Сказки для дѣтей
Содержаніе:
Волшебница Ашамъ
И у фей бываютъ дѣтки, только ихъ дѣтки — цвѣты.
Иногда эти цвѣты превращаются въ настоящихъ дѣтей.
Жила одна маленькая дѣвочка Лоло. Папа и мама у нея умерли и осталась одна только тетка.
Тетка не была злая, но хуже того: въ ея головѣ, въ ея сердцѣ все отражалось, какъ въ кривомъ зеркалѣ. Такъ всѣ и звали ее: Кривое Зеркало.
Кто посмотритъ въ него, у того ротъ дѣлается до ушей, носъ широкій, какъ лопата, глаза круглые на лбу, а лобъ, какъ столъ дѣлается большой.
Такъ и у тети Кривое Зеркало. Подойдетъ къ ней Лоло и смотритъ на тетю. А тетя уже думаетъ: «зачѣмъ на меня Лоло такъ смотритъ, — навѣрное, она что-нибудь нашалила и теперь смѣется надо мной, что я ничего не знаю, что она тамъ надѣлала».
И думаетъ тетя: «Ахъ, какая испорченная дѣвочка Лоло».
И начнетъ тетя говорить Лоло, какъ нехорошо обманывать старшихъ, какъ нехорошо думать, что тетя ничего не узнаетъ, а вотъ тетя все уже узнала и очень строго накажетъ Лоло, если она сама не признается.
И бѣдная Лоло нарочно что-нибудь на себя придумывала, чтобы только тетя не наказывала ее и оставила бы ее въ покоѣ.
А тетя хоть и обѣщала не наказывать, если сама Лоло скажетъ, — все-таки наказывала и долго потомъ все говорила и говорила, какъ нехорошо обманывать.
А бѣдная Лоло слушала и думала: «Ахъ, а я вѣдь и въ самомъ дѣлѣ обманываю тетю, ничего я не сдѣлала, а сказала, что сдѣлала, какая я нехорошая, нехорошая дѣвочка, — что мнѣ дѣлать?..»
Разъ, когда такъ сидѣла въ саду и думала Лоло, она нечаянно сорвала красную гвоздику и вдругъ увидѣла передъ собой прелестную маленькую дѣвочку.
— Кто ты? — спросила дѣвочку Лоло.
— Меня зовутъ Ашамъ, а мою маму Алимдюль. Моя мама фея, а я была этимъ цвѣткомъ, который ты сорвала. Моя мама меня послала къ тебѣ, потому что ты маленькая и тебя обижаютъ. У моей мамы есть прекрасный садъ, она зоветъ тебя въ садъ и мы будемъ тамъ жить и никто насъ обижать не будетъ, потому что моя мама добрая и любитъ дѣтей.
«Чтожъ, — подумала Лоло, — тетя только рада будетъ, если я уйду отъ нея: она всегда говоритъ, что я ей отравляю всю ея жизнь».
И Лоло сказала маленькой Ашамъ:
— Хорошо, Ашамъ, пойдемъ къ твоей мамѣ.
И онѣ взялись за ручки и пошли въ горы къ доброй феѣ Алимдюль.
Онѣ долго, долго шли.
Ахъ, какой прекрасный садъ былъ у феи.
Далеко, далеко тамъ, въ горахъ чудная долина, какъ большая круглая комната, у которой, вмѣсто стѣнъ, горы, вмѣсто потолка, небо; душистый воздухъ, зеленыя деревья большія, густыя, на нихъ яблоки, груши, персики, орѣхи, между деревьями прозрачная, какъ хрусталь, рѣчка бѣжитъ и какъ будто скоро, скоро говоритъ что-то такое веселое, что всѣмъ сразу дѣлается весело и хочется бѣгать, играть, лежать на зеленой травкѣ, смотрѣть въ голубое небо и слушать, какъ гдѣ-то въ деревьяхъ тихо поетъ птичка свои пѣсенки.
И Лоло съ Ашамъ играли, прыгали, валялись на травѣ, а потомъ захотѣли ѣсть, и Ашамъ сказала:
— Пойдемъ въ домъ и будемъ тамъ кушать.
Между деревьями стоялъ домъ феи Алимдюль: маленькій, чистенькій, комнаты бѣленькія. Кругомъ дома много, много цвѣтовъ.
Ашамъ показала на цвѣты и сказала:
— Это все мои сестрички и братики.
— А гдѣ твоя мама, добрая Алимдюль? — спросила Лоло.
— Моя мама вездѣ и нигдѣ, — ее нельзя видѣть. Только я одна могу ее видѣть, когда мнѣ очень надо. Вотъ пойдемъ, я покажу тебѣ, откуда приходитъ моя мама, когда я зову ее.
Ашамъ привела Лоло въ комнату съ большой, какъ будто печка, дырой. Тамъ въ серединѣ дыры было темно, сверху надъ входомъ былъ потолокъ изъ большой раковины и надо было подниматься по ступенькамъ, а подъ раковиной стояла маленькая скамеечка.
— Вотъ подъ эту раковину приходитъ изъ того темнаго угла мама, и мы сидимъ на этой скамеечкѣ и разговариваемъ съ мамой.
— Позови свою маму, — сказала Лоло, — я хочу ее видѣть.
— Я позову маму, но ты ее не увидишь, — я только одна буду ее видѣть. Ты оставайся здѣсь, а я пойду туда.
И Ашамъ поднялась по ступенькамъ, сѣла на скамеечку и сказала:
— Милая мама, я пришла.
И Ашамъ стала смотрѣть въ темное мѣсто.
Вдругъ глаза Ашамъ загорѣлись отъ радости, она протянула ручки и сказала:
— Мама, мама.
Но Лоло смотрѣла и видѣла только одну Ашамъ.
— Ты только одну меня видишь? — спросила ее Ашамъ и разсмѣялась, — а между тѣмъ я обнимаю мою милую маму. Мама, поговори съ Лоло.
И какъ тихую музыку услышала Лоло:
— Лоло, тебѣ нравится мой садъ и мой домъ?
— Очень нравится, добрая Алимдюль, — отвѣчала Лоло, — я только жалѣю, что не могу видѣть тебя.
Лоло показалось, что Алимдюль вздохнула, когда сказала.
— Можетъ быть, когда-нибудь и увидишь. Разсказать тебѣ, Лоло, что дѣлаетъ твоя тетя?
— Ахъ, да, разскажи.
— Она искала тебя и плакала, потому что думала, что ты умерла. Но я сказала ей, гдѣ ты и она очень разсердилась. Она сказала: «приведите ко мнѣ Лоло, чтобы я ее хорошенько наказала и поучила ее». Я сказала твоей тетѣ, что спрошу тебя, — хочешь ли ты идти назадъ къ тетѣ.
Лоло покраснѣла и молчала.
Тогда Алимдюль сказала:
— Хочешь, я скажу тетѣ, что ты любишь ее, но пойдешь къ ней только тогда, когда она не будетъ тебя наказывать.
Лоло разсмѣялась и сказала:
— Ну, хорошо, скажи такъ.
А когда пришелъ вечеръ, Лоло и Ашамъ легли спать въ кроватки въ той комнаткѣ, гдѣ проходила фея Алимдюль, и фея пришла, сѣла на скамеечку и разсказывала имъ сказки и пѣла пѣсенки, такія хорошенькія, какихъ Лоло никогда не слышала.
Когда Лоло проснулась на другой день, Ашамъ уже не было въ комнатѣ.
Ашамъ была въ саду и кричала:
— Лоло, Лоло, посмотри, какую хорошую дѣвочку я привела. Ее зовутъ Тото.
Лоло подбѣжала къ окну, открыла его и увидѣла въ саду Ашамъ и дѣвочку Тото.
У Тото были длинные, какъ желтый шелкъ, волосы, глазки голубые, какъ небо, губки красныя, какъ гвоздика, зубки бѣлые, какъ бѣлые камешки, а когда она увидѣла Лоло и разсмѣялась, то и Лоло разсмѣялась и крикнула:
— Ты тоже съ нами будешь жить, Тото.
И Тото кивнула ей весело головкой, а Ашамъ сказала:
— Да, Тото будетъ жить съ нами. Моя мама посылала меня за ней, потому что Тото обижала няня.
А на другой день Ашамъ опять привела мальчика Вука. Его папа былъ очень строгій и не любилъ, когда Вукъ шалилъ и шумѣлъ.
И каждый день, пока дѣти еще спали, Ашамъ уходила и приводила новыхъ то дѣвочку, то мальчика, которыхъ кто-нибудь обижалъ или папа или мама, или няня или гувернантка.
И пока Ашамъ уходила, всѣ дѣти спали, всѣ цвѣточки спали, самовары стояли холодные, кувшины пустые, печка не топилась и обѣдъ не варился.
А когда приходила Ашамъ и весело кричала:
— Вставайте, я новаго привела!
Тогда всѣ просыпались, пѣли птички, шумѣли деревья, рѣчка бѣжала, накрывались столы, кипѣли самовары, наполнялись кувшины молокомъ, выбѣгали дѣтки и весело кричали:
— Ашамъ пришла, Ашамъ пришла…
Хитрая дѣвочка. Вероникина сказка
Была одна маленькая дѣвочка.
Разъ она сказала:
— Я пойду гулять въ садъ. Я не пойду туда, гдѣ калитка въ лѣсъ. Я не пойду въ лѣсъ, гдѣ рѣчка, гдѣ съ няней мы кормимъ рыбку. И я не возьму съ собой хлѣба.
Дѣвочка была хитрая: она взяла хлѣба и пошла въ лѣсъ къ рѣчкѣ.
А въ лѣсу былъ волкъ. Волкъ увидалъ дѣвочку и говоритъ ей:
— Я тебя съѣмъ.
Испугалась дѣвочка, но она была хитрая и говоритъ волку.
— Ну, хорошо, волкъ, — съѣшь меня. Только ты видишь, у меня ручки и ножки грязныя, — пойдемъ, я вымоюсь въ рѣчкѣ и тогда буду чистая, и ты меня съѣшь.
— Хорошо, — сказалъ волкъ, — пойдемъ въ рѣчку.
Дѣвочка пришла къ рѣчкѣ, вошла въ воду и стала бросать кусочки хлѣба. Когда рыбка подплыла и начала ловить хлѣбъ, дѣвочка тихонько сказала рыбкѣ:
— Меня волкъ хочетъ съѣсть, я знаю, что ты меня любишь, потому что я тебя кормлю хлѣбцемъ. Я сяду на тебя, а ты меня перевези черезъ рѣчку.
— Хорошо, — сказала рыбка, — садись скорѣй.
Дѣвочка сѣла на рыбку и поплыла. А волкъ плавать не умѣлъ и остался на томъ берегу.
— Ну, хорошо, — сказалъ волкъ, — а я побѣгу вонъ на тотъ мостъ и все-таки съѣмъ дѣвочку.
Переплыла дѣвочка на тотъ берегъ.
Бѣжитъ лисичка и спрашиваетъ дѣвочку:
— Откуда ты, дѣвочка?
Говоритъ дѣвочка лисичкѣ:
— Лисичка, лисичка, вонъ бѣжитъ волкъ, — онъ хочетъ меня съѣсть, спрячь меня.
«Я дѣвочку, — подумала лисичка, — спрячу отъ волка, а потомъ сама съѣмъ ее».
