, а ея ленъ все еще стоитъ не убранный“.

— „Нѣтъ, Оля, его не забыли, а онъ только теперь поспѣлъ, и папа уже распорядился, чтобы завтра пришли бабы его убирать, и мы тогда пойдемъ посмотрѣть на ихъ работу.“

— „Вотъ такъ отлично!“ радостно проговорили всѣ дѣти.

Въ Андреевкѣ почти все былъ одинъ черноземъ, и потому льну тамъ много не сѣяли, такъ какъ ленъ лучше родится на песчаной, хорошо удобренной, землѣ. Но няня увѣряла, что всѣ покупныя полотна и нитки гнилы, что хороши только свои домашнія; вотъ для ея-то удовольствія и засѣвали всякій годъ по одной десятинѣ льномъ; такъ эту десятину всѣ и звали няниной.

На другой день, къ великой радости дѣтей, съ утра уже солнышко начало выглядывать изъ-за тучъ, а понемногу и совсѣмъ разгулялось. Послѣ обѣда всѣ пошли на нянину десятину.

Тамъ нѣсколько бабъ выдергивали ленъ и связывали его въ пучки.

„Мама,“ спросила Оля, „зачѣмъ это бабы выдергиваютъ ленъ, а не срѣзаютъ его, какъ это дѣлаютъ съ рожью и овсомъ; развѣ такъ легче?“

— „Нѣтъ, не легче, но во льнѣ самое нужное — это стебель, а не сѣмя; вотъ его и выдергиваютъ съ корнемъ, чтобы не пропадало ни клочка.“

— „Неужели же, мама, изъ этихъ стеблей дѣлаютъ полотно? ты мнѣ какъ-то говорила, что и моя рубашечка сдѣлана изо льна, а рубашка моя такая тонкая и мягкая, эти же стебли такіе жесткіе и толстые.“

— „Ну, Оля, чтобы вотъ изъ этого льна сшить рубашку, надо еще много, много за нимъ поработать. Какъ повыдергаютъ его и перевяжутъ пучками, такъ пучки эти положутъ въ воду, и будутъ они тамъ мокнуть недѣли три.“

— „Это зачѣмъ же, мама?“

— „А за тѣмъ, чтобы онъ размякъ и что бы легче было потомъ отдѣлить наружную кору, которую называютъ кострикой, отъ волокна, которое находится внутри. Вотъ посмотри на этотъ стебель, который я хорошенько смяла; видишь, какія внутри крѣпкія нитки, попробуй-ка разорвать, ни за что не разорвешь, скорѣй руки себѣ перерѣжешь. Когда вынутъ ленъ изъ воды, его разставятъ сушить, потомъ начнутъ мять, чтобы отдѣлить кострику, потомъ трепать, чтобы совсѣмъ, совсѣмъ очистить волокно отъ кострики и наконецъ чешутъ его; послѣ этого ленъ становится похожъ на длинные, мягкіе волосы, вотъ тутъ-то его уже можно прясть въ одну длинную, предлинную нитку; изъ этой пряжи соткутъ полотно и только тогда изъ этого вотъ льна, можно будетъ сшить рубашку.“

— „Мама,“ сказалъ тутъ Коля, „я видѣлъ, что и коноплю выдергиваютъ изъ земли, развѣ и изъ конопляныхъ стеблей что-нибудь дѣлаютъ?“

— „Коноплю обрабатываютъ такъ же, какъ и ленъ. Волокно, которое она даетъ, называется пенькой. Изъ пеньки тоже ткутъ разныя матеріи и даже очень хорошія, и очень прочныя. Но главнымъ образомъ пенька идетъ на веревки и канаты.“

— „А отчего, мама, коноплю выдергиваютъ не всю разомъ? Я видѣлъ, какъ бабы прежде ходили по конопляннику и, точно по выбору, выдергивали стебли, а потомъ приходили еще разъ и тогда повыдергали и остальное; развѣ конопля зрѣетъ не вся заразъ?“

— „Въ коноплѣ не всѣ стебли съ сѣменами; вотъ эти-то стебли и выбираютъ прежде, чѣмъ созрѣетъ конопляное сѣмя. Называются они посконью; изъ поскони выдѣлывается только самый грубый холстъ!“

— „А что дѣлаютъ изъ конопляныхъ и льняныхъ сѣмянъ? вѣдь на что-нибудь и они годятся, не правда ли?“

— „И очень даже; изъ нихъ дѣлаютъ то зеленое масло, съ которымъ няня иногда ѣстъ кашу постомъ; а крестьяне почти постоянно его употребляютъ; кромѣ того, съ этимъ масломъ варятъ краску, которой красятъ дома и крыши. Даже выжимки, которыя остаются отъ масла, не пропадаютъ даромъ: ими кормятъ скотъ, который очень охотно ихъ ѣстъ.

