Панъ Твардовскій или колдунъ ХѴІ вѣка

Содержаніе:

• АДЪ И САТАНА. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
  • Сатана. — Кровавая роспись.
  • Роковой ударъ. — Смерть.
  • Отецъ и сынъ. — Борьба съ сатаной. — Старецъ.
  • Страшный путь. — Адъ. — Торжество надъ сатаной.
  • Пробужденіе.
  • Канунъ праздника св. Іоанна. — Укротитель.
  • Гордый человѣкъ. — Видѣнія.
  • Пани-красавица.
  • Любовь. — Смерть. — Богатство.
• ДОГОВОРЪ СЪ САТАНОЙ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
  • Тоска — Обманъ духа тьмы.
  • Соколья гора. — Сатанинское обольщеніе. — Продажа души.
  • Терновый вѣнецъ.
  • Совѣты Твардовскаго. — Чародѣйство.
  • Чернокнижникъ.
• СМЕРТЬ ТВАРДОВСКАГО. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
  • Слѣдствія чудесныхъ дѣлъ чародѣя.
  • Королевскій приказъ.
  • Борьба Твардовскаго съ сатаной.
  • Сатанинскій Римъ.
  • Смерть Твардовскаго.

АДЪ И САТАНА. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Сатана. — Кровавая роспись.

Это бы­ло такъ дав­но, что труд­но и по­вѣрить.

Гас­нулъ день. Въ не­объ­ят­но-не­бес­ныхъ сво­дахъ раз­ли­валась ть­ма. За­мель­ка­ли и зас­верка­ли сквозь ть­му звѣз­дные мі­ры, а меж­ду нихъ, быс­трѣе мыс­ли, нес­лась и вер­тѣ­лась на­ша зем­ля.

И въ не­из­мѣ­римыхъ прос­транс­твахъ, по мрач­нымъ сво­дамъ, съ за­пада, под­нялся не­из­мѣ­римый ве­ликанъ. Какъ ура­ганъ, онъ ди­ко мчал­ся въ об­ла­кахъ, одѣ­тый мол­ні­ей и ту­маномъ; все гре­мѣло и тре­щало пе­редъ нимъ и за нимъ, и приб­ли­зил­ся ги­гантъ къ зем­но­му ша­ру.

Слов­но чер­ный са­ванъ ле­жала ночь на зем­лѣ. Кру­жились въ вер­ши­нахъ горъ ту­маны, а вѣч­но-дви­жущі­яся въ оке­анѣ гро­мады водъ ро­кота­ли въ вы­сокихъ бе­регахъ.

Ог­неннымъ окомъ взгля­нулъ ис­по­линъ на зем­ной міръ. Нѣ­мая зло­ба свер­ка­ла въ ог­не­выхъ очахъ; мра­комъ по­дер­ну­то бы­ло его ли­цо…

Это былъ духъ ть­мы, врагъ счастья и влас­ти­тель по­рока!

А бы­ло вре­мя, тотъ свя­той, ве­ликій часъ, ког­да, по сло­ву Твор­ца мі­ровъ, свѣтъ от­дѣ­лил­ся отъ мра­ка и ть­мы, и онъ въ сон­мѣ свѣт­лыхъ ду­ховъ, ра­дос­тный и свѣ­тозар­ный, вос­пѣлъ хва­лу тво­ряще­му Мі­розиж­ди­телю, и пѣс­нѣ той въ бла­гого­вѣй­номъ тре­петѣ вни­мали звѣз­дные мі­ры.

Но воз­му­тил­ся гор­дый, не­обуз­данный духъ, воз­сталъ са­тана про­тивъ Твор­ца; за­коле­бались мі­ры, и, по­ражен­ный Все­могу­щимъ, былъ прок­лятъ онъ и низ­ри­нутъ въ без­пре­дѣль­ную вѣч­ность… И съ ро­ковой той ми­нуты из­гнан­никъ рая уже не могъ вос­кре­сить сво­ей ду­шев­ной чис­то­ты.

И ты­сячи сто­лѣтій прош­ли съ той гроз­ной по­ры!.. И вѣч­ность ста­ла для пад­ша­го ду­ха без­пре­рыв­ной цѣпью ад­скихъ му­ченій, и без­пре­дѣль­ная за­висть къ че­ловѣ­ку на­пол­ни­ла духъ са­таны.

И сталъ онъ ле­тать на зем­лю, и по­рокъ и грѣхъ раз­ли­лись по зем­лѣ!..

Былъ ав­густъ. По до­рогѣ къ Кра­кову по­казал­ся всад­никъ. Тяж­ко ды­шалъ подъ всад­ни­комъ ус­та­лый конь. Пут­никъ былъ сред­нихъ лѣтъ, до­воль­но стат­ный и крѣп­ка­го тѣ­лос­ло­женія че­ловѣкъ. Кра­сиво об­хва­тыва­ло его станъ по­лукаф­танье изъ крас­на­го сук­на, съ зо­лоты­ми про­шив­ка­ми на гру­ди, вро­дѣ ны­нѣш­нихъ вен­ге­рокъ, съ бо­ку поз­вя­кива­ла поль­ская саб­ля. Къ пе­ред­ней сѣ­дель­ной лу­кѣ былъ при­торо­ченъ чѣмъ-то ту­го на­битый ко­жаный мѣ­шокъ, съ ко­тора­го всад­никъ не спус­калъ глазъ и, ка­залось, очень до­рожилъ имъ.

Ве­черѣ­ло. Всад­никъ взгля­нулъ на не­бо и мед­ленно об­велъ гла­зами всѣ че­тыре края го­ризон­та.

Мас­са об­ла­ковъ тем­но-си­няго, сѣ­раго и крас­но­вата­го цвѣ­та дви­гались по не­бу, го­нимыя вѣт­ромъ. Со­бира­лась гро­за. Нез­на­комецъ еще не ус­пѣлъ хо­рошень­ко ог­ля­дѣть­ся, какъ длин­ная мол­нія про­рѣза­ла не­бо и ос­вѣ­тила все си­нева­тымъ ог­немъ. Про­катил­ся от­да­лен­ный ударъ гро­ма, ко­торый сталъ приб­ли­жать­ся съ не­вѣро­ят­ной быс­тро­той.

— Прес­квер­ное по­ложе­ніе! — про­бор­мо­талъ пу­тешес­твен­никъ, прі­уда­ривъ шпо­рами из­му­чен­на­го ко­ня и въ­ѣхавъ въ ча­щу гус­то­го бо­ра, гдѣ до­рога бы­ла из­ры­та ко­ле­ями.

Онъ и конь его вздрог­ну­ли отъ вновь мель­кнув­шей мол­ніи, вслѣдъ за ко­торой съ трес­комъ раз­ра­зил­ся ог­лу­шитель­ный громъ. И вдругъ слов­но въ ог­нѣ вспых­ну­ли и заж­глись не­беса, зас­верка­ли и по­лились въ нихъ без­пре­рыв­ныя мол­ніи; заг­ре­мѣли, поч­ти не пе­реме­жа­ясь, одинъ за дру­гимъ гро­мовые рас­ка­ты; зат­ре­щалъ, за­вылъ и зас­то­налъ вѣ­ковой боръ, оку­тав­шись кру­гомъ гус­той ть­мой.

На­чали па­дать круп­ныя кап­ли дож­дя.

— І­ису­се, Сы­не Бо­жій, за­щити и по­милуй ме­ня! — взмо­лил­ся оро­бѣв­шій нез­на­комецъ и, какъ доб­рый ка­толикъ, на­чалъ усер­дно чи­тать про се­бя мо­лит­вы.

Пу­гал­ся и конь его, вздра­гивая всѣмъ тѣ­ломъ при каж­домъ блес­кѣ не­бес­на­го ог­ня, при каж­домъ но­вомъ рас­ка­тѣ гро­ма; хри­пѣлъ и фыр­калъ онъ, спо­тыка­ясь на каж­домъ ша­гу.

Гре­мѣло въ воз­ду­хѣ, гу­дѣло и за­выва­ло въ тем­номъ бо­ру — стонъ-сто­номъ сто­ялъ и но­сил­ся кру­гомъ. Нез­на­комецъ мед­ленно под­ви­гал­ся впе­редъ: до­рога ста­нови­лась все ху­же, и конь вдругъ упалъ на пе­ред­нія но­ги, ед­ва не сбро­сивъ сво­его всад­ни­ка съ сѣд­ла не­ча­ян­нымъ тол­чкомъ.

Пу­тешес­твен­никъ въ ужа­сѣ зак­рылъ ли­цо ру­ками, оше­лом­ленный мол­ні­ей и ог­лу­шен­ный вмѣс­тѣ съ ко­немъ уда­ромъ гро­ма. Это бы­ла дѣй­стви­тель­но страш­ная ми­нута. За блес­комъ, ис­чезнув­шимъ мгно­вен­но, тем­но­та по­каза­лась еще мрач­нѣе, еще тем­нѣе. Конь всталъ на но­ги и еле-еле поп­лелся впе­редъ, ед­ва чуя подъ со­бой до­рогу, прев­ра­тив­шу­юся въ сплош­ную мас­су гря­зи отъ про­лив­но­го дож­дя. Но не прош­ло и пя­ти ми­нутъ, какъ сно­ва свер­кну­ла мол­нія… раз­дался въ ушахъ пу­тешес­твен­ни­ка гроз­ный ок­ликъ: «стой!» и при блес­кѣ и мгно­вен­номъ свѣ­тѣ онъ уви­далъ се­бя ок­ру­жен­нымъ со всѣхъ сто­ронъ во­ору­жен­ны­ми людь­ми, съ мрач­ны­ми и сви­рѣпы­ми ли­цами.

Это бы­ли гай­да­маки, ко­торы­ми въ ста­рин­ные го­ды бы­ли пол­ны лѣ­са и деб­ри ста­рой Поль­ши.

— По­гибъ! — про­шеп­талъ всад­никъ, но, не по­терявъ при­сутс­твія ду­ха, вых­ва­тилъ изъ но­женъ ос­трую саб­лю и гроз­но крик­нулъ:

— Прочь съ до­роги, не­годяи!

Свер­кну­ли но­жи гай­да­маковъ, и гру­бый го­лосъ гром­ко ска­залъ:

— Панъ, мно­го насъ, а ты одинъ. Нап­расна твоя храб­рость, ко­ли до­рога те­бѣ жизнь и семья, ес­ли она у те­бя есть.

— Что вамъ отъ ме­ня нуж­но? — про­гово­рилъ всад­никъ, не­воль­но сод­рогнув­шись въ сво­емъ храб­ромъ сер­дцѣ и ви­дя, что вся­кое соп­ро­тив­ле­ніе без­по­лез­но, и сло­ва лѣс­но­го раз­бой­ни­ка спра­вед­ли­вы.

— От­дай намъ свои день­ги и сту­пай се­бѣ съ ми­ромъ, ку­да зна­ешь.

— Брат­цы, нѣтъ у ме­ня зо­лотой каз­ны, бѣд­някъ я та­кой же, какъ и вы… Про­пус­ти­те ме­ня ра­ди до­рогой мнѣ семьи.

Пос­лы­шал­ся ди­кій смѣхъ, и гру­бый го­лосъ су­рово вос­клик­нулъ:

— Лжешь, панъ! у те­бя въ мѣш­кѣ, въ то­рокахъ, зо­лотая каз­на, по­давай ее мнѣ, оп­ла­ти до­рогу-про­ѣздъ че­резъ нашъ лѣсъ… Стыд­но шлях­ти­чу го­ворить неп­равду.

Не такъ бо­ял­ся панъ гроз­на­го гнѣ­ва при­роды и разъ­ярен­ныхъ сти­хій­ныхъ силъ, какъ ис­пу­гал­ся онъ словъ при­дорож­на­го ры­царя и су­дорож­ной ру­кой схва­тил­ся за мѣ­шокъ.

А въ немъ и въ са­момъ дѣ­лѣ бы­ли уло­жены зо­лотые ду­каты, по­лучен­ные па­номъ отъ про­дажи имѣ­нія, дос­тавша­гося ему пос­лѣ смер­ти доб­ра­го дя­ди, не за­быв­ша­го пле­мян­ни­ка въ сво­емъ за­вѣща­ніи. И жал­ко ста­ло па­ну, бла­город­но­му шлях­ти­чу, зо­лотой каз­ны, и въ от­ча­яніи онъ крик­нулъ:

— Для Бо­га! Ра­туй­те, доб­рые лю­ди!..

Ударъ гро­ма заг­лу­шилъ крикъ нес­час­тна­го, а въ то же вре­мя по­чувс­тво­валъ онъ се­бя въ дю­жихъ ру­кахъ гай­да­маковъ, об­хва­тив­шихъ его слов­но же­лѣз­ны­ми кан­да­лами, и уви­далъ, какъ одинъ изъ нихъ про­вор­но на­чалъ вы­тора­чивать до­рогой мѣ­шокъ, слов­но нас­мѣ­ха­ясь надъ без­за­щит­ностью нес­час­тна­го шлях­ти­ча.

И без­на­деж­ное, без­вы­ход­ное го­ре ох­ва­тило духъ па­на, по­мути­ло его умъ, и въ бе­зум­номъ от­ча­яніи онъ крик­нулъ страш­ное, грѣш­ное сло­во…

Раз­дался ог­лу­шитель­ный трескъ; дрог­ну­ло все, слов­но чь­ей-то не­одо­лимой страш­ной си­лой раз­бой­ни­ки бы­ли от­бро­шены въ сто­роны; блес­нулъ ос­лѣ­питель­ный огонь и слов­но бен­галь­скимъ ог­немъ ос­вѣ­тилъ кон­ныя фи­гуры поль­скихъ жол­не­ровъ, храб­рыхъ во­якъ, об­ри­совы­вая блес­тя­щимъ кон­ту­ромъ каж­дую фор­му и каж­дую ли­нію. Впе­реди ска­калъ мрач­ный пред­во­дитель, на во­рономъ какъ смоль ко­нѣ, въ чер­ныхъ какъ ночь ла­тахъ. Го­рѣли и свер­ка­ли, слов­но рас­ка­лен­ные уголья, гла­за мрач­на­го лат­ни­ка.

— До ля­су! — крик­ну­ли гай­да­маки, ис­пу­ган­ные не­ожи­дан­нымъ по­яв­ле­ні­емъ храб­рыхъ во­иновъ, и вмигъ ис­чезли въ тем­но­тѣ лѣс­ной глу­ши.

Пу­тешес­твен­никъ былъ спа­сенъ. Ник­то не за­гора­живалъ боль­ше ему до­роги, и съ об­легчен­нымъ сер­дцемъ по­ѣхалъ онъ даль­ше, поп­ра­вивъ и по­ложивъ ру­ку на мѣ­шокъ съ зо­лоты­ми ду­ката­ми.

Лилъ дождь; про­дол­жа­лась гро­за, хо­тя мол­нія блис­та­ла уже рѣ­же, и все даль­ше и от­да­лен­нѣе рас­ка­тыва­лись гро­мовые уда­ры. Ста­ла ма­ло-по-ма­лу ути­хать и ус­по­ко­ивать­ся гроз­ная сти­хій­ная си­ла. И вдругъ пу­тешес­твен­никъ раз­слы­шалъ по­зади се­бя шумъ кон­скихъ ко­пытъ.

— Опять не гай­да­маки ли? — по­думалъ онъ.

Онъ ог­ля­нул­ся и уви­далъ мрач­на­го всад­ни­ка, чер­на­го лат­ни­ка, пред­во­дите­ля жол­не­ровъ, такъ кста­ти под­вернув­шихся къ не­му на вы­руч­ку. Дог­налъ чер­ный лат­никъ шлях­ти­ча, кив­нулъ ему го­ловой и по­ѣхалъ ря­домъ. И по­каза­лось па­ну, что, нес­мотря на темь, онъ яс­но мо­жетъ раз­смот­рѣть ли­цо лат­ни­ка, и сталъ онъ раз­гля­дывать мол­ча­лива­го то­вари­ща.

Гля­дитъ и при­поми­на­етъ, что какъ буд­то онъ и преж­де гдѣ-то ви­дывалъ это ли­цо, что-то очень зна­комое на­поми­на­ютъ ему мрач­ныя, злоб­но нас­мѣшли­выя чер­ты лу­кава­го ли­ца — и вздрог­нулъ всѣмъ тѣ­ломъ пу­тешес­твен­никъ; вспом­нилъ онъ, гдѣ ви­далъ его. Оно точь-въ-точь по­хоже на ли­цо са­таны, на­рисо­ван­ное ис­кусной ру­кой ху­дож­ни­ка, бла­гочес­ти­ваго жи­вопис­ца въ об­ра­зѣ свя­того Ми­ха­ила въ тотъ мо­ментъ, ког­да онъ по­ража­етъ ду­ха зло­бы и гор­ды­ни, низ­вергая не­покор­на­го воз­му­тите­ля въ пре­ис­поднія без­дны.

Ле­дянымъ смер­тель­нымъ хо­лодомъ ох­ва­тило сер­дце па­на; хо­тѣлъ бы­ло онъ пе­рек­рестить­ся, но ру­ка ему не по­вино­валась, слов­но свин­цомъ на­лилась она; хо­тѣлъ про­шеп­тать мо­лит­ву, приз­вать на по­мощь Ца­рицу Не­бесъ, но для моль­бы ус­та его не рас­кры­вались, дро­жали, и толь­ко без­связ­ный звукъ вы­летѣлъ изъ нихъ. Ото­ропѣлъ панъ; ос­лабли его крѣп­кіе чле­ны, кровь зас­ты­вала въ жи­лахъ, и, не под­держи его мрач­ный лат­никъ, бла­город­ный шлях­тичъ неп­ре­мѣн­но сва­лил­ся бы съ ко­ня.

— Здравс­твуй, панъ Твар­дов­скій! — глу­хо про­из­несъ лат­никъ.

— Я те­бя не знаю! — про­шеп­талъ панъ, еще бо­лѣе сод­ро­га­ясь, что не­из­вѣс­тный зна­етъ его имя.

Са­танин­ская улыб­ка мель­кну­ла на гу­бахъ мрач­на­го лат­ни­ка, и онъ нас­мѣшли­во про­из­несъ:

— Какъ ме­ня не зна­ешь? А кто же спасъ те­бя сей­часъ?

— Храб­рые жол­не­ры ми­лос­ти­ваго ко­роля мо­его…

През­ри­тель­ный смѣхъ прер­валъ рѣчь шлях­ти­ча, и лат­никъ ска­залъ:

— Вздоръ! Те­бя спасъ я!

— Но кто же ты?

— Са­тана!

Шлях­тичъ такъ и ока­менѣлъ; а лат­никъ про­дол­жалъ:

— Ты приз­валъ ме­ня на по­мощь, и я спасъ те­бя!.. Че­го бо­ишь­ся? Стыд­но ро­бѣть и от­сту­пать бла­город­но­му шлях­ти­чу!

Панъ былъ за­дѣтъ за жи­вое. Какъ ис­тый сынъ храб­ра­го на­рода, шлях­тичъ бо­ял­ся пе­редъ кѣмъ бы то ни бы­ло вы­казы­вать тру­сость, и по­тому, хоть его и би­ла ли­хорад­ка при мыс­ли, что онъ очу­тил­ся въ об­щес­твѣ са­таны, панъ соб­рался съ ду­хомъ и смѣ­ло вос­клик­нулъ:

— Твар­дов­скій ни­чего не бо­ит­ся и ни­ког­да не от­сту­па­етъ!

— И прек­расно дѣ­ла­ешь.

— Что те­бѣ нуж­но?

— Че­го нуж­но? А ты раз­вѣ не зна­ешь, что «долгъ пла­тежемъ кра­сенъ»?

— Знаю!.. Чѣмъ я дол­женъ зап­ла­тить те­бѣ? Жизнь нуж­на моя, ис­ку­ситель?

— Нѣтъ. Тво­ей жиз­ни мнѣ не нуж­но: про­падай во пра­хѣ и нич­то­жес­твѣ! — съ през­рѣ­ні­емъ ска­залъ са­тана.

— Че­го же ты тре­бу­ешь?

— От­дай мнѣ то, что най­дешь до­ма, че­го ты ни­ког­да не ви­далъ и че­го те­перь не жал­ко.

Твар­дов­скій за­думал­ся. Са­танин­ская прось­ба бы­ла для не­го не­понят­ной за­гад­кой; од­но толь­ко хо­рошо по­нялъ онъ изъ это­го тре­бова­нія, что духъ ть­мы не про­ситъ отъ не­го ни ми­лой мо­лодой же­ны, ни зо­лотой каз­ны.

— Хо­рошо, я сог­ла­сенъ! — от­вѣ­чалъ панъ, по­думавъ. — Те­перь, кро­мѣ же­ны да каз­ны, мнѣ ни­чего не жал­ко!

— Рас­пи­шись!

Какъ ни былъ сму­щенъ и взвол­но­ванъ Твар­дов­скій, но при этомъ при­каза­ніи ух­мыль­нул­ся и вскри­чалъ:

— Же­лалъ бы я знать, какъ мо­гу ис­полнить твое же­ланіе, са­тана? Въ та­кую бу­рю раз­вѣ мож­но пи­сать, да и на чемъ еще?

— Что не­воз­можно для смер­тна­го, то воз­можно для ду­ха! — съ през­рѣ­ні­емъ про­мол­вилъ мрач­ный духъ, и предъ удив­леннымъ па­номъ со­вер­ши­лось имен­но не­видан­ное и не­воз­можное для че­ловѣ­ка дѣ­ло.

При блес­кѣ от­да­лен­ной мол­ніи, подъ про­лив­нымъ дож­демъ, лив­шимъ съ не­ба слов­но изъ уша­та, при воѣ и свис­тѣ ура­гана, подъ на­поромъ ко­тора­го гну­лись и сто­нали вѣ­ковыя де­ревья, духъ прес­по­кой­но пи­салъ на пер­га­мен­тѣ, вы­дѣлан­номъ изъ ко­жи грѣш­на­го са­мо­убій­цы, пи­салъ такъ же удоб­но, какъ дѣ­лывалъ то самъ панъ въ сво­ихъ па­латахъ. Окон­чивъ пи­сать ус­ло­віе, са­тана по­далъ его под­пи­сать Твар­дов­ско­му, про­гово­ривъ:

— Под­пи­шись же те­перь сво­ей кровью!

Панъ про­тянулъ къ не­му об­на­жен­ную ру­ку. Какъ доб­рый ка­толикъ и сынъ сво­его вѣ­ка, онъ хо­рошо зналъ и былъ убѣж­денъ, что толь­ко кровью и зак­лю­ча­ютъ лю­ди свои сдѣл­ки съ са­таной. Дь­яволъ уко­лолъ па­ну сво­имъ ног­темъ ука­затель­ный па­лецъ: изъ не­го брыз­ну­ла кровь, и Твар­дов­скій, об­мо­чивъ въ нее же­лѣз­ное пе­ро, по­дан­ное ему ду­хомъ, под­пи­салъ, что тре­бовалъ пос­лѣдній.

Са­тана ис­чезъ.

Роковой ударъ. — Смерть.

На бе­регу не­широ­каго озе­ра сто­ялъ не­боль­шой домъ Твар­дов­ска­го, на­зыва­емый зам­комъ. Въ чис­той не­под­вижной во­дѣ озе­ра от­ра­жались пла­кучія ивы, а вда­ли раз­сти­лались длин­ныя зе­леныя по­ляны, сли­ва­ющі­яся съ по­дош­вою вы­сокихъ горъ. Это бы­ло на ут­ро пос­лѣ бур­ной но­чи. Свѣ­жій, проз­рачный воз­духъ ды­шалъ аро­матомъ, зве­нѣли въ не­бесахъ тре­ли Божь­ихъ птицъ, а ла­зур­ная высь, бы­ла свѣт­ла и яс­на.

Не свѣт­ло бы­ло толь­ко на ду­шѣ па­на, ког­да онъ за­видѣлъ со­ломен­ную кров­лю сво­его до­ма, под­нявшись на при­горокъ. Чѣмъ бли­же подъ­ѣз­жалъ Твар­дов­скій къ род­но­му прі­юту, тѣмъ грус­тнѣе и тя­желѣе ста­нови­лось у не­го на сер­дцѣ, и чувс­тво­валъ онъ ка­кую-то бѣ­ду, ко­торая ско­ро дол­жна бу­детъ раз­ра­зить­ся надъ его го­ловой. Но онъ не зналъ, что за нес­частіе гро­зитъ ему, а по­тому еще тя­желѣе и не­выно­симѣе ста­нови­лось па­ну, и онъ, не мог­ши до­лѣе вы­носить, уда­рилъ шпо­рами ко­ня и пом­чался пос­ко­рѣе до­мой, что­бы, на­конецъ, уз­нать свою участь.

Вих­ремъ вле­тѣлъ панъ въ во­рота на свой ши­рокій дворъ. Все тамъ бы­ло ти­хо. Ник­то не встрѣ­тилъ бла­город­на­го шлях­ти­ча. Сжа­лось тос­кой еще боль­ше сер­дце нес­час­тна­го. Сос­ко­чилъ онъ съ ко­ня, про­бѣжалъ сѣ­ни и во­шелъ въ пе­ред­нюю свѣт­ли­цу; здѣсь встрѣ­тила па­на, вы­бѣжав­шая изъ дру­гой ком­на­ты, ста­руха, и преж­де чѣмъ ус­пѣ­ла она ах­нуть отъ удив­ле­нія и ра­дос­ти, что ви­дитъ сво­его гос­по­дина, пос­лѣдній быс­тро про­гово­рилъ:

— Маг­да­лина, всѣ ли до­ма здо­ровы?

— Всѣ здо­ровы, панъ… Все сла­ва Бо­гу…

— А же­на?.. Яд­ви­га?.. Гдѣ она?.. От­че­го я ея не ви­жу?

— Тсс… тсс .. па­не, — ма­хая ру­ками, впол­го­лоса за­гово­рила Маг­да­лина и, лу­каво ух­мы­ля­ясь, про­дол­жа­ла поч­ти по­лушо­потомъ: — не кри­чите, ми­лый панъ… не ис­пу­гай­те па­ни… Она здо­рова… но…

— Что но?

— Ле­житъ въ пос­те­ли! — и ста­руха под­мигну­ла па­ну.

— За­чѣмъ она въ пос­те­ли?

При­под­нявшись на цы­поч­кахъ къ са­мому уху па­на, ста­руха ве­село шеп­ну­ла:

— Па­ни ро­дила вамъ, панъ, сы­ноч­ка!

Схва­тивъ се­бя за го­лову, панъ без­силь­но упалъ на скамью. Без­жизнен­но скло­нилась его го­лова на грудь, и въ страш­номъ уны­ніи онъ про­из­несъ про се­бя:

— Са­тана, те­перь я те­бя по­нялъ! Го­ре!.. го­ре мнѣ! — вос­клик­нулъ онъ вслухъ.

Ста­рая Маг­да­лина всплес­ну­ла ру­ками. Она ни­чего не мог­ла по­нять въ от­ча­яніи па­на. Стран­но ей по­каза­лось, что вмѣс­то ра­дос­ти, ко­торую она ду­мала уви­дать въ сво­емъ гос­по­динѣ, она за­мѣти­ла въ немъ глу­бокое уны­ніе и сер­дечную тос­ку.

— О, Свя­тая Ма­ти! — вос­клик­ну­ла ста­руш­ка. — Че­го же доб­рый панъ такъ ис­пу­гал­ся? Для че­го панъ такъ зак­ру­чинил­ся?.. Не слу­чилось ли че­го не­доб­ра­го съ ва­ми, доб­родзѣю?

Вмѣс­то от­вѣ­та на ея воп­ро­сы, онъ ска­залъ:

— Ска­жи Яд­ви­гѣ, что я прі­ѣхалъ и сей­часъ при­ду къ ней.

Маг­да­лина выш­ла, а че­резъ ми­нуту вер­ну­лась и ска­зала:

— Па­ни об­ра­дова­лась… Она зо­ветъ васъ къ се­бѣ.

Встрях­нувъ го­ловой, Твар­дов­скій съ свин­цо­вой тя­жес­тію въ мыс­ляхъ и на сер­дцѣ по­шелъ въ ком­на­ту же­ны. По­дой­дя къ две­ри, онъ на ми­нуту ос­та­новил­ся, какъ бы при­кован­ный къ по­рогу, по­томъ ма­шиналь­но дви­нул­ся впе­редъ. Въ спаль­нѣ бы­ли опу­щены сто­ры, и ца­рилъ та­инс­твен­ный по­лум­ракъ. Твар­дов­скій уви­далъ свою же­ну блѣд­ную и сла­бую, ле­жащую на кро­вати.

— Здравс­твуй, ми­лый Юзя, — нѣж­но про­из­несла же­на. — Я заж­да­лась те­бя … Ахъ, какъ я ра­да, что ты вер­нулся… Ми­лый, до­рогой мой, по­цѣлуй на­шего сы­ноч­ка! — и нѣж­нымъ дви­жені­емъ ру­ки от­ки­нула Яд­ви­га за­навѣсъ люль­ки.

Ре­бенокъ спалъ. Блѣд­ный, дро­жащій отецъ взгля­нулъ на не­вин­на­го мла­ден­ца, по­шат­нулся, ис­пустилъ ужас­ный крикъ и за­мер­тво упалъ на полъ. Въ до­мѣ сдѣ­лалась су­мато­ха. Бѣд­на­го па­на уло­жили въ его ком­на­тѣ. Съ нимъ сдѣ­лал­ся ужас­ный бредъ.

Нес­час­тная же­на бы­ла по­раже­на об­мо­рокомъ му­жа. Въ от­ча­яніи и ис­пу­гѣ, ло­мая ру­ки, она вос­клик­ну­ла:

— О, Свя­тая Дѣ­ва, за­щити насъ!.. Что все это зна­читъ?.. О, ми­лый мой сы­ночекъ! о, до­рогая моя крош­ка! Что за го­ре при­несъ ты съ со­бой?..

И го­рячія сле­зы ду­шили Яд­ви­гу, и горь­ко пла­кала и жа­лова­лась она; го­рева­ла вмѣс­тѣ съ ней и Маг­да­лина, за­тужи­ли и всѣ слу­ги, ви­дя го­ре сво­ихъ доб­рыхъ гос­подъ. Пе­чаль па­ла на весь домъ.

Опом­нился панъ отъ сво­его без­па­мятс­тва, вспом­нилъ все и не зналъ, какъ вый­ти изъ тяж­кой бѣ­ды, чѣмъ по­собить го­рю. Не зная что дѣ­лать, онъ рѣ­шил­ся во всемъ приз­нать­ся же­нѣ и от­крыть тай­ну, кам­немъ ле­жав­шую на его сер­дцѣ. Но дол­го не смѣлъ онъ при­вес­ти свое на­мѣре­ніе въ ис­полне­ніе и дол­го из­бѣ­галъ рѣ­шитель­ной встрѣ­чи съ сво­ей Яд­ви­гой, ко­торая, меж­ду тѣмъ, нес­мотря на свою пе­чаль, оп­ра­вилась и вста­ла съ пос­те­ли.