Лисичка такъ подумала и говоритъ дѣвочкѣ:
— Вонъ видишь маленькій домикъ, тамъ есть такая дверь, — кто хочетъ въ домикъ войти, — тотъ можетъ отворить дверь, а кто захочетъ назадъ выйти, то ужъ дверь не отворится, — вотъ я и скажу волку, что ты тамъ спряталась. Онъ пойдетъ за тобой, дверь отворитъ, войдетъ въ домикъ, а назадъ ужъ и не сможетъ уйти, — охотники придутъ и убьютъ его. А тебя покамѣстъ я отведу къ моимъ дѣткамъ.
Привела лисичка дѣвочку къ своимъ дѣткамъ и сказала имъ потихоньку:
— Играйте съ дѣвочкой, а когда я прійду, мы съѣдимъ ее.
А потомъ лисичка побѣжала къ волку.
Спрашиваетъ волкъ лисичку:
— Ты не видала здѣсь маленькой хитрой дѣвочки? Она на рыбкѣ переплыла на этотъ берегъ.
— Видала, — говоритъ лисичка, — она убѣжала въ тотъ домикъ. Пойдемъ.
Пришла лисичка съ волкомъ къ домику и говоритъ волку:
— Вотъ приложи ушко къ стѣнкѣ и послушай какъ она тамъ ходитъ.
Послушалъ волкъ и говоритъ:
— Да, тамъ кто-то ходитъ.
А тамъ ходилъ маленькій поросеночекъ, котораго охотники нарочно посадили, чтобы волкъ полѣзъ за нимъ въ домикъ, а назадъ бы не вылѣзъ.
— А какъ мнѣ войти въ этотъ домикъ? — спрашиваетъ волкъ лисичку.
— А вотъ видишь дверь, — говоритъ лисичка, — толкни ее головой, — она и отворится.
Волкъ толкнулъ дверь, дверь отворилась, волкъ и вошелъ въ домикъ, а дверь сейчасъ и затворилась за нимъ.
А лисичка и говоритъ ему:
— Ну, теперь ты и сиди тамъ, пока охотники не придутъ и не убьютъ тебя. А это я тебѣ устроила за то, что ты, помнишь, отнялъ у меня курочку. А дѣвочку я спрятала у себя и теперь пойду и съ дѣтками своими съѣмъ ее.
И побѣжала лисичка къ своимъ дѣткамъ, хвостикомъ заметая слѣдъ свой.
А дѣвочка была хитрая! Она услышала, какъ лисичка сказала своимъ дѣткамъ, что съѣстъ ее, и говоритъ лисичкинымъ дѣткамъ:
— А вы любите маленькихъ курочекъ?
— Очень любимъ, — говорили маленькія лисички.
— А у моей мамы много, много такихъ курочекъ. Хотите, я принесу вамъ курочекъ?
— Хотимъ.
— Ну, хорошо — вы сидите, а я побѣгу за курочками.
И убѣжала дѣвочка.
А лисичка прибѣжала къ себѣ домой и спрашиваетъ у своихъ дѣтокъ:
— А гдѣ же дѣвочка?!
А маленькія лисички говорятъ ей:
— Она сейчасъ придетъ. Она принесетъ намъ маленькихъ курочекъ, у ея мамы много, много курочекъ.
— Ахъ, вы глупыя, глупыя, — сказала имъ лисичка. — Дѣвочка вѣдь хитрая, — она вамъ такъ сказала, чтобъ убѣжать домой.
А папа, мама, няня ищутъ дѣвочку, испугались.
Вдругъ видятъ: скоро, скоро, бѣжитъ дѣвочка.
Мама, няня обрадовались, а когда дѣвочка разсказала, что съ ней случилось, — папа разсердился.
А дѣвочка говоритъ:
— Папа, не сердись, я тебѣ что-то покажу.
И показала, гдѣ спрятался волкъ. Папа убилъ волка и сшилъ себѣ теплую шубку и всѣмъ говорилъ:
— Эту шубку подарила мнѣ моя хитрая дѣвочка.
Исторія одной дѣвочки
Когда разъ всѣ дѣти сидѣли за столомъ и ужинали, вдругъ въ открытую дверь просунулась громадная рука и схватила одну дѣвочку.
Дѣвочка только сверкнула ножками и исчезла изъ комнаты вмѣстѣ съ страшной рукой.
Все это сдѣлалъ злой великанъ. Онъ перебросилъ дѣвочку далеко, далеко отъ ея дома, поставилъ ее на ноги, показалъ ей свои гнилые зубы и сказалъ:
— А вотъ теперь и найди, какъ хочешь, дорогу домой!
И ушелъ, а дѣвочка осталась совсѣмъ одна.
Сначала дѣвочка хотѣла заплакать; но подумала, что можно плакать, когда больше дѣлать нечего, а теперь надо было поскорѣй искать дорогу домой. И она быстро пошла впередъ отъ того мѣста, гдѣ стояла.
Шла, шла и увидала лѣсъ.
«Навѣрное, — подумала дѣвочка, — въ этомъ лѣсу волки живутъ; если я ихъ увижу, я очень испугаюсь».
И какъ только такъ подумала дѣвочка, вдругъ видитъ, прямо на нее идетъ волкъ. Очень сначала испугалась дѣвочка, а потомъ подумала:
«Никогда я не видала настоящаго волка. Ротъ у него длинный, зубы острые, бѣлые, языкъ красный».
А волкъ подошелъ къ дѣвочкѣ, защелкалъ зубами, обнюхалъ ее и сказалъ:
— А я тебя съѣмъ.
— Зачѣмъ? — спросила дѣвочка.
— Потому что я ѣсть хочу.
Дѣвочка подумала и сказала:
— Лучше съѣшь что-нибудь другое.
— Что жъ я съѣмъ другое? — спросилъ волкъ, — я съѣлъ бы зайчика вотъ того, который тамъ скачетъ, но я уже старый и не могу больше догнать зайчиковъ. Я съѣлъ бы лошадь вотъ ту, которая пасется, но я уже старый и слабый, и зубы у меня старые, и не могу я больше прокусить лошади горло.
— А еще кого ты не можешь больше съѣсть?
И волкъ разсказывалъ ей, кого онъ еще не можетъ съѣсть.
— Только и остался у меня носъ. Носомъ я, какъ и прежде, чую далеко, далеко, гдѣ что есть.
— Если у тебя такой хорошій носъ, скажи мнѣ, гдѣ мой домъ? — спросила дѣвочка.
Волкъ понюхалъ дѣвочку и сказалъ:
— Твой домъ далеко, тамъ, гдѣ живутъ мои двоюродные братья въ сосновомъ лѣсу.
— Ну вотъ что, — сказала дѣвочка, — ты самъ говоришь, что ты уже старый. Съѣшь ты меня, еще какую-нибудь дѣвочку, а потомъ что ты будешь дѣлать? Станешь еще больше старенькій, будешь только тихонько, тихонько ходить, и тогда и дѣвочка даже убѣжитъ отъ тебя, и ты такъ и умрешь съ голода. А лучше такъ сдѣлаемъ: ты отведи меня домой, а за это мои папа и мама будутъ тебя всю жизнь кормить.
— А если они, вмѣсто того, чтобы кормить, убьютъ меня?
— Ну, хорошо, сдѣлаемъ тогда такъ: я сначала одна пойду къ папѣ и мамѣ и спрошу ихъ, а ты спрячешься въ саду; а если они не захотятъ кормить тебя, я приду къ тебѣ въ садъ, и ты съѣшь меня.
— А если ты обманешь?
— Ахъ, — сказала дѣвочка, — я никогда не обманываю.
Волкъ подумалъ и сказалъ:
— До сихъ поръ я никогда еще никому не вѣрилъ, а теперь я уже совсѣмъ старый видно сталъ, потому что мнѣ хочется повѣрить тебѣ.
Дѣвочка очень обрадовалась, обняла волка, поцѣловала его и сказала:
— Ахъ, какъ я рада, что ты мнѣ вѣришь, милый волкъ! Я за это тебя такъ буду любить и всегда, всегда буду съ тобой вмѣстѣ играть.
И такъ весело стало волку, что разсмѣялся волкъ и сказалъ:
— Вотъ, смѣялся я, когда еще совсѣмъ маленькимъ былъ, когда мы съ братиками и сестричками сидѣли и ждали нашу маму. И когда приходила наша мама, вотъ смѣялись и прыгали мы тогда.
— Ты любилъ свою маму?
— Да любилъ, потому что мама одна во всемъ свѣтѣ была добрая и кормила насъ.
— А теперь я тебя буду кормить, и ты будешь и меня любить, какъ маму, правда?
— Ну, — сказалъ волкъ, — а что мы съ тобой дорогой будемъ кушать? Вотъ что я придумалъ. По дорогѣ есть рѣчка, а въ рѣчкѣ рыбка. Ты войдешь въ рѣчку, разставишь фартучекъ, а я буду хвостомъ по водѣ бить: рыбка испугается и поплыветъ тебѣ прямо въ фартучекъ. Такъ мы поймаемъ рыбку и съѣдимъ ее. А теперь садись на меня и поѣдемъ.
— Я умѣю ужъ верхомъ ѣздить, — сказала дѣвочка и сѣла верхомъ на волка.
И они поѣхали. Пріѣхали на рѣчку, наловили рыбки и сталъ волкъ ѣсть рыбку. И говоритъ дѣвочкѣ:
— А ты отчего не ѣшь?
— Я не могу ѣсть сырую рыбку.
— Глупости, — сказалъ волкъ, — я самъ видѣлъ далеко, далеко, гдѣ всегда холодно, какъ всѣ ѣдятъ сырую рыбу. Ѣшь и ты, а то умрешь съ голода.
— Ну, хорошо, я попробую, — сказала дѣвочка.
И попробовала, и стала ѣсть.
Поѣли они, и говоритъ волкъ:
— Тутъ близко есть пещера, — мы пойдемъ туда, переночуемъ, а завтра раненько поѣдемъ.
Они пошли въ пещеру, переночевали тамъ, а на другой день, какъ только взошло солнышко, дѣвочка опять сѣла верхомъ на волка и поѣхала…
Ѣхали, ѣхали они и только къ вечеру пріѣхали домой…
Волкъ спрятался въ саду, а дѣвочка пошла въ домъ.
Папа, мама, братики и сестрички, всѣ сидѣли за столомъ и ужинали.
Какъ увидали дѣвочку, страшно обрадовались. Стали ее обнимать, цѣловать, спрашивать, какъ она назадъ пришла.
Дѣвочка все разсказала и спрашиваетъ:
— А будете вы волка кормить всю жизнь за то, что онъ спасъ меня?
Папа разсмѣялся и говоритъ:
— Ахъ, какая ты глупенькая! Кто-же волка кормитъ: волка убить надо, а изъ мѣха шубу сдѣлать.
— Ну, хорошо, — сказала дѣвочка, — я такъ и скажу ему. Только на прощанье я покормлю его. Волкъ хлѣба не ѣстъ, ему надо мяса.
Дѣвочкѣ дали мяса, себѣ она взяла еще хлѣба и пошла къ волку. Нашла его подъ кустомъ въ саду и говоритъ:
— Ну, вотъ будемъ ужинать, и ты слушай, что я тебѣ буду говорить. Папа не хочетъ тебя кормить, онъ говоритъ, что волковъ убиваютъ. А мы такъ сдѣлаемъ. Мы поѣдемъ назадъ, помнишь, на ту рѣчку, гдѣ мы рыбку ловили, и будемъ ловить себѣ рыбку и жить въ пещерѣ. И я всегда буду тебя такъ кормить, и тебѣ не надо будетъ меня ѣсть.
— Ну, это хорошо, — сказалъ волкъ, — что ты всегда будешь меня кормить, а то мнѣ было бы очень жалко тебя ѣсть, потому что я тебя очень полюбилъ.