Однако, мы такъ заговорились, что ужъ и солнце почти сѣло, а намъ-таки довольно далеко до дому; надо поспѣшить.“

Шелкъ.

На слѣдующій день мама входитъ въ дѣтскую и слышитъ, что Костя въ чемъ-то увѣряетъ Олю, а Оля сердится и чуть не плачетъ.

— „Изъ-за чего это вы ссоритесь?“ спросила мама.

— „Да вотъ, я говорю Олѣ, откуда шелкъ берется, а она не вѣритъ и сердится на меня,“ отвѣчалъ Костя.

— „Видишь въ чемъ дѣло,“ заговорила въ свою очередь Оля, „сегодня я разбирала всѣ куклины вещи, и попался мнѣ ея шелковый фартукъ; я стала его разсматривать и мнѣ показалось, что онъ совсѣмъ не похожъ на мою рубашку, ни на мое шерстяное платье; я и спросила Костю, не знаетъ ли онъ, ростетъ ли шелкъ изъ земли, какъ ленъ, или его стригутъ съ какихъ нибудь животныхъ; а Костя разсмѣялся и потомъ началъ увѣрять, что шелкъ даютъ намъ черви. Вѣдь, мама, я не виновата, что не знаю, откуда берутъ шелкъ, я вѣдь еще маленькая, а Костя большой, и стыдно ему смѣяться надо мной и нарочно разсказывать мнѣ такія глупости. Не правда ли, мама, что это не хорошо?“

— „Но, Оля, ты напрасно винишь Костю; онъ вовсе не говорилъ тебѣ глупости, а истинную правду: шелкъ дѣйствительно даютъ намъ черви“.

Оля широко раскрыла глаза и съ удивленіемъ посмотрѣла на маму. „И ты не шутишь, мама! и это правда, что шелкъ стригутъ съ червей?“

— „Ну, положимъ, что шелкъ съ червей не стригутъ,“ сказала, улыбаясь, мама, „а они очень искусно сами выдѣлываютъ длинную, длинную шелковую нить.“

— „Ахъ, какъ же это они дѣлаютъ? Разскажи, мама, милая.“

— „Надо тебѣ сказать, Оля, что шелковичнаго червя правильнѣе было бы называть гусеницей. Гусеницами же называютъ такихъ червей, изъ которыхъ впослѣдствіи выходятъ бабочки. Приходитъ время гусеницѣ превращаться въ бабочку и задумываетъ она для этого важнаго дѣла устроить себѣ покойное гнѣздышко, гдѣ бы ей было тепло и уютно, гдѣ бы никто не мѣшалъ ей. О матеріалѣ заботиться ей нечего: у ней его достаточно припасено въ самой себѣ, а у самаго рта находится маленькое отверстіе, черезъ которое она можетъ пропускать его по мѣрѣ надобности. Важно только пріискать удобное мѣсто, куда покрѣпче прикрѣпить свое гнѣздышко. Разыщетъ такое мѣсто гусеница и тотчасъ принимается за работу.

Прежде всего забрасываетъ она свою нитку въ разныя стороны и устраиваетъ сѣти; это фундаментъ ея будущаго дома. Когда же она такимъ образомъ опутаетъ достаточное пространство, тогда принимается за настоящую постройку. Для этого она изгибается въ видѣ подковы, брюшкомъ наружу, а спиною внутрь и начинаетъ обматывать себя клейкой ниткой, описывая круги головой. Нитка эта ложится все чаще и чаще и каждый кругъ приклеивается другъ къ другу. Двое съ половиной сутокъ съ небольшими отдыхами работаетъ такимъ образомъ наша искусная мастерица; за это время израсходуетъ она весь свой матеріалъ, но зато выходитъ гнѣздышко плотное, преплотное: нигдѣ-то ни одной скважинки, и все такъ крѣпко склеено. Эти гнѣздышки гусеницъ называютъ коконами.