Былъ яс­ный осен­ній ве­черъ. Су­мер­ки спус­ка­лись на зем­лю. Нес­мотря на осень, по­года сто­яла прек­расная; воз­духъ еще бла­го­ухалъ аро­матомъ, и лѣ­са все еще сто­яли уб­ранные лис­твой. Панъ спро­силъ о же­нѣ; ему ска­зали, что она гу­ля­етъ въ лѣ­су, и онъ от­пра­вил­ся отыс­ки­вать ее тамъ. Его ох­ва­тыва­ла дрожь при мыс­ли о ро­ковомъ раз­го­ворѣ съ ней, и онъ нѣс­коль­ко разъ ос­та­нав­ли­вал­ся, что­бы унять бі­еніе сво­его сер­дца. Онъ ско­рѣй по­шелъ бы на кос­теръ, сго­рѣлъ бы за­живо, съ хлад­нокро­ві­емъ и яс­ностью; идя же те­перь къ той, ко­торая бы­ла ему до­рога, лю­била его всѣмъ су­щес­твомъ, онъ дро­жалъ всѣ­ми чле­нами и за­мед­лялъ ша­ги, соз­на­вая свой страш­ный грѣхъ.

Нѣс­коль­ко разъ онъ ос­та­нав­ли­вал­ся, какъ бы прис­лу­шива­ясь къ бі­енію сво­его сер­дца; мракъ су­мерокъ по­ходилъ на мракъ его ду­ши. Со всѣхъ сто­ронъ за­мыка­лись надъ нимъ тем­ные сво­ды лѣ­са; бы­ло что-то душ­ное въ дре­мот­номъ без­молвіи воз­ду­ха. Быс­трымъ, поч­ти от­ча­ян­нымъ дви­жені­емъ онъ раз­дви­нулъ вѣт­ви и уви­далъ Яд­ви­гу, си­дящую подъ тѣнью де­ревь­евъ.

Пос­лѣдніе лу­чи за­ходя­щаго сол­нца ок­ру­жали ее точ­но оре­оломъ. Вый­дя изъ ча­щи тем­на­го лѣ­са, онъ уви­далъ ее, яс­ную какъ са­ма жизнь мо­лодой юнос­ти. Съ гром­кимъ, без­созна­тель­нымъ кри­комъ онъ бро­сил­ся къ ея но­гамъ и въ страш­номъ по­рывѣ скор­би вос­клик­нулъ:

— О, ми­лая моя!.. о, мое сок­ро­вище, моя до­рогая! Я не дос­то­инъ те­бя… Я ли­шил­ся все­го, что мнѣ до­рого на зем­лѣ!.. Я сог­рѣ­шилъ!..

— Что… что та­кое, до­рогой мой?.. Ска­жи маѣ, от­крой свое сер­дце… что тя­готитъ, что му­ча­етъ твой духъ?

И нес­час­тный грѣш­никъ пе­редалъ же­нѣ свое го­ре, раз­ска­залъ о бе­зум­номъ въ страш­номъ грѣ­хѣ сво­емъ, о прок­ля­той за­писи, дан­ной са­танѣ на мла­ден­ца-сы­на.

Слу­шая ис­по­вѣдь му­жа, бѣд­ная мать, по­ражен­ная ужа­сомъ, тряс­лась какъ въ ли­хорад­кѣ, и от­ры­вис­тые, жа­лоб­ные сто­ны вы­рыва­лись изъ ея устъ вмѣс­тѣ съ име­немъ сы­на.

— Сынъ мой!.. сынъ мой! — вы­рывая на се­бѣ во­лосы, во­пила нес­час­тная мать. — О, луч­ше бъ ты не ро­дил­ся на свѣтъ Бо­жій… О, го­ре… го­ре те­бѣ, нес­час­тный!

Все по­мути­лось въ го­ловѣ нес­час­тной ма­тери; ей по­каза­лось, что она са­ма уми­ра­етъ. Сло­ва му­жа раз­да­вались въ ея ушахъ какъ пог­ре­баль­ный звонъ; она ши­роко рас­кры­ла гла­за, вып­ря­милась во весь ростъ и съ зло­вѣщей улыб­кой бро­силась бѣ­жать прочь, кри­ча:

— Го­ре… го­ре намъ!

Не вы­дер­жа­ла нес­час­тная мать, и къ ут­ру слѣ­ду­юща­го дня она ле­жала уже без­душнымъ тру­помъ. Но пе­редъ смер­тію она приш­ла въ се­бя и, по­доз­вавъ му­жа, ска­зала ему.

— До­рогой мой, я уми­раю! Но пок­ля­нись мнѣ спас­ти сы­на изъ сѣ­тей са­таны… Про­си за­щиты Бо­га и свя­тыхъ Его и по­ложи ду­шу свою за ду­шу ми­лаго мла­ден­ца… О, сынъ мой, сынъ мой! — бы­ли пос­лѣднія сло­ва уми­рав­шей.

Отецъ и сынъ. — Борьба съ сатаной. — Старецъ.

Прош­ло съ тѣхъ поръ до­воль­но вре­мени.

Бы­ло лѣ­то. Кру­гомъ все ра­дова­лось и ра­дова­ло: въ гус­тыхъ зе­леныхъ лѣ­сахъ все бы­ло пол­но свѣ­жес­тію; съ лу­говъ вѣ­яло жи­витель­нымъ, обод­ря­ющимъ за­пахомъ цвѣ­товъ и травъ; во ржи кри­чали пе­репе­ла; въ ма­лин­ни­кахъ надъ ручь­ями свис­та­ли со­ловьи; че­резъ до­роги пе­ребѣ­гали кой-гдѣ ку­ропат­ки; то вид­нѣлся за­яцъ, мет­нувшій­ся изъ-подъ кус­та, то — глу­хой те­теревъ, ша­рах­нувшій­ся въ глу­хомъ, су­хомъ бо­ру.

Въ это прек­расное вре­мя ве­село шелъ по боль­шой до­рогѣ юно­ша лѣтъ пят­надца­ти. Это былъ вос­пи­тан­никъ кол­ле­гіи въ Кра­ковѣ. Ра­дос­тно бы­ло у не­го на ду­шѣ. Свѣт­лое чувс­тво ох­ва­тыва­ло все су­щес­тво юно­ши. Оно по­ходи­ло на кап­лю ут­ренней ро­сы, про­низан­ной сол­нечнымъ сі­яні­емъ, ког­да вся она го­ритъ подъ сол­нцемъ, какъ ис­кра. Свѣтъ этотъ былъ его пла­мен­ная ду­ша, ко­торая, вмѣс­тѣ съ этимъ, бы­ла крот­ка и мяг­ка, но ко­торая рва­лась ку­да-то въ даль, въ без­пре­дѣль­ную высь.

Вотъ, онъ свер­нулъ съ до­роги, про­шелъ пе­релѣ­сокъ и вы­шелъ къ озе­ру на бе­регу ко­тора­го вид­нѣ­лась усадь­ба па­на Твар­дов­ска­го. Юно­ша ос­та­новил­ся и съ не­изъ­яс­ни­мымъ вос­торгомъ взгля­нулъ на ста­рый домъ. Нель­зя пе­редать, что по­чувс­тво­вало его сер­дце, ког­да онъ уви­дѣлъ род­ную кры­шу. Нѣтъ словъ на язы­кѣ че­ловѣ­чес­комъ для вы­раже­нія по­доб­ныхъ чувствъ.

Юно­ша былъ ник­то иной, какъ сынъ нес­час­тной Яд­ви­ги, сынъ ста­раго па­на. Онъ спѣ­шилъ об­нять сво­его от­ца.

А въ эту ми­нуту бѣд­ный ста­рикъ си­дѣлъ на бе­регу озе­ра, подъ пла­кучи­ми ива­ми, пог­ру­жен­ный весь въ свои мрач­ныя ду­мы, не за­мѣчая ни кра­сотъ при­роды, ни ея бла­годат­на­го ми­ра. Ли­цо его бы­ло ис­ка­жено стра­дані­емъ, какъ и его сер­дце, раз­би­тое го­ремъ.

Мрач­ныя вос­по­мина­нія воз­ни­ка­ютъ пе­редъ нимъ од­но за дру­гимъ, и онъ не въ си­лахъ отог­нать ихъ.

Вспом­ни­лись ему пер­выя ми­нуты жиз­ни нес­час­тна­го сы­на, ко­торо­му са­тана уже раз­став­лялъ ро­ковыя сѣ­ти, и вотъ что вспом­нилъ панъ:

Нуж­но бы­ло крес­тить мла­ден­ца, но духъ ть­мы дол­го не до­пус­калъ до это­го, по­ка всѣ его коз­ни не бы­ли раз­ру­шены бла­гочес­ті­емъ кра­ков­ска­го про­боща. Че­тыре ксен­дза бы­ли при­зыва­емы па­номъ для со­вер­ше­нія свя­того та­инс­тва надъ мла­ден­цемъ, но не одинъ изъ нихъ не явил­ся по раз­нымъ при­чинамъ; нес­час­тный отецъ былъ въ от­ча­яніи, бо­ял­ся, чтобъ вслѣдс­твіе это­го са­тана не обер­нулъ сы­на въ обо­рот­ня, ког­да ему приш­ла въ го­лову счас­тли­вая мысль об­ра­тить­ся къ ста­рому про­бощу; все раз­ска­зать ему и умо­лять по­мочь и ок­рестись не­вин­на­го мла­ден­ца.

Сынъ былъ спа­сенъ, ду­ша бы­ла выр­ва­на изъ влас­ти са­таны! И въ нѣ­мой зло­бѣ духъ ть­мы об­ру­шилъ на го­лову от­ца од­но го­ре за дру­гимъ, что­бы от­нять у не­го воз­можность и вся­кую на­деж­ду доб­рымъ дѣ­ломъ и ми­лосер­ді­емъ омыть свой грѣхъ и унич­то­жить ро­ковой до­говоръ на сы­на. Въ ко­рот­кое вре­мя Твар­дов­скій изъ бо­гата­го че­ловѣ­ка прев­ра­тил­ся въ бѣд­ня­ка: бу­ри, по­жары, скот­ный па­дежъ, рас­хи­щеніе имѣ­нія пос­тигли па­на, и за­житоч­ный дворъ его за­росъ тра­вой, по­лынью и ко­вылемъ, за­пус­тѣ­ли его кла­довыя и жит­ни­цы, раз­ва­лились гум­на, осѣлъ и пок­ри­вил­ся его домъ. Но ма­ло об­ра­щалъ на это вни­манія Твар­дов­скій и съ му­жес­твомъ пе­рено­силъ нес­частія, ду­мая толь­ко объ учас­ти сы­на.

Онъ, нас­коль­ко поз­во­ляли средс­тва, тво­рилъ ми­лос­ты­ню и го­рячо мо­лил­ся день и ночь, бу­дучи впол­нѣ увѣ­ренъ, что толь­ко ми­лосер­діе, мо­лит­ва и постъ — на­деж­ныя средс­тва въ борь­бѣ съ вра­гомъ че­ловѣ­чес­ка­го ро­да.

А меж­ду тѣмъ, мо­лодой сынъ под­росталъ, изъ от­ро­ка онъ сталъ юно­шей. Янъ, такъ зва­ли мо­лодо­го сы­на, былъ ум­ный, но вмѣс­тѣ съ тѣмъ и стран­ный ре­бенокъ. Уже съ са­мой юной по­ры онъ ко все­му вы­казы­валъ не­обык­но­вен­ную по­нят­ли­вость и пыт­ли­вость. Его ра­но раз­ви­тому уму бы­ли дос­тупны та­кія тай­ны, ко­торыя для мно­гихъ взрос­лыхъ ка­зались не­разъ­яс­ни­мой за­гад­кой. Всѣ ди­вились муд­рости ре­бен­ка и про­рочи­ли ему зна­мени­тую бу­дущ­ность. Это же удив­ле­ніе воз­буждалъ къ се­бѣ мо­лодой Янъ и въ кра­ков­ской шко­лѣ сре­ди сво­ихъ учи­телей и то­вари­щей.

Вспо­миная о див­ныхъ спо­соб­ностяхъ сы­на, у ста­раго от­ца еще глуб­же рас­кры­валась сер­дечная ра­на, и те­перь онъ въ ве­ликомъ по­рывѣ от­ча­янія гром­ко вос­клик­нулъ:

— О, Богъ мой! Что ждетъ ме­ня, гу­бите­ля мо­его ми­лаго сы­на?.. Бу­ду ли я про­щенъ ког­да-ни­будь за то, что про­далъ са­танѣ за мѣ­шокъ съ зо­лотомъ жизнь ре­бен­ка, ли­шилъ его вѣч­на­го свѣ­та и бла­женс­тва? О, я нес­час­тный! Луч­ше бъ бы­ло въ ты­сячу разъ от­дать прок­ля­тое зо­лото гай­да­макамъ въ ту страш­ную ночь, чѣмъ при­зывать на по­мощь са­тану… Увы, прок­ля­тая ал­чность моя къ зо­лоту сгу­била ме­ня и сы­на… О, бѣд­ный сынъ мой! прос­тишь ли ты ме­ня за ве­ликій грѣхъ? Нѣтъ, ты дол­женъ прок­лясть нес­час­тна­го от­ца, бѣд­ное ди­тя, ког­да уз­на­ешь, что, вмѣс­то по­мощи Все­могу­щаго, я приз­валъ по­мощь са­танин­скую, чтобъ спас­ти прок­ля­тое зо­лото и за­губить те­бя… О, сынъ мой, я зас­лу­жилъ твое прок­ля­тіе!..

И вдругъ нес­час­тный вздрог­нулъ: кто-то по­ложилъ ру­ку на его пле­чо. Ста­рикъ взгля­нулъ, — пе­редъ нимъ сто­ялъ съ свѣт­лой улыб­кой юно­ша-сынъ и, смот­ря на ли­цо бѣд­на­го от­ца, ис­ка­жен­ное тос­кой и стра­дані­емъ, лю­бов­но мол­вилъ ему:

— Отецъ, не прок­ли­нать, а бла­гос­ловлять я бу­ду твое до­рогое имя, по­ка живъ!

— О, ди­тя мое!.. о, до­рогой Янъ! — бро­са­ясь къ юно­шѣ и при­жимая его къ гру­ди, вос­клик­нулъ взвол­но­ван­ный отецъ.

Гля­дя на не­го, Янъ про­дол­жалъ:

— Ты стра­да­ешь, отецъ… Я слы­шалъ пос­лѣднія твои сло­ва… ты буд­то ви­новенъ пе­редо мной. Но мо­жетъ ли это быть? Ска­жи мнѣ, какъ лю­бяще­му сы­ну, твое го­ре, от­крой тай­ну, тер­за­ющую те­бя, об­легчи бѣд­ное сер­дце свое.

Тяж­кій вздохъ выр­вался изъ ис­томлен­ной гру­ди ста­рика, и онъ уны­ло от­вѣ­тилъ:

— О, до­рогое ди­тя мое, не по­можешь ты въ мо­ей скор­би, не снять те­бѣ страш­ной тос­ки-го­ря съ мо­его сер­дца… Но знай, не такъ стра­даю я за се­бя, какъ за те­бя…

— Но от­че­го жъ ты стра­да­ешь?

— О, Янъ… о, нес­час­тное ди­тя!.. не разс­пра­шивай… Луч­ше мо­лись о се­бѣ и нес­час­тномъ от­цѣ тво­емъ!..

Ры­данія прер­ва­ли его рѣчь. Сынъ упалъ пе­редъ нимъ на ко­лѣни и за­гово­рилъ:

— Отецъ, мнѣ лег­че смерть, чѣмъ ви­дѣть те­бя въ скор­би и не по­мочь те­бѣ, не об­легчить твои стра­данія… Мо­лю те­бя, до­вѣрь­ся мнѣ и от­крой тай­ну.

— Сынъ мой, стра­шись уз­нать ис­ти­ну! Моя тай­на — ги­бель для те­бя; она горь­ка какъ по­лынь и тлет­ворна какъ смер­тель­ный ядъ!

— А ес­ли такъ, то пусть же го­ре об­ра­тит­ся на ме­ня, мой отецъ; я го­товъ стра­дать, лишь бы толь­ко об­легчить твою скорбь. Не смот­ри, что я юнъ лѣ­тами, я су­мѣю быть му­жес­твен­нымъ и съ твер­достію мо­гу пе­ренес­ти вся­кую нев­зго­ду. От­крой мнѣ ро­ковую тай­ну, дай уви­дать мнѣ и по­нять пред­сто­ящую опас­ность, чтобъ я могъ при­гото­вить­ся къ борь­бѣ и от­ра­зить ги­бель, ко­торая зак­ры­та отъ ме­ня не­из­вѣс­тностью.

Рѣчь юно­ши ды­шала ис­крен­ностью, чис­то­сер­де­чі­емъ и рѣ­шитель­ностью. Неп­реклон­ная во­ля и твер­дость ру­ково­дили сло­вами мо­лодо­го Твар­дов­ска­го, от­кры­вая въ немъ страш­ную энер­гію и пыл­кій духъ. Не могъ пос­лѣ это­го ус­то­ять ста­рый отецъ и ска­залъ, ста­ра­ясь не смот­рѣть на сы­на:

— Сынъ мой, я ска­жу те­бѣ ро­ковую тай­ну; но уз­навъ ее, не кля­ни ме­ня, а жа­лѣй и мо­лись!

И мо­лодой Твар­дов­скій уз­налъ про ро­ковой до­говоръ от­ца съ са­таной.

Выс­лу­шавъ, юно­ша спо­кой­но мол­вилъ:

— Му­жай­ся, отецъ, и не бу­демъ отъ это­го уны­вать и от­ча­ивать­ся. Свя­тая на­ша вѣ­ра зап­ре­ща­етъ че­ловѣ­ку пре­давать­ся от­ча­янію: оно ве­детъ къ не­из­бѣжной ги­бели. Вѣ­ра, на­деж­да на ми­лосер­діе и лю­бовь да бу­дутъ на­шими спут­ни­ками въ жиз­ни. Са­тана хо­четъ зав­ла­дѣть мо­ей ду­шой. Но духъ ть­мы не мо­жетъ одо­лѣть че­ловѣ­чес­кой ду­ши, вло­жен­ной въ ме­ня Твор­цомъ все­лен­ной… Я не хо­чу ус­ту­пить са­танѣ то, что при­над­ле­житъ мнѣ; для борь­бы съ нимъ у ме­ня есть вѣ­ра и на­деж­да.

Еще бо­лѣе изу­мил­ся ста­рый отецъ не­обык­но­вен­нымъ рѣ­чамъ и при­сутс­твію ду­ха въ сы­нѣ и толь­ко могъ ска­зать:

— Но какъ выр­вешь, ди­тя мое, прок­ля­тый до­говоръ, под­пи­сан­ный мо­ей кровью, изъ са­танин­скихъ рукъ? Страш­на си­ла и ко­варс­тво са­таны, ког­да онъ за­мыс­лилъ на­шу ги­бель!

— Не спо­рю, труд­на борь­ба съ де­мономъ, но духъ че­ловѣ­ка крѣп­че его. Ба­тюш­ка, раз­вѣ мы не зна­емъ, что есть на зем­лѣ ве­ликіе под­вижни­ки, дос­тигшіе мо­лит­вой, воз­держа­ні­емъ и пос­томъ влас­ти об­ра­щать въ нич­то коз­ни ду­ха ть­мы, от­го­нять его отъ лю­дей; къ нимъ-то за по­мощью я и об­ра­щусь… Я крѣп­ко вѣ­рю, что та­кіе лю­ди по­могутъ мнѣ пос­ра­мить вра­га и вер­нуть то, что ут­ра­чено то­бой… Бла­гос­ло­ви же ме­ня, отецъ, на труд­ный под­вигъ, — скло­нясь къ но­гамъ от­ца и прек­ло­няя пе­редъ нимъ го­лову, зак­лю­чилъ сынъ.

— Да бла­гос­ло­витъ те­бя Все­могу­щій, — тор­жес­твен­но про­гово­рилъ Твар­дов­скій, кла­дя тре­пещу­щія ис­ху­далыя ру­ки на го­лову сы­на, — О, Про­видѣ­ніе! дай ему стрем­ле­ніе къ бла­гу, сми­реніе въ счастьѣ; будь ему зас­тупни­комъ и вѣр­нымъ спут­ни­комъ въ жиз­ни; дай си­лу за­щитить се­бя отъ коз­ней дь­яволь­скихъ и раз­ру­шить ихъ сѣ­ти во сла­ву Твою!

Сынъ раз­стал­ся съ от­цомъ. Цѣ­лую ночь юно­ша безъ сна про­велъ въ мо­лит­вѣ, а на ут­ро онъ от­пра­вил­ся къ ве­лико­му под­вижни­ку, мол­ва о ко­торомъ да­леко раз­но­силась въ ок­рес­тнос­тяхъ Кра­кова.

Въ дре­мучей деб­ри жилъ ста­рецъ-пус­тынникъ. Ког­да онъ при­шелъ въ эти мѣс­та, от­ку­да и кто онъ — ник­то не зналъ, но всѣмъ из­вѣс­тна бы­ла его пус­тынная жизнь и под­ви­ги. Пос­томъ и тяж­кимъ тру­домъ из­ну­рялъ онъ свое брен­ное тѣ­ло, но за­то чрезъ это ок­рѣпъ его духъ, а без­пре­рыв­ная мо­лит­ва воз­вы­сила его до ве­личай­шей си­лы и чис­то­ты: духъ ть­мы не смѣлъ при­касать­ся къ не­му и от­сту­палъ пе­реду нимъ.

Из­го­ловь­емъ стар­цу былъ жес­ткій бу­лыж­никъ, а пос­телью — сы­рая зем­ля; въ хо­лодъ и жаръ толь­ко вет­хая вла­сяни­ца прик­ры­вала его из­можден­ное тѣ­ло, а пи­щей слу­жили черс­твый хлѣбъ да во­да. Сво­ими ру­ками ис­ко­палъ онъ зем­лянку въ пес­ча­ной го­рѣ и съ ут­ра до ве­чера, съ по­луно­чи до пол­дня сто­ялъ на мо­лит­вѣ въ ней, пог­ру­жа­ясь ду­хомъ въ не­из­ре­чен­ную бла­гость и ве­личіе Твор­ца, со­зер­цая Его и воз­но­ся хва­леб­ную пѣснь Ему. И шла все­народ­ная мол­ва о немъ, что ста­рецъ под­вижникъ уз­на­етъ бу­дущее, тво­ритъ чу­деса и из­го­ня­етъ изъ бѣс­ну­ющих­ся ду­ха ть­мы.

Сѣ­дой какъ лунь си­дѣлъ пус­тынникъ у вхо­да въ свою зем­ля­ную келью, ког­да пе­редъ нимъ явил­ся мо­лодой Твар­дов­скій и ска­залъ:

— Отецъ свя­той, по­моги мнѣ мо­лит­вой… Я и мой отецъ нес­час­тны!

Съ кро­тостью ог­ля­нулъ его пус­тынникъ и, пе­реби­рая чет­ки, ска­залъ:

— Ди­тя мое, из­вѣс­тно мнѣ твое го­ре. Труд­ный под­вигъ ты за­думалъ, но то, что вче­ра ска­залъ нес­час­тно­му от­цу, еще мо­жетъ те­бѣ по­мочь.

Мо­лодой Твар­дов­скій те­перь уви­далъ, что стар­цу бы­ла из­вѣс­тна его бе­сѣда съ от­цомъ. Изъ это­го онъ по­нялъ, что ста­рецъ могъ уз­нать ихъ тай­ну, толь­ко бла­года­ря чуд­но­му да­ру про­зор­ли­вос­ти, а по­тому съ жи­востью про­дол­жалъ:

— Ес­ли отъ те­бя нич­то не скры­то, свя­той отецъ, то, ра­ди от­ца и его стра­даній, по­моги мнѣ мо­лит­вой въ мо­емъ на­мѣре­ніи.

Ста­рецъ, пос­лѣ глу­бока­го раз­думья и мо­лит­вы, об­ра­тясь къ юно­шѣ, от­вѣ­чалъ:

— Вѣ­ра твоя да спа­сетъ те­бя, сынъ мой! На­дѣй­ся и мо­лись! Пом­ни, ты же­ла­ешь взять отъ са­таны до­говоръ от­ца, но для это­го ты дол­женъ сой­ти въ пре­ис­поднюю… Не лег­ко та­кое дѣ­ло.

— Знаю, но что нуж­но для это­го?

— Дол­жно на­передъ очис­тить свою ду­шу по­ка­яні­емъ, и тог­да Гос­подь до­пус­титъ те­бя безъ стра­ха и опас­ности сой­ти въ кро­мѣш­ный адъ… Не ма­ло встрѣ­тишь ты прег­радъ на страш­номъ пу­ти ту­да.

— Какъ же я дол­женъ прис­ту­пить къ это­му дѣ­лу?

— Слу­шай, я на­учу те­бя. На три дня и три но­чи ты уда­лись отъ лю­дей для пос­та и мо­лит­вы. Въ пер­вый день мо­лись и не ѣшь ни­чего кро­мѣ трехъ хлѣб­ныхъ зе­ренъ, не пей боль­ше од­но­го ста­кана свѣ­жей, чис­той во­ды, стой на мо­лит­вѣ, по­ка бу­детъ бодръ твой духъ и тѣ­ло. Мо­лись так­же и вто­рыя сут­ки, въ под­крѣп­ле­ніе же силъ при­ми въ пи­щу два хлѣб­ныхъ зер­на и пол­ста­кана во­ды. Ког­да же нас­та­нетъ третье ут­ро, сту­пай къ па­теру и про­си у не­го ис­по­вѣди и при­частья, а пос­лѣ то­го при­ди ко мнѣ, и я ска­жу те­бѣ, что дол­женъ бу­дешь ты еще сдѣ­лать, что­бы выр­вать отъ са­таны не­чес­ти­вый до­говоръ… Не уны­вай… не пу­гай­ся и на­дѣй­ся! Вѣ­ра и на­деж­да — пос­ланни­цы намъ отъ Гос­по­да.

Ис­полнивъ нас­тавле­ніе стар­ца, Янъ при­шелъ вновь къ под­вижни­ку, ко­торый ска­залъ ему:

— Да бла­гос­ло­витъ те­бя Все­могу­щій! Пом­ни, од­на­ко, сынъ мой, что те­перь ты утом­ленъ тѣ­ломъ; вер­нись же до­мой, от­дохни, а по­ут­ру, по­ка еще не за­иг­ра­етъ за­ря на не­бесахъ, от­прав­ляй­ся въ страш­ный путь.

Вер­нулся юно­ша до­мой и при­легъ от­дохнуть. Сонъ сле­тѣлъ на не­го.

Страшный путь. — Адъ. — Торжество надъ сатаной.

И вы­шелъ Янъ въ од­ну изъ кра­ков­скихъ зас­тавъ. Хва­леб­ная свя­щен­ная пѣснь зву­чала изъ его устъ. Пе­редъ нимъ ле­жала ши­рокая до­рога, ухо­див­шая въ неп­рогляд­ную даль. Ог­ля­нул­ся кру­гомъ юно­ша и вне­зап­но уви­далъ от­ку­да-то по­явив­шу­юся бѣ­лень­кую со­бач­ку. Под­бѣ­жала она къ Яну, об­ню­хала его, при­лас­ти­лась и, за­вилявъ ве­село хвос­томъ, по­бѣжа­ла впе­редъ. Вспом­нилъ юно­ша нас­тавле­ніе стар­ца и смѣ­ло по­шелъ за ней.

Бѣ­житъ со­бач­ка по ши­рокой до­рогѣ, по от­кры­тымъ по­лямъ и лу­гамъ; про­бѣга­етъ и ма­лыми пе­релѣс­ка­ми и сквозь неп­ро­ходи­мыя деб­ри; мчит­ся она и че­резъ рѣ­ки ши­рокія и пус­ты­ни без­людныя, пес­ча­ныя, — ниг­дѣ не ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Не от­ста­етъ отъ сво­его пу­тево­дите­ля и юно­ша, не сби­ва­ет­ся съ пу­ти и смѣ­ло идетъ за со­бач­кой все даль­ше и даль­ше.

И идетъ Янъ то подъ зной­ны­ми лу­чами па­ляща­го сол­нца, то по су­ровымъ ле­дянымъ прос­транс­твамъ; то кру­гомъ не­го свѣт­ло все и яс­но, то раз­ли­ва­ет­ся страш­ный мракъ; пок­ры­ва­ютъ не­беса чер­ныя ту­чи, гре­митъ изъ нихъ громъ, ль­ет­ся ог­неннымъ пла­менемъ гроз­ная мол­нія, бу­шу­ютъ вих­ри и ура­ганы. То па­литъ бѣд­ную, ис­томлен­ную го­лову юно­ши го­рячее сол­нце, то про­лив­ной дождь про­мачи­ва­етъ его вос­па­лен­ную грудь, то му­читель­ный го­лодъ при­чиня­етъ ему не­выно­симыя му­ки. Но мчит­ся со­бач­ка впе­редъ, и Твар­дов­скій, крѣ­пясь ду­хомъ, тер­питъ стра­данія, пе­рено­ситъ не­чело­вѣчес­кія том­ле­нія и смѣ­ло идетъ за сво­имъ про­вод­ни­комъ.

И вотъ, не про­шелъ еще юно­ша и по­лови­ны пу­ти, какъ предъ его оча­ми мель­кну­ло пре­лес­тное ви­дѣніе. Вгля­дѣл­ся онъ въ не­го и уви­далъ жен­щи­ну чуд­ной, об­во­рожи­тель­ной кра­соты. Жгу­чими, страс­тны­ми оча­ми смот­рѣ­ла на не­го кра­сави­ца, и зву­ки се­реб­риста­го го­лоса жен­щи­ны му­зыкой раз­да­вались въ его ушахъ. Она ему го­вори­ла:

— Кра­савецъ мо­лодой, какъ ты хо­рошъ, какъ ты не­вин­но стыд­ливъ! Скло­нись ко мнѣ! Ты ус­талъ, ты из­не­могъ, — от­дохни на мо­ей гру­ди!.. По­цѣлуи мои ожи­вятъ твою ис­томлен­ную грудь, пѣс­ней люб­ви я усып­лю те­бя въ слад­комъ снѣ… О, слад­ко бу­детъ те­бѣ со мной въ этихъ пус­тынныхъ кра­яхъ!..

Но не ос­та­новил­ся юно­ша и шелъ даль­ше, а кра­сави­ца, слов­но воз­душная тѣнь, сколь­зя за нимъ во слѣдъ, не­сясь по цвѣ­тамъ, раз­сы­пан­нымъ по до­рогѣ, слад­кимъ го­лосомъ шеп­та­ла:

— Улыб­нись, о, юно­ша, дай мнѣ уви­дать ра­дость въ тво­ихъ очахъ! О, другъ мой не­вин­ный, при­кос­нись сво­ими ус­та­ми къ мо­имъ… Къ че­му ты крас­нѣ­ешь? Пей сла­дость люб­ви въ го­рячихъ по­цѣлу­яхъ… Ско­рѣй!.. О, юный кра­савецъ, смот­ри: вонъ шу­митъ ру­чей, быс­тро кру­жит­ся въ шум­ныхъ стру­яхъ прек­расный цвѣ­токъ; но ум­ча­лись во­ды — про­палъ и цвѣ­токъ. Вре­мя прой­детъ, про­летитъ какъ мгно­венье, про­падетъ вмѣс­тѣ съ нимъ и твоя юность, сгиб­нутъ вос­торги, ос­ты­нетъ го­рячая кровь, не ус­пѣ­ешь нас­ла­дить­ся пыл­кимъ, слад­кимъ лоб­зань­емъ…

Съ прок­лять­емъ и уг­ро­зой ис­чезло ви­дѣнье.