Когда волкъ поѣлъ, дѣвочка сказала:
— Ну, теперь скорѣе бѣжимъ, а то меня станутъ искать.
— Ничего, — сказалъ волкъ, — теперь темная ночь, въ такую ночь только волки и видятъ. Садись.
Дѣвочка сѣла, и волкъ побѣжалъ.
Съ тѣхъ поръ папа и мама ничего больше не слыхали о дѣвочкѣ и очень плакали.
А дѣвочка пріѣхала съ волкомъ къ рѣчкѣ, и стали они тамъ жить. Ловили рыбку, ѣли, потомъ играли, дѣвочка верхомъ на волкѣ каталась, а когда ночь приходила, они спали въ своей пещерѣ, и волкъ обнималъ дѣвочку, и она, какъ въ шубку, куталась въ его мѣхъ.
Вотъ однажды царскій сынъ поѣхалъ на охоту въ лѣсъ, увидѣлъ волка и выстрѣлилъ. Побѣжалъ отъ него волкъ, а царевичъ за нимъ. Бѣжитъ волкъ, а изъ ранки у него течетъ кровь, и бѣжитъ царевичъ сзади по кровяному слѣду.
Добѣжалъ волкъ до пещеры, упалъ около дѣвочки и говоритъ:
— Ранилъ меня царевичъ и самъ бѣжитъ за мной.
А царевичъ уже прибѣжалъ и кричитъ около пещеры волку:
— Лучше самъ выходи, а то все равно убьютъ тебя.
Вдругъ, вмѣсто волка, выходитъ хорошенькая, какъ ангелъ, дѣвочка.
И разсказала все царевичу.
— Ну, — сказалъ царевичъ, — если тебя даже волкъ полюбилъ, значитъ, ты самая добрая на свѣтѣ. Вотъ такую мнѣ и надо царицу. Хочешь быть моей царицей?
Дѣвочка посмотрѣла на царевича, онъ былъ такой веселый и добрый, и говоритъ:
— А волка будешь кормить?
— Буду, — сказалъ царевичъ.
— Ну, хорошо, — сказала дѣвочка, — тогда я тоже буду твоей царицей.
Потомъ они позвали доктора, докторъ вылѣчилъ волка, и дѣвочка сдѣлалась царицей.
Когда она сдѣлалась царицей, она сейчасъ же написала такое письмо папѣ и мамѣ:
«Дорогіе мои папа и мама, пріѣзжайте скорѣе со всѣми сестричками и братиками, я сдѣлалась царицей. Я очень о васъ соскучилась, потому что я васъ очень люблю, и никогда бы отъ васъ не ушла, если бы не обѣщала моему милому волку кормить его. Онъ могъ меня съѣсть и не только не съѣлъ, а привелъ ко мнѣ царевича, который сдѣлалъ меня своей царицей. Пріѣзжайте скорѣе, скорѣе. Ваша любимая дочка».
Папа и мама, какъ получили письмо, заплакали отъ радости, сейчасъ же забрали всѣхъ дѣточекъ и поѣхали къ царицѣ.
Ахъ, какъ обрадовалась имъ царица!
И съ тѣхъ поръ всѣ они вмѣстѣ жили. И волкъ съ ними.
И одинъ человѣкъ, который умѣлъ рисовать, нарисовалъ картинку: царица сидитъ верхомъ на волкѣ.
Счастье
Ахъ, какъ любила маленькая Ариль мальчика Мая.
А Май и не зналъ даже, что есть на свѣтѣ маленькая Ариль.
Когда Май выросъ, Ариль пошла къ старой вѣдьмѣ и сказала ей:
— Что ты хочешь за то, чтобы Май былъ самый умный и зналъ больше всѣхъ другихъ людей?
— Что я хочу? — спросила старая вѣдьма и разсмѣялась, — я хочу твои шелковые волосы, твое красивое лицо, твою тонкую талію, твою молодость, а тебѣ я дамъ старое лицо, горбатую спину и сѣдые волосы.
И старая вѣдьма показала ей рѣдкіе сѣдые волосы.
Заплакала Ариль и сказала:
— Хорошо, — у меня останутся глаза, чтобы видѣть Мая.
И стала Ариль старенькая, горбатая, сѣдая, а Май былъ молодой, веселый, умный и сильный.
И всѣ любили Мая, а Май любилъ одну дѣвочку; но дѣвочка не хотѣла любить Мая.
Тогда Ариль пошла къ злой вѣдьмѣ и сказала:
— Что ты возьмешь за то, чтобы дѣвочка полюбила Мая?
— Что я возьму? — я возьму твои глаза.
Заплакала Ариль и сказала:
— Никогда я больше не увижу Мая, возьми глаза.
И злая вѣдьма взяла ея глаза и, вмѣсто глазъ, дала Ариль палку; и слѣпая Ариль пошла прочь, отыскивая палкой дорогу себѣ…
А дѣвочка полюбила Мая.
Смѣлый былъ Май, но и онъ боялся воевать съ дракономъ.
Страшный драконъ жилъ вверху на скалахъ, на сѣрыхъ острыхъ скалахъ, которыя, какъ зубы старой вѣдьмы, поднимались до самаго неба, и было страшно подумать влѣзть даже на нихъ, а не то, что еще воевать тамъ съ дракономъ…
И каждый день прилеталъ страшный драконъ и хваталъ дѣтей, чтобы тамъ на скалахъ ѣсть ихъ.
Ариль опять пошла къ злой вѣдьмѣ и спросила:
— Что возьмешь ты за то, чтобы Май пошелъ воевать съ дракономъ?
— Что я возьму? Я возьму твое сердце и твой умъ, я возьму твою жизнь, чтобы ты даже и не знала больше ничего про Мая.
И разсмѣялась Ариль и сказала:
— Это легче… Возьми мое сердце и жизнь.
И Ариль умерла.
И мертвая она была опять молодая и прекрасная. У нея были опять ея нѣжные, какъ шелкъ, волосы, и казалось, она не умерла, а только спитъ.
Спитъ и какъ будто слушаетъ, не скажетъ ли ей кто-нибудь, побѣдилъ ли Май дракона, и что теперь дѣлаетъ Май.
Попугай. Майкина сказка
Попугай былъ красивый, сѣрый. Сѣрый, какъ сѣрый жемчугъ, а грудь бѣлая, какъ бѣлый атласъ.
Онъ жилъ прежде далеко, далеко отсюда, въ той странѣ, гдѣ никогда зимы не бываетъ.
Онъ жилъ тамъ съ женой, съ дѣтками въ лѣсу на берегу моря.
Какой красивый былъ лѣсъ, какое красивое было море!
Особенно, когда садилось солнце.
Тогда точно все горѣло: небо, облака, море, далекіе берега.
А потомъ, когда солнце опускалось въ море, сразу становилось темно, очень темно, и не видно больше было ни моря, ни береговъ. Небо становилось темнымъ, и только звѣзды, большія яркія звѣзды свѣтились наверху и какъ будто слушали, какъ шумѣло внизу море.
И такъ темно было въ лѣсу, и такъ страшно.
Иногда просыпался какой-нибудь попугай на своемъ деревѣ и начиналъ кричать. И тогда всѣ попугаи просыпались и тоже кричали.
Но опять приходило утро, опять становилось свѣтло, и всѣмъ дѣлалось сразу весело.
Попугаи опять кричали, но уже отъ радости. Они и ихъ дѣтки прыгали по деревьямъ и хлопали отъ радости крыльями.
Разъ пришелъ въ лѣсъ охотникъ, разостлалъ сѣти, набросалъ зеренъ и спрятался. Попугаи сначала смотрѣли, а потомъ слетѣли на землю и стали клевать зерна. А когда они захотѣли улетѣть назадъ на деревья, то не могли больше, потому что запутались въ сѣти. И чѣмъ больше бились, тѣмъ больше запутывались. Пришелъ охотникъ и забралъ ихъ.
Кричали бѣдные попугаи, которыхъ забрали, кричали и тѣ, которые остались въ лѣсу.
Поймали и красиваго попугая. И такъ кричали, какъ будто плакали — его дѣтки, ихъ мама.
Они провожали его до самаго конца лѣса, прыгая съ вѣтки на вѣтку, съ дерева на дерево.
А красивый попугай сидѣлъ въ клѣткѣ и тоже кричалъ, грустно смотрѣлъ, какъ будто говорилъ:
— Прощайте, дорогіе дѣтки, прощай, жена. Никогда, никогда я больше васъ не увижу.
Охотникъ принесъ попугаевъ домой, разсадилъ ихъ по клѣткамъ, научилъ ихъ говорить и потомъ продалъ ихъ.
Красиваго попугая купила мама, у которой было трое дѣтокъ, всѣ дѣвочки. Старшую звали Тото, среднюю Ника, младшую Май.
Всѣ очень любили попугая.
Онъ сидѣлъ въ большой клѣткѣ — зимой въ столовой, лѣтомъ на террасѣ на дачѣ.
Попугай сидѣлъ на террасѣ, смотрѣлъ на море, на скалы, на деревья и думалъ о чемъ-то. То онъ разговаривалъ, то свистѣлъ, то пѣлъ даже.
Онъ зналъ много словъ и фразъ и часто говорилъ совершенно новыя.
Онъ зналъ имена всѣхъ дѣтей и совсѣмъ, какъ мама, кричалъ вдругъ:
— Тото!
Тото тогда прибѣгала изъ сада, искала маму, но мамы не было. Сидѣлъ только попугай, смотрѣлъ то въ ту, то въ другую сторону, наклоняя головку, на Тото, и спрашивалъ:
— Ты кто?
— Ахъ, ты, попка, всегда меня обманываешь, — скажетъ Тото и убѣжитъ опять въ садъ.
А попка вытянетъ шейку и слушаетъ, а потомъ начнетъ свистѣть или пѣть.
Разъ наняли новаго работника. Онъ идетъ по саду, а попка кричитъ ему съ террасы:
— Ты кто?
Работникъ говоритъ:
— Работникъ! а что?
Попугай очень любилъ вишни, виноградъ, сѣмечки, и когда Майка несла ему въ фартучкѣ ягодки, онъ вытягивалъ шею и спрашивалъ:
— Что несешь?
Кто чесалъ головку попугаю, того онъ любилъ; а кто дразнилъ его, того онъ не любилъ; когда видѣлъ его, поднималъ свои перья, хотѣлъ клюнуть, переставалъ говорить и пѣть, пока тотъ человѣкъ не уходилъ.
Больше всѣхъ онъ любилъ Маичку.
Она приносила ему разныя лакомства и говорила:
— Кушай, попочка, а я буду тебѣ разсказывать про твоихъ дѣточекъ.
Попочка ѣлъ и слушалъ, а Маичка говорила:
— Твои дѣточки, попочка, здоровыя и очень скучаютъ о тебѣ. Они тебѣ письмо скоро пришлютъ, а когда я выросту, я отвезу тебя къ твоимъ дѣточкамъ. Они такъ удивятся, какой ты сталъ умный, сколько уже говорить умѣешь.
Очень много умѣлъ говорить попочка.
Ника часто капризничала и какъ начнетъ бывало плакать, такъ три часа и плакала.
Перестанетъ совсѣмъ уже, мама спроситъ ее:
— Ты, Никочка, перестала плакать?
— Нѣтъ, мама, — отвѣтитъ Никочка, — я отдыхаю только, я сейчасъ опять начну.
Вотъ разъ, когда Никочка такъ отдыхала, попугай вдругъ говоритъ:
— Ты, Никочка, перестала плакать?