Коконы эти разматываются и выходитъ тотъ мягкій и блестящій шелкъ, изъ котораго ткутъ такъ много красивыхъ матерій“

— „Но, мама, гусеницѣ въ ея шелковомъ домикѣ должно быть очень не хорошо, вѣдь въ немъ совсѣмъ, совсѣмъ темно, да потомъ откуда же она достаетъ себѣ ѣду?“

— „Да она ничего и не ѣстъ. Зато спать-то какъ уютно нашему шелкопряду въ такой покойной колыбелькѣ, а спать придется ему долго, около двухъ недѣль, но прежде онъ сбрасываетъ съ себя уже не нужную ему шкурку и становится совсѣмъ не похожимъ на прежняго червяка. Въ этомъ состояніи его называютъ куколкой, и дѣйствительно, онъ похожъ на крошечную запеленатую куклу. Крѣпко спитъ кукла, а во время ея сна у ней выростаютъ крылья и, наконецъ, она превращается въ совершенную бабочку, тутъ она просыпается и первымъ дѣломъ разрываетъ свои пеленки.“

— „Но, мама, какъ же бабочка выйдетъ изъ своего домика? Ты говорила, что онъ такой плотный, что въ немъ нѣтъ ни одной скважинки.“

— „Передъ выходомъ бабочка выдѣляетъ особую жидкость, которой она смачиваетъ то мѣсто, гдѣ думаетъ пройти; это мѣсто вздувается, нитки расклеиваются, и тогда ей легко ихъ прорвать и выйти черезъ устроенное такимъ образомъ отверстіе.“

— „Какія же умницы эти бабочки и какія онѣ должны быть хорошенькія!“

— „Далеко не всѣ, Оля. Шелкопрядовъ много разныхъ видовъ; у нѣкоторыхъ изъ нихъ, не только бабочки, но и гусеницы настоящія красавицы; но есть между ними и далеко не красивыя. Всѣ шелкопряды прядутъ шелкъ, но далеко не одинаково хорошій, и вообрази, что именно самые не красивые изъ нихъ даютъ намъ тотъ прекрасный шелкъ, изъ котораго выдѣлываютъ всѣ наши шелковыя матеріи. Шелкопряда этого называютъ тутовымъ, потому что онъ питается тутовыми листьями.“

— „Вѣдь, я думаю, мама, надо очень много куколокъ, чтобы выткать такіе большіе куски матерій, какіе я видѣла въ магазинахъ; я думаю, очень трудно ихъ столько набрать.“

— „Шелковичный червь такъ намъ полезенъ, что люди давно, очень ужъ давно ухитрились сдѣлать изъ него совсѣмъ домашнее животное.“

— „Какъ же это, мама?“

— „Кто хочетъ разводить шелковичныхъ червей, долженъ прежде всего заготовить для нихъ кормъ, то есть, развести побольше тутовыхъ деревьевъ; потомъ надо приготовить для нихъ въ домѣ удобное помѣщеніе, такое помѣщеніе, гдѣ не было бы ни жарко, ни холодно, и гдѣ всегда былъ бы чистый воздухъ, а потомъ ужъ надо купить яичекъ шелкопряда.

Изъ яичекъ вылупливаются маленькія личинки, не больше орѣховаго червя; личинкамъ этимъ приносятъ тутовыхъ листьевъ, которыхъ онѣ поѣдаютъ чрезвычайно много; зато растутъ онѣ очень быстро. Черезъ нѣсколько дней кожа ихъ уже не можетъ болѣе растягиваться, тогда онѣ начинаютъ болѣть и даже перестаютъ ѣсть; черезъ нѣкоторое время кожа лопается, онѣ выползаютъ изъ нея, и снова принимаются за ѣду, сначала не очень жадно, а потомъ ѣдятъ страшно много. Такимъ образомъ мѣняютъ онѣ кожу четыре раза. Сбросивъ кожу въ послѣдній разъ, гусеница продолжаетъ еще рости въ теченіе девяти дней и доростаетъ приблизительно до полутора вершковъ; тогда гусеница собирается вить себѣ коконъ. Къ этому времени приготовляютъ пучки прутьевъ, къ которымъ удобно имъ прикрѣплять свое гнѣздышко. Такимъ образомъ, какъ видишь, собственно собирать коконы не затруднительно.

Гусеницы шелкопрядовъ ѣдятъ невѣроятно много, за то бабочки, за все время своего существованія не ѣдятъ рѣшительно ничего; правда, что и живутъ то онѣ не долго, всего нѣсколько дней; но за это время успѣваютъ нанести очень много яичекъ: одна бабочка можетъ снести отъ трехъ до семи сотъ яичекъ.“

— „О, мама, да этакъ ихъ пожалуй скоро и дѣвать некуда! А я слышала, что шелкъ очень дорогъ, отчего это?“

— „Во-первыхъ оттого, что уходъ за шелковичными червями очень труденъ, за ними очень, очень много возни; а во-вторыхъ, множество червей гибнетъ отъ разныхъ болѣзней.

Но убѣдилась ли ты теперь, Оля, что шелкъ дѣйствительно даютъ намъ черви?“

— „О, да, мама,“ проговорила Оля, и потомъ крѣпко обняла Костю, прося его не сердиться на нее.