А со­бач­ка все бѣ­житъ даль­ше, идетъ за ней юно­ша. И вотъ, яви­лись пе­редъ нимъ слас­то­любіе и не­воз­дер­жность въ об­ра­зѣ ве­селыхъ то­вари­щей, пол­ныхъ силъ и жиз­ни, и ска­зали они ему:

— Ос­та­новись, Твар­дов­скій! Ку­да идешь? По­ка есть вре­мя, ско­рѣй за счасть­емъ и сла­дос­тнымъ нас­лажде­ні­емъ!.. Упь­ем­ся, опе­редимъ смерть, сор­вемъ ве­селые цвѣ­ты жиз­ни и прод­лимъ ча­сы на­шихъ ра­дос­тей. Иди съ на­ми… Эй, да­вай­те ча­ши!.. Лей­ся, ви­но!.. Прочь воз­держанье… Да­вай пить и ве­селить­ся, — ум­ремъ, смѣ­ясь и ве­селясь!

Но Янъ, пе­реби­рая чет­ки под­вижни­ка, вос­клик­нулъ:

— Ищетъ грѣш­никъ пра­вед­на­го, же­лая по­губить его; Гос­подь же не ос­та­витъ ра­ба Сво­его и не пре­дастъ его грѣш­ни­ку. Спа­сеніе пра­вед­нымъ отъ Гос­по­да. И по­можетъ имъ Гос­подь, и из­ба­витъ ихъ, и от­ве­детъ отъ грѣш­ни­ковъ, и спа­сетъ ра­бовъ Сво­ихъ, на­дѣ­ющих­ся на Не­го!..

Слас­то­любіе и не­воз­дер­жность ис­чезли, а сза­ди юно­ши раз­дался какъ бы то­потъ отъ бѣ­шено ска­чущихъ ко­ней, гро­хотъ отъ сту­ка ко­лесъ и уг­ро­жа­ющіе, от­ча­ян­ные кри­ки:

— Бе­регись! Прочь съ до­роги!.. Раз­давлю!

Од­на­ко, Янъ, пом­ня нас­тавле­ніе стар­ца, ни­мало не сму­тил­ся гроз­нымъ гро­хотомъ и га­момъ, не ог­ля­нул­ся на­задъ, не свер­нулъ съ сво­ей до­роги и про­дол­жалъ му­жес­твен­но ид­ти впе­редъ, нес­мотря на страш­ное ду­шев­ное вол­не­ніе, ус­та­лость и го­лодъ. Во вотъ путь ему пе­рего­роди­ла ши­рокая, без­бреж­ная, бур­но кло­кочу­щая ог­ненная рѣ­ка. Гро­хота­ли и ре­вѣли бур­ныя вол­ны, гроз­но съ нихъ по­дыма­лось бу­шу­ющее пла­мя, по­дыма­лось до не­бесъ, раз­ли­ва­ясь во всѣ сто­роны, гро­зя по­губить въ сво­емъ ог­нѣ вся­каго смѣль­ча­ка. Но про­вод­никъ юно­ши безс­траш­но бро­сил­ся въ вол­ны ог­ненной рѣ­ки, и Янъ вос­клик­нулъ:

— Сгиб­ни са­танин­ское на­вож­де­ніе! — и ог­ненная рѣ­ка мгно­вен­но про­пала.

Всту­пилъ юно­ша въ ле­дяныя прос­транс­тва. По­шелъ онъ до­рогой, про­легав­шей сре­ди рав­нинъ, пок­ры­тыхъ ль­домъ, оку­тан­ныхъ мра­комъ, око­ван­ныхъ вѣч­нымъ хо­лодомъ. Ле­дяной хо­лодъ ох­ва­тилъ его со всѣхъ сто­ронъ. Все здѣсь бы­ло мер­тво и оле­денѣ­ло. Отъ сту­жи ды­ханіе спи­ралось въ гру­ди, юно­ша чувс­тво­валъ, какъ кровь зас­ты­вала въ его жи­лахъ, и мед­леннѣе би­лось его го­рячее сер­дце. Усер­днѣе сталъ онъ пѣть хва­леб­ныя пѣс­ни, — глу­хо зву­чали онѣ въ ле­дяномъ прос­транс­твѣ, — и онъ вы­шелъ, на­конецъ, нев­ре­димымъ изъ ле­дяныхъ пус­тынь.

Видъ пе­ремѣ­нил­ся. До­рога вдругъ раз­верну­лась ши­рокой по­лосой, къ ней со всѣхъ сто­ронъ тя­нулись дру­гіе без­числен­ные пу­ти; поч­ва ста­ла рых­ла, нес­терпи­мо жгла но­ги и бы­ла гряз­но-чер­на­го цвѣ­та. Кру­гомъ все бы­ло про­пита­но зло­вон­нымъ сѣр­нистымъ за­пахомъ.

— Вид­но, ско­ро и адъ, — по­думалъ Янъ.

Ожив­ленный и обод­ренный на­деж­дой, что на­конецъ-то онъ дос­ти­га­етъ же­лан­ной цѣ­ли, юно­ша по­чувс­тво­валъ въ се­бѣ но­выя си­лы и быс­трѣе по­шелъ за сво­имъ про­вод­ни­комъ, ко­торый, ни на ми­нуту не ос­та­нав­ли­ва­ясь, мчал­ся впе­редъ.

Уви­далъ те­перь Янъ, что по до­рогѣ и по всѣмъ пу­тямъ, отъ за­пада и вос­то­ка, сѣ­вера и юга, идутъ без­счет­ныя тол­пы лю­дей, все­воз­можныхъ вѣръ и на­цій. Тутъ шли на­роды и Ста­раго и Но­ваго свѣ­та: бѣ­лоли­цые ев­ро­пей­цы, чер­ные какъ уголь аф­ри­кан­цы, смуг­лые азі­аты и мѣд­но-крас­ные ин­дѣй­цы; тутъ тѣс­ни­лись лю­ди всѣхъ зва­ній и сос­ло­вій: мо­гучіе вож­ди пле­менъ, жре­цы и па­теры, чер­не­цы и мі­ряне, бо­гачи и бѣд­ня­ки; вид­нѣ­лись въ этихъ тол­пахъ лю­ди всѣхъ по­ловъ и воз­растовъ: муж­чи­ны и жен­щи­ны, ста­рики и дѣ­ти, кра­сави­цы и от­вра­титель­ные уро­ды.

Какъ вихрь нес­лись эти тѣ­ни по ши­рокой до­рогѣ къ пред­две­рі­ямъ ада. Мча­лись онѣ ту­да съ не­удер­жи­мой си­лой, ис­че­зая въ мрач­номъ прос­транс­твѣ; но но­выя тѣ­ни и об­ра­зы не убы­вали, воз­растая съ ужа­са­ющей быс­тро­той, хо­тя ни од­на тѣнь, разъ по­тонув­шая въ мрач­номъ пра­хѣ, уже не воз­вра­щалась бо­лѣе на­задъ и не по­пада­лась навс­трѣ­чу юно­шѣ. Онъ по­думалъ:

— Вид­но, ши­рока и без­пре­пятс­твен­на до­рога въ страш­ную-кро­мѣш­ную ть­му: мно­жес­тво нес­час­тныхъ бѣ­шено мчат­ся ту­да, но, — го­ре бе­зум­цамъ! — ни­кому изъ нихъ нѣтъ воз­вра­та на­задъ.

Смер­тель­ный ужасъ ох­ва­тилъ юно­шу!..

И вотъ ми­мо не­го, съ быс­тро­тою мыс­ли, не­сет­ся, какъ об­ла­ко, блес­тя­щая и проз­рачная, какъ ут­ренняя ро­са, тѣнь чер­но­окой жгу­чей пре­лес­тни­цы. Все ды­шетъ въ ней див­нымъ сла­дос­трас­ті­емъ. Каж­дая чер­та, каж­дая ли­нія, каж­дый из­гибъ тѣ­ла грѣш­ни­цы про­ник­нутъ об­во­рожи­тель­ной кра­сотой. Мчит­ся пти­цей сла­дос­трас­тіе въ адъ, а за нимъ бѣ­шено бѣ­гутъ люд­скія тѣ­ни, ду­ши ко­торыхъ жаж­да­ли въ жиз­ни од­ной толь­ко чувс­твен­ной кра­соты и люб­ви, уто­пая въ ор­гі­яхъ раз­вра­та и слас­то­любія.

И ко­го толь­ко не бы­ло въ этой бе­зум­ной тол­пѣ!

Бѣ­жали за пре­лес­тни­цей и юно­ши и по­жилые му­жи, тутъ же за ни­ми тя­нулись и без­зу­бые ста­рики: то жир­ные какъ ка­баны, то вы­сох­шіе какъ ске­леты, сѣ­дые какъ лунь, то лы­сые какъ по­лиро­ван­ное стек­ло. От­ста­вали ста­рики слас­то­люб­цы отъ мо­лодыхъ тѣ­ней и въ без­силь­номъ бѣ­шенс­твѣ на свою не­мочь скре­жета­ли без­зу­быми че­люс­тя­ми, прок­ли­ная се­бя и свое без­си­ліе и нап­расно ста­ра­ясь ос­та­новить пре­лес­тную грѣш­ни­цу, по­казы­вая ей мѣш­ки свои, пол­ные зо­лота.

Про­нес­лись эти бе­зум­цы, а вслѣдъ за ни­ми по­казал­ся страш­ный об­разъ не­насыт­ной ал­чнос­ти. Блис­та­ла она зо­лотомъ и се­реб­ромъ, усы­пан­ная дра­гоцѣн­ны­ми пер­ла­ми. И, тол­кая другъ дру­га, бѣ­жали за ней раз­бой­ни­ки, съ кин­жа­лами въ ру­кахъ, съ ко­торыхъ ка­пала кровь не­вин­ныхъ жертвъ ихъ жад­ности. Ли­ца убій­цъ ис­ка­жены бы­ли звѣр­ской зло­бой и не­ис­товс­твомъ, ручьи кро­ви тек­ли по до­рогѣ отъ ихъ гнус­ныхъ слѣ­довъ. Шли за ни­ми во­ры съ гра­бите­лями, вмѣс­тѣ съ чу­жимъ доб­ромъ, ук­равшіе и взяв­шіе на се­бя всѣ грѣ­хи об­кра­ден­ныхъ и оби­жен­ныхъ ими лю­дей. Нес­лись тутъ же и бо­гачи, въ жиз­ни не­насыт­ные въ прі­об­рѣ­теніи зо­лотой ми­шуры, уто­пав­шіе въ рос­ко­ши и не слы­шав­шіе воп­лей бѣд­ныхъ, си­рыхъ и без­по­мощ­ныхъ лю­дей. Те­перь всѣ эти нес­час­тные лю­бос­тя­жате­ли нап­расно ста­рались удер­жать зо­лотой об­разъ ал­чнос­ти; нап­расно рос­товщи­ки и скря­ги, мздо­им­цы и ли­хо­им­цы, пла­ча кро­вавы­ми сле­зами, ис­пуская от­ча­ян­ные сто­ны, мо­лили сво­его зо­лото­го идо­ла прі­ос­та­новить­ся хо­тя на мгно­веніе. Онъ не вни­малъ имъ и нес­ся впе­редъ съ ужа­са­ющей быс­тро­той, а гроз­ный приз­ракъ смер­ти, пот­ря­сая цѣ­пями, гналъ этихъ бе­зум­цевъ за тѣмъ, что имъ до­роже все­го бы­ло въ зем­ной жиз­ни.

Они скры­лись съ жа­лоб­нымъ во­емъ.

И прош­ли ми­мо Яна, дро­жав­ша­го отъ стра­ха при ви­дѣ смер­тель­ныхъ грѣ­ховъ, пь­янс­тво и не­дугъ, въ ви­дѣ от­вра­титель­ныхъ ске­летовъ. Пе­редъ со­бой они ка­тили без­донную боч­ку съ вод­кой. Ли­лось ви­но изъ ще­лей боч­ки, брыз­гая во всѣ сто­роны, и, точ­но кро­вожад­ные вол­ки на па­даль, бро­сались тѣ­ни пь­яницъ къ вод­кѣ, да­вя другъ дру­га, ис­пуская от­вра­титель­ныя ру­гатель­ства, смрад­ные какъ псы и гряз­ные какъ свиньи, толь­ко что вы­валяв­ші­яся въ во­нючей гря­зи. Гнус­ный по­рокъ, во всей сво­ей омер­зи­тель­ной на­готѣ, скво­зилъ въ чер­тахъ жал­кихъ пь­яницъ, по­забыв­шихъ въ зем­ной жиз­ни, бла­года­ря па­губ­ной страс­ти, все чес­тное и бла­город­ное, все ра­зум­ное и воз­дер­жное, и пог­рязшихъ въ чер­ной ти­нѣ по­роч­на­го раз­вра­та.

За пь­яни­цами нес­лись без­божни­ки съ ди­ко-бе­зум­ны­ми оча­ми, въ ко­торыхъ вид­нѣлся страхъ и без­ко­неч­ное от­ча­яніе. Тре­пета­ли они всѣ­ми чле­нами отъ не­оп­ре­одо­лима­го ужа­са, чуя бли­зость мрач­ной вѣч­ности и го­нимые по­рокомъ гор­дости, са­мона­дѣ­ян­ности и вы­соко­умія, ко­торый би­чевалъ ихъ би­чемъ изъ жилъ са­мо­убій­цъ и от­ра­вите­лей; а тутъ же, впе­ремеж­ку съ эти­ми бе­зум­ца­ми, бѣ­жали и хан­жи, ско­ван­ные по ру­камъ и но­гамъ око­вами изъ змѣ­иныхъ го­ловъ, изъ от­кры­тыхъ пас­тей ко­торыхъ вы­совы­вались ог­ненныя жа­ла и про­жига­ли ли­цемѣр­ныхъ грѣш­ни­ковъ не­уга­симымъ ог­немъ. Бѣсъ ли­цемѣ­рія пра­вилъ хан­жа­ми и гналъ ихъ въ адъ. А тамъ се­мени­ли и выс­ту­пали ксен­дзы, схо­лас­ти­ки, пус­тосло­вы, лжи­вые пи­саки, чер­нокниж­ни­ки, ас­тро­логи, и всѣхъ ихъ влек­ла блѣд­ная, кос­тля­вая смерть на цѣ­пи, вы­дѣлан­ной изъ слезъ и кро­ви лю­дей, ко­торыхъ эти тѣ­ни об­ма­нули при жиз­ни, уча ихъ вмѣс­то прав­ды и ис­ти­ны од­ной лжи, зак­ры­вая отъ нихъ свѣтъ мра­комъ гнус­ной и ко­вар­ной неп­равды.

Мно­го бы­ло раз­личныхъ грѣ­ховъ и грѣш­ни­ковъ; юно­ша ус­талъ раз­гля­дывать ихъ, сод­ро­гал­ся, от­вра­щалъ взо­ры свои и изъ глу­бины взвол­но­ван­ной ду­ши вос­клик­нулъ, пе­реби­рая спа­ситель­ныя чет­ки:

— Гос­по­ди, да не ярос­тію Тво­ею об­ли­чишь ме­ня, ни гнѣ­вомъ Тво­имъ на­кажешь!.. Ут­верди на мнѣ ру­ку Твою… Нѣтъ ми­ра въ кос­тяхъ мо­ихъ при ви­дѣ грѣ­ховъ мо­ихъ… Гос­по­ди, на Тя упо­ваю!.. Не ос­тавь ме­ня, не от­сту­пи!.. Внем­ли въ по­мощь мою!..

И вдругъ со­бач­ка про­пала. Твар­дов­скій ог­ля­нул­ся и уви­далъ се­бя предъ вра­тами ада.

У вхо­да въ не­го сто­яли: скорбь, съ уны­ло опу­щен­ной го­ловой; ро­бость, съ ис­ка­жен­нымъ отъ тру­сос­ти ли­цомъ, съ дро­жащимъ ос­то­вомъ; зло, съ змѣ­инымъ взгля­домъ и жа­ломъ, ис­пуская изъ се­бя тлет­ворно-за­рази­тель­ное ды­ханіе; ста­ростъ и сла­бость съ из­можден­нымъ, по­жел­тѣвшимъ тѣ­ломъ; ужасъ, ис­ка­жен­ный ди­кимъ бе­зумі­емъ; трудъ, съ раз­би­тыми чле­нами, ис­то­щен­нымъ ос­то­вомъ, съ без­на­деж­но блуж­да­ющи­ми гла­зами; го­лодъ, сонъ и на­конецъ раз­доръ, на го­ловѣ ко­тора­го вмѣс­то во­лосъ из­ви­вались змѣи, пе­реп­ле­тен­ныя ок­ро­вав­ленны­ми лен­та­ми, вы­рѣзан­ны­ми изъ ко­жи пь­яницъ, кра­моль­ни­ковъ, за­говор­щи­ковъ и убій­цъ. Впе­реди всѣхъ сто­яла смерть.

— От­во­рите! — смѣ­ло вос­клик­нулъ юно­ша страж­ни­камъ ад­ской вѣч­ности.

— Ты еще не нашъ! — пос­лы­шал­ся ему от­вѣтъ, отоз­вавшій­ся въ его ушахъ мо­гиль­нымъ зву­комъ.

Взмах­нувъ надъ го­ловой чет­ка­ми, Твар­дов­скій сно­ва ска­залъ:

— Впус­ти­те!

Пе­чаль и скорбь, ис­пустивъ жа­лоб­ный вой, хо­тѣли бы­ло про­пус­тить смѣль­ча­ка, но смерть, щел­кнувъ че­люс­тя­ми и пот­рясши ко­сой, глу­хо про­из­несла:

— Жи­вымъ здѣсь нѣтъ мѣс­та!

Съ хва­леб­нымъ гим­номъ на ус­тахъ юно­ша всту­пилъ въ адъ. Съ тре­петомъ прі­ос­та­новил­ся онъ, по­ражен­ный ужа­сомъ пре­ис­подней.

Здѣсь свѣтъ ка­зал­ся ть­мой, и ть­ма свѣ­томъ; воз­духъ ис­чезъ, и кру­гомъ все бы­ло безъ жиз­ни, бы­тія и дви­женія, блѣд­но, тус­кло и тем­но. Все сли­валось въ ка­кую-то смут­ную тѣнь; и то бы­ло не день, не ночь, а ть­ма безъ тем­но­ты, без­донная пус­то­та, безъ гра­ницъ и безъ про­тяженья, гдѣ но­сились об­ра­зы безъ лицъ. От­крыл­ся пе­редъ гла­зами смер­тна­го не­видан­ный страш­ный міръ: безъ звѣздъ, не­бесъ и свѣ­та, безъ вре­мени, безъ дней и но­чей, безъ про­мыс­ла, безъ на­деж­ды, безъ ра­дос­тей. ни жиз­ни, ни смер­ти здѣсь не бы­ло: все бы­ло за­дав­ле­но без­бреж­ной тя­желой мглой; все бы­ло не­под­вижно, тем­но и глу­хо, какъ въ мо­гилѣ. Слы­шались гдѣ -то вой да стонъ, глу­хой звукъ цѣ­пей да скре­жетъ зу­бовъ.

Чуть не зас­ты­ла, не ока­менѣ­ла жизнь юно­ши при ви­дѣ ад­ска­го ужа­са, его бы­тіе ед­ва не прев­ра­тилось въ нич­то и чуть не сли­лось съ без­дной вѣч­ности, ес­ли бъ его не спас­ли отъ раз­ру­шенія на­деж­да и вѣ­ра, до сихъ поръ ру­ково­див­шія имъ. Вспом­нилъ онъ про даръ стар­ца-под­вижни­ка, опом­нился — и свя­щен­ный гимнъ сле­тѣлъ съ его уже зас­тывшихъ устъ и ог­ла­силъ мрач­ныя без­дны… Юно­ша по­шелъ впе­редъ.

Такъ про­шелъ онъ без­пре­дѣль­ные кру­ги чис­ти­лища, гдѣ съ уны­лымъ во­емъ но­сились ду­ши лю­дей, не по­лучив­шихъ кре­щенія, умер­шихъ безъ по­ка­янія, и спус­тился, на­конецъ, въ са­мую глубь ад­ской ть­мы, гдѣ на ог­ненномъ тро­нѣ си­дѣлъ духъ-ис­по­линъ, самъ са­тана, ок­ру­жен­ный сон­момъ вмѣс­тѣ съ нимъ пад­шихъ ду­ховъ, въ ог­не­выхъ очахъ ко­торыхъ свѣ­тились не­выно­симыя стра­данья и му­ки отъ снѣ­да­ющей ихъ за­вис­ти и тос­ки объ ут­ра­чен­ныхъ бла­женс­твахъ рая.

При вхо­дѣ юно­ши, въ ру­кахъ са­таны тре­пета­ли два дро­жащихъ грѣш­ни­ка, два зем­ныхъ клят­вопрес­тупни­ка. Сжалъ са­тана тре­петав­шихъ из­мѣнни­ковъ, и не ста­ло ихъ, сгиб­ли да­же и ихъ приз­ра­ки, — вихрь все­лен­ной ум­чалъ ихъ духъ въ без­бреж­ный мракъ…

Слов­но громъ, за­роко­талъ го­лосъ кня­зя ть­мы, пот­рясши без­дну ада… Са­тана гре­мѣлъ:

— Сынъ пра­ха и заб­ве­нія, за­чѣмъ ты явил­ся?

Силь­ный вѣ­рой и на­деж­дой, воз­гла­сивъ сла­ву Гос­по­ду силъ, юно­ша смѣ­ло от­вѣ­тилъ:

— Сми­рись, са­тана, воз­вра­ти мнѣ кро­вавый до­говоръ, дан­ный те­бѣ от­цомъ мо­имъ.

— Червь, дох­ну́, и ты прев­ра­тишь­ся въ прахъ! Какъ смѣлъ ты всту­пать со мной въ борь­бу?

— Живъ Богъ, живъ во мнѣ и без­смертный духъ!.. Са­тана, я те­бя не бо­юсь! Вѣ­ра спа­сетъ ме­ня! От­дай мнѣ то, че­го я тре­бую, и да ис­чезнетъ вся власть твоя надъ мо­ей без­смертной ду­шой!

— През­рѣнный, ты хо­чешь борь­бы?.. Возь­ми до­говоръ! Ты правъ: еще не въ мо­ей влас­ти твоя без­смертная ду­ша: она пол­на еще вѣ­ры и на­деж­ды, жаж­детъ вѣч­на­го бла­женс­тва; такъ поп­ро­буй же дос­тигнуть его, или я вновь возь­му твой духъ и раз­ру­шу въ прахъ твое брен­ное тѣ­ло!..

Гря­нули гро­мы, без­донная ть­ма ос­вѣ­тилась ог­немъ, все пот­ряслось, дрог­нулъ всѣмъ тѣ­ломъ Твар­дов­скій и… прос­нулся…

Пробужденіе.

Не ско­ро про­будив­шій­ся юно­ша могъ опом­нить­ся и прид­ти въ се­бя отъ этихъ гроз­ныхъ, страш­ныхъ ви­дѣній. Весь ор­га­низмъ его былъ пот­ря­сенъ. Ду­мая, что онъ еще но­сит­ся и блуж­да­етъ въ без­днахъ вѣч­ности, Янъ взгля­нулъ вок­ругъ се­бя и уви­далъ:

Ле­житъ онъ на сво­ей пос­те­ли, въ ни­зень­кой, тем­ной спаль­нѣ от­ца; тус­кло ос­вѣ­ща­етъ лам­па­да опо­чиваль­ню и свя­тое рас­пя­тіе, предъ ко­торымъ она свѣ­тит­ся и мель­ка­етъ. Пе­редъ рас­пя­ті­емъ Спа­сите­ля мі­ра, на ко­лѣняхъ, об­ра­тивъ къ Не­му взо­ры, пол­ные на­деж­ды и моль­бы, сто­ятъ: ста­рый отецъ Яна и вет­хій под­вижникъ ста­рецъ. Изъ глу­бины ду­ши взы­ва­етъ ста­рый Твар­дов­скій къ рас­пя­тому на дре­вѣ Сы­ну Бо­жію сло­вами рас­ка­яв­ша­гося раз­бой­ни­ка: «По­мяни мя, Гос­по­ди, во царс­твіи Тво­емъ». А ста­рецъ-под­вижникъ, ка­дя изъ ка­диль­ни­цы, вос­кли­ца­етъ:

— Сла­ва дол­го­тер­пѣ­нію Тво­ему, Гос­по­ди!

И клу­бы ка­диль­на­го ку­ренія, по­дыма­ясь вверхъ, какъ бы уно­сятъ съ со­бой ихъ сми­рен­ныя мо­лит­вы къ под­но­жію прес­то­ла Все­могу­щаго.

— Гдѣ я? — ти­хо про­из­несъ Янъ.

Го­лосъ его былъ ус­лы­шанъ мо­лящи­мися. Ста­рикъ Твар­дов­скій, быс­тро под­нявшись, по­дошелъ къ пос­те­ли сы­на и ска­залъ:

— У се­бя до­ма… ты ле­жишь въ мо­ей опо­чиваль­нѣ, до­рогое ди­тя.

— Но какъ же я сю­да по­палъ?

— Да ты ни­куда и не вы­ходилъ съ тѣхъ поръ, какъ вер­нулся отъ стар­ца и при­легъ от­дохнуть… Ты трое су­токъ спалъ мер­твымъ, неп­ро­буд­нымъ сномъ, и я уже ду­малъ, что боль­ше ты и не прос­нешь­ся…

Юно­ша жи­во встре­пенул­ся и вос­клик­нулъ:

— Отецъ, ты го­воришь, что я спалъ: такъ это все былъ одинъ страш­ный сонъ?.. Ахъ! а я ду­малъ, что и въ са­момъ дѣ­лѣ я спус­кался въ адъ и дос­талъ отъ са­таны ро­ковой до­говоръ… О, ка­кой ужас­ный, тя­желый сонъ!.. Но, по­годи, это что та­кое?

Сбра­сывая съ се­бя одѣ­яло, ко­торымъ онъ былъ прик­рытъ, мо­лодой Твар­дов­скій по­чувс­тво­валъ въ сво­ей ру­кѣ что-то крѣп­ко сжа­тое. Онъ взгля­нулъ, и ли­цо его ос­вѣ­тилось не­обык­но­вен­ной ра­достью, онъ отъ вос­торга зат­ре­петалъ всѣмъ тѣ­ломъ: въ пра­вой ру­кѣ сво­ей онъ дер­жалъ пер­га­мен­тный сви­токъ.

— Отецъ! — вос­клик­нулъ онъ, — ес­ли я спалъ, не вы­ходя от­сю­да, то какъ же очу­тил­ся при мнѣ этотъ пер­га­ментъ?.. Взгля­ни, не прок­ля­тый ли это до­говоръ твой съ дь­яво­ломъ? — и онъ по­далъ сви­токъ от­цу.

Оцѣ­пенѣлъ отъ изум­ле­нія и ра­дос­ти ста­рый отецъ: онъ уз­налъ свой до­говоръ. Съ кри­ками вос­торга и пла­ча отъ пол­но­ты счас­тія, онъ бро­сил­ся об­ни­мать смѣ­лаго сы­на, а по­томъ, взявъ свер­токъ, об­ра­тил­ся къ стар­цу, съ лю­бовію и вос­хи­щені­емъ смот­рѣвше­му на про­ис­хо­див­шую сце­ну, и ска­залъ ему:

— Свя­той отецъ, что же сдѣ­лать те­перь съ этой прок­ля­той за­писью?

— Дай ее мнѣ! — мол­вилъ под­вижникъ.

Твар­дов­скій от­далъ ему за­пись.

— Панъ, те­перь все кон­че­но, и на­вож­де­ніе ду­ха ть­мы унич­то­жено… Ты сво­боденъ отъ его влас­ти. Да воз­вра­тит­ся же на те­бя Гос­подня бла­годать, и да вод­во­рят­ся миръ и спо­кой­ствіе въ тво­емъ сер­дцѣ!

Взгля­нувъ на юно­шу, онъ про­дол­жалъ:

— Му­жай­ся, сынъ мой, и не за­бывай то­го, что ви­дѣлъ! Бе­регись и раз­ска­зывать о тѣхъ мы­тарс­твахъ, ко­торыя те­бѣ приш­лось про­ходить. Пом­ни, ча­до мое, что вѣ­ра и на­деж­да для че­ловѣ­ка — все въ жиз­ни, а по­тому бе­реги свою ду­шу, из­бѣ­гай сѣ­тей де­мон­скихъ, уда­ля­ясь отъ зла и раз­вра­та; тво­ри доб­ро и лю­би ближ­ня­го. По­ка не ут­ра­тишь вѣ­ры, до тѣхъ поръ без­си­ленъ про­тивъ те­бя са­тана. Про­щай­те! Нач­ни­те но­вую жизнь, а я бу­ду мо­лить­ся за васъ.

И ста­рецъ мир­но вы­шелъ отъ Твар­дов­скихъ…

Канунъ праздника св. Іоанна. — Укротитель.

Въ Кра­ковѣ былъ ка­нунѣ праз­дни­ка св. І­оан­на. Звѣз­ды за­жига­лись од­на за дру­гою на свѣт­ло-го­лубомъ не­бѣ, съ за­пада зо­лотис­тые лу­чи за­ходя­щаго сол­нца и ве­чер­няя ро­са пок­ры­вали гус­тую лис­тву са­довъ, ок­ру­жав­шихъ го­родъ сво­имъ свѣ­жимъ, зе­ленымъ по­ясомъ. Ог­ни уже заж­глись Зо­лотые крес­ты цер­квей го­рѣли какъ жаръ, а зуб­цы без­чи­лен­ныхъ ба­шенъ от­четли­во вы­рисо­выва­лись въ теп­ломъ, зо­лотис­томъ ту­манѣ. Мѣр­ное пѣ­ніе гим­новъ раз­да­валось съ про­тяж­нымъ, звуч­нымъ рит­момъ въ ти­шинѣ нас­ту­па­ющей но­чи.

Бо­гомоль­цы всѣхъ странъ и вся­каго воз­раста соб­ра­лись въ Кра­ковъ къ праз­дни­ку св. І­оан­на Не­пому­ка, при му­чени­чес­кой кон­чи­нѣ ко­тора­го, какъ го­воритъ пре­даніе, по­яви­лись на не­бѣ пять звѣздъ, какъ бы сви­дѣтель­ствуя объ его не­вин­ности. Вок­ругъ со­бор­на­го кос­те­ла и на пло­щади соб­ра­лась гус­тая тол­па ко­лѣноп­рекло­нен­ныхъ пи­лиг­ри­мовъ съ опу­щен­ны­ми внизъ го­лова­ми.

Пи­рами­ды свѣ­чей, сли­ва­ясь въ од­ну сплош­ную мас­су, пред­став­ля­ли изъ се­бя цѣ­лое мо­ре ог­ня; зна­мени­тыя «пять звѣздъ» яр­ко сі­яли надъ пло­щадью. Въ ве­чер­немъ воз­ду­хѣ не раз­да­валось ни­чего кро­мѣ тор­жес­твен­на­го пѣ­нія цер­ковныхъ гим­новъ, воз­сы­ла­емыхъ къ не­бу мил­лі­она­ми го­лосовъ, на­пол­нявшихъ ноч­ное без­молвіе тор­жес­твен­ной и грус­тной ме­лоді­ей. Нѣс­коль­ко по­одаль отъ тол­пы вид­нѣлся кра­сивый че­ловѣкъ, лѣтъ трид­ца­ти, въ ста­рин­ной одеж­дѣ по­ляковъ и рус­скихъ, какъ разъ под­хо­див­шей къ его вы­сокой, стат­ной фи­гурѣ и блѣд­но­му ли­цу.