Даже Никочка разсмѣялась. Захочетъ плакать, вспомнитъ попугая и только разсмѣется.
А Тото говорила:
— Вотъ какой умный нашъ попка: никто Нику не могъ отучить плакать, а попка отучилъ.
Никочка была и самая капризная, и самая большая шалунья. Она всегда очень быстро бѣгала и падала.
Мама кричала ей:
— Ника, опять упадешь.
А Ника какъ разъ въ то время, какъ падала, кричала:
— Нѣтъ, мама, не упаду.
Разъ на террасѣ никого кромѣ попки не было, Ника влѣзла на стулъ, а оттуда хотѣла влѣзть на перила. И навѣрное бы упала; такъ какъ балконъ былъ высокій, то, можетъ быть, и сломала бы себѣ ручку или ножку.
Вдругъ попугай, совсѣмъ какъ мама, крикнулъ:
— Ника, упадешь!
Ника испугалась и соскочила со стула.
А попугай сталъ смѣяться.
— Ха-ха-ха.
Ника увидала, что это попугай ее испугалъ, и говоритъ ему:
— Нехорошій попка, зачѣмъ меня пугаешь.
А мама дала попкѣ сахару и говоритъ:
— Добрый попка, хорошій попка, ты умнѣе моей Ники.
А когда попкѣ становилось скучно, и никого не было около него, онъ кричалъ:
— Кто здѣсь, кто тамъ?
И всѣ дѣти бѣжали къ нему и кричали:
— Попочка, попа, мы здѣсь.
А онъ ихъ передразнивалъ:
— По-по-чка.
Разъ Тото подошла къ нему и сказала:
— Попочка, милый, кончилась скучная зима, и мы скоро опять поѣдемъ на дачу.
Но попочка былъ грустный.
— Попочка, что съ тобой? — спрашивали дѣтки.
Переѣхали на дачу.
Попочка было повеселѣлъ, но опять загрустилъ, совсѣмъ почти не говорилъ, слушалъ, смотрѣлъ, опускалъ головку и молчалъ.
Прежде онъ былъ такой гладкій, шелковый, а теперь перышки его торчали во всѣ стороны, и онъ часто вздрагивалъ…
Онъ сталъ совсѣмъ мало ѣсть.
Разъ Майка пришла къ нему и говоритъ:
— Попочка, миленькій, ты, навѣрно, скучаешь о своихъ дѣткахъ. Хочешь, я отворю клѣтку, и ты полетишь къ нимъ?
Вдругъ попка захлопалъ крыльями.
— Онъ хочетъ, — сказала Маичка и отворила клѣтку.
Попка вышелъ изъ клѣтки, замахалъ крыльями и полетѣлъ. Но онъ больше не могъ уже летѣть и упалъ въ кусты.
Онъ сталъ кричать такъ жалобно тамъ:
— Кто здѣсь, кто тамъ?
— Попочка, попочка, — кричали подбѣжавшія дѣтки.
А онъ еще дальше забился въ кусты и еще жалобнѣе кричалъ:
— Кто здѣсь, кто тутъ?
Когда его поймали и посадили въ клѣтку, онъ закрылъ глазки и замолчалъ.
— Навѣрное, онъ думаетъ о своихъ дѣткахъ, — говорила Маичка.
А попка спалъ и все вздрагивалъ во снѣ.
Ахъ, ему снилось, что онъ все еще летитъ далеко, далеко на свою родину, къ своей женѣ, дѣткамъ. Вотъ и на родинѣ.
Какое прекрасное утро, туманъ встаетъ надъ моремъ, въ лѣсу просыпаются птички, и онъ уже видитъ своихъ старыхъ друзей.
Онъ торопится, такъ много надо разсказать ему.
— Ахъ, слушайте, слушайте вы всѣ мою горькую исторію, слезы сами польются изъ вашихъ глазъ. Вѣдь я буду вамъ разсказывать о пропавшей моей молодости, о длинныхъ годахъ моего плѣна, тоски, моего горя…
И всю ночь бѣдный попка бился и вздрагивалъ.
А на другой день утромъ, когда дѣтки проснулись и пришли на террасу пить молоко, попка лежалъ уже мертвый въ своей клѣткѣ.
Черный принцъ-капризука. Никина сказка
Черный Принцъ — такъ назывался одинъ мальчикъ.
А няня называла его капризукой.
А Черный Принцъ говорилъ нянѣ:
— А я все-таки тебя не буду слушаться. Ты мнѣ скажешь: иди, а я буду стоять. Ты скажешь: стой, а я буду идти, потому что ты меня обманываешь.
— Не ходи въ садъ, — сказала няня.
— Пойду, — сказалъ мальчикъ.
Онъ пошелъ и сказалъ:
— Ахъ, если-бъ былъ такой человѣкъ на свѣтѣ, который никого, никогда не обманываетъ, я бы нашелъ его.
А золотой жукъ, который слышалъ слова мальчика, сказалъ:
— А я знаю такого человѣка. Это дѣвочка, и называется она Правда. Она живетъ далеко, далеко отсюда, по той сторонѣ моря, въ изумрудномъ заливѣ, а кругомъ горы. Я былъ тамъ, хорошо тамъ. Золотыя рыбки плавали въ заливѣ, луна свѣтила съ неба, а на горахъ стояли высокія башни, а въ нихъ ходили витязи въ своихъ стальныхъ доспѣхахъ. Тамъ растутъ кипарисы, и русалки поютъ пѣсни чудной дѣвушкѣ съ золотыми волосами, которую зовутъ Правда.
— Ну, вотъ и отлично, — сказалъ Черный Принцъ, — я и поѣду за Правдой.
— Поѣхать не значитъ еще доѣхать, — сказалъ золотой жукъ. — Многіе ѣздили, да никто еще не попалъ къ Правдѣ и назадъ не воротился.
— А почему? — спросилъ Черный Принцъ.
— Да хоть бы потому, что у входа въ заливъ двѣ скалы сошлись, а на днѣ моря между ними живетъ злой волшебникъ. И никого онъ въ заливъ не пропускаетъ. Какъ только увидитъ онъ тѣнь корабля на своемъ днѣ, такъ и потянетъ къ себѣ на дно и корабль и всѣхъ, кто будетъ на кораблѣ.
— Онъ развѣ такой сильный? — спросилъ Черный Принцъ.
— Очень сильный.
— Ну, а я все-таки поѣду, — сказалъ Черный Принцъ.
И Черный Принцъ выстроилъ корабль и поплылъ на немъ за море, гдѣ жила дѣвушка-Правда.
И няня ѣхала съ нимъ и плакала. Она говорила русалочкамъ:
— Хоть бы уговорили Чернаго Принца не ѣхать.
И русалки кричали ему:
— Не плыви, Черный Принцъ, пропадешь!
— А пропаду, вамъ что жалѣть меня? — отвѣчалъ Черный Принцъ.
— Ахъ, Черный Принцъ, ты такой храбрый, ты ничего не боишься, какъ же намъ не жалѣть тебя?
— А если-бъ я былъ трусъ, — спрашивалъ Черный Принцъ, — вы бы не любили меня, — а вы меня любите, потому что я храбрый.
— И за это ты умрешь, — грустно отвѣчали русалки.
А Черный Принцъ смѣялся и говорилъ:
— Всѣ мы когда-нибудь умретъ.
— Ахъ, ахъ! — плакали русалки, — онъ ничего не боится, и поэтому онъ умретъ.
И русалки кричали и махали руками, и поднялась такая буря на морѣ, какой еще никогда не было.
И это случилось какъ разъ тогда, когда корабль подошелъ къ заливу, гдѣ жила дѣвочка-Правда.
Волны такія были, что залили ворота въ заливъ, залили даже двѣ скалы, между которыми были эти ворота, и гдѣ на днѣ моря жилъ злой волшебникъ.
— Ну, теперь такая буря, что никто не поѣдетъ въ заливъ, — сказалъ злой волшебникъ, — и я лягу спать, потому что и не помню уже, когда я спалъ.
Няня увидѣла, что Черный Принцъ хочетъ въ такую бурю плыть прямо въ заливъ, и сказала ему:
— Развѣ можно въ такую бурю плыть? Подожди, пока тихо будетъ.
— Не хочу ждать, — сказалъ Черный Принцъ.
И волна сразу его перебросила въ заливъ.
А тамъ уже ждала его дѣвочка-Правда съ золотистыми волосами. Они схватились за ручки и побѣжали.
И такъ полюбили другъ друга, что никогда больше не разлучались. И всегда говорили правду.
У нихъ было много дѣтокъ, и они тоже говорили только правду.
Они долго жили, а потомъ, когда умерли, старшій сынъ сказалъ:
— Папа нашелъ Правду, а я убью злого волшебника, и тогда всѣ насъ узнаютъ.
Но ему не пришлось убивать злого волшебника. Онъ отъ старости дѣлался все меньше и меньше и сдѣлался такимъ маленькимъ, наконецъ, что его проглотила одна маленькая рыбка, и даже не замѣтила.
И всѣ люди узнали дѣтей Правды и Чернаго Принца-капризуки и научились отъ нихъ говорить правду.
Книжка счастья
Была когда-то на свѣтѣ (а, можетъ, и теперь есть) маленькая, потертая, грязная книжка. Въ этой книжкѣ таилась волшебная сила. Кто бралъ ее въ руки, тотъ дѣлался добрымъ, веселымъ, хорошимъ, и, главное, — тотъ начиналъ любить всѣхъ и только и думалъ о томъ, какъ бы и всѣмъ было такъ же хорошо, какъ и ему. Купецъ не обманывалъ больше, богатый думалъ о бѣдныхъ, большой баринъ больше не думалъ, что онъ не ошибается и что въ его головѣ можетъ помѣститься весь міръ. И все потому, что тотъ, кто держалъ книжку волшебную, любилъ въ эту минуту другихъ больше, чѣмъ себя. Но когда книжка случайно выпадала изъ рукъ того, кто держалъ ее, — онъ опять начиналъ думать только о себѣ и ничего больше не хотѣлъ знать. И если книжка вторично попадалась на глаза, — ее отбрасывали ногами, а то съ помощью щипцовъ бросали въ огонь. Книжка какъ-будто сгорала, — всѣ успокаивались; но такъ какъ книжка была волшебная, то она сгорѣть никогда не могла и опять попадалась кому-нибудь на глаза.
Былъ разъ веселый праздникъ. Всѣ, кто могъ, радовались. Но маленькій больной мальчикъ не радовался. Его всегда мучили всякія болѣзни, и давно ужъ весь міръ казался ему аптекой, а всѣ незнакомые люди докторами, которые вдругъ начнутъ насильно пичкать его разными горькими лѣкарствами.
Никто этого не любитъ, и вотъ почему мальчикъ, въ то время, какъ всѣ дѣти веселились, шелъ, гуляя съ своей няней, такой же грустный и скучный, какъ и всегда. У него была большая тяжелая голова, которая перетягивала его, и ему легче поэтому было смотрѣть внизъ, и, можетъ быть, вслѣдствіе этого онъ и увидѣлъ маленькую грязную книжку. И хотя няня и тянула его за руку впередъ, онъ все-таки настоялъ на своемъ и поднялъ книжку.
Онъ держалъ ее, и чѣмъ крѣпче прижималъ къ себѣ, тѣмъ веселѣе становилось у него на душѣ. Когда онъ пришелъ домой, увидѣвъ мать, онъ закричалъ радостно: «мама!» — и побѣжалъ къ ней. И хотя по дорогѣ выскочилъ папа, который читалъ въ это время одну очень умную книгу о томъ, какъ надо обращаться съ дѣтьми, и крикнулъ сердито своему капризному сыну: «не можешь развѣ не кричать?» — мальчикъ не обидѣлся и понялъ, что папа кричитъ оттого, что у него нѣтъ такой же книжки, какая была у него.