Отъѣздъ

Весело жилось дѣтямъ въ деревнѣ, не хотѣлось имъ уѣзжать; а дѣлать нечего, пора была возвращаться въ городъ. Няня уже понемногу начала все укладывать и, наконецъ, папа съ мамой объявили, что черезъ два дня надо ѣхать.

Сгрустнулось дѣтямъ; стали и они укладывать свои сундучки; но при этомъ не суетились весело, какъ весной, когда собирались въ свою милую Андреевку. Правда, и хлопотъ-то было меньше: нечего было разбирать, что брать и что оставлять; надо было только опять уложить все то, что они привезли съ собой; только у Маруси прибавилась толстая тетрадь съ засушенными цвѣтами, которую она непремѣнно хотѣла взять съ собой на память о деревнѣ; да Костя еще ни за что не хотѣлъ разстаться съ коробкой, наполненной красивыми бабочками.

Уложили дѣти свои сундучки и отправились прощаться съ милой Андреевкой. Прежде всего розыскали они Семеныча, съ нимъ пошли въ свои садики и просили его хорошенько безъ нихъ ухаживать за ихъ растеніями.

— „Не забудь, Семенычъ, вотъ здѣсь посадить еще розовый кустъ,“ говорила Маруся.

— „А мнѣ устроить еще одну клумбу,“ просила маленькая Оля.

— „А мнѣ приготовить грядки для земляники,“ прибавилъ Коля.

Семенычъ обѣщалъ все исполнить въ точности, и дѣти хорошо знали, что ихъ старый другъ не только ничего ни забудетъ, а еще непремѣнно придумаетъ что нибудь новое, чтобы доставить имъ удовольствіе.

— „Еще вотъ о чемъ просимъ мы тебя,“ проговорила Маруся, „возьми ты къ себѣ нашихъ птичекъ; мы знаемъ, что у тебя имъ будетъ хорошо: никогда не забудешь ты ихъ накормить и напоить.“

Малиновки, которыхъ дѣти пріютили у себя, повидимому рѣшились у нихъ зимовать; они, кажется, и не собирались улетать съ другими перелетными птицами, а только, какъ становилось холоднѣй, все рѣже и рѣже улетали изъ комнаты; вотъ о нихъ-то и заботилась теперь Маруся.

Семенычъ обѣщалъ не забыть милыхъ птичекъ, которыхъ и самъ очень любилъ.

Пошли дѣти и на скотный дворъ прощаться съ своими коровами, курами и цыплятами.

— „Аннушка, милая,“ говорили дѣти скотницѣ, „ужъ, пожалуйста, за нашими коровками и курочками ходи ты получше“

— „Главное не забывай моихъ цыплятъ,“ просила Оля, „вѣдь не правда ли, они всѣ будутъ большіе, совсѣмъ большіе, такіе же большіе, какъ сама Чернушка, когда я опять пріѣду сюда?“

— „Козочку то, козочку не забывай,“ вспомнила тутъ Маруся и подойдя къ своей любимицѣ, начала ее гладить и цѣловать.

— „Никого не забуду,“ успокоивала ихъ скотница. И дѣйствительно, всегда дѣтскимъ коровамъ перепадалъ лишній клокъ сѣна, а ихъ курамъ лишняя горсть овса. Про козу и говорить нечего: она была общей любимицей.

Наступилъ и самый день отъѣзда. Костя ходилъ, какъ въ воду опущенный; Маруся и Оля по просту всплакнули; Коля же считалъ слезы только годными для дѣвочекъ, и находилъ, что мальчику стыдно плакать; но когда подали экипажъ, когда дѣти стали въ послѣдній разъ со всѣми прощаться, и Коля кинулся цѣловать Семеныча, то не выдержалъ и отъ души расплакался; правда, что и у старика навернулись слезы на глазахъ.

Наконецъ, всѣ усѣлись. „Съ Богомъ!“ крикнулъ Иванъ, лошади тронулись и бодро побѣжали.

Первое время всѣ ѣхали молча. Папа съ мамой обдумывали, не забыли ли они чѣмъ распорядиться, а дѣти грустили о деревнѣ.

— „Что это мы всѣ такъ раскисли!“ первый заговорилъ Костя,“ точно мы навсегда распростились съ Андреевкой; давайте-ка лучше поговоримъ о томъ, какъ мы опять сюда пріѣдемъ!“ Дѣти оживились и, когда стали подъѣзжать къ станціи, всѣ уже весело болтали. Такъ проболтали и всю дорогу, то вспоминая все, что они дѣлали этимъ лѣтомъ, то придумывая, что будутъ дѣлать на будущій годъ. Такимъ образомъ не замѣтно прошло время и, когда пріѣхали, дѣти удивились, что такъ скоро добрались до города.

КОНЕЦЪ.

↑