Ли­цо его съ пер­ва­го же взгля­да при­ковы­вало вни­маніе, не столь­ко по кра­сотѣ чертъ, сколь­ко по ори­гиналь­нос­ти и вы­раже­нію. Оно но­сило на се­бѣ пе­чать спо­кой­ной си­лы и въ то же вре­мя не­ук­ро­тимыхъ страс­тей. Его во­лосы, не­боль­шіе, ед­ва за­мѣт­ные усы и бо­рода бы­ли тем­но-каш­та­нова­го цвѣ­та; бро­ви ру­сыя, пря­мыя, рѣз­ко очер­ченныя надъ сѣ­рыми гла­зами, свѣ­тив­ши­мися ка­кимъ-то фос­фо­ричес­кимъ ог­немъ; ротъ тон­кій, но ни­ког­да не улы­бав­шій­ся. Во всей его фи­гурѣ прог­ля­дыва­ли гор­дость, мол­ча­ливость и су­ровость. Это былъ одинъ изъ тѣхъ ха­рак­те­ровъ, ко­торые бѣ­шены въ про­яв­ле­ніи страс­тей, не­умо­лимы въ не­навис­ти, влас­ти­тель­ны въ люб­ви. Но ес­ли та­ковъ былъ ха­рак­теръ это­го че­ловѣ­ка, су­дя по его энер­гичнымъ и рѣз­кимъ чер­тамъ ли­ца, то до сихъ поръ еще онъ не имѣлъ слу­чая про­явить его, и ди­кіе ин­стинкты спа­ли въ немъ глу­бокимъ сномъ. У руч­ныхъ хищ­ныхъ звѣ­рей при­туп­ля­ет­ся стрем­ле­ніе къ сво­бодѣ и жаж­да кро­ви; такъ и спо­кой­ная еще жизнь это­го че­ловѣ­ка уба­юки­вала въ немъ все, что бы­ло опас­на­го и не­обуз­данна­го въ его на­турѣ.

Ник­то не зна­етъ, что ле­житъ скры­таго въ каж­домъ че­ловѣ­кѣ на днѣ ду­ши до тѣхъ поръ, по­ка силь­ный тол­чекъ — доб­ра или зла — не зас­та­витъ выс­ту­пить на­ружу нас­то­ящія свой­ства че­ловѣ­ка.

Нѣ­кото­рое вре­мя онъ сто­ялъ спо­кой­но, но вдругъ по­вер­нулся на­задъ, ус­лы­шавъ за со­бой шумъ, смя­теніе и кон­скій то­потъ. На пло­щадь вле­тѣла раз­зо­лоче­ная ко­лыма­га, ко­торую бѣ­шено мча­ли, за­кусивъ уди­ла, обе­зумѣв­шія ло­шади, ис­пу­ган­ныя пѣ­ні­емъ, свѣ­томъ и тол­пой.

Тол­па мо­лель­щи­ковъ бы­ла слиш­комъ тѣс­но сжа­та, чтобъ раз­дви­нуть­ся или бѣ­жать; они всѣ па­дали въ без­по­ряд­кѣ другъ на дру­га; силь­ный да­вилъ сла­баго, и всѣ при­зыва­ли на по­мощь І­ису­са, Бо­жію Ма­терь и св. І­оан­на, пе­ремѣ­шивая моль­бы съ кри­ками и ры­дані­ями, прок­ля­ті­ями и от­ча­ян­ны­ми воп­ля­ми, а ло­шади, обе­зумѣвъ отъ шу­ма и яр­ка­го свѣ­та, бро­сались ту­да и сю­да, пе­реб­ра­сывая ко­лыма­гу изъ сто­роны въ сто­рону какъ иг­рушку.

Нич­то, кро­мѣ чу­да, не мог­ло спас­ти мно­гихъ изъ ко­лѣноп­рекло­нен­ной тол­пы; тя­желая, мас­сивная ко­лыма­га то нак­ло­нялась, то по­дыма­лась, и си­дѣв­шая въ ней мо­лодая жен­щи­на ло­мала ру­ки, жа­лоб­но при­зывая на по­мощь. Ло­шади врѣ­зались въ тол­пу и въ сво­емъ не­ис­то­вомъ бѣ­гѣ топ­та­ли но­гами ста­риковъ, жен­щинъ и дѣ­тей; прок­ля­тія, мо­лит­вы и воп­ли раз­да­вались вок­ругъ, по­лузаг­лу­ша­емые гром­кимъ, звуч­нымъ пѣ­ні­емъ цер­ковна­го прич­та.

Смерть бы­ла не­из­бѣжна для мно­гихъ — смерть въ часъ мо­лит­вы, на­кану­нѣ ве­села­го праз­дни­ка; разъ­ярен­ныя жи­вот­ныя, хра­пя и фыр­кая, не­ис­то­во оп­ро­киды­вали и топ­та­ли все, что по­пада­лось имъ на до­рогѣ, ко­торую они прок­ла­дыва­ли сквозь тол­пу.

Смерть бѣ­жала по ихъ слѣ­дамъ.

Но вотъ бѣ­шеныя жи­вот­ныя по­ров­ня­лись съ мо­лодымъ че­ловѣ­комъ, ко­торый не­под­вижно сто­ялъ на ихъ до­рогѣ слов­но гра­нит­ный ка­мень, врыв­шій­ся въ зем­лю. Сво­ими свер­кавши­ми гла­зами, ус­трем­ленны­ми на ло­шадей, смѣль­чакъ безс­траш­но смот­рѣлъ на нихъ. Под­бѣ­жавъ къ не­му, ло­шади на мгно­веніе за­мялись. Тог­да онъ, поль­зу­ясь этимъ, сдѣ­лалъ вне­зап­ный пры­жокъ, схва­тилъ разъ­ярен­ныхъ ко­ней за по­водья и ос­та­новилъ на всемъ ска­ку съ та­кой ги­гант­ской си­лой, что они не­воль­но по­пяти­лись на­задъ. На­родъ въ одинъ го­лосъ ис­пустилъ крикъ ис­пу­га и изум­ле­нія. И въ са­момъ дѣ­лѣ, бы­ло че­му ис­пу­гать­ся и изу­мить­ся.

Пос­ту­покъ смѣль­ча­ка былъ поч­ти бе­зум­ный рискъ, по­тому что раз­сви­рѣпѣв­шія жи­вот­ныя мог­ли рас­топтать его какъ бы­лин­ку сво­ими ко­пыта­ми. Ставъ на ды­бы, они ди­ка зар­жа­ли, раз­бра­сывая пѣ­ну, смѣ­шан­ную съ кровью, по сво­ей гру­ди и бо­камъ и ос­лѣпляя его брыз­га­ми. Нѣс­коль­ко разъ ло­шади при­под­ни­мали смѣль­ча­ка съ зем­ли съ та­кой си­лой, что мог­ли бы пе­рело­мать ему кос­ти. Но онъ ни на од­но мгно­веніе не вы­пус­калъ изъ рукъ ко­ней; тог­да они, чувс­твуя, что наш­ли се­бѣ гос­по­дина, на­конецъ, сда­лись и ста­ли какъ вко­пан­ные, дро­жа, съ опу­щен­ной го­ловой и съ кро­вавой пѣ­ной у рта. Тог­да онъ вы­пус­тилъ ихъ; ли­цо его бы­ло блѣд­но, но по­кой­но; за­то въ гла­захъ свер­калъ зло­вѣщій ого­некъ.

Онъ мол­ча про­тянулъ ру­ку къ ку­черу за би­чемъ и, отс­тра­нивъ тол­пу, на­чалъ хлес­тать имъ ло­шадей сви­рѣпо, без­жа­лос­тно; хлес­талъ до тѣхъ поръ, по­ка бѣд­ныя жи­вот­ныя, без­силь­ныя, дро­жащія, не за­шата­лись какъ прес­тупни­ки предъ сво­имъ гроз­нымъ судь­ей. Окон­чивъ это без­по­щад­ное на­каза­ніе, окон­ча­тель­но ус­ми­рив­шее ло­шадей, онъ ус­по­ко­ил­ся и, по­дой­дя къ ко­лыма­гѣ, взгля­нулъ на тре­петав­шую отъ ис­пу­га и вол­не­нія жен­щи­ну. Онъ пок­ло­нил­ся ей и ска­залъ:

— Вы, па­ни, не ушиб­лись? Те­перь не без­по­кой­тесь: ва­ши ло­шади ус­ми­рены и на­каза­ны.

— Бо­же мой, ка­кой вы храб­рый! — про­лепе­тала па­ни. — Вы спас­ли ме­ня, рис­куя са­ми по­гиб­нуть! Чѣмъ мнѣ бла­года­рить васъ? Ска­жите ва­ше имя, панъ?

— Янъ Твар­дов­скій, па­ни! — от­вѣ­чалъ мо­лодой че­ловѣкъ.

При яр­комъ свѣ­тѣ го­рящихъ ог­ней, онъ раз­гля­дѣлъ, что па­ни бы­ла не­обык­но­вен­но хо­роша со­бой, и слег­ка ус­мѣхнул­ся, ког­да ея бар­хатная бѣ­лая руч­ка кос­ну­лась его ру­ки, ныв­шей отъ жес­то­кой бо­ли. Твар­дов­скій по­чувс­тво­валъ про­тивъ сво­ей во­ли, что сер­дце его силь­но дрог­ну­ло, и вся кровь при­лила къ вис­камъ. Онъ хо­тѣлъ что-то еще ска­зать, но въ эту ми­нуту ку­черъ хлоп­нулъ би­чемъ и пог­налъ ло­шадей, спѣ­ша из­ба­вить­ся отъ тол­пы, опом­нившей­ся отъ ужа­са и съ уг­ро­зами осы­пав­шей его ярос­тны­ми прок­ля­ті­ями. Ко­лыма­га быс­тро по­кати­лась и скры­лась изъ ви­да.

Лишь толь­ко она ис­чезла, на­родъ об­сту­пилъ мо­лодо­го че­ловѣ­ка съ вос­торжен­ны­ми кри­ками и изъ­яв­ле­ні­ями бла­годар­ности; жен­щи­ны про­тяги­вали къ не­му сво­ихъ дѣ­тей, дѣ­вуш­ки и дѣ­ти при­зыва­ли на не­го бла­гос­ло­веніе Бо­жіе; въ тол­пѣ сто­ялъ го­воръ о со­вер­шившем­ся чу­дѣ, имя Твар­дов­ска­го пе­рехо­дило изъ устъ въ ус­та, и од­ни го­вори­ли, что это не прос­той смер­тный со­вер­шилъ та­кое чу­до, а самъ св. І­оаннъ Не­помукъ, явив­шій­ся на зем­лю въ че­ловѣ­чес­комъ об­ра­зѣ подъ име­немъ Твар­дов­ска­го, что­бы спас­ти чту­щихъ его, а дру­гіе, на­обо­ротъ, ви­дя въ ук­ро­щеніи жи­вот­ныхъ сверхъ­ес­тес­твен­ное ди­во, ти­хонь­ко шеп­та­ли, что Твар­дов­скій со­вер­шилъ чу­до съ по­мощію сво­его чер­нокни­жія. Эти пос­лѣдніе, въ под­твержде­ніе сво­ихъ словъ, го­вори­ли другъ дру­гу, что не разъ ви­дали это­го че­ловѣ­ка бро­див­шимъ по лѣ­самъ и по­лямъ, гдѣ онъ со­биралъ ка­кія-то тра­вы, ло­вилъ ля­гушекъ и дру­гихъ га­довъ, а по но­чамъ вид­нѣлся въ его до­микѣ ого­некъ; разъ же, кто-то при­пом­нилъ въ тол­пѣ, опус­тился въ ноч­ное вре­мя надъ его кров­лей ог­ненный шаръ, раз­сы­пав­шій­ся на мил­лі­оны ог­ненныхъ искръ; это, по мнѣ­нію го­ворив­ша­го, былъ не кто иной, какъ духъ ть­мы, такъ какъ онъ въ та­комъ ви­дѣ, что дос­то­вѣр­но из­вѣс­тно каж­до­му доб­ро­му ка­толи­ку, всег­да ле­та­етъ къ вѣдь­мамъ и чер­нокниж­ни­камъ. По­это­му че­ловѣкъ, наз­вавшій­ся Твар­дов­скимъ, — кол­дунъ.

Тем­ные лю­ди во всѣ вре­мена бы­ва­ютъ склон­ны вѣ­рить боль­ше дур­ной мол­вѣ о че­ловѣ­кѣ, чѣмъ хо­рошей, а по­тому лишь толь­ко бы­ло выс­ка­зано мнѣ­ніе, что Твар­дов­скій по­доз­ри­тель­ный че­ловѣкъ и ве­детъ до­воль­но стран­ный об­разъ жиз­ни, не­похо­жій на ихъ жизнь, за­нима­ет­ся не тѣмъ, чѣмъ обык­но­вен­но за­нима­ют­ся па­теры и доб­рые ка­толи­ки, а си­дитъ по но­чамъ, со­бира­етъ тра­вы, хо­дитъ по лѣ­самъ, ло­витъ га­довъ, надъ его кров­лей ле­та­ютъ ог­ненные ша­ры, — какъ всѣ ста­ли съ жад­нымъ лю­бопытс­твомъ прис­лу­шивать­ся къ по­доб­нымъ тол­камъ, и вотъ что въ тол­пѣ уз­на­ли вско­рѣ о Твар­дов­скомъ.

— Я знаю Твар­дов­ска­го, — го­ворилъ одинъ уже по­жилыхъ лѣтъ муж­чи­на, видъ ко­тора­го могъ вну­шать до­вѣріе: — я зналъ его еще маль­чи­комъ, ког­да онъ учил­ся въ шко­лѣ. Твар­дов­скій съ дѣтс­тва былъ не­обык­но­вен­но уменъ и мудръ, и я, учи­тель его, ди­вил­ся его ра­зуму, но вмѣс­тѣ съ этимъ маль­чикъ былъ золъ и уп­рямъ и съ бур­нымъ ха­рак­те­ромъ. У не­го былъ доб­рый и ког­да-то за­житоч­ный отецъ, но по­томъ ра­зорил­ся и по­меръ съ го­ря. Маль­чикъ сталъ круг­лымъ си­ротой, но сдѣ­лал­ся еще сво­ен­равнѣе и мрач­нѣе. Хо­тя изъ-за упор­на­го тру­да ус­пѣ­ховъ онъ дол­женъ былъ бы быть лю­бимъ и ува­жа­емъ, но его гор­дость и за­нос­чи­вость со всѣ­ми дѣ­лали его не­выно­симымъ. Ему бы­ло лѣтъ ужъ шес­тнад­цать, пом­нится мнѣ, какъ онъ вне­зап­но ку­да-то ис­чезъ и нѣс­коль­ко лѣтъ не бы­ло о немъ ни слу­ху, ни ду­ху, а вотъ, съ годъ то­му на­задъ, я опять уви­далъ его меж­ду на­ми. Этотъ че­ловѣкъ по­бывалъ вез­дѣ: и въ обѣ­тован­ной зем­лѣ, и у бра­мин­скихъ муд­ре­цовъ, отъ ко­торыхъ нич­то не скры­то, и у каб­ба­лис­товъ въ Ис­пан­ской зем­лѣ; зна­етъ ере­тика Ко­пер­ни­ка, бе­зум­но ут­вер­жда­юща­го, что буд­то не сол­нце хо­дитъ вок­ругъ зем­ли, — что дос­то­вѣр­но из­вѣс­тно и свя­тѣй­ше­му на­шему па­пѣ, а буд­то зем­ля дви­жет­ся кру­гомъ сол­нца.

Крикъ не­годо­ванія и удив­ле­нія прер­валъ сло­ва раз­сказ­чи­ка, и, ког­да вол­не­ніе меж­ду слу­шате­лями ус­по­ко­илось, онъ про­дол­жалъ:

— Такъ вотъ, кро­мѣ это­го чер­нокниж­ни­ка и бо­го­от­ступ­ни­ка, Твар­дов­скій по­бывалъ да­же и въ стра­нѣ за даль­нимъ мо­ремъ — Аме­рикѣ, гдѣ жи­вутъ без­божные языч­ни­ки, а, слѣ­дова­тель­но, сы­ны ду­ха ть­мы, и зна­етъ язы­ки всѣхъ на­родовъ, всѣ на­уки, мо­жетъ сдѣ­лать вѣ­ру­ющимъ лю­дямъ мно­го доб­ра и зла, зна­етъ каб­ба­лу и тай­ны ве­ликой Изи­ды Са­горъ, за­нима­ет­ся ас­тро­логі­ей и чер­ной ма­гі­ей, мо­жетъ вы­зывать ду­ховъ, сос­тавля­етъ жиз­ненные элек­си­ры и зна­етъ, кто подъ ка кой пла­нетой ро­дил­ся… А что все­го уди­витель­нѣе, такъ это что онъ далъ клят­ву ни­ког­да не же­нить­ся и ос­тать­ся на­вѣкъ без­брач­нымъ!

И мно­го иныхъ свѣ­дѣній со­об­щалъ раз­сказ­чикъ лег­ко­вѣр­ной, тем­ной тол­пѣ, такъ что подъ ко­нецъ раз­ска­за боль­шинс­тво лю­дей, изъ ко­торыхъ мно­гіе толь­ко что бы­ли спа­сены при­сутс­тві­емъ ду­ха и не­обык­но­вен­ной энер­гі­ей Твар­дов­ска­го, впол­нѣ бы­ли убѣж­де­ны, что мо­лодой че­ловѣкъ не ина­че со­вер­шилъ свой ге­рой­скій под­вигъ, какъ съ по­мощію та­инс­твен­ной вол­шебной си­лы.

По­каза­лось так­же стран­нымъ и то, что ког­да на­родъ бро­сил­ся къ сво­ему из­ба­вите­лю и сталъ осы­пать его бла­гос­ло­вені­ями, то на его ли­цѣ по­каза­лась тѣнь през­рѣ­нія и не­удо­воль­ствія; онъ гру­бо и су­рово на­чалъ рас­талки­вать тол­пу и пос­пѣшно скрыл­ся отъ нея.

Гордый человѣкъ. — Видѣнія.

Ночь. Въ не­объ­ят­ныхъ прос­транс­твахъ не­бесъ все ды­шетъ ве­лича­вымъ, тор­жес­твен­нымъ спо­кой­стві­емъ. Не­под­вижные для глазъ прос­тыхъ лю­дей звѣз­дные мі­ры тре­пет­нымъ свѣ­томъ мер­ца­ютъ въ вы­си; се­реб­ря­ный мѣ­сяцъ слов­но по­висъ въ не­бесахъ и ль­етъ свой се­реб­ристый хо­лод­ный свѣтъ на Кра­ковъ, его по­ля и лу­га, на вер­ши­ны горъ и хол­мовъ. Смот­рится онъ въ проз­рачныхъ стру­яхъ зем­ныхъ водъ, какъ бы лю­бу­ясь со­бой и прис­лу­шива­ясь къ ти­хому шо­роху по­луноч­ныхъ тѣ­ней, ко­торыя, ос­та­вя мо­гиль­ный прахъ, тол­па­ми но­сят­ся въ дым­ча­тыхъ об­ла­кахъ, сви­ва­ясь въ свѣт­ло-воз­душный хо­роводъ. Лег­кій вѣ­теръ раз­но­ситъ ихъ не­зем­ной ро­потъ и ле­петъ сре­ди лѣ­совъ и цвѣ­товъ. Ти­хо зве­нятъ меж­ду зе­лены­ми листь­ями и шел­ко­вис­той трав­кой ихъ та­инс­твен­ные го­лоса. Дре­мучіе лѣ­са, об­ли­тые свер­ху се­реб­ристы­ми лу­чами мѣ­сяца, бро­са­ютъ на зем­лю длин­ныя тѣ­ни и от­ра­жа­ют­ся въ зер­ка­лѣ зыб­кихъ водъ, уси­ливая ихъ мракъ и глу­бину. Дрем­лютъ хол­мы и го­ры, спятъ въ ноч­ной ти­шинѣ боръ и до­лины.

Дрем­летъ на го­рѣ Кра­ков­скій кремль, бѣ­лыя баш­ни ко­тора­го лег­кимъ кон­ту­ромъ вы­рисо­выва­ют­ся въ сум­рачной мглѣ; спитъ подъ нимъ въ зе­леной до­линѣ и весь го­родъ надъ рѣ­кой. Ти­хо въ ули­цахъ и квар­та­лахъ Кра­кова, но ти­ше и по­кой­нѣе все­го въ той час­ти го­рода, ко­торая зо­вет­ся Ге­тоннъ или ев­рей­скимъ квар­та­ломъ. Здѣсь тем­но и мрач­но; воз­духъ тутъ про­питанъ вред­ны­ми ис­па­рені­ями гни­лого бо­лота, на­ходя­щаго­ся вбли­зи квар­та­ла; жал­ко выг­ля­дыва­ютъ тутъ ни­зень­кіе до­миш­ки и по­лураз­ва­лив­ші­яся ла­чуги въ гряз­ныхъ пе­ре­ул­кахъ. Въ са­момъ край­немъ до­микѣ это­го ни­щен­ска­го съ ви­ду квар­та­ла, на вы­ѣз­дѣ, сла­бо мер­ца­етъ ого­некъ сквозь во­ловій пу­зырь, на­тяну­тый въ ок­нахъ вмѣс­то стек­ла. Толь­ко въ од­номъ этомъ до­микѣ и не спитъ его оби­татель, ког­да всѣ вок­ругъ не­го дав­но уже ус­по­ко­ились ос­вѣ­жа­ющимъ сномъ.

Въ этомъ до­микѣ и жилъ Янъ Твар­дов­скій, ко­торый те­перь на­ходил­ся у се­бя въ ра­бочей ком­на­тѣ, или ла­бора­торіи. Ка­бинетъ былъ со сво­дами, ка­мен­нымъ по­ломъ и ос­вѣ­щал­ся од­нимъ свѣ­тиль­ни­комъ; тус­кло, мрач­но и уны­ло бы­ло въ немъ. Во всю дли­ну ком­на­ты, подъ по­тол­комъ, ви­сѣло на про­воло­кѣ чу­чело кро­коди­ла — не­об­хо­димая вы­вѣс­ка уче­наго сред­нихъ вѣ­ковъ, а вдоль од­ной стѣ­ны ле­жала еги­пет­ская му­мія, око­ло ко­торой ви­сѣлъ въ уг­лу ос­товъ не­топы­ря, или ле­тучей мы­ши. Въ дру­гомъ уг­лу бы­ла ус­тро­ена печ­ка для хи­мичес­кихъ ра­ботъ, под­лѣ ко­торой въ без­по­ряд­кѣ ва­лялись и сто­яли, раз­на­го ви­да и ве­личи­ны, ку­бы, ре­тор­ты и про­чіе хи­мичес­кіе и фи­зичес­кіе при­боры то­го вре­мени, въ ко­торыхъ уче­ные пла­вили, пе­рего­няли и сос­тавля­ли свои элек­си­ры, баль­за­мы и хи­мичес­кіе сос­та­вы. На про­тиво­полож­ной стѣ­нѣ ви­сѣлъ че­ловѣ­чес­кій ске­летъ, а на пол­кахъ ле­жали че­репа раз­личныхъ жи­вот­ныхъ, ихъ кос­ти и ко­жи или на­битыя чу­чела; даль­ше вид­нѣ­лись ог­ромные фо­лі­ан­ты уче­ныхъ книгъ и ру­копи­сей на пер­га­мен­тѣ; сто­ялъ ог­ромный шкафъ, пол­ный раз­личныхъ пре­пара­товъ и дру­гихъ не­об­хо­димыхъ въ то вре­мя для уче­ныхъ за­нятій инс­тру­мен­товъ.

Въ глу­бокой за­дум­чи­вос­ти си­дѣлъ Твар­дов­скій око­ло сто­ла; пе­редъ нимъ ле­жало ка­кое-то ас­тро­логи­чес­кое со­чине­ніе, од­но изъ мно­жес­тва про­из­ве­деній то­го вѣ­ка, ко­торымъ при­писы­вали ве­ликую пре­муд­рость и счи­тали вер­хомъ на­уки, нес­мотря на то, что по­доб­ныя за­нятія и про­из­ве­денія бы­ли ни бо­лѣе, ни ме­нѣе какъ заб­лужде­ніе че­ловѣ­чес­ка­го ума и толь­ко до­казы­вали еще мла­ден­ческое сос­то­яніе ас­тро­номіи, од­ной изъ ве­личай­шихъ от­раслей на­уки на­шего вре­мени. Твар­дов­скій чи­талъ из­слѣ­дова­ніе о пла­нетѣ Юпи­теръ и, меж­ду про­чимъ, вотъ что про­челъ:

«Сія пла­нета не круг­ла — нѣс­коль­ко вдав­ле­на; по на­турѣ сво­ей го­ряча, му­жес­твен­на и по­чита­ет­ся пла­нетой счастья, на­укъ, изо­билія и бо­гатс­тва. Ро­див­ші­еся въ сіи го­ды, ко­торы­ми уп­равля­етъ Юпи­теръ, бы­ва­ютъ счас­тли­вы, вѣр­ны, ми­лосер­дны, зло не­нави­дятъ, жен­щи­ны къ муж­чи­намъ склон­ны и про­жива­ютъ до 80 лѣтъ. При­писы­ва­ютъ сей пла­нетѣ дѣй­ствіе на глав­ныя пер­со­ны ду­хов­ныя и уче­ныя, а изъ кам­ней — на сма­раг­ды и сап­фи­ры…»

Твар­дов­скій прер­валъ чте­ніе, съ през­рѣ­ні­емъ от­вернул­ся отъ кни­ги и про­гово­рилъ впол­го­лоса:

— Все пус­то­та!.. Сколь­ко лѣтъ я пот­ра­тилъ, до­бива­ясь ис­ти­ны, и ниг­дѣ, ни у ко­го не на­шелъ ея… Что зна­ли и го­вори­ли лю­ди ты­сячу лѣтъ то­му на­задъ, то пов­то­ря­ютъ они и те­перь… Толь­ко пе­редѣ­лыва­ютъ ста­рое на но­вый ладъ… Ког­да же я добь­юсь то­го, че­го ищу и къ че­му стрем­люсь?

Онъ всталъ, про­шел­ся по ком­на­тѣ, «гля­нулъ все съ ка­кимъ-то уны­ні­емъ и сно­ва за­гово­рилъ самъ съ со­бой:

— Пом­ню, съ дѣт­скихъ лѣтъ мой духъ стре­мил­ся къ чу­дес­но­му… Какъ час­то си­лой мыс­ли въ ко­рот­кій часъ я жилъ вѣ­ка, жилъ иной жизнью и по­забы­валъ все зем­ное… Тѣ мгно­венія бы­ли пол­ны ду­шев­ныхъ мукъ, и ими-то я на­селялъ та­инс­твен­ные сны… Не разъ, встре­вожен­ный пе­чаль­ной мыслью, я пла­калъ… Из­вѣс­тность, сла­ва, что онѣ? — А знаю я, что онѣ вла­дѣ­ютъ мной, и я го­товъ при­нес­ти имъ на жер­тву все, а до­бива­ясь сла­вы, я по­ка до­бил­ся од­но­го: кле­веты и оди­ночес­тва… Му­читель­ная до­ля!.. Не дол­го­лѣтенъ вѣкъ че­ловѣ­ка, срав­ни­тель­но онъ не доль­ше жиз­ни цвѣт­ка, а въ срав­не­ніи съ вѣч­ностью — нич­то. Но я хо­чу без­смер­тія, и ког­да тѣ­ло бу­детъ пра­хомъ, чтобъ не умер­ло дѣ­ло, соз­данное мо­имъ ду­хомъ… Но что соз­далъ я, что мо­гу сдѣ­лать при не­совер­шенс­твѣ че­ловѣ­чес­ка­го ума и тру­да?.. Жизнь такъ ко­рот­ка, что мнѣ ста­новит­ся страш­но, какъ по­думаю, что я не ус­пѣю со­вер­шить все­го, что ду­маю и че­го же­лаю!.. Эта мысль ле­денитъ мою кровь, на­водитъ на ме­ня ужасъ!.. Ис­тра­тилъ я не­мало и жиз­ни и тру­да, все, что могъ, съ жад­ностью про­челъ и изу­чилъ, самъ стрем­люсь къ от­кры­ті­ямъ, из­слѣ­дова­ні­ямъ… Но и что же? Все боль­ше и боль­ше убѣж­да­юсь, что я ров­но ни­чего не знаю и не­дале­ко ушелъ отъ то­го вре­мени, ког­да въ пер­вый разъ при­нял­ся за изыс­ка­нія и изу­ченіе при­роды… Удас­тся ли мнѣ от­крыть, до­ис­кать­ся до сущ­ности все­го, по­нять при­чину бы­тія, от­крыть ра­зум­ную связь меж­ду мі­рами, про­ник­нуть ду­хомъ въ ве­ликую тай­ну жиз­ни все­лен­ной? Ахъ, ка­кимъ-то не­ес­тес­твен­нымъ стрем­ле­ні­емъ вол­ну­ет­ся и то­мит­ся мой духъ… Во все я хо­тѣлъ бы вдох­нуть жизнь, во всемъ ви­дѣть связь, ра­зумъ, все по­нять… и не мо­гу: чувс­твую свое без­си­ліе!

Съ от­ча­яні­емъ про­из­несъ Твар­дов­скій пос­лѣднее сло­во, быс­тро по­дошелъ къ ок­ну, от­во­рилъ его и съ жад­ностію на­чалъ вды­хать въ се­бя свѣ­жій воз­духъ, что­бы ох­ла­дить свою взвол­но­ван­ную кровь.

Янъ Твар­дов­скій, ос­тавшись круг­лымъ си­ротой по смер­ти от­ца, ко­торый умеръ вско­рѣ пос­лѣ чу­дес­на­го сна юно­ши, про­дол­жалъ учить­ся. Еще въ дѣтс­твѣ, какъ мы уже ви­дѣли, онъ вы­давал­ся сво­ими спо­соб­ностя­ми и да­рова­ні­ями, а съ лѣ­тами онѣ все бо­лѣе и бо­лѣе раз­ви­вались, и онъ съ жад­ною рев­ностью пог­ру­зил­ся въ на­уку. Бро­сивъ свѣт­скія удо­воль­ствія, юно­ша съ ки­пучей страстью весь от­дался сво­имъ за­няті­ямъ. Онъ про­шелъ Га­лицію и Поль­шу, ос­та­ва­ясь на нѣс­коль­ко вре­мени то у од­но­го, то у дру­гого уче­наго; но ни одинъ не удов­летво­рялъ его, и онъ ушелъ даль­ше. Мо­лодой че­ловѣкъ сталъ изу­чать каб­ба­лис­ти­ку, эту не­вѣдо­мую на­уку тог­дашня­го вре­мени, гдѣ че­ловѣкъ дер­зко си­лил­ся поз­нать и ох­ва­тить не­ощу­тимое. Для не­го всѣ за­нятія и преж­нія изыс­ка­нія ка­зались нич­то­жес­твомъ, и онъ стре­мил­ся къ выс­ше­му. Нѣ­мец­кій на­родъ, на­родъ мыс­ли, прив­ле­калъ Твар­дов­ска­го, и онъ ушелъ къ та­мош­нимъ учи­телямъ. Подъ ихъ ру­ководс­твомъ онъ за­нял­ся изу­чені­емъ точ­ныхъ на­укъ, ко­торыя из­слѣ­ду­ютъ при­роду и за­коны, уп­равля­ющіе жизнью все­лен­ной.