И тетя, увидавъ его веселаго, не смогла удержать своего восторга, бросилась и начала его такъ больно цѣловать, что въ другое время мальчикъ опять бы расплакался, но теперь онъ только сказалъ:
— Милая тетя, мнѣ больно, пусти меня, пожалуйста.
И хотя тетя еще сильнѣе отъ этого стала его тормошить, онъ терпѣлъ, потому что понималъ теперь, что тетя любитъ его, и сама не понимаетъ, что дѣлаетъ ему своей любовью больно. Когда, наконецъ, мальчикъ прибѣжалъ къ матери, онъ показалъ ей свою книжку и сказалъ счастливый, присѣдая и заглядывая ей въ глаза:
— Книжка…
Мать не знала, конечно, какая это книжка, но она видѣла, что сынъ ея счастливъ, а чего-жъ больше матери надо? Она захотѣла только еще прибавить ему немного счастья и, погладивъ его по головѣ, ласково проговорила:
— Милый мой мальчикъ.
Да, мальчикъ былъ очень счастливъ, и когда няня, укладывая его спать, взяла было у него книжку, онъ такъ началъ плакать, что няня должна была возвратить ему книжку, съ которой такъ и заснулъ мальчикъ.
А ночью къ нему прилетѣла волшебница фея и сказала:
— Я фея счастья. Многимъ я давала свою книжку, и всѣ были счастливы, когда держали ее; но когда я брала опять ее отъ нихъ, они не хотѣли второй разъ принимать эту книжку отъ меня. Ты, маленькій мальчикъ, первый, который захотѣлъ взять ее обратно. И за это я тебѣ открою секретъ, какъ сдѣлать всѣхъ счастливыми. И хотя ты еще очень маленькій мальчикъ, но ты поймешь, потому что у тебя доброе сердце.
И такъ какъ этого именно и хотѣлъ мальчикъ, потому что такова ужъ была сила волшебной книжки, то онъ и сказалъ феѣ:
— Милая фея! Я такъ хочу, чтобъ всѣ, всѣ были такъ же счастливы, какъ я: и мама, и папа, и тотъ плотникъ, который сегодня приходилъ просить работы, и та старушка, которая, помнишь, шла и плакала оттого, что ей ѣсть нечего, и тотъ мальчикъ, который просилъ у меня милостыни… всѣ, всѣ, добрая фея!
— А если бъ для того чтобы всѣ были счастливы, тебѣ пришлось бы умереть?.. Хочешь знать секретъ?
— Хочу!
— Тогда идемъ!
И прекрасная фея протянула мальчику руку, и они пошли.
Они вышли на улицу и долго шли. Когда городъ остался назади, фея показала ему вверхъ, и хотя было темно, но тамъ наверху горы, высоко, высоко, ярко горѣли окна волшебнаго замка.
Фея нагнулась къ мальчику и сказала:
— Вотъ что надо сдѣлать, чтобы всѣ были счастливы. Тамъ, въ томъ замкѣ, спитъ заколдованная царевна. Чтобы всѣ были счастливы, надо разбудить ее. Но это не такъ легко: сонъ царевны стережетъ злой волшебникъ. Ты видишь передъ нами ту большую дорогу, освѣщенную огнями, что идетъ прямо въ гору? Видишь, сколько идетъ по этой дорогѣ дѣтей? Многія изъ нихъ идутъ туда, въ замокъ, съ тѣмъ, чтобы разбудить царевну, но никто не разбудитъ! Это волшебная дорога: по мѣрѣ того, какъ они подымаются въ гору, ихъ сердца каменѣютъ, и когда они приходятъ наверхъ съ своими каменными сердцами, они забываютъ, зачѣмъ пришли, и злой волшебникъ громко смѣется и бросаетъ ихъ въ видѣ камней вонъ въ ту темную сторону, откуда слышны эти крики, плачъ и стоны.
— Это кто кричитъ?
— Тѣ, которые ходятъ во тьмѣ и въ грязи. Они кричатъ, потому что имъ страшно и скучно во тьмѣ, кричатъ, потому что они въ грязи, потому что хотятъ ѣсть, кричатъ, потому что надѣются, что проснется царевна и услышитъ ихъ голодные крики. Злой волшебникъ смѣется и бросаетъ имъ вмѣсто хлѣба каменныхъ людей, которые, падая, убиваютъ ихъ, а они, не видя въ темнотѣ ничего, думаютъ, что это камни летятъ въ нихъ съ неба, или кто-нибудь изъ нихъ же бросаетъ ихъ, и тогда они убиваютъ другъ друга.
— А зачѣмъ волшебникъ такъ дѣлаетъ?
— Онъ долженъ ихъ мучить, потому что только этимъ темнымъ мѣстомъ и можно придти къ дорогѣ, ведущей въ замокъ, къ дорогѣ, надъ которой уже не властна сила волшебника. Но объ этомъ никто не знаетъ, и пока тамъ и темно, и грязно, и страшно, — всѣ хотятъ попасть на ту освѣщенную, но заколдованную дорогу. Какой хочешь идти дорогой? Той ли, гдѣ темно и грязно и нѣтъ такихъ нарядныхъ и веселыхъ дѣтей, какія идутъ по этой большой прямо въ гору дорогѣ?
— Этой, — мальчикъ показалъ въ темную и грязную сторону.
— Ты не боишься? Тамъ злыя дѣти, они ходятъ въ темнотѣ взадъ и впередъ и, не зная дороги, кричатъ и убиваютъ другъ друга; тамъ можетъ убить тебя камень волшебника. Пойдешь?
— Да.
— Идемъ.
Они пошли, и мальчикъ увидѣлъ вокругъ себя страшныя лица злыхъ дѣтей.
— Дѣти! Идите за мной! Я знаю дорогу!
— Гдѣ, гдѣ?
— Сюда, сюда, идите за мной!
— Но развѣ есть другая дорога, кромѣ той, по которой идутъ тѣ счастливыя дѣти?
— Ахъ, нѣтъ, той дорогой не идите. За мной идите.
— Но ты, какъ и мы, идешь безъ дороги?
— Нѣтъ, здѣсь есть дорога… Идите… Со мной фея.
— А, глупый ты мальчикъ, мы устали и такъ, мы ѣсть хотимъ… Есть у тебя хлѣбъ?
— У меня есть книжка счастья.
— О, да онъ совсѣмъ глупый… Затопчемъ его въ грязь съ его глупой книжкой.
— Хочешь, улетимъ? — наклонилась къ мальчику фея.
— Нѣтъ, не хочу… Они затопчатъ меня, но вѣдь книжка останется здѣсь… Это хорошо, милая фея, и ты того, кто подыметъ ее, не правда ли, поведешь дальше?
Мальчикъ не слышалъ отвѣта: злыя дѣти ужъ бросились на него и, поваливъ, топтали его въ грязь. И когда совсѣмъ затоптали, всѣ были рады и прыгали на его могилѣ. Они думали, что затоптали и мальчика, и его книжку. Но книжку нашли другіе и пошли дальше, а когда всѣ ушли, фея вынула мальчика изъ грязи, обмыла его и отнесла въ замокъ къ царевнѣ.
Онъ не умеръ, онъ спитъ тамъ въ замкѣ рядомъ съ царевной, и ему снятся хорошіе сны. Добрая фея разсказываетъ ихъ ему, когда прилетаетъ съ грязной и темной дороги, по которой хоть тихо, а все идутъ и несутъ книжку счастья въ заколдованный замокъ.
И когда принесутъ, наконецъ, книжку, — проснутся царевна и мальчикъ, погибнетъ злой волшебникъ, а съ нимъ исчезнетъ и мракъ, — и увидятъ тогда люди, что для всѣхъ есть счастье на землѣ.
Какъ одна маленькая дѣвочка заснула
Маленькой дѣвочкѣ не хотѣлось спать.
Горѣла лампа на балконѣ, и въ отворенную дверь въ дѣтскую, гдѣ лежала въ кроваткѣ дѣвочка, видно было эту лампу.
Но не видно было, кто сидитъ на балконѣ, и дѣвочка подумала:
«Лучше я встану и посмотрю сама, кто сидитъ на балконѣ».
Маленькая дѣвочка въ одной рубашечкѣ съ босыми ножками встала съ кроватки, прошла дѣтскую, темную гостиную и заглянула на балконъ.
Горѣла лампа, и на балконѣ было свѣтло, на столѣ лежали фрукты, но никого не было видно.
«Навѣрное, всѣ они сидятъ внизу на скамеечкѣ», — подумала дѣвочка, и по каменнымъ ступенькамъ спустилась внизъ, гдѣ стояла скамейка.
Внизу было темно, потому что былъ вечеръ. На небѣ горѣло много звѣздъ, шумѣлъ вѣтеръ, большія деревья въ саду качались, а внизу шумѣло море.
На скамейкѣ никого не было, и дѣвочка сѣла на скамейку и смотрѣла и думала, какъ хорошо такъ сидѣть и слушать, какъ шумитъ вѣтеръ и о чемъ-то разговариваетъ съ садомъ, съ моремъ, а звѣзды и небо слушаютъ ихъ.
И дѣвочка подумала, какъ хорошо было бы, если-бы она понимала, о чемъ говорятъ вѣтеръ, садъ и море.
И какъ только она такъ подумала, вѣтеръ сказалъ ей:
— Хочешь летѣть со мной, и ты узнаешь, о чемъ мы разговариваемъ.
— Хочу, — сказала дѣвочка, — и она полетѣла.
И когда она летѣла черезъ садъ, деревья хотѣли поймать ее. Высокіе кипарисы наклонили свои вершины и ловили дѣвочку. Орѣховое дерево вытянуло свои вѣтки, и дѣвочка видѣла, что это ужъ не вѣтки, а страшная мертвая голова съ большими, какъ у летучей мыши, ушами, шестью мертвыми глазами, которые то открывались и свѣтились бѣлымъ свѣтомъ, то опять закрывались, и тогда открывался большой пустой ротъ и хотѣлъ схватить дѣвочку.
И дѣвочкѣ страшно было, и она летѣла дальше и прилетѣла на берегъ, гдѣ море шумѣло.
Луна показалась изъ-за горы.
И вездѣ было страшно. Она не узнала ни берега, ни моря. По откосамъ шевелились страшныя чудовища съ каменной головой. Они какъ-будто искали что-то и поворачивали во всѣ стороны свои страшныя головы; какой-то громадный человѣкъ открылъ глаза и смотрѣлъ съ горы на дѣвочку; чья-то сухая, какъ кость, рука протянулась и хочетъ схватить ее.
А море шумитъ и рвется на берегъ, и все ближе и ближе подходятъ къ дѣвочкѣ волны.
И вдругъ вѣтеръ пропалъ, и стоитъ дѣвочка одна, и передъ ней море, сзади садъ, а по бокамъ берега, и все это живое и все это хочетъ поймать и схватить маленькую дѣвочку въ одной рубашечкѣ съ босыми ножками.
И вдругъ кто-то сзади беретъ ее. Какъ крикнетъ дѣвочка и… проснулась.
Она сидитъ на скамейкѣ, а няня стоитъ надъ ней и говоритъ:
— Ахъ, какъ нехорошо уходить ночью одной въ садъ.