Но въ то вре­мя эти на­уки еще не дос­ти­гали то­го со­вер­шенс­тва, на ко­торомъ онѣ сто­ятъ въ на­ше вре­мя, и боль­шинс­тво уче­ныхъ лю­дей той эпо­хи, стре­мясь къ от­кры­тію за­коновъ все­об­ща­го ра­зума мі­ра, сби­вались съ ис­тинна­го пу­ти и впа­дали въ тем­ныя заб­лужде­нія че­ловѣ­чес­ка­го ума. Под­вер­гнув­шись об­ще­му ув­ле­ченію сов­ре­мен­ни­ковъ, Твар­дов­скій пог­ру­зил­ся въ ас­тро­логію и ал­хи­мію, отыс­ки­вая элек­сиръ вѣч­ной жиз­ни, фи­лософ­скій ка­мень, съ по­мощію ко­тора­го че­ловѣкъ буд­то бы ста­новил­ся все­могу­щимъ су­щес­твомъ, и ему от­кры­вались всѣ тай­ны при­роды. Не­замѣт­но для се­бя ув­лекся онъ об­ма­номъ мни­маго ча­родѣй­ства, ко­торое пе­реш­ло въ немъ въ твер­дое убѣж­де­ніе, бла­года­ря внут­ренней спо­соб­ности его къ маг­не­тиз­му, пос­редс­твомъ ко­тора­го ему не разъ при­ходи­лось со­вер­шать та­кія ве­щи, ко­торыя и для не­го и для тол­пы ка­зались сверхъ­ес­тес­твен­ны­ми, вро­дѣ, нап­ри­мѣръ, толь­ко что раз­ска­зан­на­го слу­чая на­кану­нѣ праз­дни­ка І­оан­на-Не­пому­ка.

Вер­нувшись въ Кра­ковъ, Твар­дов­скій вско­рѣ сталъ во гла­вѣ тог­дашнихъ уче­ныхъ ал­хи­миковъ и ас­тро­логовъ сво­ей ро­дины и прі­об­рѣлъ се­бѣ не ма­ло уче­никовъ. Но нес­мотря на из­вѣс­тность, онъ былъ не­дово­ленъ со­бой.

Въ ра­зум­номъ че­ловѣ­кѣ есть чувс­тво без­ко­неч­на­го; оно сос­тавля­етъ ос­но­ву его ду­ха, и стрем­ле­ніе къ без­ко­неч­но­му есть пру­жина вся­кой ду­хов­ной дѣ­ятель­нос­ти. Сущ­ность раз­ви­тія че­ловѣ­ка сос­то­итъ въ стрем­ле­ніи и дос­ти­женіи. Но ког­да онъ че­го-ни­будь дос­тигнетъ, то не ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на этомъ, не удов­летво­ря­ет­ся впол­нѣ; тор­жес­тво по дос­ти­женіи цѣ­ли бы­ва­етъ въ ду­шѣ неп­ро­дол­жи­тель­но и ско­ро по­бѣж­да­ет­ся но­вымъ стрем­ле­ні­емъ дос­тигнуть еще боль­ша­го зна­нія. От­сю­да чувс­тво внут­рення­го не­доволь­ства, не­удов­летво­ренія ни­чѣмъ въ жиз­ни, от­сю­да тай­ная тос­ка. Че­ловѣкъ ра­зум­ный, энер­гичный бы­ва­етъ счас­тли­вѣе, по­ка бо­рет­ся съ пре­пятс­тві­ями къ дос­ти­женію, не­жели ког­да онъ нас­лажда­ет­ся по­бѣдою борь­бы. Чѣмъ глуб­же на­тура че­ловѣ­ка, тѣмъ силь­нѣе въ немъ стрем­ле­ніе, и тѣмъ ме­нѣе онъ спо­собенъ къ удов­летво­ренію.

Та­ково свой­ство без­ко­неч­на­го: духъ че­ловѣ­ка въ сос­то­яніи ох­ва­тить его толь­ко въ мо­мен­таль­номъ его про­яв­ле­ніи, въ ус­ло­ві­яхъ вре­мен­ной пос­лѣ­дова­тель­нос­ти, и по­тому, дос­ти­гая че­го-ни­будь, онъ тот­часъ же ви­дитъ, что не дос­тигнулъ все­го. Тог­да онъ от­ри­ца­етъ дос­тигну­тое имъ нѣч­то и ду­ма­етъ дос­тигнуть его въ дру­гомъ.

Твар­дов­скій, зна­комый съ пос­лѣдни­ми вы­вода­ми сов­ре­мен­на­го ему зна­нія, оп­ро­вер­гая тог­дашнія те­оріи и за­мѣняя ихъ сво­ими, соз­на­валъ не­совер­шенс­тво сво­ихъ тру­довъ, сво­его зна­нія; онъ ви­дѣлъ, что въ при­родѣ есть мно­го не­пос­ти­жима­го, ко­торое онъ не въ си­лахъ раз­га­дать и, раз­мышляя, при­ходилъ къ горь­ко­му ра­зоча­рова­нію, ко­торое го­вори­ло ему объ ог­ра­ничен­ности и ску­дос­ти и его по­нятій и его ус­пѣ­ховъ.

А жаж­да раз­га­дать и от­крыть не­раз­га­дан­ное и еще ни кѣмъ не­поня­тое то­мила его духъ. Твар­дов­скій соз­на­валъ, что на­ука его вре­мени еще блуж­да­етъ въ по­тем­кахъ; но самъ онъ не имѣлъ силъ вы­вес­ти ее на ис­тинный путь, бро­сал­ся изъ од­ной край­нос­ти въ дру­гую, все боль­ше и боль­ше за­путы­вал­ся въ сво­ихъ стрем­ле­ні­яхъ и вы­водахъ, — и каж­дый разъ, къ не­выра­зимо­му сво­ему ужа­су и ду­шев­но­му стра­данію, чувс­тво­валъ, что онъ въ сво­ихъ поз­на­ні­яхъ не­дале­ко ушелъ, ни­чего не от­крылъ, и тай­на все­лен­ной ос­та­ет­ся для не­го не­понят­ной и не­дос­ти­жимой за­гад­кой.

Вды­хая въ се­бя ноч­ной воз­духъ, Твар­дов­скій съ от­ча­яні­емъ въ ду­шѣ гля­дѣлъ на звѣз­ды, на­селяя эти не­дося­га­емые мі­ры су­щес­тва­ми, соз­да­ва­емы­ми его во­об­ра­жені­емъ, и нап­расно уси­лива­ясь по­нять ихъ связь меж­ду со­бой и че­ловѣ­комъ. И вдругъ онъ вздрог­нулъ: ему по­каза­лось, что буд­то онъ слы­шитъ чей-то не­види­мый го­лосъ, ко­торый какъ громъ зву­чалъ въ его ушахъ. Го­лосъ гре­мѣлъ:

— Твар­дов­скій, о чемъ тос­ку­ешь? о томъ, че­го ни­ког­да не мо­жетъ по­нять и дос­тигнуть смер­тный че­ловѣ­кѣ? Брось нап­расную борь­бу, не дос­тигнуть те­бѣ, че­го же­ла­ешь. Не то­мись пус­тымъ стрем­ле­ні­емъ!.. За­чѣмъ тер­пѣть не­выно­симыя му­ки? Луч­ше брось свои стрем­ленья, вер­нись къ зем­ной жиз­ни: пой и ве­селись, не тос­куй и смѣй­ся, вѣдь жизнь смѣ­ет­ся надъ то­бой!..

Кровь при­лила къ го­ловѣ Яна, и онъ гнѣв­но вос­клик­нулъ:

— Прочь, ис­ку­ситель! Къ че­му ты сно­ва го­воришь со мной?

Но зву­ки не­види­маго су­щес­тва про­дол­жа­ли раз­да­вать­ся въ ушахъ Твар­дов­ска­го, и вотъ что еще онъ ус­лы­халъ:

— Жал­кій че­ловѣкъ! въ жиз­ни ник­то не по­луча­етъ то­го, че­го же­ла­етъ и че­го хо­четъ. Все дѣ­ло слу­чая… Къ че­му вол­ненья и же­ланья? Я пре­дуз­налъ твой жре­бій — и смерть твоя бу­детъ ужас­на: всѣ прок­ля­нутъ и по­забу­дутъ те­бя.

— Злой де­монъ, ты лжешь! — внѣ се­бя вос­клик­нулъ Твар­дов­скій; — я дос­тигну то­го, че­го хо­чу и не ум­ру въ по­томс­твѣ!

И какъ бы въ от­вѣтъ на та­кое са­мох­валь­ство въ ушахъ взвол­но­ван­на­го че­ловѣ­ка раз­дался страш­ный не­чело­вѣчес­кій хо­хотъ. Этотъ смѣхъ про­низалъ весь мозгъ Твар­дов­ска­го и зас­та­вилъ его оч­нуть­ся: то, что ка­залось ему го­воромъ, былъ шумъ вѣт­ра, про­нес­шій­ся по зас­нувшей ок­рес­тнос­ти.

Твар­дов­скій зат­во­рилъ ок­но и ото­шелъ отъ не­го. Нѣс­коль­ко вре­мени онъ о чемъ-то раз­ду­мывалъ, по­томъ дос­талъ съ пол­ки одинъ изъ сво­ихъ фо­лі­ан­товъ, нѣс­коль­ко вре­мени пе­рес­матри­валъ въ немъ ка­кіе-то лис­ты и, на­конецъ, за­нял­ся при­готов­ле­ні­ями къ вы­зыва­нію ду­ховъ, въ воз­можнос­ти че­го былъ впол­нѣ убѣж­денъ, какъ и во­об­ще всѣ его сов­ре­мен­ни­ки.

За­жег­ши свѣ­тиль­никъ изъ три­над­ца­ти свѣ­чей, при­готов­ленныхъ изъ смѣ­си са­ла съ ка­кимъ-то ве­щес­твомъ, ко­торое да­вало свѣ­чамъ чер­ный цвѣтъ, Янъ по­ложилъ въ мра­мор­ную ча­шу сер­дце, пе­чень и желчь уби­таго на­кану­нѣ ежа, по­лилъ все это ка­кой-то тем­ной жид­костью, раз­жегъ въ сто­ящей жа­ров­нѣ уголья и по­сыпалъ на нихъ по­рошокъ. Вско­рѣ вся ком­на­та на­пол­ни­лась клу­бами ды­ма и ѣд­кимъ, оду­ря­ющимъ за­пахомъ. Свѣ­чи бы­ли по­туше­ны. Вы­зыва­тель ду­ховъ сре­ди глу­бока­го мра­ка вос­клик­нулъ:

— Явись ты, духъ нез­ри­мый! раз­сту­пись мо­гиль­ный мракъ! Зак­ли­наю те­бя без­смер­ті­емъ сво­имъ я властью сво­ей явить­ся пе­редо мной, гдѣ бы ты ни но­сил­ся въ этотъ часъ, въ сію ми­нуту! Зак­ли­наю те­бя разъ, трик­ра­ты, семь кратъ и семь­де­сятъ семь разъ!

Онъ смолкъ и сталъ съ нап­ря­жен­нымъ вни­мані­емъ смот­рѣть въ тем­ное прос­транс­тво… И вотъ, ма­ло по-ма­лу сталъ ис­че­зать въ гла­захъ зак­ли­нате­ля мракъ, и уви­далъ онъ надъ ча­родѣй­ствен­ной ча­шей зак­лу­бив­шій­ся ту­манъ, ко­торый все рѣ­дѣлъ и рѣ­дѣлъ, а сквозь «его все яс­нѣе и яс­нѣе об­ри­совы­вались фор­мы, по­хожія на че­ловѣ­чес­кое тѣ­ло. На­конецъ, ви­дѣніе, бѣ­лое какъ пер­вый вы­пав­шій снѣгъ, ос­та­нови­лось пе­редъ Твар­дов­скимъ и ска­зало ему зву­ками, по­хожи­ми на ше­лестъ листь­евъ, пе­реби­ра­емыхъ ду­нове­ні­емъ вѣт­ра:

— Че­ловѣкъ, че­го ты хо­чешь?

— Ска­жи, гдѣ ты жи­вешь? — съ вос­торгомъ взи­рая на пред­ста­вив­ша­гося ему ду­ха, про­гово­рилъ ча­родѣй.

— Жи­ву надъ мо­ремъ, но­шусь какъ воз­душный ме­те­оръ надъ го­рами, одѣ­тый въ мглу и ту­манъ.

— Ска­жи, къ че­му я ро­дил­ся?

— Ахъ, нес­час­тный че­ловѣкъ! — раз­дался въ ушахъ Твар­дов­ска­го жа­лоб­ный звукъ ду­ха, — ты ро­дил­ся для то­го, чтобъ всег­да об­ма­нывать­ся и вѣч­но быть об­ма­нутымъ.

Янъ вздрог­нулъ и ска­залъ:

— Ты пред­став­ля­ешь ме­ня съ та­кой сто­роны, ко­торой я еще не зналъ… Ты пу­га­ешь ме­ня.

— Че­ловѣкъ, ты зас­лу­жива­ешь луч­шей учас­ти, но та­ковъ твой рокъ. Ты самъ се­бѣ го­товишь ги­бель. Ис­точникъ зла сок­рытъ въ те­бѣ са­момъ.

— Какъ такъ?

— Стрем­ле­ніе твое къ от­кры­тію не­пос­ти­жимыхъ тай­нъ по­губитъ те­бя. Бла­город­ное сер­дце бь­ет­ся въ тво­ей гру­ди, жаж­да къ поз­на­нію у те­бя не­насы­тимая, ты доб­ро­жела­теленъ; но нес­мотря на все это, ты неп­ре­мѣн­но по­гиб­нешь, по­тому что въ те­бѣ не­дос­та­етъ внут­ренней твер­дости. Ты по­добенъ мя­чу, ко­торый дви­га­ет­ся отъ ма­лѣй­ша­го тол­чка; рож­денъ быть вѣч­но по­буж­да­емымъ, но ли­шенъ внут­рення­го рав­но­вѣсія. Раз­су­докъ твой имѣ­етъ ма­ло влас­ти надъ фан­та­зі­ей и меч­та­тель­ностью, ко­торыя вле­кутъ те­бя на рас­пу­тіе.

— Вздоръ! Я ищу свѣ­та.

— Ты ищешь объ­яс­не­нія сверхъ­ес­тес­твен­на­го и чу­дес­на­го, но не прав­ды и ис­ти­ны. До сихъ поръ склон­ность твоя ко все­му та­инс­твен­но­му бы­ла не что иное, какъ чувс­твен­ное по­буж­де­ніе; удо­воль­ствіе, на­ходи­мое то­бой въ чу­дес­номъ и не­обы­чай­номъ, ль­сти­ло тво­ему чес­то­любію знать бо­лѣе дру­гихъ лю­дей. Для тво­его са­молю­бія, и толь­ко для это­го, бы­ло лес­тно най­ти воз­можность уп­равлять си­лами при­роды… О, Твар­дов­скій! на­учись спер­ва раз­ли­чать ис­ти­ну отъ лжи, а по­томъ уже стре­мись къ тай­ной пре­муд­рости; поз­най преж­де са­мого се­бя, а пос­лѣ уже и сок­ро­вен­ныя тай­ны; ста­рай­ся преж­де чрезъ раз­мышле­ніе обуз­дать свою фан­та­зію, че­резъ са­мо­от­верже­ніе — чувс­твен­ность, а по­томъ уже на­чинай же­лать по­велѣ­вать тай­ны­ми си­лами при­роды!

Твар­дов­скій уны­ло вскри­чалъ;

— О, какъ малъ ка­жусь я въ собс­твен­ныхъ гла­захъ!

Вслѣдъ за этимъ вос­кли­цані­емъ ему пос­лы­шалось, что духъ сно­ва на­чалъ го­ворить. Онъ прев­ра­тил­ся весь въ слухъ.

— Че­ловѣкъ прі­об­рѣлъ ве­ликую поль­зу, соз­навъ свою сла­бость, но и твер­дость его не дол­жна быть для не­го тай­ной. Янъ, бо­жес­твен­ная си­ла оби­та­етъ въ насъ — раз­су­докъ. Онъ дол­женъ быть вѣр­нымъ вож­демъ че­ловѣ­ка; имъ по­бѣж­да­ют­ся страс­ти и чрезъ не­го воз­вы­ша­ет­ся смер­тный надъ ви­димой при­родой; чувс­твен­ность при­над­ле­житъ зем­лѣ, ра­зумъ же — не­бес­но­му: онъ со­еди­ня­етъ че­ловѣ­ка съ без­смертнымъ ду­хомъ. Чѣмъ боль­ше на­уча­ет­ся че­ловѣкъ по­бѣж­дать страс­ти, чувс­твен­ность, тѣмъ бо­лѣе онъ по­луча­етъ влас­ти надъ си­лами при­роды, и чѣмъ бо­лѣе че­ловѣкъ прос­вѣтля­етъ свой ра­зумъ, тѣмъ бо­лѣе вхо­дитъ онъ въ связь съ бо­жес­твен­нымъ и не­пос­ти­жимымъ. Че­ловѣкъ есть сред­нее зве­но меж­ду ду­хами и без­сло­вес­ны­ми тва­рями; онъ — та­кое тво­реніе, ко­торое пос­редс­твомъ ума сво­его на­ходит­ся въ свя­зи съ фи­зичес­кой при­родою, а пос­редс­твомъ ра­зума — съ ду­хами… Нес­час­тный че­ловѣкъ! то, что уп­равля­етъ тво­ими изыс­ка­ні­ями, есть толь­ко слѣ­пое по­буж­де­ніе чувс­тва… Ты мячъ, ко­торый пе­реле­та­етъ то въ ту, то въ дру­гую сто­рону, по­вину­ясь внѣш­не­му тол­чку, ибо не имѣ­ешь твер­дой опо­ры въ са­момъ се­бѣ. Мо­жешь ли пос­лѣ это­го, съ та­кими во­жаты­ми, на­дѣ­ять­ся дос­тигнуть свѣ­та и ис­ти­ны?

Про­гово­ривъ это, духъ ис­чезъ, а Твар­дов­скій безъ чувствъ упалъ на полъ.

Сынъ сво­его вре­мени и су­щес­тво­вав­шихъ тог­да тем­ныхъ по­нятій и заб­лужде­ній, Твар­дов­скій, нес­мотря на свои зна­нія, не былъ чуждъ сла­бос­тей сво­его вѣ­ка и жилъ сре­ди приз­ра­ковъ, вѣ­рилъ въ вѣ­щіе сны и въ пред­ска­занія. Для не­го ви­димый міръ былъ по­ловъ приз­ра­ковъ.

Пани-красавица.

Ве­лико­лѣп­ный лѣт­ній ве­черъ. Въ воз­ду­хѣ раз­ли­ва­ет­ся аро­матъ цвѣ­товъ, дро­жатъ его струи отъ ве­чер­нихъ тре­лей пѣв­чихъ птицъ; свѣ­жій вѣ­терокъ вѣ­етъ жи­витель­ной прох­ла­дой. Все ти­хо въ рос­кошномъ зам­кѣ па­ни Сан­до­мир­ской. Въ ог­ромномъ пар­кѣ жур­чатъ толь­ко фон­та­ны, бь­ющіе изъ мра­мор­ныхъ бас­сей­новъ, и раз­ли­ва­ютъ вок­ругъ се­бя ка­кую-то оча­рова­тель­ную нѣ­гу. Под­лѣ од­но­го изъ нихъ сто­яла об­во­рожи­тель­ной кра­соты жен­щи­на, та, ко­торая бы­ла спа­сена Твар­дов­скимъ. Это са­ма па­ни и вла­дѣтель­ни­ца зам­ка.

На ней бы­ло платье изъ чер­на­го бар­ха­та, ве­лико­лѣп­но от­тѣ­ня­юща­го див­ную бѣ­лиз­ну ле­беди­ной ея шеи; на ок­руглен­ныхъ ру­кахъ блес­тѣ­ли зо­лотыя ук­ра­шенія, въ мас­сѣ во­лосъ, об­ви­вав­шихъ ея го­лову, блис­та­ли ал­ма­зы. Ея кра­сота бы­ла ве­личес­твен­на.

Кра­сави­ца на­ходи­лась въ вол­не­ніи. По су­дорож­но­му тре­пету мус­ку­ловъ въ ли­цѣ, мож­но бы­ло за­мѣтить, что она стра­дала. Въ ея воз­бужден­номъ моз­гу, про­тивъ во­ли, воз­ста­ютъ вос­по­мина­нія од­ни за дру­гими.

Вспом­ни­лось ей дѣтс­тво и юность. Дрожь про­бѣжа­ла по ея тѣ­лу: не ра­дос­тно, но мрач­но и уг­рю­мо про­нес­лось это вре­мя для бѣд­ной жен­щи­ны.

Горь­ка бы­ла ея жизнь у про­мотав­ша­гося от­ца: она бы­ла пол­на ни­щеты и го­лод­ной нуж­ды. И ви­дит­ся ей уми­ра­ющая мать, раз­би­тая го­ремъ и све­ден­ная въ мо­гилу без­путс­твомъ му­жа и ги­белью семьи. Пос­лѣ ея смер­ти весь домъ быс­тро сталъ раз­ру­шать­ся. Тёк­ла дол­жна бы­ла по­селить­ся съ от­цомъ въ ма­лень­комъ имѣньѣ, жал­комъ ос­таткѣ отъ ког­да-то бо­гата­го нас­лѣдс­тва.

И вспо­мина­ют­ся кра­сави­цѣ тя­желые го­ды ни­щеты: кру­гомъ го­ре, бѣд­ность и от­ча­яніе. Отецъ ея на­шелъ утѣ­шеніе въ пь­янс­твѣ. Воз­вра­ща­ясь до­мой въ пь­яномъ сос­то­яніи и ви­дя сле­зы до­чери, онъ вмѣс­то утѣ­шенія жес­то­ко билъ ее.

Съ от­вра­щені­емъ вспом­ни­лось ей это горь­кое, от­вра­титель­ное вре­мя.

Но нес­мотря на сле­зы и по­бои, дочь ста­ла кра­сави­цей: тѣ­ло ея раз­ви­лось пыш­но и прек­расно; мо­лодые шлях­ти­чи не­воль­но зас­матри­вались на бѣд­ную дѣ­вуш­ку. И вотъ разъ уви­далъ ее ста­рый панъ Сан­до­мир­скій. Онъ былъ зна­тенъ и бо­гатъ. Кра­сота дѣ­вуш­ки оча­рова­ла его. Съ от­вра­щені­емъ вспо­мина­етъ кра­сави­ца тотъ ро­ковой день, въ ко­торый ста­рый бо­гачъ ку­пилъ ее у от­ца за нѣс­коль­ко ты­сячъ зо­лотыхъ ду­катовъ. Отецъ объ­явилъ до­чери, что ес­ли она не же­ла­етъ окон­ча­тель­ной его ги­бели, то дол­жна сдѣ­лать­ся же­ной по­лураз­ва­лив­ша­гося ста­рика. Она вспо­мина­етъ, какъ пла­кала она, умо­ляя не от­да­вать ее мрач­но­му ста­рику, одинъ видъ ко­тора­го на­водилъ на нее ужасъ, и ко­тора­го она не­нави­дѣла какъ бра­то­убій­цу.

Хо­дила въ на­родѣ мол­ва, что панъ от­ра­вилъ стар­ша­го бра­та, что­бы вос­поль­зо­вать­ся пос­лѣ не­го бо­гатымъ нас­лѣдс­твомъ и по­чес­тя­ми.

Тёк­ла ста­ла не­вѣс­той ста­раго па­на.

Мо­лодая жен­щи­на, вспом­нивъ это, нер­вно прош­лась нѣс­коль­ко разъ взадъ и впе­редъ, ста­ра­ясь не вспо­минать бо­лѣе; но прош­лое не пе­рес­та­вало воз­ни­кать въ ея мыс­ляхъ… И ви­дит­ся ей то ут­ро, ког­да ее на­силь­но по­вели въ храмъ какъ ра­зук­ра­шен­ную жер­тву и зас­та­вили про­из­нести лож­ную клят­ву предъ ал­та­ремъ, предъ об­ра­зомъ Бо­гома­тери и Спа­сите­ля, быв­шихъ до сихъ поръ для нея единс­твен­ной ис­ти­ной, единс­твен­нымъ свѣ­томъ утѣ­шенія въ ея убо­гой, раз­би­той жиз­ни.

Кра­сави­ца вспом­ни­ла сва­деб­ный пиръ, гдѣ ей въ пер­вый разъ приш­ла въ го­лову мысль, что или она, или ея мужъ не дол­жны уви­дать сол­нечна­го вос­хо­да. Эта ад­ская пыт­ка дол­го про­дол­жа­лась, вре­мя шло мед­ленно; на­конецъ, при­личіе поз­во­лило ей вый­ти изъ-за сто­ла. Вой­дя въ свои ком­на­ты, мо­лодая па­ни отос­ла­ла гор­ничныхъ, хо­тѣв­шихъ ее раз­дѣть, ос­мотрѣ­лась въ сво­ей ве­лико­лѣп­ной опо­чиваль­нѣ и вздрог­ну­ла съ от­вра­щені­емъ, уви­давъ въ уг­лубле­ніи пыш­но-уб­ранную брач­ную пос­тель.

Мысль о мще­ніи и спа­сеніи еще глуб­же за­пала ей въ ду­шу, а ста­рый мужъ спо­кой­но пи­ровалъ вни­зу и съ нас­лажде­ні­емъ ду­малъ о прек­расной жен­щи­нѣ, ко­торая ожи­дала его на­вер­ху.

Те­перь она съ тре­петомъ по­чувс­тво­вала, какъ са­танин­ская мысль от­четли­во за­роди­лась въ ея ду­шѣ. Она взя­ла свѣ­чу въ ру­ки и пош­ла че­резъ ог­ромные по­кои. Она ста­ралась не заг­ля­дывать въ зер­ка­ла, ми­мо ко­торыхъ про­ходи­ла: она бо­ялась са­мой се­бя.

На­конецъ, она ос­та­нови­лась пе­редъ боль­шой мас­сивной дверью, ко­торая бы­ла толь­ко прит­во­рена. Она вош­ла въ боль­шую, длин­ную свѣт­ли­цу. Тамъ на по­лу сто­яли два пор­тре­та: умер­ша­го бра­та и ея ста­раго му­жа; кра­сави­ца схва­тила пор­третъ умер­ша­го и съ этой но­шей вер­ну­лась на­задъ. Прис­ло­нивъ пор­третъ къ сто­лику, сто­яв­ше­му по сре­динѣ опо­чиваль­ни, она пос­та­вила кру­гомъ свѣ­чи такъ, что свѣтъ ихъ па­далъ пря­мо на не­го. По­бѣдивъ собс­твен­ный ужасъ, она сѣ­ла у ок­на и жда­ла. На­чина­ла за­нимать­ся уже за­ря, за дверью раз­да­лись ша­ги ста­раго па­на. Мо­лодая жен­щи­на под­ня­лась блѣд­ная, но по­кой­ная. Онъ взо­шелъ, взвол­но­ван­ный ви­номъ и ожи­дані­емъ. Взглядъ его упалъ на ос­вѣ­щен­ный пор­третъ бра­та.

При блѣд­номъ свѣ­тѣ ут­ра и до­гора­ющихъ вы­сокихъ свѣ­чахъ ка­залось, что по­кой­ный какъ бы выс­ту­палъ изъ рам­ки. Онъ съ ужа­сомъ от­ско­чилъ на­задъ; безъ то­го уже оту­манен­ныя мыс­ли его со­вер­шенно по­мути­лись. Какъ го­лосъ все­могу­щаго судьи раз­да­лись въ его ушахъ сло­ва мо­лодой же­ны:

— Прочь убій­ца! Прочь!

Онъ вы­бѣжалъ вонъ изъ ком­на­ты. Че­резъ ми­нуту раз­дался выс­трѣлъ.

Мо­лодая жен­щи­на зак­ры­ла ру­кою гла­за, какъ бы же­лая отог­нать отъ се­бя эту ужас­ную кар­ти­ну. Но отъ вос­по­мина­нія нель­зя убѣ­жать. Тя­желы бы­ли дни пос­лѣ смер­ти ея му­жа, ког­да она дол­жна бы­ла пла­кать и вы­казы­вать го­ре, ко­тора­го она не чувс­тво­вала. Она дол­жна бы­ла бѣ­жать изъ зам­ка, что она и сдѣ­лала.

Длин­ной, блес­тя­щей ве­рени­цей тя­нулись пе­редъ нею дни, гдѣ она, какъ ко­роле­ва, блис­та­ла на пыш­ныхъ праз­днествахъ. Она ка­залась счас­тли­вой, ве­селой, улы­балась, бол­та­ла безъ умол­ку — она ста­ралась за­быть. Но кра­сави­ца не бы­ла счас­тли­ва, — она не за­была.

И рядъ дру­гихъ вос­по­мина­ній сталъ воз­ни­кать въ ея во­об­ра­женіи.

Ви­дит­ся ей сред­нихъ лѣтъ муж­чи­на; съ лег­кимъ смѣ­хомъ она вспо­мина­ла о немъ: онъ ра­зорил­ся ра­ди нея, вѣ­рилъ ей, про­силъ быть его же­ной; но по­томъ, ког­да уви­далъ, что она толь­ко смѣ­ялась надъ нимъ, бро­силъ свои дѣ­ла и сдѣ­лал­ся не­годя­емъ.

— Какъ онъ лю­билъ ме­ня, — по­дума­ла кра­сави­ца: — но какъ же онъ былъ простъ.

За нимъ въ ея умѣ мель­кнулъ дру­гой об­разъ; ей ска­зали, что этотъ че­ловѣкъ умеръ, прок­ли­ная ее; но ей ма­ло бы­ло до это­го дѣ­ла. По­томъ при­пом­ни­лось кра­сави­цѣ грус­тное ли­цо юно­ши, и она про­гово­рила про се­бя:

— Я ни­ког­да его не лю­била; я бы не об­ра­тила на не­го вни­манія, ес­ли бъ не встрѣ­тила соп­ро­тив­ле­нія.

И вслѣдъ за нимъ она вспом­ни­ла от­важное и за­горѣ­лое ли­цо во­ина. Онъ во­дилъ лю­дей въ та­кой огонь, ко­торый не вся­кій могъ вы­дер­жать, бил­ся не­ус­тра­шимо; но въ тотъ день, ког­да эта кра­сави­ца съ улыб­кой мол­ви­ла ему, что такъ же рас­по­ложе­на вый­ти за не­го за­мужъ, какъ пе­рей­ти въ му­суль­манс­тво, онъ от­пра­вил­ся до­мой и зас­трѣ­лил­ся.

Она нѣс­коль­ко поб­лѣднѣ­ла, вспом­нивъ его.

И сот­ни дру­гихъ ле­жали у ея ногъ, не толь­ко бо­гатые и кра­сивые, но чес­тные и доб­рые; но она не лю­била ни­кого.

Од­на­ко, часъ ея про­билъ. Она встрѣ­тила вы­да­ющу­юся лич­ность Твар­дов­ска­го, и онъ по­бѣдилъ это гор­дое, го­рячее сер­дце. Те­перь ея мыс­ли не­воль­но при­ковы­вались къ не­му. Она го­вори­ла се­бѣ:

— Этотъ че­ловѣкъ сто­итъ, чтобъ по­любить его и зас­та­вить се­бя по­любить.

Сер­дце ея, до сихъ поръ пус­тое и не­удов­летво­рен­ное, те­перь бы­ло пол­но и тре­бова­ло удов­летво­ренія.

Но воп­росъ сос­то­ялъ въ томъ: какъ уви­дать это­го че­ловѣ­ка, какъ за­лучить къ се­бѣ?

Къ ко­му она ни об­ра­щалась съ разс­про­сами о немъ, отъ всѣхъ по­луча­ла одинъ от­вѣтъ:

— Твар­дов­скій ка­кой-то не­людимъ, жи­ветъ оди­ноко, ни съ кѣмъ не во­дит­ся, ни­куда не хо­дитъ и ник­то къ не­му не за­ходитъ, кро­мѣ тѣхъ, ко­торые пог­ру­жены въ на­уку, для ко­торыхъ она сос­тавля­етъ все въ жиз­ни, и кро­мѣ нея не зна­ютъ они ни люб­ви, ни ра­дос­ти.

Любовь. — Смерть. — Богатство.

Твар­дов­скій ос­та­новил­ся на томъ пе­рі­одѣ, ко­торый пе­режи­ва­етъ вся­кій уче­никъ, — пе­рі­одъ, ког­да вѣ­ра его ис­че­за­етъ, и онъ дер­зко хо­четъ схва­тить не­ощу­тимое. Его зна­нія ка­зались для не­го нич­тожностью, онъ стре­мил­ся къ выс­ше­му. Не на­ходя удов­летво­ренія и счас­тія въ томъ, что бы­ло ему из­вѣс­тно, чувс­твуя се­бя утом­леннымъ, онъ по­пытал­ся дой­ти до не­вѣдо­маго пу­темъ утѣ­шенія и по­мощи дру­гимъ. Онъ за­думалъ сдѣ­лать­ся вра­чемъ для бѣд­ныхъ и бла­годѣ­телемъ для нес­час­тныхъ.

Бы­ло пре­лес­тное ут­ро. Лѣт­нее сол­нце ос­вѣ­щало двѣ кра­сивыя фи­гуры, ска­кав­шія на кров­ныхъ ска­кунахъ. Од­на бы­ла кра­сави­ца па­ни Сан­до­мир­ская, дру­гая — мо­лодой панъ ре­гимен­тарь, или панъ пол­ковникъ ко­ролев­ской служ­бы. Быс­трое дви­женіе и свѣ­жій воз­духъ при­дава­ли па­ни ро­зовый от­тѣ­нокъ юнос­ти, еще боль­ше воз­вы­шав­шій ея за­мѣча­тель­ную кра­соту. Панъ ре­гимен­тарь былъ бо­гатыр­ски сло­женъ, левъ по му­жес­тву въ бит­вѣ съ вра­гомъ и мла­денецъ по мяг­кости сер­дца, ког­да имѣлъ дѣ­ло съ жен­щи­нами.

Онъ лю­билъ па­ни страс­тно, со всѣмъ пы­ломъ пер­вой люб­ви. Панъ былъ бо­гатъ; его по­мѣстья гра­ничи­ли съ имѣнь­ями Сан­до­мир­ской. Про­вожая те­перь кра­сави­цу, онъ хо­тѣлъ спро­сить ее, поль­зу­ясь удоб­ной ми­нутой, не же­ла­етъ ли она пе­ремѣ­нить свою фа­милію и сдѣ­лать­ся па­ни пол­ковни­цей. Но по­ка они мча­лись бѣ­шенымъ га­лопомъ, по­доб­ное объ­яс­не­ніе бы­ло не­удоб­но и не­воз­можно. Онъ не­тер­пѣ­ливо ждалъ слу­чая.

Кра­сави­ца, на­конецъ, сдер­жа­ла сво­его ска­куна, и обѣ ло­шади пош­ли ша­гомъ. Удоб­ная ми­нута нас­ту­пила; но, стран­ное дѣ­ло, му­жес­твен­ный во­инъ ро­бѣлъ и, какъ ни ста­рал­ся, не могъ соб­рать­ся съ ду­хомъ и прис­ту­пить къ дѣ­лу. Чтобъ вы­иг­рать вре­мя, онъ на­чалъ го­ворить о по­годѣ, о цвѣ­тахъ и т. п. Но все это бы­ло вско­рѣ ис­то­щено, и онъ съ от­ча­яні­емъ за­мѣтилъ, что ско­ро не бу­детъ знать, что ска­зать. Вне­зап­ное за­мѣча­ніе па­ни вы­вело его изъ зат­рудни­тель­на­го по­ложе­нія.

— Что это за стран­ный че­ловѣкъ тамъ, на до­рогѣ? — про­гово­рила кра­сави­ца.

Панъ пос­мотрѣлъ по нап­равле­нію ея ру­ки.

— А, это ка­кой-то бѣд­някъ, моя па­ни! — от­вѣ­чалъ панъ. — Это вѣр­но жидъ: у не­го въ ру­кахъ что-то блес­тя­щее… ка­жет­ся, круж­ка… Чортъ возь­ми, что это онъ дѣ­ла­етъ?

— Спро­симъ его! — вос­клик­ну­ла па­ни.

Уда­ривъ по ло­шади, она пе­рес­ко­чила че­резъ не­боль­шой ровъ и пом­ча­лась къ нез­на­ком­цу. Панъ пол­ковникъ пос­ка­калъ за ней.

Нез­на­комецъ, за­мѣтивъ мо­лодыхъ лю­дей, ска­чущихъ къ не­му, сдѣ­лалъ быс­трое дви­женіе, какъ-буд­то хо­тѣлъ бѣ­жать, но, ви­дя, что слиш­комъ поз­дно, онъ ос­та­новил­ся и, от­вернув­шись, ожи­далъ приб­ли­жа­ющих­ся.

— Что вы здѣсь дѣ­ла­ете? — под­ска­кивая къ не­му и не ус­пѣвъ еще раз­гля­дѣть его хо­рошо, вос­клик­ну­ла кра­сави­ца.

— Я со­бираю тра­вы для мо­ихъ боль­ныхъ, — от­вѣ­чалъ онъ.

— Ес­ли ты со­бира­ешь тра­вы, — вмѣ­шива­ясь въ раз­го­воръ, гру­бо ска­залъ панъ, — что же ты не смот­ришь лю­дямъ пря­мо въ гла­за, и от­че­го ты ед­ва мо­жешь пе­ревес­ти ды­ханіе?.. Ты бро­дяга, не­годяй!..

И, нак­ло­нив­шись съ ло­шади, онъ схва­тилъ нез­на­ком­ца за пле­чо. Пос­лѣдній вспых­нулъ. Гла­за его за­горѣ­лись ка­кимъ-то зло­вѣщимъ ог­немъ. Од­нимъ дви­жені­емъ онъ выс­во­бодил­ся такъ по­рывис­то, что панъ пол­ковникъ по­кач­нулся, не удер­жался въ сѣд­лѣ и упалъ съ ло­шади. При этомъ шап­ка, над­ви­нутая на гла­за нез­на­ком­ца, упа­ла. Па­ни взгля­нула и уз­на­ла его.

Это былъ Твар­дов­скій.

— Прочь! ос­тавь­те ме­ня! — съ уг­ро­зой крик­нулъ онъ, гнѣв­но оки­дывая взгля­домъ взбѣ­шен­на­го па­на, ко­торый под­нялся на но­ги и го­товил­ся на­пасть на про­тив­ни­ка, уни­зив­ша­го его въ гла­захъ лю­бимой жен­щи­ны.

Но па­ни пре­дуп­ре­дила его. Она быс­тро пос­та­вила свою ло­шадь меж­ду ссо­рящи­мися и вскри­чала, об­ра­ща­ясь къ Твар­дов­ско­му:

— Такъ это вы, панъ Твар­дов­скій?.. Вы — мой спа­ситель: вспом­ни­те ка­нунъ на І­оан­на Не­пому­ка… Ахъ, Бо­же мой, ка­кая встрѣ­ча!.. Дол­го я васъ ис­ка­ла, но вы из­бѣ­гали ме­ня… я ва­ша дол­жни­ца…

Она сос­коль­зну­ла съ ло­шади и, приб­ли­зив­шись къ не­му, схва­тила его за ру­ки.

Онъ про­гово­рилъ ти­химъ, сдер­жаннымъ го­лосомъ:

— Что вамъ отъ ме­ня нуж­но?

— Я ис­ка­ла сво­его из­ба­вите­ля и наш­ла его. При­ходи­те ко мнѣ въ за­мокъ.

Онъ по­качалъ го­ловой и грус­тно ус­мѣхнул­ся.

Она про­дол­жа­ла:

— Не от­го­вари­вай­тесь… Я про­шу васъ.

— Хо­рошо. Я при­ду! — ко­рот­ко от­вѣ­чалъ Твар­дов­скій, пос­лѣ не­боль­шо­го раз­думья.

— Бла­года­рю! — глу­боко вздох­нувъ, мол­ви­ла кра­сави­ца. — Я неп­ре­мѣн­но бу­ду ждать. Мы стран­но встрѣ­тились съ ва­ми… Это судь­ба пред­назна­чила намъ встрѣ­чу.

Про­гово­ря это, она пос­ка­кала вмѣс­тѣ съ сво­имъ ка­вале­ромъ.

Твар­дов­скій нѣс­коль­ко вре­мени въ ка­комъ-то раз­думьѣ смот­рѣлъ ей вслѣдъ. Онъ по­чувс­тво­валъ что-то осо­бен­ное, еще не­вѣдо­мое, ког­да встрѣ­тилъ эту жен­щи­ну. Не лег­ко бы­ло въ немъ воз­бу­дить чувс­тво при­вязан­ности; въ свѣ­тѣ всѣ на­зыва­ли его без­сердеч­нымъ и без­чувс­твен­нымъ, и еще ни од­ной жен­щи­нѣ не уда­лось зас­та­вить его по­терять го­лову; рав­но­душіе его бы­ло не на­пус­кное, и онъ пред­по­читалъ власть и чес­то­любіе оба­янію жен­скихъ глазъ.

— Че­го отъ ме­ня хо­четъ эта жен­щи­на? — спро­силъ онъ самъ се­бя, хо­лод­но ус­мѣ­ха­ясь. — Я слы­халъ про нее, что она ко­кет­ка и лю­битъ ви­дѣть у сво­ихъ ногъ прос­та­ковъ… Го­ворятъ, она од­нимъ взгля­домъ раз­би­ва­етъ сер­дца… Че­го ей нуж­но? Я не воскъ и не рас­кисну отъ од­но­го ви­да жен­ской юб­ки… Я не по­нимаю, чтобъ мож­но бы­ло ле­жать подъ каб­лу­комъ у жен­щи­ны, под­пол­зти къ ней на зовъ какъ со­бачен­ка и тер­пѣть, какъ она бу­детъ од­ну ми­нуту лас­кать, а дру­гую от­талки­вать… Го­ре ей, ес­ли она хо­четъ по­шутить со мною! Она же­ла­етъ ви­дѣть ме­ня, и я бу­ду у ней.

Твар­дов­скій въ тотъ же ве­черъ по­шелъ въ за­мокъ къ па­ни.

Онъ во­шелъ къ ней спо­кой­ный и хо­лод­ный, Она съ вол­не­ні­емъ про­тяну­ла ему ру­ку и ска­зала:

— Я ни­ког­да не ви­дала та­кого безс­траш­на­го че­ловѣ­ка, какъ вы… Вы со­вер­ши­ли бас­нослов­ный под­вигъ… Панъ, вы спас­ли мнѣ жизнь. Чѣмъ мо­гу я васъ от­бла­года­рить?

— Ни­чѣмъ… Я не ищу бла­годар­ности… Па­ни, я при­шелъ по­тому, что вы это­го же­лали… Что вамъ отъ ме­ня угод­но?

— Вотъ стран­ный че­ловѣкъ! — мель­кну­ло въ го­ловѣ кра­сави­цы.

Она оки­нула его лю­бопыт­нымъ взгля­домъ, но пос­та­ралась скрыть свое удив­ле­ніе и съ жи­востью ска­зала:

— Судь­ба све­ла насъ вмѣс­тѣ, мы дол­жны быть друзь­ями.

Твар­дов­скій мол­ча пок­ло­нил­ся, по­томъ ти­хо про­гово­рилъ:

— Для друж­бы я угасъ и сос­та­рѣл­ся… Жи­ву од­ной ду­мой, и друж­ба моя ни­кого не мо­жетъ сог­рѣть.

— Ахъ, ка­кой вы уг­рю­мый че­ловѣкъ! — не­воль­но вос­клик­ну­ла па­ни.

— Я по­хожъ на пут­ни­ка, иду­щаго въ ноч­ной тем­но­тѣ, ко­торый вдругъ за­мѣча­етъ блуж­да­ющій огонь, бро­са­ет­ся къ не­му, хо­четъ схва­тить ру­кой… и вдругъ ощу­ща­етъ подъ но­гами сколь­зя­щую про­пасть.

— Такъ вы, панъ Твар­дов­скій, при­над­ле­жите къ тѣмъ лю­дямъ, ко­торые, ли­шая се­бя все­го въ нас­то­ящемъ, же­ла­ютъ толь­ко пе­редать пло­ды сво­ихъ тру­довъ слѣ­ду­юще­му по­колѣ­нію. Я не изъ та­кихъ! Я люб­лю жить толь­ко нас­то­ящимъ. По­ка при мнѣ моя мо­лодость, я хо­чу жиз­ни и удо­воль­ствій…

— Я съ этимъ не сог­ла­сенъ, моя па­ни; мнѣ ду­ма­ет­ся, что толь­ко съ го­дами мож­но прі­об­рѣсти то, для че­го од­но­го и сто­итъ жить…

— А для че­го же жить, какъ не для удо­воль­ствій?..

— Для влас­ти! — пе­ребилъ ее Твар­дов­скій.

— Ста­ло быть, панъ ма­ло при­да­етъ цѣ­ны дру­гой сто­ронѣ жиз­ни?

— Ка­кой?

— Люб­ви!

— Нем­но­го, или поч­ти ни­чего!

Твар­дов­скій про­из­несъ эти сло­ва прос­то, су­хо; его су­хость за­дѣла за жи­вое кра­сави­цу, и она раз­дра­житель­но ска­зала:

— Стыд­но такъ го­ворить при жен­щи­нѣ!.. Од­на­ко, ка­кіе у насъ съ ва­ми раз­личные взгля­ды. Вы же­ла­ете ста­рос­ти, а я стра­шусь это­го, чтобъ не по­терять свою кра­соту… Но за­чѣмъ го­ворить объ этомъ? Мы зна­емъ, что нас­ту­пятъ хо­лода, листья об­ле­тятъ, все пок­ро­ет­ся снѣ­гомъ и хо­лодомъ, — но те­перь насъ грѣ­етъ сол­нце, цвѣ­ты цвѣ­тутъ, все ды­шетъ жизнью и лю­бовью.

По­ка она го­вори­ла, Твар­дов­скій съ не­воль­нымъ удив­ле­ні­емъ всмат­ри­вал­ся въ оболь­сти­тель­ную кра­сави­цу, съ рос­кошны­ми ко­сами, съ гла­зами, су­лив­ши­ми сво­имъ та­инс­твен­нымъ блес­комъ рай нас­лажде­ній, и въ то же вре­мя уг­рю­мо ду­малъ про се­бя:

— Ни­ког­да я не уни­жусь предъ то­бой, жен­щи­на! Ни твой при­вѣтъ, ни жгу­чій взглядъ не влас­тны на­до мной… Для заб­лужде­нія я не от­дамъ сво­ей сво­боды; не для это­го я по­жер­тво­валъ го­дами сво­ей юнос­ти… Не у ногъ, не въ объ­яті­яхъ тво­ихъ я ищу счастья и удов­летво­ренія сво­его ду­ха.

Такъ онъ ду­малъ, но на дѣ­лѣ выш­ло ина­че.

Прош­ло нѣс­коль­ко вре­мени. Уче­ный док­торъ бро­силъ свои за­нятія и на­чалъ ма­ло-по­малу по­яв­лять­ся въ об­щес­твѣ. Но оно при­няло его хо­лод­но, съ нас­мѣшкой, ви­дя въ его же­ланіи сбли­зить­ся съ нимъ не бо­лѣе какъ ль­сти­вое ис­ка­тель­ство и счи­тая его за гор­да­го чес­то­люб­ца; а меж­ду тѣмъ, въ его гру­ди рос­ло чувс­тво люб­ви, по­сѣ­ян­ное кра­сави­цей. Нап­расно онъ уси­ливал­ся из­гнать и по­тушить это чувс­тво, нап­расно гналъ онъ отъ се­бя эти мыс­ли! Ему чу­дилось, что съ по­мощью этой люб­ви онъ бу­детъ въ сос­то­яніи по­пол­нить не­дос­та­ющее ему какъ въ на­укѣ, такъ и въ жиз­ни и най­детъ въ луч­шемъ бу­дущемъ то, че­го не на­ходилъ въ нас­то­ящемъ.

Былъ яс­ный осен­ній ве­черъ. Су­мер­ки спус­ка­лись на зем­лю. Онъ по­шелъ въ за­мокъ. На этотъ разъ, при мыс­ли о сви­даніи съ па­ни, его ох­ва­тила дрожь. Онъ про­шелъ въ паркъ. Со всѣхъ сто­ронъ за­мыка­лись надъ нимъ тем­ные сво­ды де­ревь­евъ; бы­ло что-то душ­ное въ дре­мот­номъ без­молвіи воз­ду­ха; во ть­мѣ нас­ту­па­юща­го ве­чера об­ри­совы­вались чер­ныя вер­ши­ны Кар­пат­скихъ горъ. Твар­дов­скій ти­хо шелъ, прис­лу­шива­ясь какъ бы къ бі­енію сво­его сер­дца. Онъ уви­далъ кра­сави­цу, си­дящую въ тѣ­ни де­ревь­евъ.

Пос­лѣдніе лу­чи за­ходя­щаго сол­нца ок­ру­жали ее точ­но оре­оломъ, пур­пу­ровые и зо­лотис­тые листья де­ревь­евъ сос­тавля­ли вок­ругъ нея ве­лико­лѣп­ную рам­ку. Онъ уви­далъ ее во всемъ блес­кѣ лу­чезар­на­го сі­янія, яс­ную, улы­ба­ющу­юся какъ са­ма жизнь. Она ду­мала о немъ. Прав­да, ей стран­нымъ ка­залось, что она мог­ла по­любить его. Что ска­жутъ объ этомъ лю­ди? но что ей за дѣ­ло до это­го? Раз­вѣ могъ кто-ни­будь при­казать ей лю­бить то­го или дру­гого, ко­го па­ни мог­ла выб­рать въ влас­те­лины сво­его сер­дца.

Она лю­била его, но по­любитъ ли онъ ее ког­да-ни­будь? Вотъ что ду­мала она, ког­да Твар­дов­скій по­явил­ся пе­редъ ней.

Съ гром­кимъ, без­созна­тель­нымъ кри­комъ, за­бывъ въ этотъ мигъ все, онъ бро­сил­ся къ ея но­гамъ. Его ру­ки об­ви­лись вок­ругъ ея ста­на, го­лова упа­ла къ ней на ко­лѣни съ страс­тной моль­бой, и го­рячія гу­бы при­жались къ ея ру­камъ….

ДОГОВОРЪ СЪ САТАНОЙ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Тоска — Обманъ духа тьмы.

Прош­ло нѣс­коль­ко лѣтъ пос­лѣ раз­ска­зан­ныхъ со­бытій.

Внизъ по рѣ­кѣ, на ко­торой воз­вы­шал­ся Кра­ков­скій за­мокъ, плы­ла тя­желая лод­ка, об­ре­менен­ная пас­са­жира­ми, пе­реп­равляв­ши­мися во­дой кто на сель­скую яр­марку, кто, прос­то, чтобъ по­катать­ся въ теп­лый лѣт­ній ве­черъ. На кор­мѣ лод­ки раз­да­валась му­зыка: не­боль­шая груп­па кра­ков­скихъ му­зыкан­товъ на­иг­ры­вала на­род­ныя поль­скія пѣс­ни. Пуб­ли­ка боль­шею частью сос­то­яла изъ кра­ков­скихъ го­рожанъ; дѣ­вушекъ, въ жел­тыхъ и алыхъ плат­кахъ на го­ловахъ, и мо­лодыхъ ре­мес­ленни­ковъ въ блу­захъ, ко­торые шу­тили и смѣ­ялись меж­ду со­бою.

Рѣз­кую про­тиво­полож­ность съ этой мо­лодой и ве­селой тол­пой сос­тавлялъ че­ловѣкъ, си­дѣв­шій по­одаль отъ дру­гихъ, гла­за ко­тора­го не­под­вижно бы­ли ус­трем­ле­ны на вол­ны. Это былъ уже до­воль­но по­жилыхъ лѣтъ муж­чи­на, съ длин­нымъ впа­лымъ ли­цомъ жел­то­вата­го цвѣ­та, съ мор­щи­нами на вы­сокомъ лбу, при­давав­ши­ми ли­цу его ка­кую-то мрач­ность, и съ блес­тя­щими гла­зами. Неп­ривле­катель­на бы­ла вся фи­гура это­го че­ловѣ­ка, чер­ты ко­тора­го ка­зались какъ бы ока­менѣ­лыми и зас­тывши­ми; неп­рі­ят­на бы­ла и его улыб­ка, по­яв­ля­юща­яся иног­да на его тон­кихъ гу­бахъ въ ви­дѣ су­дорож­на­го по­дер­ги­ванія, и въ каж­дой ли­ніи его ли­ца прог­ля­дыва­ла глу­бокая, над­ры­ва­ющая тос­ка.

Одинъ онъ не при­нималъ учас­тія въ об­щемъ ве­селомъ нас­тро­еніи, и въ то вре­мя, ког­да для всѣхъ при­рода ка­залась улы­ба­ющей­ся и бла­го­уха­ющей, жизнь тек­ла ве­село и при­воль­но вок­ругъ, для не­го все бы­ло мрач­но, не­понят­но, уны­ло и тос­кли­во. Этотъ че­ловѣкъ на­ходил­ся въ ка­комъ-то оцѣ­пенѣ­ніи сре­ди ли­ку­ющей жиз­ни и, ка­залось, что для не­го въ ней уже ни­чего не су­щес­тву­етъ, всѣ на­деж­ды раз­ру­шены и унич­то­жены. Съ от­тѣнкомъ жел­то­ватой блѣд­ности въ ли­цѣ, онъ не­под­вижно си­дѣлъ на сво­емъ мѣс­тѣ, ма­шиналь­но гля­дя то въ проз­рачныя струи во­ды, то на ру­мяныя по­лосы зо­лотис­та­го за­ката; пе­редъ нимъ раз­сти­лал­ся ка­кой-то дру­гой, фан­тасти­чес­кій міръ, съ кро­вавы­ми сол­нечны­ми лу­чами. Ему ви­дѣл­ся ка­кой то та­инс­твен­но-чуд­ный приз­ракъ въ ту­ман­ной да­ли, смот­рѣвшій на не­го съ лю­бовью и тос­кой, и взглядъ его, ка­залось, про­никалъ въ его ду­шу и чи­талъ его тай­ную тос­ку, свин­цо­вой тя­жес­тію ле­жащую на его ду­шѣ, — меж­ду нимъ и приз­ра­комъ воз­вы­шалась не­одо­лимая прег­ра­да, и чуд­ное ви­дѣніе уно­силось отъ не­го все да­лѣе, а мракъ тя­желый, да­вящій сгу­щал­ся вок­ругъ не­го все боль­ше и боль­ше.

Его ох­ва­тило го­ловок­ру­женіе, чувс­тва ос­тавля­ли его, въ гла­захъ тем­нѣ­ло; онъ ин­стинктив­но схва­тывал­ся за бортъ лод­ки, крѣп­ко сжи­мая де­рево и ста­ра­ясь ов­ла­дѣть ухо­див­шимъ соз­на­ні­емъ.

На­конецъ, лод­ка прис­та­ла къ бе­регу. На­родъ вы­шелъ и раз­сы­пал­ся въ раз­ныя сто­роны, а мрач­ный че­ловѣкъ, уны­лый и оди­нокій, по­шелъ къ гус­то­му бо­ру, вид­нѣвше­муся вда­ли, въ ко­торомъ жилъ ста­рецъ-под­вижникъ, ког­да-то такъ чу­дес­но по­мог­шій юно­шѣ Твар­дов­ско­му выр­вать изъ влас­ти са­таны ро­ковую за­пись от­ца.

Уг­рю­мо и мол­ча­ливо шелъ этотъ че­ловѣкъ впе­редъ. Пол­ный мѣ­сяцъ сі­ялъ въ не­объ­ят­номъ прос­транс­твѣ, об­ри­совы­вая тем­ныя мас­сы хол­мовъ и не­под­вижныя груп­пы де­ревь­евъ. Онъ шелъ, уны­ло скло­нивъ свою го­лову, какъ бы сок­ру­шен­ный и по­вер­женный въ прахъ прес­лѣ­довав­шей его судь­бой. Вотъ онъ взо­шелъ въ боръ, хо­рошо зна­комой тро­пой до­шелъ и до хол­ма, гдѣ бы­ла ис­ко­пана пе­щер­ка пус­тынни­ка, и ос­та­новил­ся.

Кру­гомъ бы­ло ти­хо и без­мол­вно, а на вер­ши­нѣ хол­ма сто­ялъ толь­ко крестъ. Мрач­ный че­ловѣкъ тя­жело и глу­боко вздох­нулъ. Онъ взгля­нулъ въ высь. Ночь уже раз­сы­пала на зем­лѣ свой звѣз­дный вѣ­нецъ. Въ ве­лича­вомъ мол­ча­ніи тек­ли не­бес­ныя свѣ­тила въ не­из­мѣ­римой да­ли. Онъ вос­клик­нулъ, прос­ти­рая ру­ки къ се­реб­ристо­му мѣ­сяцу:

— Свѣ­ти, свѣ­ти, прек­расная лу­на! При­рода лю­битъ твой зо­лотой шаръ, она нѣ­жит­ся въ тво­емъ сі­яньи. Но че­ловѣ­ка ты лю­бишь драз­нить нес­бы­точ­ной меч­той. Ты зас­тавля­ешь его не­воль­но грус­тить, ког­да об­ли­ва­ешь его сво­имъ се­реб­ристымъ свѣ­томъ, — вѣдь ты сви­дѣтель все­го то­го, че­го дав­но ужъ нѣтъ! По­кой­ся въ без­ко­неч­ной вѣч­ности, духъ доб­ра­го че­ловѣ­ка! Счас­тли­вецъ, ты, на­конецъ, дос­тигъ то­го, въ че­му стре­мил­ся, раз­га­далъ за­гад­ку жиз­ни… Ты спо­ко­енъ… Но я нап­расно ищу спо­кой­ствія, и всю­ду гло­жетъ ме­ня тос­ка. Гля­жу на­задъ — про­шед­шее пус­то; гля­жу впе­редъ — тамъ все мрач­но и тем­но!.. Вотъ му­ка, ко­торой я не ви­жу кон­ца!

Без­силь­но опус­тился онъ на зем­лю и тос­кли­во за­гово­рилъ вновь:

— Нѣтъ, мнѣ мо­гила не страш­на! Что за жизнь моя? Мож­но ли жа­лѣть и тос­ко­вать о жиз­ни, въ ко­торой я не на­шелъ се­бѣ нас­лажде­нія, въ ко­торой я по­терялъ вся­кую на­деж­ду? Нѣтъ, счастье не прі­учи­ло ме­ня по­любить жизнь; моя юность от­цвѣ­ла какъ цвѣ­токъ, не ус­пѣвшій раз­вернуть­ся, не дав­шій аро­мата; ду­ша угас­ла. Лю­бовь… но въ люб­ви, какъ и въ зна­ніи, я на­шелъ толь­ко меч­ту, тя­желый сонъ бе­зум­ца, тос­ку безъ раз­дѣ­ла и не­воз­врат­ную ут­ра­ту всѣхъ на­деждъ! — до­кон­чилъ онъ съ ка­кимъ-то по­рывис­тымъ воп­лемъ.

И какъ бы въ от­вѣтъ на этотъ вопль стра­да­ющей ду­ши, ему пос­лы­шал­ся въ воз­ду­хѣ чей-то се­реб­ристый го­лосъ, ко­торый ти­хо на­пѣвалъ:

Мрач­ный че­ловѣкъ ог­ля­нул­ся, какъ бы ста­ра­ясь раз­гля­дѣть нез­ри­мый об­разъ, го­лосъ ко­тора­го ему по­чудил­ся, но ни­чего не уви­далъ; толь­ко по­каза­лось ему, какъ-буд­то чей-то мо­гучій взоръ ог­неннымъ блес­комъ свер­кнулъ въ его гла­за, и за­тѣмъ въ воз­душныхъ стру­яхъ мель­кну­ла мол­нія.

Мрач­ный че­ловѣкъ не­воль­но вздрог­нулъ, всталъ, оп­ра­вил­ся и пос­пѣшно вы­шелъ на­задъ изъ лѣ­са. Ког­да онъ пе­реп­равлял­ся че­резъ рѣ­ку и по­шелъ по нап­равле­нію къ Кра­кову, то по­года пе­ремѣ­нилась, и ти­шина смѣ­нилась пос­то­ян­но уси­лива­ющим­ся во­емъ и свис­томъ рас­хо­див­ша­гося вѣт­ра.

Ра­зыг­рался силь­ный вѣ­теръ. Кру­тя листья и пыль, онъ то сви­валъ ихъ въ стол­бы, то раз­вѣ­валъ по до­рогѣ и по­лямъ, кру­жа по ок­рес­тнос­ти. Мрач­но и бур­но бы­ло въ воз­ду­хѣ, уг­рю­мо и тя­жело бы­ло и на ду­шѣ пут­ни­ка, ко­торый нап­расно ста­рал­ся прис­лу­шать­ся къ вою и шу­му не­пого­ды, какъ бы ста­ра­ясь вник­нуть и раз­га­дать тай­ную рѣчь рас­хо­див­шей­ся сти­хій­ной си­лы… И вотъ, сре­ди не­понят­на­го шу­ма, раз­дался от­ча­ян­ный жа­лоб­ный крикъ:

— По­моги­те!

Ноч­ной пут­никъ прі­ос­та­новил­ся. Крикъ о по­мощи вновь пов­то­рил­ся. Онъ по­шелъ на его зву­ки. Чѣмъ бли­же под­хо­дилъ онъ, тѣмъ зву­ки ста­нови­лись слыш­нѣе и от­ча­ян­нѣе. Пут­никъ ощу­палъ свой по­ясъ, — въ не­му былъ при­цѣп­ленъ кин­жалъ. Поп­ро­бовавъ, лег­ко ли онъ вы­нима­ет­ся, нез­на­комецъ быс­тро по­шелъ къ мѣс­ту, гдѣ, ка­залось, про­ис­хо­дила от­ча­ян­ная борь­ба.