Курочка Кудъ. Сказка для дѣтей старшаго возраста
I
Курочка Кудъ была такая нарядная на своемъ птичьемъ дворѣ. На головкѣ у нея былъ хохолокъ, а на ножкахъ точно кружевные панталончики. Она знала, что она хорошенькая курочка, но ходила такъ, точно совсѣмъ ничего не знала. Пѣтушки ухаживали за ней, а она говорила имъ:
— Вы мнѣ такъ надоѣли: вы всѣ такіе скучные и пустые, — только все разсказываете старыя, скучныя, давно извѣстныя сплетни.
И курочка Кудъ уходила отъ своихъ кавалеровъ, а старая курица — тетка Кудъ — строго спрашивала:
— Кудъ, куда?
— А вотъ куда, — отвѣчала Кудъ и весело начинала рыться въ земляной ямкѣ, — ха-ха-ха! ха-ха-ха!
— Кудъ, что ты дѣлаешь? Ты вся испачкаешься!
— Ахъ, какъ скучно! — отвѣчала тогда Кудъ и начинала ходить такая важная и скучная, какъ будто она уже была совсѣмъ старушка, или приключилось съ ней очень и очень большое горе.
II.
Разъ курочка Кудъ подошла къ дверямъ курятника какъ разъ тогда, когда двери его были открыты.
«Надо мнѣ посмотрѣть, что тамъ за птичьимъ дворомъ дѣлается», — подумала она.
И она важно, — Кудъ всегда все важно дѣлала, — вышла изъ дверей птичьяго двора на берегъ пруда.
Была весна. Солнышко весело свѣтило, такъ хорошо пахло согрѣтой зеленой травкой, уточки плавали по пруду.
«Какъ хорошо, — подумала Кудъ, — и я теперь не скоро возвращусь назадъ. Я буду гулять, посмотрю все, все, все»…
И она пошла прямо къ тому мѣсту, гдѣ росли камыши, и смѣло, — Кудъ вѣдь никогда ничего не боялась, — вошла туда.
Ахъ, въ камышахъ было еще лучше: правда, немножко грязно, но тихо, а вверху сверкало такое нѣжное голубое небо.
— О, какъ хорошо, — прошептала весело курочка, и въ то же время она услыхала, какъ кто-то какъ будто шепнулъ ей:
— Куръ-Куръ!
— Я не Куръ, а Кудъ, — отвѣтила Кудъ и быстро повернулась.
Передъ ней стоялъ темно-коричневый Пѣтушекъ. Это былъ такой смѣшной, высокій, на тонкихъ ножкахъ Пѣтушекъ.
— Куръ! — упрямо повторилъ Пѣтушекъ.
Тогда Кудъ разсердилась и сказала:
— Ты смѣшной, высокій, не похожъ на нашихъ пѣтушковъ и глупый невѣжа.
— Что такое невѣжа? — спросилъ Пѣтушекъ и такъ больно клюнулъ Кудъ въ спинку, что та подпрыгнула и вскрикнула:
— Ахъ! Что ты дѣлаешь?!
— Однако, ты совсѣмъ не умѣешь прыгать, — сказалъ Пѣтушекъ, и онъ легко, быстро подпрыгнулъ выше камыша.
Кудъ была справедливая курочка. Она согласилась, что Пѣтушекъ прыгнулъ такъ, какъ никто на птичьемъ дворѣ у нихъ не могъ бы прыгнуть.
Она подумала и сказала:
— Я бы тоже хотѣла такъ прыгать.
— Пойдемъ въ поле: я тебя скоро выучу.
— Пойдемъ, — согласилась Кудъ.
Пѣтушекъ пошелъ впередъ прямо по болоту, такъ легко, какъ будто онъ шелъ по твердому сухому мѣсту, а Кудъ шла за нимъ и то и дѣло проваливалась.
Она вся выпачкалась и весело смѣялась, думая, какъ разсердится тетка, когда увидитъ ее такой грязной.
Когда наконецъ предъ ними открылось далекое поле, покрытое молодой зеленой травкой, Пѣтушекъ сказалъ:
— Ну, смотри.
И Пѣтушекъ такъ высоко подпрыгнулъ, что Кудъ вскрикнула отъ удовольствія.
— Ну, теперь я, — крикнула она и изо всѣхъ силъ подпрыгнула.
Но прыжокъ вышелъ тяжелый, смѣшной, — она неловко упала на землю, но сдѣлала видъ, что нарочно такъ упала, — не хотѣла вставать, нарочно билась крыльями и весело хохотала сама надъ собой.
— Это потому, что ты совсѣмъ не распускаешь крыльевъ, когда прыгаешь. Вотъ смотри!
И Пѣтушекъ, слегка распустивъ крылья, присѣлъ и, какъ резиновый, отскочилъ отъ земли. По мѣрѣ того, какъ онъ летѣлъ, его крылья сами собой распускались все больше и больше и несли его, пока Пѣтушекъ опять плавно не опустился на землю.
Кудъ весело бѣжала за нимъ и кричала:
— Ну, теперь я знаю какъ…
И она опять прыгала, и опять неловко падала, и опять смѣялась.
— А ты можешь совсѣмъ летать? — спросила Кудъ.
— Могу и летать, — отвѣтилъ Пѣтушекъ и легко полетѣлъ впередъ, а Кудъ побѣжала за нимъ, догоняя его.
Пѣтушекъ опустился далеко, далеко, а Кудъ все бѣжала и бѣжала.
Когда она догнала наконецъ Пѣтушка усталая, задыхающаяся, тотъ спокойно уже клевалъ что-то на землѣ своимъ маленькимъ, тоненькимъ клювомъ.
— Охъ, какъ я устала! — воскликнула Кудъ, опускаясь возлѣ Пѣтушка.
Она увидѣла, что онъ что-то ѣстъ, и спросила:
— Что ты ѣшь?
— Кузнечика.
— Я не люблю кузнечиковъ.
— Не ѣшь.
— А я хочу ѣсть, — сказала Кудъ.
— Чего же ты хочешь?
— Зеренъ хочу.
Пѣтушекъ покачалъ головой.
— Зерна, — сказалъ онъ, — только еще осенью поспѣютъ.
— А мы каждый день ѣдимъ у насъ зерна, — отвѣчала ему Кудъ.
— Во снѣ? — спросилъ ее Пѣтушекъ.
— Вовсе не во снѣ, а на нашемъ птичьемъ дворѣ.
И Кудъ оглянулась, чтобы показать Пѣтушку, гдѣ ихъ птичій дворъ.
Но нигдѣ не было больше видно ихъ птичьяго двора. И онъ, и прудъ, и камыши — все исчезло. Она даже не знала, въ какой сторонѣ ихъ дворъ.
Они бѣгали по степи и прямо, и вбокъ, и взадъ и впередъ. И сзади, и съ боковъ, и вездѣ виднѣлась все та же ровная, спокойная степь, и только впереди далеко, далеко, на самомъ концѣ, тамъ, гдѣ какъ будто сходилась степь съ небомъ, темнѣлъ лѣсокъ. И этого лѣска она никогда не видала.
— Гдѣ я? Гдѣ нашъ птичій дворъ?
Пѣтушекъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и сказалъ:
— Откуда я знаю, гдѣ твой какой-то птичій дворъ?
Тогда Кудъ вдругъ такъ страшно стало, и она начала плакать и кричать:
— Я хочу на птичій дворъ! Отведи меня сейчасъ на птичій дворъ! Я хочу на птичій дворъ!
— А если ты будешь такъ кричать, я улечу отъ тебя! — разсердился на нее Пѣтушекъ.
Кудъ еще больше испугалась, но перестала кричать и только потихоньку плакала.
А Пѣтушекъ поймалъ новаго кузнечика, клевалъ его, глотая по кусочкамъ, и говорилъ:
— Это очень глупо плакать! Я терпѣть не могу, когда плачутъ! Кругомъ такъ хорошо: солнышко грѣетъ, травка зеленая, — зачѣмъ плакать?
Это все было вѣрно, и Кудъ подумала: «Зачѣмъ плакать?»
Она перестала плакать, но на душѣ у ней было все-таки тревожно, и она, присѣвъ, такъ смотрѣла въ глаза Пѣтушка, что тому стало вдругъ жаль Кудъ, и онъ подошелъ къ ней и ласково почистилъ объ ея спинку свой клювъ.
У себя на птичьемъ дворѣ Кудъ крикнула бы Пѣтушку, который захотѣлъ бы такъ чистить свой клювъ объ нее:
— Невѣжа!
Но теперь она и не подумала объ этомъ, а только тихо, покорно проговорила:
— Я такъ хочу пить.
— Это не такъ легко достать воды здѣсь, — сказалъ Пѣтушекъ, — постой, я подпрыгну: не увижу ли гдѣ?
И Пѣтушекъ высоко, высоко подпрыгнулъ и опять опустился на землю.
— Вонъ тамъ, гдѣ лѣсокъ, — сказалъ онъ, — есть, кажется, вода.
— О, какъ далеко! Я никогда не дойду туда, — вздохнула Кудъ.
— Что за далеко?! — отвѣтилъ Пѣтушекъ, — не надо только думать, что далеко. Идемъ.
И онъ пошелъ, постоянно подпрыгивая, а усталая Кудъ, распустивъ крылышки, то и дѣло спотыкаясь, кое-какъ поплелась за нимъ.
Она уже ни о чемъ не думала: она устала и боялась только, какъ бы не отстать ей отъ Пѣтушка и не остаться совсѣмъ ужъ одной въ этихъ незнакомыхъ мѣстахъ.
Когда они дошли до озера, Кудъ, присѣвъ къ землѣ, безсильно прошептала:
— О, какъ я устала!
III.
Тамъ, у озера и провели Кудъ и Пѣтушекъ весь день до вечера. Солнце садилось и послѣдними лучами, какъ золотой пылью, осыпало озеро и далекую степь.
Надъ озеромъ поднимался легкій туманъ и горѣлъ надъ нимъ, точно прозрачное цвѣтное покрывало. Молодыя деревья будто выше подняли свои вершинки и смотрѣли въ далекое, огнемъ заката охваченное небо. Гдѣ-то ужъ затягивалъ свою вечернюю пѣсенку сверчокъ; звонко въ степи кричала дикая утка; въ кустахъ, около озера, запѣвалъ соловушко.
Кудъ сидѣла около Пѣтушка, и ей все такъ нравилось, и она говорила, счастливая:
— Ахъ, какъ хорошо! какъ хорошо! Какъ я счастлива, что ты показалъ мнѣ все это. Такъ я никогда бы ничего и не видѣла. Мнѣ кажется и теперь, что я вижу это только во снѣ… и знаешь, мнѣ кажется, что все это ты создалъ…
Пѣтушекъ на это отвѣтилъ:
— Ну, хорошо, — создалъ, положимъ, это не я, а подумать о ночлегѣ надо. Какъ-нибудь переночуемъ, а завтра опять дальше.
— Куда-жъ еще дальше? — огорчилась Кудъ, потому что и сегодня она очень устала.
Пѣтушекъ не зналъ и самъ, куда дальше, но рѣшительно отвѣчалъ:
— Всегда дальше, Кудъ.
Но Кудъ не хотѣлось идти дальше. И такъ какъ она всегда привыкла все дѣлать по-своему, то и теперь, осторожно клюнувъ что-то на землѣ, она спросила:
— Ты никогда не жилъ на одномъ мѣстѣ?
— Никогда.
— Развѣ ты не любишь смотрѣть, какъ садится здѣсь солнце, и какъ на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь такъ хорошо намъ, оно и завтра сядетъ?
— Оно вездѣ, гдѣ мы ни будемъ, сядетъ и, можетъ быть, еще лучше, чѣмъ здѣсь.
Кудъ не понравился отвѣтъ Пѣтушка, и, вздохнувъ, она обиженно сказала:
— Теперь я помню: тетка говорила мнѣ про васъ, вольныхъ куръ: вы всегда ищете чего-нибудь новаго… А мы, домашнія куры, мы очень не любимъ перемѣны и всегда говоримъ: «отъ добра добра не ищутъ».
— Зачѣмъ же ты ушла тогда со мной?
— Я заблудилась, — сухо отвѣтила Кудъ.
— Такъ что, если бы ты нашла дорогу, ты возвратилась бы назадъ? — спросилъ Пѣтушекъ.
— Не знаю, — уклончиво отвѣтила Кудъ.
— Ну, такъ я дорогу знаю и завтра отведу тебя назадъ, въ то мѣсто, откуда взялъ.
— А-а! — вскрикнула Кудъ, — я знала, знала, что ты злой…
И она заплакала.
— Почему я злой? Ну, не хочешь идти назадъ, оставайся, но зачѣмъ же ты плачешь, и что это за манера постоянно плакать?
— Я не буду плакать, — отвѣчала покорно Кудъ.
И Кудъ подняла на Пѣтушка свои заплаканные глазки, — она была такая хорошенькая въ своемъ хохолкѣ, точно въ ночномъ чепчикѣ.
— У насъ совсѣмъ нѣтъ такихъ, какъ ты, — сказалъ Пѣтушекъ, смотря на нее, — и я радъ, что встрѣтилъ тебя…
— И я рада, — тихо вздохнула Кудъ.
— Ты не хочешь назадъ?
— Нѣтъ, — еще тише прошептала Кудъ.
— Ну, такъ слушай, Кудъ, — я что думаю, то и говорю: хочешь быть моей женой?
Кудъ опустила голову и безъ колебанія сказала:
— Хочу.
Но потомъ она вдругъ испугалась.
— Что я сказала! Что я сказала?!
— Ты хорошо сказала, — успокоилъ ее Пѣтушекъ, — прямо, на чистоту — такъ, какъ говорятъ всегда у насъ.
И онъ весело захлопалъ крыльями и закричалъ какъ слѣдовало по его законамъ:
— Кукуреку! Слушайте вы всѣ, кто здѣсь слышать можетъ, вотъ я беру себѣ въ жены Кудъ. Отнынѣ Кудъ моя жена и притомъ самая хорошенькая жена, какая только была когда-нибудь на свѣтѣ!
Это слышали кузнечикъ, соловушко, толстая жаба, которая въ это время выползла изъ озера, и двѣ цапли — мужъ и жена, поселившіяся тутъ же въ кустахъ, около озера, и теперь совершавшія свою обычную вечернюю прогулку вдоль опушки лѣса.
Цапли были очень счастливые мужъ и жена, ученые, съ длинными носами.
Цапля-мужъ, услышавъ вызовъ Пѣтушка, поджалъ подъ себя свою высокую ногу и насторожился, а жена въ это время смотрѣла на мужа. Потомъ онъ сказалъ:
— Немного самонадѣянный молодой человѣкъ, но въ основаніи истинное чувство, которое при достаточномъ освѣщеніи развитаго ума можетъ дать самыя благотворныя послѣдствія.
Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой. Она только снисходительно прибавила, проглатывая мимоходомъ маленькую ящерицу:
— А какъ тебѣ понравилось это милое убѣжденіе въ томъ, что жена его первая красавица?
— Милая моя, если міру чего не достаетъ, то это, конечно, безпристрастія. И это понятно: каждый въ своемъ тѣлѣ сидитъ, какъ въ ящикѣ, и кричитъ изъ него только то, что видно только ему. И пѣтухъ поэтому будетъ всегда воспѣвать свою жену, заяцъ свою, и такъ далѣе.
Чуткое ухо жены, не перестававшей слушать мужа и въ то же время прислушивавшейся ко всякому подозрительному шороху, уловило какой-то трескъ, и, обернувшись, она спросила мужа:
— Ну, а какъ ты думаешь вонъ о томъ звѣрѣ на двухъ ногахъ, въ зеленой курткѣ и съ ружьемъ въ рукахъ, который, кажется, къ тому же какъ разъ насъ имѣетъ въ виду?
— О, это самый ужасный и неразвитой видъ животнаго изъ всѣхъ созданныхъ на этомъ свѣтѣ, это — человѣкъ. Мы всѣ изъ нужды уничтожаемъ другихъ и никогда другъ друга, тогда какъ этотъ звѣрь зачастую ради одного удовольствія убиваетъ и другихъ и, что всего ужаснѣе, другъ друга. Летимъ, и надо предупредить всѣхъ о приближеніи чудовища.
И, взмахнувъ крыльями, цапли поднялись въ воздухъ и, проносясь надъ озеромъ, говорили своими нѣжными, мягкими голосами:
— Ты, Пѣтушекъ, и ты, Кудъ, и всѣ вы, кто услышитъ насъ, — берегитесь: идетъ человѣкъ съ ружьемъ.
Не услышала только бѣленькая чайка. Она съ мужемъ уже нѣсколько дней искала себѣ мѣсто, гдѣ бы свить имъ гнѣздо. Увидѣвъ вдругъ озеро, она, радостная, крикнула мужу:
— Смотри, какое розовое, прозрачное озеро! Летимъ скорѣй туда, тамъ совьешь ты мнѣ гнѣздо, въ немъ положу я свое яичко, буду сидѣть въ гнѣздѣ, а ты, мой милый, ты всегда будешь со мной. О, сколько счастья, сколько счастья! — такъ кричала она и кружилась надъ озеромъ, и звала отставшаго мужа, и, не дождавшись, косымъ взмахомъ, стрѣлой счастливая бросилась книзу.
Но не долетѣла бѣдная маленькая чайка до озера: взвился дымокъ, прогремѣлъ выстрѣлъ и упала она прострѣленная, мертвая къ ногамъ охотника. Яйцо ея, будущая маленькая чайка, упало съ ней и разбилось.
Лежитъ мертвая чайка на землѣ, а надъ ней въ небѣ вьется и такъ больно, больно кричитъ оставшаяся живая.
Поднялъ охотникъ мертвую, посмотрѣлъ, куда попалъ ей зарядъ, и подумалъ:
«Да, я хорошо стрѣляю, да что съ этой чайкой дѣлать? Не ѣдятъ ее».
И онъ бросилъ далеко отъ себя убитую чайку; зацѣпилась она за сухое деревцо, такъ и повисла на немъ.
А чайка живая все металась, то тревожно бросаясь къ убитой подругѣ, то вверхъ, то къ охотнику, и въ отчаяніи точно кричала ему:
— Злой, злой, убей и меня теперь! Я не хочу жить безъ нея.
•••
Поздно вечеромъ прилетѣли цапли домой.
Тихо на озерѣ. Высоко въ небѣ свѣтитъ яркая луна. Виситъ бѣлая чайка на деревѣ, и отражаются въ неподвижной водѣ озера и дерево, и мертвая чайка, и далекое небо.
Гдѣ-то близко-близко такъ жалобно плачетъ и стонетъ другая живая чайка, и несутся въ степь ея стоны.
Спятъ цапли, стоя, спятъ и точно слушаютъ и смотрятъ въ ту сторону, гдѣ виситъ маленькая убитая чайка на деревѣ.
— Ку-ку-ре-ку-у-у! Полночь, господа, на дворѣ! — уже поетъ тоненькій голосокъ Пѣтушка.
Кудъ жмется тѣснѣе къ нему, — снится ей мертвая чайка, и шепчетъ она:
— О, какъ все это ужасно, — смерть, смерть и конецъ всему, и никогда-никогда никто не возвратитъ бѣдную чайку больше къ жизни!..
Сѣла луна, и спитъ темная степь. Спитъ озеро, воздухъ… Уснула и осиротѣвшая чайка: все плакала, плакала и такъ уснула на полустонѣ. Сладкій сонъ снится ей: снится, что жива ея подруга, и счастливыя такъ торопятся онѣ улетѣть въ ту страну, гдѣ нѣтъ злыхъ охотниковъ. Туда улетятъ онѣ, тамъ будутъ жить счастливыя, чтобы вѣчно любить другъ друга.
•••
Только еще посвѣтлѣло въ степи, только загорѣлась розовая полоска въ томъ мѣстѣ, гдѣ встаетъ надъ землей солнышко, какъ проснулся Пѣтушекъ.
Онъ торопливо захлопалъ крыльями и закричалъ озабоченно:
— Кукуреку! Вставайте скорѣе всѣ, потому что никто не смѣетъ спать, когда хозяинъ нашъ, солнышко, ужъ хочетъ вставать.
— Какой безпокойный завелся у насъ однако сосѣдъ, — сказала цапля мужу.
— Пусть каждый, — сказалъ ей мужъ, — исполняетъ свои обязанности. Пѣтухъ — часы природы, и пусть онъ звонитъ…
— Да, но онъ звонитъ и въ полночь, и на разсвѣтѣ…
— Что-жъ изъ этого? Полночь такое же время, какъ и разсвѣтъ… Пойдемъ лучше ѣсть маленькихъ ящерицъ. Прежде всего немного пищи: никогда не забывай, дорогая, и помни, что одна маленькая ящерица можетъ влить столько энергіи въ организмъ, создать такой полетъ фантазіи, мысли…
— И чувства, — подсказала жена.
— Да, да, и чувства… О чемъ я говорилъ?
— Не знаю, милый, когда я слушаю тебя, я забываю все, — я забываю даже то, что ты говоришь…
— Ну, все равно, и главное здѣсь, конечно, чтобы быть всегда безпристрастными, а теперь идемъ.
И онѣ, какъ всѣ чинныя, умныя цапли, никогда не разлучаясь, зашагали въ степь, какъ разъ въ то время, когда ящерицы и другія имъ подобныя выбѣгаютъ изъ своихъ норокъ.
А Кудъ въ это время уговаривала Пѣтушка поселиться на озерѣ.
Ей надо было нести яйца, надо было высиживать дѣтокъ.
— Такъ природа устроила, милый мой, и что мы можемъ противъ этого сдѣлать? Позволь мнѣ: я сама устрою маленькое, хорошенькое гнѣздышко, — ты ничего не будешь знать, а я тебѣ въ награду подарю много, много маленькихъ, хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
— Ну, что-жъ дѣлать? — сказалъ Пѣтушекъ, — если ничего больше не остается, будемъ ждать маленькихъ, хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
И, захлопавъ крыльями, онъ закричалъ:
— Кукуреку! Мы съ Кудъ окончательно поселяемся на озерѣ, и Кудъ подаритъ мнѣ много хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
— Милый, зачѣмъ же объ этомъ говорить всѣмъ?!.
— Да, объ этомъ можно было бы и подождать такъ кричать, — согласилась цапля-жена, услыхавъ въ степи ихъ разговоръ.
— Ну, Богъ съ ними, — отвѣтилъ мужъ, — и будемъ терпѣливо ждать, что изъ всего этого выйдетъ.
А вышло вотъ что: Кудъ устроила себѣ гнѣздышко, нанесла въ него яйца и въ одинъ прекрасный, веселый день сѣла на нихъ, сперва поудобнѣе оправившись. Послѣ этого она, довольная собой, сказала Пѣтушку:
— Милый мой, какъ я счастлива! Теперь я встану только окруженная нашими дѣтками.
И съ тѣхъ поръ Кудъ постоянно сидѣла на яйцахъ.