Идя, онъ по­думалъ:

— Вѣ­ро­ят­но, ноч­ные во­ры на­пали на ка­кого-ни­будь за­поз­да­лаго пут­ни­ка… Ко­неч­но, не сто­ило бы тру­да вы­ручать бѣд­ня­гу: ча­сомъ рань­ше, ча­сомъ поз­же, а ему не ми­новать смер­ти… Да и не сто­итъ тру­да под­вергать­ся изъ-за дру­гого опас­ности. Но мнѣ скуч­но, дав­но уже я не ис­пы­тывалъ силь­ныхъ ощу­щеній: авось, пред­сто­ящая схват­ка нѣс­коль­ко ос­вѣ­житъ ме­ня, взвол­ну­етъ кровь, хоть нѣс­коль­ко про­гонитъ тос­куI

И мрач­ный эго­истъ че­резъ ми­нуту могъ раз­гля­дѣть, что на опуш­кѣ лѣ­са ка­кіе-то двое ноч­ныхъ бро­дягъ гра­бятъ бла­город­на­го шлях­ти­ча, нап­расно ста­ра­юща­гося выр­вать­ся изъ ихъ рукъ.

Про­вор­но вых­ва­тивъ изъ но­женъ кин­жалъ, нез­на­комецъ бро­сил­ся къ мѣс­ту схват­ки, гроз­но вскрик­нувъ:

— Прочь, не­годяи!

Въ воз­ду­хѣ свер­кнулъ надъ го­ловой од­но­го изъ гра­бите­лей кин­жалъ нез­на­ком­ца. Ка­залось, гра­бите­ли бы­ли оше­лом­ле­ны вне­зап­нымъ по­яв­ле­ні­емъ за­щит­ни­ка сво­ей жер­твы и, какъ бы по­ражен­ные па­ничес­кимъ стра­хомъ, вмигъ ис­чезли въ лѣс­ной тем­но­тѣ.

— Те­перь, панъ, ты мо­жешь сво­бод­но про­дол­жать свой путь, — про­гово­рилъ нез­на­комецъ, об­ра­ща­ясь къ спа­сен­но­му имъ шлях­ти­чу и вкла­дывая кин­жалъ въ нож­ны.

Шлях­тичъ въ по­рывѣ бла­годар­ности хо­тѣлъ-бы­ло ки­нуть­ся въ но­ги сво­ему из­ба­вите­лю, но пос­лѣдній, удер­жавъ его, хо­лод­но про­мол­вилъ:

— Къ че­му это? Дѣ­ло не сто­итъ бла­годар­ности… А луч­ше, панъ, ска­жи, ку­да идешь?

— Въ Кра­ковъ.

— Ну, и прек­расно. Я самъ ту­да же иду… Вдво­емъ намъ бу­детъ бе­зопас­нѣе.

Они пош­ли. Шлях­тичъ какъ бы про се­бя за­мѣтилъ:

— Те­перь поз­дно; я не здѣш­ній, не знаю, гдѣ бы прі­ютить­ся на ночь.

— Ес­ли, панъ, ты не поб­резгу­ешь, то про­веди ночь у ме­ня.

Шлях­тичъ пок­ло­нил­ся, а его из­ба­витель про­дол­жалъ:

— Я жи­ву одинъ и не прочь, ес­ли най­дет­ся доб­рый то­варищъ, раз­дѣ­лить съ нимъ ску­ку.

— Ес­ли такъ, то и я не прочь съ сво­ей сто­роны по­весе­лить па­па Твар­дов­ска­го.

Твар­дов­скій — это былъ онъ — съ удив­ле­ні­емъ про­гово­рилъ:

— А по­чему панъ ме­ня зна­етъ?

— Ко­му же не из­вѣстенъ зна­мени­тый че­ловѣкъ! — вос­клик­нулъ шлях­тичъ. — Зо­лото блес­титъ вез­дѣ; хо­тя и ночь, но я раз­гля­дѣлъ то­го, кто сос­тавля­етъ сла­ву и честь сво­ей зем­ли и сво­его вре­мени.

— Эге, панъ! — нѣс­коль­ко Ожив­ля­ясь, про­гово­рилъ Твар­дов­скій, чес­то­любіе ко­тора­го прі­ят­но бы­ло поль­ще­но, — не слиш­комъ ли вы­соко ме­ня цѣ­нишь?

— Нап­ро­тивъ, еще ма­ло по­нима­ютъ Твар­дов­ска­го и не от­да­ютъ дол­жна­го ни его уму, ни спо­соб­ностямъ, ни поз­на­ні­ямъ.

Нес­мотря на тем­но­ту, еще бо­лѣе поль­щен­ный, панъ взгля­нулъ на го­ворив­ша­го и ста­рал­ся раз­гля­дѣть чер­ты его ли­ца. Сквозь мракъ по­каза­лось Твар­дов­ско­му, что чер­ты ли­ца нез­на­ком­ца рѣз­ко об­ри­совы­ва­ют­ся, онъ за­мѣтилъ въ нихъ ка­кую-то не­чело­вѣчес­кую хит­рость, лу­кавс­тво и нас­мѣшку. Но стран­нѣе все­го по­каза­лись па­ну ис­кря­щі­еся, какъ рас­ка­лен­ные уголья, гла­за шлях­ти­ча, ко­торые какъ бы нас­квозь про­низы­вали Твар­дов­ска­го и чи­тали все сок­ро­вен­ное въ его мыс­ляхъ. Неп­рі­ят­но от­ра­зил­ся этотъ прон­зи­тель­ный взглядъ на Твар­дов­скомъ, и онъ не­воль­но по­чувс­тво­валъ дрожь во всемъ тѣ­лѣ, точ­но его вдругъ ока­тила ле­дяной во­дой.

Онъ ус­ко­рилъ ша­ги, по­думавъ:

— Онъ мнѣ не нра­вит­ся. Ви­далъ я не ма­ло рожъ, а эта­кой еще не встрѣ­чалъ: злоб­ная нас­мѣшка, гла­за го­рятъ, взгля­нуть — не че­ловѣкъ, но и на чор­та не по­хожъ.

Шлях­тичъ, какъ бы уга­давъ мысль Твар­дов­ска­го, вос­клик­нулъ:

— Те­бя, какъ ка­жет­ся, нѣс­коль­ко сму­тилъ мой на­руж­ный видъ; но это пус­тя­ки: дѣ­ло не въ на­руж­ности, а въ томъ, на что при­годенъ доб­рый прі­ятель.

— По­жалуй, что и такъ. Же­лалъ бы, впро­чемъ, я знать, на что при­годил­ся бы панъ?

— На все, что угод­но; я всѣмъ радъ те­бѣ слу­жить.

— Но, прі­ятель, ка­кой же ты на­ціи, ко­ли такъ?

— Ка­кой на­ціи, по прав­дѣ, ска­зать не мо­гу.

— Ужъ не жидъ ли?

— Ес­ли угод­но, пусть бу­детъ по-тво­ему.

— Го­воришь ты лов­ко…

— Ахъ, панъ, я го­ворю то, что хо­тятъ дру­гіе. Я те­бя для тво­его удо­воль­ствія по­коро­че поз­на­ком­лю съ со­бой… Хо­чешь?

— Это лю­бопыт­но! — вскри­чалъ Твар­дов­скій, не­воль­но за­ин­те­ресо­ван­ный стран­нымъ то­вари­щемъ.

— Из­воль. Я зна­комъ со всѣ­ми; вез­дѣ у ме­ня есть дѣ­ло; я все пом­ню, все знаю, цѣ­лый вѣкъ въ за­ботѣ; съ без­божни­комъ — без­божникъ; съ свя­тошей и ли­цемѣ­ромъ — самъ і­езу­итъ; кар­тежникъ — съ кар­тежни­комъ; съ ве­селымъ — ве­сель­чакъ; съ плу­тами — плутъ. Ко­роче ска­зать, ты ме­ня по­любишь, ког­да за­хочешь сой­тись со мной.

— Од­на­ко, — ус­мѣ­ха­ясь, про­гово­рилъ Твар­дов­скій, — ты мас­тер­ски об­ри­совалъ се­бя!.. Те­перь не ди­во, что ты по­хожъ на что-то сред­нее меж­ду че­ловѣ­комъ и чор­томъ.

— Это не бѣ­да, лишь бы го­денъ былъ на всѣ ру­ки.

Они взош­ли, на­конецъ, въ домъ. Твар­дов­скій за­жегъ свѣ­тиль­никъ. Гость вос­клик­нулъ, ог­ля­дывая бѣд­ную и убо­гую об­ста­нов­ку ком­на­ты па­на;

— Ого, панъ, да вы жи­вете тутъ от­шель­ни­комъ!

— От­шель­ни­комъ и жал­кимъ уче­нымъ, — какъ-то уны­ло про­гово­рилъ Твар­дов­скій, вво­дя гос­тя въ свою ра­бочую ла­бора­торію.

— Прав­да, панъ! Здѣсь все про­пита­но уче­ной пылью и до­потоп­нымъ хла­момъ.

— Ахъ, и ни­чего я не до­бил­ся отъ все­го это­го, ни­чего не уз­налъ и не разъ­яс­нилъ… Од­но толь­ко у­яс­нилъ я се­бѣ, что на мо­ей жиз­ни и тру­дахъ ле­житъ ка­кое-то прок­лятье, что для ме­ня не су­щес­тву­етъ на зем­лѣ счастья… Съ не­выра­зимымъ от­вра­щені­емъ вспо­минаю, что нап­расно пот­ра­тилъ я и свое вре­мя и свою юность, ро­ясь въ этой че­ловѣ­чес­кой пы­ли и му­сорѣ… Грусть гло­жетъ мое сер­дце, тос­ка то­митъ мой мозгъ, да­витъ духъ… Жить скуч­но!

— Что ты, панъ! Ску­ча­етъ тотъ, у ко­го пус­тая го­лова и сер­дце, да нѣтъ зо­лотыхъ ду­катовъ; но, ка­жет­ся, во всемъ этомъ у Твар­дов­ска­го нѣтъ не­дос­татка, — и гость злоб­но и нас­мѣшли­во улыб­нулся.

Твар­дов­скій вскри­чалъ:

— Это­го для ме­ня ма­ло!

— Че­го же те­бѣ нуж­но? — И опять ка­кая-то са­танин­ская ус­мѣшка за­иг­ра­ла на тон­кихъ гу­бахъ ноч­но­го гос­тя.

— Пос­лу­шай! су­щес­тву­ютъ мил­лі­оны лю­дей и столь­ко же су­щес­тву­етъ на­деждъ и же­ланій: у од­но­го на умѣ бо­гатс­тво, у ино­го — стрем­ле­ніе къ сла­вѣ и по­чес­тямъ; тотъ пог­ру­женъ въ люд­скія за­бавы; ато­му кар­тежная иг­ра вол­ну­етъ кровь, а то­му — жаж­да от­кры­тій и пу­тешес­твій. Я и странс­тво­валъ, и былъ вѣт­ренъ, и тру­дил­ся, уз­налъ и дру­зей, и ко­вар­ную лю­бовь, былъ и бо­гатъ и безъ гро­ша; но сла­вы не до­бил­ся и ос­тался съ од­ной то­митель­ной ску­кой, ни­чѣмъ не­удов­летво­рен­ный. Я все хо­тѣлъ уз­нать и по­нять; но то самъ се­бя не по­нималъ, то свѣтъ, лю­ди не хо­тѣли ме­ня по­нимать, — и сталъ я все пре­зирать, ни­чего не уз­навши.

— Итакъ, мой панъ, — съ той же злоб­ной ус­мѣшкой про­дол­жалъ гость, — ты ис­калъ свѣ­та?

— Да, ис­калъ и хо­чу поз­нать ис­ти­ну, сущ­ность бы­тія, и не мо­гу пос­тигнуть, какъ ни бь­юсь, какъ ни ста­ра­юсь!

— И ни­ког­да не уз­на­ешь, панъ!

— Пол­но, такъ ли это?

— Имен­но, по­тому что ты ищешь не­воз­можна­го. Слу­шай; гдѣ свѣтъ, тамъ и ть­ма; од­но безъ дру­гого не су­щес­тву­етъ. Нѣтъ ис­ти­ны безъ лжи, какъ нѣтъ и прав­ды безъ крив­ды.

— Но что та­кое жизнь?

— Жизнь для ме­ня — ко­лода картъ; судь­ба ме­четъ, че­ловѣкъ иг­ра­етъ… Возь­ми при­мѣръ съ се­бя, до­рогой мой панъ!

— Какъ такъ?

— Раз­смот­ри свою жизнь, и она пос­лу­житъ те­бѣ по­учи­тель­нымъ при­мѣромъ.

— Что же жизнь моя? Од­на неп­ре­рыв­ная цѣпь не­выно­симыхъ стра­даній.

— Нап­ро­тивъ.

— Я не по­нимаю это­го.

— Из­воль, я объ­яс­ню. Ты ду­ма­ешь, что до сихъ поръ ты толь­ко стра­далъ, но это неп­равда: ты пе­рехо­дилъ отъ тор­жес­тва къ тор­жес­тву, отъ од­ной по­бѣды къ дру­гой…

— Это ложь!..

— По­годи пе­реби­вать, до­рогой панъ, выс­лу­шай, и ты сог­ла­сишь­ся со мной. Вспом­ни пер­вые дни юнос­ти, и ты уви­дишь, что счас­тли­вѣе те­бя не су­щес­тво­вало смер­тна­го.

— Ну, ед­ва ли.

— Это вѣр­но такъ же, какъ дваж­ды два — че­тыре. Ты вос­торжес­тво­валъ надъ са­мимъ са­таной тог­да, выр­вавъ изъ его ког­тей за­пись на свою ду­шу. Сог­ла­сись, что та­кая по­бѣда не вся­кому мо­жетъ такъ удач­но дос­тать­ся. Даль­ше ты сталъ уче­нымъ, а пос­лѣдс­тві­емъ тво­ихъ поз­на­ній бы­ло тор­жес­тво надъ то­вари­щами по ре­мес­лу. Прав­да, по­доб­ное тор­жес­тво бы­ло лег­че пер­ва­го: оно про­ис­те­кало изъ тво­ихъ спо­соб­ностей; но все-та­ки ты прев­зо­шелъ дру­гихъ. Чес­то­любіе за­гово­рило въ те­бѣ: ты на­чалъ оп­ро­вер­гать те­оріи сво­ихъ учи­телей и соз­да­вать свои, а смѣ­лость тво­ей мыс­ли соз­да­ла те­бѣ тай­ныхъ и яв­ныхъ вра­говъ. Те­бѣ нас­ку­чило во­зить­ся съ люд­ской пус­то­той и схо­лас­ти­чес­кимъ сло­во­из­верже­ні­емъ; ты соз­налъ и по­нялъ шат­кость и не­дос­та­точ­ность сов­ре­мен­ныхъ поз­на­ній и за­хотѣлъ, чтобъ те­бѣ пок­ло­нилась люд­ская тол­па. Но свѣтъ те­бя не по­нялъ, наз­валъ уче­нымъ мѣш­комъ, на­битымъ су­мас­брод­ны­ми бред­ня­ми. Это приш­лось те­бѣ не по вку­су: уко­лоло не въ бровь, а въ са­мый глазъ, и ты, об­ру­гавъ свѣт­скую тол­пу, за­хотѣлъ сдѣ­лать­ся дру­гомъ че­ловѣ­чес­тва. Но для че­го? Не изъ же­ланія доб­ра для доб­ра, а единс­твен­но для удов­летво­ренія сво­ей гор­дости и чес­то­любія. Ты сталъ вра­чомъ страж­ду­щихъ и бѣд­ня­ковъ, — они бла­гос­ло­вили твое имя. Прис­ку­чила те­бѣ эта сла­ва, — она ма­ло мог­ла удов­летво­рить твое чес­то­любіе, и ты за­хотѣлъ по­бѣды въ люб­ви. Ус­пѣлъ ты и тутъ. Но чѣмъ кон­чи­лись твои по­хож­де­нія съ бѣд­ной па­ни? Она лю­била те­бя ис­крен­но; но съ тво­ей сто­роны лю­бовь вско­рѣ пе­реш­ла въ рев­ность. Ты сталъ му­чить нес­час­тную нап­расны­ми по­доз­рѣ­ні­ями и, на­конецъ, въ по­рывѣ нес­пра­вед­ли­ваго гнѣ­ва, зас­та­вилъ ее вы­пить от­ра­ву — ядъ, са­мимъ то­бой при­готов­ленный, ко­торый не сра­зу уби­ва­етъ, — ты это хо­рошо зналъ, — а мед­ленно, му­читель­но. Ты съ тай­нымъ нас­лажде­ні­емъ смот­рѣлъ на му­ки сво­ей жер­твы, не по­нимав­шей и не знав­шей, что она лас­ка­етъ сво­его от­ра­вите­ля. Въ пра­вѣ ли ты былъ от­нять жизнь, не то­бой дан­ную? Что ру­ково­дило тво­ей не­обуз­данной рев­ностью? Се­бялю­біе, эго­измъ! Лю­ди не уз­на­ли тай­на­го убій­цы па­ни и про­дол­жа­ли те­бя счи­тать за чес­тна­го и доб­ра­го че­ловѣ­ка, ка­кимъ ты не былъ на са­момъ дѣ­лѣ! — И нез­на­комецъ зас­мѣ­ял­ся ѣд­кимъ сар­касти­чес­кимъ смѣ­хомъ.

Какъ огонь этотъ смѣхъ об­жегъ Твар­дов­ска­го. Дрожь проб­ра­ла его. Онъ ви­дѣлъ пе­редъ со­бой за­гадоч­ное су­щес­тво, знав­шее нас­квозь его ду­шу, по­нимав­шее всѣ тай­ни­ки его на­туры и го­ворив­шее та­кія ве­щи, ко­торыя кро­мѣ па­на ник­то не зналъ.

— Да кто же ты самъ, на­конецъ? — вскри­чалъ Твар­дов­скій, блѣд­нѣя и мѣ­ня­ясь въ ли­цѣ.

— Я? — про­дол­жая смѣ­ять­ся са­танин­скимъ смѣ­хомъ, пе­рес­про­силъ гость. — Я твой доб­рый ге­ній, Твар­дов­скій. Да, ты ме­ня не при­мѣчалъ, но я вез­дѣ былъ съ то­бою… зналъ всѣ твои дѣ­ла и мыс­ли, панъ Твар­дов­скій! Съ рож­денья тво­его я слѣ­довалъ за то­бой и знаю, какъ хо­лод­на твоя ду­ша, ка­кое ад­ское през­рѣнье ко все­му ки­питъ въ те­бѣ… А, ты дро­жишь, ты по­нима­ешь, на­конецъ, кто я, и ка­кова моя цѣль?

— Прочь! я уз­налъ те­бя! Ты — дь­яволъ!

— Къ тво­имъ ус­лу­гамъ!

И опять но­вый смѣхъ ду­ха ть­мы зас­та­вилъ Твар­дов­ска­го зад­ро­жать отъ ужа­са.

— Что же те­бѣ отъ ме­ня нуж­но? — тря­сясь слов­но въ ли­хорад­кѣ, ска­залъ панъ.

— Те­бѣ скуч­но, ты же­ла­ешь раз­вле­ченія, такъ я при­шелъ раз­влечь те­бя, по­весе­лить­ся вмѣс­тѣ… Я всег­да слѣ­дилъ за то­бой, и на­конецъ приш­ла мо­имъ тру­дамъ по­ра воз­награж­де­нія… Я от­крыл­ся пе­редъ то­бой и ули­чилъ те­бя въ гла­за въ собс­твен­ныхъ заб­лужде­ні­яхъ и стрем­ле­ні­яхъ, сор­валъ мас­ку съ эго­ис­та и хо­лод­на­го ли­цемѣ­ра…

— Стой! — пе­ребилъ са­тану Твар­дов­скій, соб­равшись съ ду­хомъ и приз­вавъ на по­мощь всю свою энер­гію, — ска­жи же, въ чемъ сос­то­ятъ мои заб­лужде­нія и ошиб­ки?

— Въ тво­ихъ поз­на­ні­яхъ, Твар­дов­скій: они не со­вер­шенны, шат­ки, мел­ки, нич­тожны и тем­ны…

— Знаю…

— Но, слу­шай: такъ какъ ты въ тай­нахъ при­роды и мі­ра еще ни­чего не по­нялъ, то тер­пѣ­ніе и опытъ дол­жны смѣ­нить твою тос­ку и утом­ле­ніе.

— Но гдѣ же средс­тво, ес­ли я изу­чилъ и пе­речи­талъ все, что бы­ло изу­чено и от­кры­то до ме­ня на свѣ­тѣ, ис­пы­тывалъ все, что толь­ко нуж­но бы­ло для опы­та, и все-та­ки не до­шелъ до со­вер­шенс­тва и мо­гущес­тва?!

— Средс­тво есть! — нас­мѣшли­во ух­мы­ля­ясь, вос­клик­нулъ духъ.

— Ка­кое?

— От­вѣть: убѣж­денъ ли ты, что сто­ишь на ру­бежѣ мыс­ли и на­уки?

— Нѣтъ средствъ, по ко­торымъ я могъ бы те­бѣ ска­зать «да или нѣтъ» съ увѣ­рен­ностью.

— А те­бѣ хо­чет­ся все­могу­щес­тва?

— Да!

— Знать то, че­го еще не зна­ютъ лю­ди; уви­дѣть то, что не­дос­тупно смер­тнымъ; про­ник­нуть въ мі­ровую тай­ну и дос­тичь вы­сочай­шей влас­ти, си­лы и сла­вы на зем­лѣ?

— Я же­лалъ это­го, стрем­люсь къ ве­лико­му от­кры­тію, но для дос­ти­женія его сла­бы и нич­тожны мои поз­на­нія; для это­го ма­ло од­ной че­ловѣ­чес­кой жиз­ни, по­тому что зна­ніе прі­об­рѣ­та­ет­ся дол­го­лѣт­нимъ опы­томъ и уче­ні­емъ, а на­ука скла­дыва­ет­ся вѣ­ками… Я все знаю…

— Вздоръ! — ус­мѣ­ха­ясь пе­ребилъ его духъ ть­мы. — Не хо­чешь ли про­гулять­ся со мной, и я по­кажу те­бѣ то, че­го ты не зна­ешь, что ты же­ла­ешь и что мо­жешь лег­ко по­лучить, ес­ли сог­ла­сишь­ся на мое ус­ло­віе.

Твар­дов­скій за­думал­ся. Пу­гал­ся онъ пред­ло­женія са­таны, но оно въ то же вре­мя бы­ло и за­ман­чи­во. На­ука пе­рес­та­ла его уже за­нимать, такъ какъ онъ убѣ­дил­ся, что съ по­мощью ея онъ не дос­тигнетъ сво­ей цѣ­ли, а оболь­ще­ніе дь­яво­ла ма­нило его сво­ей та­инс­твен­ностью, да­вало на­деж­ду на от­кры­тіе то­го, че­го онъ до­бивал­ся.

Пос­лѣ не­боль­шо­го ко­леба­нія онъ рѣ­шитель­но про­мол­вилъ:

— Хо­рошо, я иду съ то­бой, хо­тя и сом­нѣ­ва­юсь, чтобъ ты от­крылъ мнѣ что-ни­будь но­вое и не­из­вѣс­тное.

— Я по­кажу те­бѣ міръ но­выхъ, стран­ныхъ ощу­щеній!

— Ес­ли такъ, то идемъ ско­рѣй!

Они выш­ли.

Соколья гора. — Сатанинское обольщеніе. — Продажа души.

Духъ ть­мы и Твар­дов­скій выш­ли изъ го­рода. Вско­рѣ они очу­тились близъ Со­коль­ниц­кой или Пес­ча­ной го­ры. Здѣсь они ос­та­нови­лись, и са­тана ска­залъ:

— Твар­дов­скій, те­перь ты ви­дишь, что мнѣ из­вѣс­тно все, че­го ты же­ла­ешь и че­го ищешь. Об­ши­ренъ твой умъ, но кру­гозоръ смер­тна­го че­ловѣ­ка ог­ра­ниченъ, и жизнь его не­дол­го­вѣч­на. Ты спо­собенъ по­нять мно­гое: дѣ­ятель­ность тво­его ду­ха не имѣ­етъ гра­ницъ, но она не бы­ла ог­ражде­на прос­транс­твомъ и утом­ле­ні­емъ, ко­торымъ ог­ра­ниче­ны че­ловѣ­чес­кая ду­ша и тѣ­ло. Духъ смер­тна­го по­добенъ птич­кѣ, по­сажен­ной въ клѣт­ку: онъ ищетъ во­ли, сво­боды и мо­гущес­тва, но, стѣс­ненный брен­ной обо­лоч­кой тѣ­ла, не на­ходитъ впол­нѣ ни то­го, ни дру­гого.

— Это прав­да!

— Умъ смер­тна­го не въ сос­то­яніи об­ла­дать тѣмъ мо­гущес­твомъ, ко­торымъ ода­рены мы, без­тѣ­лес­ные ду­хи Но ты стре­мишь­ся къ это­му, хо­чешь пе­ре­ина­чить за­конъ при­роды. Это не­воз­можно, Твар­дов­скій. Знай, что толь­ко од­на при­рода, съ сво­ими та­инс­твен­ны­ми си­лами и бо­гатс­твомъ, все­могу­ща. Это ея пра­во, и она ску­па на по­доб­ный по­дарокъ нич­тожно­му пра­ху зем­ли.

— Что жъ изъ это­го слѣ­ду­етъ?

— А ты не по­нима­ешь?

— Я не по­нимаю, что ты мнѣ хо­чешь ска­зать но­ваго; то, что ты мнѣ го­воришь, я и безъ те­бя дав­но знаю. Ес­ли ты бу­дешь про­дол­жать та­кимъ об­ра­зомъ, то кро­мѣ ску­ки я отъ те­бя ни­чего не добь­юсь, а въ та­комъ слу­чаѣ не сто­ило тру­да и при­ходить ко мнѣ.

Духъ ѣд­ко зас­мѣ­ял­ся, зас­та­вивъ не­воль­но вздрог­нуть нес­час­тна­го че­ловѣ­ка, и ска­залъ:

— Го­воря о мо­гущес­твѣ и та­инс­твен­ной си­лѣ при­роды, не­воз­можнос­ти для обык­но­вен­на­го смер­тна­го об­ла­дать этой си­лой, я, од­на­ко, мо­гу до­казать, что и для смер­тна­го есть воз­можность по­лучить этотъ даръ все­вѣдѣ­нія и мо­гущес­тва.

— Ты толь­ко го­воришь, а не дѣ­ла­ешь ни­чего для до­каза­тель­ства… Ты ве­лича­ешь­ся предъ че­ловѣ­комъ, а вид­но такъ же без­си­ленъ, какъ и онъ.

Огонь свер­кнулъ въ лу­кавыхъ гла­захъ де­мона, и онъ, ука­зывая на Со­колью го­ру, мол­вилъ:

— Ви­дишь ли, Твар­дов­скій, эту ска­лу?

— Ви­жу!

— По­дой­демъ къ ней поб­ли­же.

Они по­дош­ли. Са­тана пос­та­вилъ его къ по­дош­вѣ ска­лы и рѣз­ко про­из­несъ:

— Смот­ри же на ме­ня!

Твар­дов­скій взгля­нулъ и ос­толбе­нѣлъ; отъ удив­ле­нія и ужа­са.

Са­тана съ не­вѣро­ят­ной быс­тро­той сталъ при­нимать ги­гант­скіе раз­мѣ­ры. Твар­дов­скій чувс­тво­валъ тре­пета­ніе сво­его пуль­са; и съ каж­дымъ уда­ромъ его ростъ са­таны под­ни­мал­ся.

Че­резъ се­кун­ду онъ ужъ срав­нялся съ вер­ши­ной ска­лы, не ус­пѣлъ ка­нуть въ вѣч­ность дру­гой мигъ — и фи­гура са­таны зак­ры­ла отъ па­на ед­ва не треть не­бос­кло­на, го­лова его уже те­рялась въ об­ла­кахъ… Еще мигъ — и страш­ный ис­по­линъ схва­тилъ го­ру за вер­хушку, под­нялъ ее какъ пе­рыш­ко съ зем­ли, взмах­нулъ ска­лой, под­бро­силъ ее къ об­ла­камъ, под­хва­тилъ сно­ва ру­кой, какъ че­ловѣкъ обык­но­вен­но под­хва­тыва­етъ мячъ, пе­ревер­нулъ вер­ши­ной кни­зу и бро­силъ па зем­лю какъ свай­ку. За­кача­лась го­ра, вот­кнув­шись вер­ши­ной въ зы­бучій пе­сокъ. Дол­го она вздра­гива­ла и ко­лыха­лась изъ сто­роны въ сто­рону, но вотъ духъ ть­мы уда­рилъ по ней мощ­ной ру­кой — и ска­ла бы­ла сно­ва вдав­ле­на въ зем­лю.

Мо­розъ про­бѣжалъ по ко­жѣ Твар­дов­ска­го; во­лосы вста­ли и вып­ря­мились у не­го на го­ловѣ, а са­тана, вмигъ при­нявъ на се­бя обык­но­вен­ный видъ, съ ус­мѣшкой ска­залъ оше­лом­ленно­му че­ловѣ­ку:

— Ви­дѣлъ?

— Ви­дѣлъ.

— Ну, что?

— Див­люсь са­танин­ской си­лѣ!

— Ска­жи, что еще хо­чешь уви­дать, чтобъ по­нять ту вы­сокую сте­пень мо­гущес­тва, до ко­тора­го воз­вы­ша­ет­ся власть без­тѣ­лес­на­го ду­ха?

По­думавъ, Твар­дов­скій ска­залъ:

— По­кажи мнѣ та­инс­тва мо­гилы!

Мо­гучей ру­кой под­хва­тилъ дь­яволъ па­на, и не ус­пѣлъ онъ вздох­нуть, какъ былъ пе­рене­сенъ на ка­кое-то клад­би­ще и пос­тавленъ на мо­гилу. Са­тана кос­нулся паль­цемъ глазъ Твар­дов­ска­го, и пе­редъ пос­лѣднимъ ис­чезла вся зем­ная при­рода. Онъ очу­тил­ся въ глу­бинѣ сѣ­дой древ­ности…

Гля­дитъ панъ и ви­дитъ: тол­па вар­ва­ровъ от­да­етъ пос­лѣдній долгъ сво­ему пред­во­дите­лю.

Сот­ни во­иновъ ис­по­лин­ска­го рос­та, одѣ­тыхъ въ звѣ­риныя ко­жи, тол­пи­лись въ ди­комъ смя­теніи око­ло тус­клыхъ ог­ней, пы­ла­ющихъ на свѣ­жей на­сыпи: у под­но­жія ея мрач­ное от­вер­стіе какъ-буд­то ожи­дало без­ды­хан­на­го тру­па. Кто ис­пускалъ воп­ли и ры­даніе, кто пилъ изъ че­реповъ уби­тыхъ вра­говъ.

Въ сто­ронѣ, подъ тѣнью ду­ба, сто­яли жре­цы сви­рѣпой на­руж­ности и со­вер­ша­ли кро­вавые об­ря­ды, при­нося въ жер­тву бо­гамъ взя­тыхъ въ плѣнъ неп­рі­яте­лей и ра­бовъ умер­ша­го.

Гром­кій во­ин­скій кликъ, пов­то­ря­емый по ихъ зна­ку, заг­лу­шалъ стонъ нес­час­тныхъ, ко­торыхъ умерщ­вля­ли на ка­мен­номъ жер­твен­ни­кѣ въ честь умер­ша­го…

Съ ужа­сомъ от­вернул­ся Твар­дов­скій. Са­тана ду­нулъ ему въ очи — и вдругъ сце­на пе­редъ нимъ из­мѣ­нилась.