И цапля сѣла на яйца. Она была тоже очень счастлива, потому что послѣ разрушенія ея перваго гнѣзда деревенскими дѣтьми, въ томъ мѣстѣ, откуда онѣ убѣжали на это озеро, она думала, что въ этомъ году у нея не будетъ больше дѣтей.
А скоро къ Кудъ и цаплѣ прибавилась еще одна сосѣдка.
Это была утка.
Однажды эта утка прилетѣла на озеро сразу съ тремя женихами.
И вотъ что всѣ увидѣли: когда утка и ея три жениха опустились на воду, то утка отплыла въ сторону, отвернулась, а женихи ея начали драться между собой. И они дрались до тѣхъ поръ, пока одинъ женихъ тутъ же умеръ отъ ранъ, а другой, чувствуя себя побѣжденнымъ, улетѣлъ. Тогда тотъ, кто остался — коренастый плотный селезень — подплылъ къ своей невѣстѣ и, по законамъ своей породы, грубо крякнулъ надъ ея ухомъ:
— Жена!
Только тогда она подняла голову, чтобы посмотрѣть, кто ей достался, и кому она теперь, какъ раба, должна покоряться и служить.
Селезень былъ всегда злой. Онъ только и говорилъ:
— Моя! Моя!
Что до Пѣтушка, то онъ предпочиталъ бѣгать по степи и только, соскучившись иногда, кричалъ издали:
— Кукуреку, Кудъ! Я люблю тебя!
Кудъ слышала его крикъ, но молчала. Что-жъ ей было дѣлать? Не кричать же по-пѣтушиному, — ни одна уважающая себя курица такъ кричать не станетъ.
Правда, ей немножко было грустно, что ея Пѣтушекъ такой непосѣда, ей хотѣлось бы, чтобы онъ всегда около нея сидѣлъ. Но она покорялась, — она вѣрила, что Пѣтушекъ все-таки любитъ ее больше всего на свѣтѣ. И когда ей становилось особенно грустно, она думала о томъ времени, когда будутъ у нея дѣтки, и какъ обрадуется имъ Пѣтушекъ.
Наконецъ, Кудъ стала матерью. Это случилось такъ неожиданно, такъ просто.
Когда Пѣтушекъ пришелъ, онъ уже засталъ и Кудъ, и всѣхъ дѣтей, и не могъ налюбоваться на Кудъ, какая она стала сразу серьезная, озабоченная.
Было изъ-за чего: цѣлыхъ 8 цыплятъ вывела Кудъ, и всѣ они были такіе маленькіе, такъ жалобно пищали, такъ просили ѣсть. Кудъ приходила въ отчаяніе и думала, что не переживетъ и умретъ отъ жалости къ нимъ.
Но скоро все обошлось и пошло своимъ чередомъ.
И цапля вывела къ этому времени двоихъ, а утка цѣлыхъ 13. А когда ей говорили, что 13 — нехорошее число, она кивала добродушно своимъ большимъ носомъ и, неся свой животикъ впередъ, отвѣчала:
— Ну, ничего, все-таки тринадцать моихъ уточекъ лучше, чѣмъ двѣнадцать чужихъ.
•••
То были хорошіе дни.
И цапли, и утки, и Кудъ съ Пѣтушкомъ — всѣ съ своими семьями проводили все время то въ степи, то у озера. Когда мужья уходили, оставались жены и вели между собой интересные разговоры.
Цапля и утка много путешествовали, и Кудъ слушала ихъ занимательные разсказы о томъ, что онѣ видѣли.
Однажды Кудъ узнала, что когда придетъ осень, и цапли, и утки, и даже ея мужъ улетятъ далеко, далеко, въ ту страну, гдѣ нѣтъ зимы.
— А я какъ же, — испуганно спросила Кудъ, — я вѣдь не умѣю летать.
— О, бѣдная, — сказала цапля, — что-жъ ты будешь дѣлать?
— Во всякомъ случаѣ, я отправлюсь съ мужемъ, — съ отчаяніемъ сказала Кудъ.
— Я всегда говорила, что изъ всего этого ничего не выйдетъ, — крякнула утка.
Кудъ сказала:
— До осени еще далеко; я научусь и прыгать, и летать, — буду каждый день летать теперь.
И съ тѣхъ поръ Кудъ не такъ думала о дѣтяхъ, какъ о томъ, чтобы научиться летать.
Но эта наука ей плохо давалась. Ея собственныя дѣти давно уже, гоняясь за бабочками, летали такъ же легко, какъ и отецъ ихъ.
«Слава Богу! — думала Кудъ, — хоть имъ я не передала своихъ тяжелыхъ крыльевъ».
Но для нея самой это было плохое утѣшеніе.
Однажды опять пришелъ охотникъ на озеро и засталъ всѣхъ его обитателей врасплохъ.
Онъ убилъ трехъ курочекъ, двухъ утокъ и жену цапли.
Одна изъ курочекъ такъ похожа была на Кудъ, — ее такъ любила Кудъ и такъ жалѣла, что она почти такъ же плохо, какъ и сама Кудъ, летала.
Грустно въ тотъ день было на озерѣ. Солнце садилось, и такъ пусто было кругомъ.
Мужъ-цапля такъ и застылъ, стоя на одной ногѣ, опустивъ свою голову: все кончилось для него, — вѣдь цапли только разъ въ жизни любятъ. Изъ-подъ полузакрытыхъ желтыхъ вѣкъ смотрѣли его маленькіе глаза такъ, точно вдругъ увидѣлъ онъ насквозь и всю землю, и всѣхъ живущихъ на землѣ, и все дурное, что въ каждомъ сидитъ.
Точно говорилъ онъ:
— Да, вы убили мою жену, отняли у меня всю радость жизни, но что я могу тутъ сдѣлать? я могу только понимать, что не надо такъ дѣлать.
Около него собрались его дѣти, Кудъ и Пѣтушекъ со своими дѣтьми и всѣ утки.
Онъ долго молчалъ и, вздохнувъ, точно проснувшись вдругъ отъ страшнаго сна, сказалъ имъ:
— Друзья мои, мы немного сами виноваты, что случилось съ нами такое большое непоправимое горе. Надо было давно принять мѣры: намъ нельзя было жить въ такой большой компаніи. Насъ преслѣдуютъ люди, намъ трудно въ одномъ и томъ же мѣстѣ доставать пищу. Теперь, наученные опытомъ, не будемъ медлить: наши дѣти выросли, и для блага всѣхъ и своего пусть каждый стоитъ на своихъ ногахъ: уходите сами и отпустите всѣхъ и каждаго въ свою сторону.
•••
Это была послѣдняя ночь, которую проводили обитатели озера вмѣстѣ. Въ послѣдній разъ прокричалъ на зарѣ Пѣтушекъ, и его дѣти помогали ему:
— Ку-ку-ре-ку!
Только цапля-мужъ остался жить на озерѣ.
— Я останусь здѣсь, — сказалъ онъ, — на озерѣ, гдѣ умерла моя жена. Я буду каждый годъ прилетать сюда весной, буду ходить здѣсь одинъ и вспоминать моего отнятаго друга, пока смерть не сжалится и въ свою очередь не возьметъ меня. Въ этихъ воспоминаніяхъ о смерти отнынѣ вся цѣль моей жизни. Такой законъ у насъ. И если нельзя больше быть счастливымъ, можно и въ страданіи почерпать мужество.
Такъ болѣло сердце Кудъ, когда въ послѣдній разъ провожала она улетавшихъ отъ нея навсегда дѣтокъ.
Улетѣли дѣти, утки, молодыя цапли. Пора и ей съ Пѣтушкомъ отправляться въ далекій, невѣдомый путь.
Вотъ въ послѣдній разъ сверкнуло дорогое сердцу озеро, и цапля на немъ, и то дерево, гдѣ все такъ и висѣла убитая чайка. Болтается тамъ бѣленькая, качаетъ ее вѣтеръ, и все еще точно зоветъ она свою подругу. Гдѣ подруга? Можетъ, это она все кричитъ и стонетъ гдѣ-то въ степи; можетъ, другая, у которой тоже убили дружка…
•••
Какъ давно все это было. Только всходила тогда травка, только начиналъ по зорямъ свои пѣсни соловушко.
А теперь синія, темныя тучи на небѣ, и такъ сердито налетаетъ холодный вѣтеръ на деревья, точно говоритъ имъ:
— Довольно вамъ было радоваться лѣтомъ. Я сорву и брошу на землю вашъ зеленый нарядъ, — таковъ законъ природы, — за лѣтомъ идетъ осень, и я дѣлаю то, что велитъ мнѣ великая мать-природа.
Такъ не хотѣлось лѣсу снимать съ себя зеленое платье: онъ спорилъ, шумѣлъ, но падали листья одинъ за другимъ, пока не упали всѣ и желтымъ ковромъ не укрыли землю.
Стало опять ясно, — стихъ вѣтеръ. Но холодное солнце заглядывало въ пустой уже лѣсъ.
Такъ далеко видно въ лѣсу, и голыя деревья такъ грустно и безмолвно смотрятъ въ прозрачное синее небо.
И степь опустѣла.
Люди сняли и хлѣбъ, и траву и увезли все къ себѣ.
Точно замерли и дремлютъ осиротѣлые степь и лѣсъ, летятъ далеко отъ нихъ въ теплыя страны ихъ лѣтніе гости.
Тяжело Кудъ поспѣвать за Пѣтушкомъ.
Иногда падала она и говорила въ отчаяніи:
— Милый, брось меня, я останусь и умру.
— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ Пѣтушекъ, — время есть еще, — ни одной цапли не видно въ небѣ.
•••
Опять дуетъ вѣтеръ и несетъ съ собой холодныя, темныя тучи. Ранній снѣгъ выпалъ, и гонитъ его вѣтеръ, и кучами ссыпаетъ надъ лѣсомъ. Забивается снѣгъ подъ крылья Кудъ и Пѣтушка, голодные и холодные спѣшатъ они.
— Вотъ камыши, — кричитъ Пѣтушекъ, — тамъ отдохнешь, тамъ теплѣе, тамъ, можетъ, найдемъ мы и пищу.
О, какъ хорошо было бы поѣсть и согрѣться. Но вѣтеръ сильнѣй, и такъ больно забивается и намерзаетъ снѣгъ на перьяхъ. О, какой сильный порывъ! Что это? Гдѣ, гдѣ Пѣтушекъ, гдѣ небо, лѣсъ и свѣтъ дневной? Кажется Кудъ, что все еще бѣжитъ она и не можетъ понять, что съ ней такое? О, какъ помнитъ себя она нарядной беззаботной курочкой Кудъ на своемъ птичьемъ дворѣ; озеро встаетъ передъ ней, какъ живое, съ ней Пѣтушекъ ея… Можетъ быть, сонъ только былъ все это — и озеро и Пѣтушекъ… Какъ больно: неужели сонъ, и сейчасъ она проснется опять на своемъ птичьемъ дворѣ; о, какъ ужасно! Но кто-то гдѣ-то тамъ далеко, далеко говоритъ будто. То голосъ нѣжный цапли въ небѣ: «Ты дорого заплатила за свое счастье: забитая снѣгомъ, ты замерзаешь теперь, бѣдная маленькая Кудъ… И ничѣмъ, ничѣмъ нельзя больше тебѣ помочь»…
«Смерть?! — думаетъ Кудъ, — она пришла уже! Но голосъ этой цапли? — значитъ, все дѣйствительно было… было… тамъ у озера»…
Бѣдная маленькая Кудъ! Она уже больше ни о чемъ не думала: занесенная снѣгомъ, она лежала мертвая на холодной землѣ.
☆☆☆
При перепечатке ссылка на unixone.ru обязательна.