Панъ уви­далъ, что преж­няя ди­кая мѣс­тность смот­рѣ­ла ве­селѣй и лас­ко­вѣй. Пря­мо про­тивъ не­го ле­жало на кос­трѣ без­ды­хан­ное тѣ­ло от­важна­го пред­во­дите­ля рим­скихъ ле­гі­оновъ, ко­торый былъ раз­битъ и по­гибъ на этомъ мѣс­тѣ.

Бла­гово­нія дра­гоцѣн­ныхъ аро­мати­чес­кихъ ма­зей и зе­лій на­пол­ня­ли воз­духъ; рим­скіе во­ины, въ сво­емъ жи­вопис­номъ на­рядѣ, сто­яли вок­ругъ кар­тинны­ми груп­па­ми, и кое-гдѣ прог­ля­дывалъ меж­ду ни­ми по­лу­об­ра­зован­ный ту­земецъ. Здѣсь так­же бы­ли жре­цы и так­же при­носи­лись жер­твы, но толь­ко не че­ловѣ­чес­кія, а кровь звѣ­рей обаг­ря­ла зем­лю у ногъ бо­говъ че­ловѣ­колю­бивыхъ.

И вновь де­монъ кос­нулся Твар­дов­ска­го.

Панъ очу­тил­ся въ ро­ман­ти­чес­кихъ фе­одаль­ныхъ вре­менахъ, ус­ла­дитель­ныхъ для фан­та­зіи по­эта и ху­дож­ни­ка, но нес­носныхъ для прак­ти­чес­ка­го ума.

Твар­дов­скій сталъ пе­режи­вать мыс­ленно эти дав­но ми­нув­шія вре­мена, этотъ стран­ный міръ, въ ко­торомъ все за­мѣня­лось сим­во­лами и ус­ловны­ми фор­ма­ми.

Въ этомъ мі­рѣ бе­зуміе бы­ло вы­сокой муд­ростью, а муд­рость — буй­ствомъ; смерть бы­ла жизнью, а жизнь смертью и міръ рас­па­дал­ся на двѣ час­ти: на пре­зира­емое — зем­ное и не­оп­ре­дѣлен­ное, та­инс­твен­ное — не­бес­ное. Все ды­шало и жи­ло чувс­твомъ, по­рыва­ні­емъ безъ дос­ти­женія, стрем­ле­ні­емъ безъ удов­летво­ренія, на­деж­дой безъ ис­полне­нія, же­лані­емъ безъ удов­летво­ренія, страс­тною, без­по­кой­ной дѣ­ятель­ностью безъ цѣ­ли и ре­зуль­та­та!

Въ этомъ фе­одаль­номъ сред­не­вѣко­вомъ мі­рѣ на тѣ­ло смот­рѣ­ли не какъ на про­яв­ле­ніе и ору­діе ду­ха, а какъ на его ве­риги и тем­ни­цу, убѣж­денные, что толь­ко из­можден­ное и ус­та­рѣв­шее до вре­мени тѣ­ло мог­ло быть ода­рено яс­но­видѣ­ні­емъ и проз­рѣ­ні­емъ ис­ти­ны.

Ди­кій фа­натизмъ шелъ объ ру­ку съ свя­тотатс­твомъ; зло­дѣй­ство и прес­тупле­ніе смѣ­нялись по­ка­яні­емъ, край­ность ко­тора­го, ка­залось, пре­вос­хо­дила си­лы че­ловѣ­чес­ка­го ду­ха; на­бож­ность и ко­щунс­тво друж­но жи­ли въ од­ной и той же ду­шѣ. По­нятія о чес­ти бы­ли ос­но­вой все­го об­щес­твен­на­го строя.

Но лю­ди то­го вре­мени честь по­лага­ли не въ сущ­ности, а въ фор­мѣ: ры­царь, не явив­шій­ся на вы­зовъ смер­ти, ви­дѣлъ честь свою по­гиб­шею; но вы­ходя на боль­шія до­роги гра­бить ку­печес­кіе обо­зы, ра­зоряя и при­тѣс­няя сво­ихъ вас­са­ловъ-кресть­янъ, не бо­ял­ся уви­дать опо­зорен­нымъ свой гербъ… Лю­бовь къ жен­щи­нѣ бы­ла воз­ду­хомъ, ко­торымъ ды­шали лю­ди тѣхъ вѣ­ковъ. За одинъ взглядъ ея, за од­но ея сло­во, бла­город­но­му ры­царю уме­реть ка­залось слиш­комъ нич­тожною жер­твою, по­бѣдить од­но­му ты­сячи — слиш­комъ лег­кимъ дѣ­ломъ.

И ви­дѣлъ Твар­дов­скій, какъ ѣз­дятъ ры­цари по зем­лѣ, на до­рогѣ мнутъ бо­ка и се­бѣ и дру­гимъ, ло­ма­ютъ другъ съ дру­гомъ копья на по­един­кахъ, въ про­лив­ной дождь и бу­рю сто­ятъ подъ ок­на­ми сво­ихъ «обо­жа­емыхъ дѣвъ», чтобъ толь­ко уви­дать въ ок­нѣ про­мель­кнув­шую тѣнь ея, что счи­талось ими ве­личай­шимъ бла­женс­твомъ.

Тог­да ры­царямъ ка­залось свя­щен­нымъ дѣ­ломъ до­казать, что «да­ма его сер­дца» прек­раснѣе и доб­ро­дѣтель­нѣе всѣхъ жен­щинъ въ мі­рѣ, до­казать это лю­дямъ си­лою сво­ей ру­ки, гиб­костью тѣ­ла, лез­ве­емъ ме­ча и ос­трі­емъ копья.

Онъ смот­рѣлъ на свою «да­му» какъ на су­щес­тво без­плот­ное; чувс­твен­ное стрем­ле­ніе къ ней счи­талъ грѣ­хомъ, уни­жені­емъ и ос­кор­бле­ні­емъ; она бы­ла для не­го иде­аломъ; мысль о ней да­вала ему и храб­рость и си­лу; съ ея име­немъ на ус­тахъ онъ ис­пускалъ пос­лѣдній вздохъ, уми­рая въ кро­вавой сѣ­чѣ. Онъ былъ вѣ­ренъ ей на всю жизнь. Но та­кое бла­гого­вѣй­ное обо­жаніе жен­щи­ны, «да­мы сво­его сер­дца», не мѣ­шало бла­город­но­му ры­царю же­нить­ся на дру­гой или быть въ са­мой грѣ­хов­ной свя­зи съ де­сят­ка­ми дру­гихъ жен­щинъ, не мѣ­шало са­мому гру­бому и ци­ничес­ко­му раз­вра­ту.

Бракъ въ тѣ вре­мена бы­валъ гро­бомъ люб­ви и счас­тія.

Бѣд­ная дѣ­вуш­ка, сдѣ­лав­шись же­ною бла­город­на­го ры­царя, про­мѣни­вала свою ко­рону и свой ски­петръ на око­вы, изъ ца­рицы ста­нови­лась ра­бою, и въ сво­емъ му­жѣ, до­толѣ пре­дан­нѣй­шемъ ра­бѣ ея при­хотей, на­ходи­ла не­ог­ра­ничен­на­го, дес­по­тичес­ка­го влас­те­лина и гроз­на­го су­дію. Бе­зус­ловная по­кор­ность его гру­бой и ди­кой во­лѣ дѣ­лалась ея дол­гомъ, без­ро­пот­ное рабс­тво — ея доб­ро­дѣтелью, а тер­пѣ­ніе — единс­твен­ной опо­рою въ жиз­ни.

Пь­яный и бѣ­шеный, онъ мстилъ ей за дур­ное рас­по­ложе­ніе сво­его ду­ха, онъ могъ бить ее, рав­но какъ и свою со­баку, въ сер­дцахъ на дур­ную по­году, мѣ­шав­шую ему охо­тить­ся. При ма­лѣй­шемъ по­доз­рѣ­ніи въ не­вѣр­ности, онъ могъ ее за­рѣзать, уда­вить, сжечь, за­рыть жи­вую въ зем­лю.

И ви­дитъ панъ сред­не­вѣко­ваго гра­фа, ры­царя То­ген­бурга. Лю­битъ ры­царь дѣ­вуш­ку, но не от­вѣ­ча­етъ она люб­ви его; тре­воги во­ен­ныя и жар­кія схват­ки съ му­суль­ма­нами, ког­да онъ хо­дилъ от­ни­мать отъ нихъ свя­тую зем­лю, не ох­ла­дили въ ры­царѣ его нес­час­тной страс­ти; вер­нулся ры­царь на ро­дину, а «да­ма его сер­дца» уш­ла въ мо­нас­тырь. Сла­га­етъ храб­рый ры­царь свое ору­жіе съ се­бя, скры­ва­ет­ся въ убо­гую келью, по-со­сѣдс­тву мо­нас­ты­ря, какъ гробъ схо­ронив­ша­го въ се­бѣ его на­деж­ды на бла­женс­тво жиз­ни.

И уми­ра­етъ графъ гля­дя на ок­но.

Ви­дитъ панъ храб­ра­го ры­царя въ пол­номъ блес­тя­щемъ во­ору­женіи, съ на­деж­нымъ ме­чомъ при бед­рѣ, ле­жащимъ въ гро­бу.

За гро­бомъ идетъ бо­евой конь его подъ чер­ной по­поной; дру­жина съ чер­ны­ми зна­мена­ми и же­на гра­фа, вся въ сле­захъ, ѣдутъ вер­ха­ми; ря­домъ съ ней два цвѣ­тущіе маль­чи­ка: они то пе­чаль­но гля­дятъ на мать, то гор­до смот­рятъ на тол­пу. Не язы­чес­кій жрецъ въ бѣ­лой ман­тіи про­вожа­етъ по­кой­ни­ка, а сы­тый, крас­но­щекій ка­пуцинъ мо­нахъ, съ крес­томъ въ ру­кѣ, вер­хомъ на ос­ли­цѣ. Съ пе­чаль­нымъ, но во­инс­твен­нымъ гу­ломъ длин­ный по­ѣздъ про­шелъ ми­мо Твар­дов­ска­го къ вы­сокой го­тичес­кой цер­кви, подъ про­тяж­ные зву­ки трубъ, — и мо­гила зат­во­рилась на­вѣки надъ бла­город­нымъ ви­тяземъ.

Опять по­чувс­тво­валъ Твар­дов­скій при­кос­но­веніе къ се­бѣ са­таны.

Пром­ча­лись съ быс­тро­той мол­ніи для не­го вѣ­ка. Онъ очу­тил­ся въ иномъ мі­рѣ.

Это былъ вѣкъ про­мыш­леннос­ти, ма­нуфак­туръ и тор­говли, дос­тигнув­шихъ пол­на­го сво­его раз­ви­тія, — вѣкъ, ког­да по­лез­ное не­раз­дѣль­но уп­равля­ло мі­ромъ и людь­ми.

Ви­дитъ онъ рѣч­ку, ко­торая въ его вре­мя бы­ла нич­тожной и не­замѣт­ной, прев­ра­тив­шу­юся въ су­доход­ную рѣ­ку; на бе­регахъ ея вы­сят­ся ку­чи дровъ и дру­гого не­из­вѣс­тна­го ему топ­ли­ва, вид­нѣ­ют­ся бѣ­лиль­ни, су­шиль­ни и раз­ныя чу­довищ­ныя ма­шины и пос­трой­ки, зас­ту­пив­шія мѣс­та цвѣ­тущихъ лу­говъ и гро­мад­ныхъ вѣ­ковыхъ лѣ­совъ; про­рыты го­ры, про­ложе­ны чрезъ нихъ же­лѣз­ныя до­роги — и вез­дѣ раз­би­ты крѣ­пос­тныя, под­не­воль­ныя око­вы, вез­дѣ сгибъ под­не­воль­ный раб­скій трудъ; на рѣ­кѣ и въ го­рахъ за­дыми­лись, зас­виста­ли и заг­ре­мѣли па­рохо­ды.

Преж­ній за́мокъ прев­ра­щенъ въ пря­диль­ню; тамъ, гдѣ вы­сил­ся и рас­ки­дывал­ся рос­кошный паркъ, про­веде­ны плу­гомъ бо­роз­ды, по­дѣла­ны ого­роды, и все это при­над­ле­житъ уже не од­но­му вла­дѣль­цу, какъ бы­ло во вре­мена па­на, а раз­дѣ­лено меж­ду сот­ней раз­ныхъ вла­дѣль­цевъ.

Ви­дитъ панъ до­микъ сре­ди од­но­го ого­рода. При­над­ле­житъ онъ хо­зя­ину пря­диль­ни. Тамъ смер­ти то­же бы­ла ра­бота: въ уг­лу ком­на­ты ле­житъ нед­ви­жимъ на кро­вати хо­зя­инъ до­ма, всѣ­ми по­кину­тый. Слы­шитъ Твар­дов­скій, какъ одинъ изъ сы­новей его го­воритъ дру­гому:

— Отецъ умеръ, въ этомъ нѣтъ сом­нѣ­нія. На­до увез­ти его от­сю­да!

И ве­зутъ тѣ­ло умер­ша­го ту­да, гдѣ мож­но бы­ло по­выгод­нѣе упот­ре­бить его…

Твар­дов­скій вздрог­нулъ. Онъ зак­рылъ гла­за и зак­ри­чалъ:

— Духъ ть­мы, прев­ра­ти сушь въ во­ду… сдѣ­лай на су­хой зем­лѣ озе­ро!

Са­тана вих­ремъ по­несъ нес­час­тна­го че­ловѣ­ка въ од­но уро­чище.

Прим­чавшись на мѣс­то, онъ пос­та­вилъ Твар­дов­ска­го на зем­лю, мгно­вен­но прев­ра­тил­ся въ преж­ня­го ги­ган­та и съ сверхъ­ес­тес­твен­ной си­лой уда­рилъ страш­ной сто­пой нѣс­коль­ко разъ въ зем­лю, гдѣ онъ сто­ялъ.

Зат­ряслась зем­ля; раз­дался под­земный гро­мовой ударъ; зем­ля про­вали­лась; об­ра­зова­лась глу­бокая впа­дина; дь­яволъ плю­нулъ въ эту без­донную яму, и она быс­тро на­чала на­пол­нять­ся во­дой. Не прош­ло и ми­нуты, какъ без­дна до са­мыхъ кра­евъ бы­ла пол­на во­ды.

Духъ нас­мѣшли­во вскри­чалъ:

— Увѣ­рил­ся ли ты, что есть мо­гущес­тво, въ ко­торомъ ты ров­но ни­чего не по­нима­ешь?

— Вѣр­но! — от­вѣ­чалъ Твар­дов­скій. — Но ты духъ ть­мы, а я — че­ловѣкъ: меж­ду на­ми ле­житъ страш­ная без­дна…

— Не столь ог­ромная, какъ те­бѣ ка­жет­ся.

— Это какъ же?

— Мож­но пе­рей­ти раз­дѣ­ля­ющую насъ про­пасть.

— Ска­жи какъ?

— Сбли­жені­емъ со мной.

— А къ че­му оно по­ведетъ?

— Къ че­му? стран­ный воп­росъ!

— Нѣтъ, я хо­чу знать.

— Да не самъ ли ты го­воришь, что те­бя то­митъ тос­ка, что умъ и духъ твой жаж­дутъ зна­ній?..

— Прав­да!

— Что ты ищешь мо­гущес­тва, хо­чешь все­вѣдѣ­нія?

— Да!

— А ес­ли такъ, то я мо­гу дать те­бѣ то, че­го ты нап­расно до­бива­ешь­ся.

— Мо­жетъ ли это быть? — ра­дос­тно и ожив­ленно про­гово­рилъ Твар­дов­скій.

Ве­лико бы­ло въ немъ чувс­тво къ свер­хче­ловѣ­чес­ко­му, глу­бокое вѣ­рова­ніе въ нѣч­то мо­гущес­твен­нѣй­шее и ужа­са­ющее насъ, мел­кихъ оби­тате­лей зем­но­го ша­ра.

— Возь­ми, ес­ли хо­чешь, и вос­поль­зуй­ся тѣмъ, что я пе­редамъ те­бѣ, — нас­мѣшли­во мол­вилъ де­монъ.

— Да­вай! Я го­товъ взять то, что ты мнѣ дашь.

— Толь­ко съ ус­ло­ві­емъ, Твар­дов­скій.

— Что за ус­ло­вія?

— Нѣтъ, панъ, по­годи! Мо­гущес­тво, все­вѣдѣ­ніе и зна­ніе я от­дамъ те­бѣ толь­ко тог­да, ког­да ты от­дашь мнѣ свою ду­шу.

— А что ты сдѣ­ла­ешь съ мо­ей ду­шой?

— Я возь­му ее вмѣс­тѣ съ тѣ­ломъ, ког­да ты ум­решь, а что сдѣ­лаю, это мое дѣ­ло.

Пос­лѣ ко­рот­ка­го раз­думья, Твар­дов­скій твер­до ска­залъ:

— Хо­рошо, я го­товъ от­дать те­бѣ свою ду­шу вза­мѣнъ мо­гущес­тва, ве­личай­ша­го зна­нія и бо­гатс­тва всей Поль­ши. На­пол­ни мнѣ се­реб­ромъ Оль­куш­скія ру­докоп­ни. Дай мнѣ сла­ву силь­нѣй­ша­го и муд­рѣй­ша­го изъ всѣхъ смер­тныхъ на зем­лѣ.

— Хо­рошо.

— Дай мнѣ мі­ровое все­вѣдѣ­ніе…

— Од­на­ко, ты про­сишь слиш­комъ мно­гаго, Твар­дов­скій…

— А, ты от­сту­па­ешь на­задъ?

— Нѣтъ.

— Такъ ис­полни то, че­го тре­бую, и я от­дамъ свою ду­шу.

— Лад­но. Пи­ши за­пись.

— По­годи! Преж­де со­бери се­реб­ро въ ру­докоп­ни…

— Эге, ты мнѣ не вѣ­ришь! — съ са­танин­ской ус­мѣшкой вос­клик­нулъ бѣсъ. — Но хо­рошо, я ис­полню и это.

Са­тана дох­нулъ. Гря­нулъ страш­ный ударъ въ воз­ду­хѣ, зак­ру­тил­ся со всѣхъ сто­ронъ ярос­тный вихрь, и Твар­дов­скій, под­хва­чен­ный взвол­но­ван­ной сти­хій­ной си­лой, вмѣс­тѣ съ сво­имъ страш­нымъ спут­ни­комъ въ од­но мгно­веніе ока очу­тил­ся въ Оль­ку­шѣ.

Оль­куш­скіе се­реб­ря­ные руд­ни­ки по на­род­ной мол­вѣ бы­ли за­сыпа­ны зем­лею и дав­но не да­вали се­реб­ра за свя­тотатс­тво без­божна­го оль­куш­ска­го маг­на­та; но су­щес­тво­вало и дру­гое мнѣ­ніе от­но­ситель­но зак­ры­тія этихъ руд­ни­ковъ. Уче­ные лю­ди до­казы­вали, что буд­то они от­то­го зак­ры­лись, что са­ма се­реб­ря­ная ру­да ис­то­щилась.

Ког­да они опус­ти­лись здѣсь на зем­лю, са­тана мах­нулъ ру­кой, и Твар­дов­скій къ изум­ле­нію сво­ему уви­далъ, что та чер­ная ту­ча, на ко­торой онъ прим­чался въ Оль­ку­шу, мгно­вен­но под­ня­лась вновь на не­объ­ят­ную вы­соту, раз­ра­зилась гроз­ны­ми рас­ка­тами гро­ма, вспых­ну­ла мил­лі­она­ми ог­ненныхъ искръ, ко­торыя, по­тух­нувъ, прев­ра­тились въ ле­гі­оны ад­скихъ ду­ховъ, раз­ле­тѣв­шихся по раз­личнымъ нап­равле­ні­ямъ въ од­но мгно­веніе ока.

Твар­дов­скій не ус­пѣлъ еще прид­ти въ се­бя отъ ви­дѣн­на­го, какъ ду­хи ть­мы съ быс­тро­той вѣт­ра при­нес­лись на­задъ, дер­жа каж­дый по слит­ку се­реб­ра, и на­чали бро­сать въ ру­докоп­ню дра­гоцѣн­ный ме­таллъ. Быс­тро на­пол­ни­лась она не­ис­числи­мымъ бо­гатс­твомъ. Ког­да былъ бро­шенъ въ нее пос­лѣдній сли­токъ, и ду­хи ть­мы и грѣ­ха ис­чезли, са­тана плю­нулъ, и ру­докоп­ню пок­ры­ла во­да.

Тог­да онъ ска­залъ Твар­дов­ско­му:

— Вотъ твое доб­ро… вла­дѣй имъ! Ник­то о немъ не уз­на­етъ, бу­дешь знать толь­ко ты одинъ.

И вдругъ са­тана вздрог­нулъ и обор­вался на сло­вѣ. Это не скры­лось отъ Твар­дов­ска­го, и онъ спро­силъ:

— Что съ то­бою, са­тана?

— Вре­мя пѣть пѣ­туху…

— А, такъ и те­бѣ есть пре­дѣлъ…

— Не вре­мя раз­суждать… Про­вор­нѣй пи­ши ус­ло­віе!

— Я го­товъ, — дро­жа отъ вол­не­нія, про­гово­рилъ Твар­дов­скій.

Дь­яволъ прос­теръ ру­ку, и пе­редъ Твар­дов­скимъ по­явил­ся ку­сокъ пер­га­мен­та изъ ко­жи удав­ленни­ка, ога­рокъ свѣч­ки изъ жи­ра клят­вопрес­тупни­ка и пе­ро изъ кос­ти за­говор­щи­ка и пре­дате­ля. Коль­нувъ пе­ромъ въ ру­ку Твар­дов­ска­го и об­макнувъ его въ по­казав­шу­юся кровь, са­тана ска­залъ па­ну:

— Жи­вѣй под­пи­сывай!

Твар­дов­скій взялъ пе­ро, но мед­лилъ под­писью.

— Что же ты за­думал­ся? — нас­мѣшли­во крик­нулъ духъ.

— Еще разъ по­яс­ни, за что ты хо­чешь взять мою ду­шу и тѣ­ло?

— Сог­ла­сенъ.

— Го­вори же!

— Я дамъ те­бѣ свою муд­рость и мо­гущес­тво, но то, чѣмъ ты бу­дешь вла­дѣть, дол­жно слу­жить аду. Ты бу­дешь дѣй­ство­вать са­мос­то­ятель­но; но на­чало бу­детъ твое, а мой ко­нецъ. Те­бѣ чрезъ са­танин­скую муд­рость со­об­ща­ет­ся сла­ва и удив­ле­ніе къ те­бѣ люд­ской тол­пы; да­ет­ся си­ла тво­рить чу­деса, но вся­кое чу­до, со­вер­шенное то­бой, бу­детъ не бо­лѣе какъ об­манъ че­ловѣ­чес­ка­го чувс­тва и по­нятія, ил­лю­зія. Я не сок­ра­щу и не при­бав­лю тво­ей жиз­ни, ибо это не въ мо­ей влас­ти и про­тив­но за­конамъ при­роды, но ты за мигъ до смер­ти дол­женъ жи­вымъ сой­ти въ адъ.

— Какъ — жи­вымъ! — вос­клик­нулъ Твар­дов­скій.

— Такъ, прос­то, жи­вой да и толь­ко. Что же это удив­ля­етъ те­бя? Те­бѣ не въ ди­ковин­ку такъ схо­дить въ адъ, — вспом­ни свою юность; до­рога ту­да не такъ страш­на, какъ ка­жет­ся, а по­жалуй, что­бы те­бѣ не бы­ло скуч­но, мы про­водимъ ту­да те­бя цѣ­лымъ хо­ромъ… Ну, дру­жище, не мѣш­кай!

— Дѣ­лать не­чего… Ви­жу, са­тана, твою пре­дус­мотри­тель­ность: ты бо­ишь­ся, чтобъ я не ус­пѣлъ ус­коль­знуть изъ тво­ихъ ког­тей.

— Уга­далъ.

— А, ты бо­ишь­ся?

— Ра­зумѣ­ет­ся, — ѣд­ко зас­мѣ­яв­шись, ска­залъ са­тана: — вы, лю­ди, иног­да бы­ва­ете хит­рѣй и лу­кавѣе насъ, дѣ­тей ть­мы… Цѣ­лую жизнь зас­тавля­ете насъ уха­живать за ва­ми, на­дѣла­ете раз­ныхъ па­кос­тей, а пе­редъ смертью вдругъ при­думы­ва­ете какъ бы отъ насъ от­вертѣть­ся…

Твар­дов­скій зас­мѣ­ял­ся, а са­тана про­дол­жалъ:

— По­жалуй, и ты пе­редъ смертью мо­жешь по­ка­ять­ся ксен­дзамъ и мо­нахамъ, пос­тить­ся, пла­кать и мо­лить­ся, би­чевать се­бя и ис­полнять дру­гіе об­ря­ды, ко­торые намъ не по вку­су и ко­торые уда­ля­ютъ че­ловѣ­ка отъ насъ… Нѣтъ, Твар­дов­скій, ес­ли мы, дѣ­ти ть­мы, мо­гущес­твен­ны, то вы, дѣ­ти смер­ти, пре­вос­хо­дите насъ хит­ростью и лу­кавс­твомъ… Съ то­бою осо­бен­но нуж­но быть ос­то­рож­нымъ и не дать въ дру­гой разъ пе­рехит­рить и оси­лить се­бя.

— А от­че­го же ты не ука­залъ мѣс­та, гдѣ я дол­женъ бу­ду от­дать­ся те­бѣ? — пос­лѣ ко­рот­ка­го раз­думья про­гово­рилъ Твар­дов­скій.

— Къ че­му это? Оно вов­се не нуж­но.

— Те­бѣ не нуж­но, а мнѣ на­доб­но. Я от­даю те­бѣ единс­твен­ное свое бо­гатс­тво — ду­шу, а по­тому и хо­чу уме­реть въ Ри­мѣ.

— Въ Ри­мѣ? — спро­силъ въ свою оче­редь оза­дачен­ный са­тана. — Въ Ри­мѣ?… А от­че­го же не въ дру­гомъ мѣс­тѣ?.. Эхъ, Твар­дов­скій, вотъ я и правъ: ты хо­чешь об­ма­нуть ме­ня.

— А ес­ли бъ и такъ. Хо­чу уме­реть въ Ри­мѣ, да и толь­ко; а ес­ли ты не сог­ла­сенъ на это, то я не от­да­юсь те­бѣ… Пи­ши: «въ Ри­мѣ!»

У дь­яво­ла отъ до­сады по­яви­лась неп­рі­ят­ная гри­маса.

— Пред­ви­жу, что ты еще на­дѣла­ешь мнѣ хло­потъ, Твар­дов­скій. Но, такъ и быть, я сог­ла­сенъ и на это.

Онъ при­писалъ на пер­га­мен­тѣ тре­бова­ніе хит­ра­го Твар­дов­ска­го, а пос­лѣдній под­пи­сал­ся подъ ус­ло­ві­емъ.

Въ этотъ мигъ за­пѣлъ пѣ­тухъ. Какъ громъ проз­ву­чалъ го­лосъ его въ ушахъ са­таны, и онъ вмигъ ис­чезъ.

Из­му­чен­ный вол­не­ні­ями и всѣмъ ви­дѣн­нымъ, Твар­дов­скій, сдѣ­лавъ нѣс­коль­ко ша­говъ, безъ чувствъ упалъ на тра­ву и зас­нулъ крѣп­кимъ сномъ.

Ког­да Твар­дов­скій прос­нулся, со­вер­шенная ти­шина ок­ру­жала его. Толь­ко вер­ши­ны де­ревъ ка­чались и на­пѣва­ли свою ти­хую пѣс­ню, а въ не­бѣ шла ра­бота, но толь­ко въ низ­шихъ сло­яхъ; лег­кія об­ла­ка ле­тѣли быс­тро, а надъ ни­ми сі­ялъ яр­кій свѣтъ, слов­но съ бѣ­лыхъ зуб­ча­тыхъ горъ. Все бы­ло свѣт­ло и по­кой­но. Ро­са, еще не ус­пѣвшая под­нять­ся вверхъ въ ви­дѣ па­ра, бы­ла вся нас­квозь про­низа­на сол­нечнымъ сі­яні­емъ: ро­син­ки го­рѣли яр­ко, какъ мел­кіе ал­ма­зы.

Твар­дов­скій ог­ля­нул­ся кру­гомъ, вспом­нилъ свое ноч­ное по­хож­де­ніе и по­чувс­тво­валъ въ се­бѣ ка­кую-то не­чело­вѣчес­кую си­лу и по­нима­ніе, но въ то же вре­мя на­чалъ соз­на­вать въ се­бѣ и страш­ную пе­ремѣ­ну чувствъ и по­мыш­ле­ній.

Вдругъ его слухъ по­раженъ былъ раз­го­воромъ двухъ со­коловъ. Обык­но­вен­но­му че­ловѣ­ку крикъ этихъ птицъ по­казал­ся бы не­понят­нымъ и ли­шен­нымъ для не­го вся­каго смыс­ла, но для Твар­дов­ска­го онъ те­перь былъ ясенъ и по­нятенъ.

Съ удо­воль­стві­емъ, ка­кого ему еще не до­води­лось ис­пы­тывать, онъ сталъ прис­лу­шивать­ся къ кле­коту мощ­ныхъ хищ­ни­ковъ.

Одинъ со­колъ го­ворилъ дру­гому:

— Братъ, ви­дѣлъ ты что на свѣ­тѣ?

— Ахъ, я воз­не­нави­дѣлъ свѣтъ и без­жа­лос­тныхъ лю­дей!

— Что же ты ви­дѣлъ тамъ ху­дого?

— Ку­чу ка­мен­ныхъ сер­децъ: для дѣ­тей — отецъ-ти­ранъ, а для дѣ­вуш­ки смѣхъ — тос­ка ми­лаго; му­кой прав­ди­выхъ слезъ — без­жа­лос­тные и без­сердеч­ные лю­ди ве­селят­ся какъ иг­рой… Гиб­нутъ без­слав­но юно­ши у ногъ се­бялю­бивыхъ кра­савицъ… Ну, а ты что ви­дѣлъ на свѣ­тѣ?

— Да и я, братъ, то­же не по­любилъ свѣтъ и из­мѣнчи­выхъ лю­дей. Юность у нихъ уд­ру­чена скры­тымъ об­ма­номъ, а ста­рость мрач­ная пол­на горь­ки­ми вос­по­мина­ні­ями.

Твар­дов­скій от­вернул­ся и сталъ прис­лу­шивать­ся къ ше­лес­ту листь­евъ, а тамъ — къ жур­чанью ис­точни­ка, къ по­рыву вѣт­ра — и жи­вымъ язы­комъ за­гово­рила съ нимъ оду­шев­ленная при­рода.

Ста­ло ему по­нят­но все.

Терновый вѣнецъ.

Жилъ въ то вре­мя въ Кра­ковѣ одинъ бла­город­ный маг­натъ. Онъ былъ изъ тѣхъ от­важныхъ во­иновъ, ко­торы­ми Поль­ша бы­ла слав­на въ тотъ вѣкъ. Ла­гер­ная жизнь, быс­трые пе­рехо­ды отъ сла­вы къ опас­ности раз­ви­ли въ немъ вы­сокія чувс­тва, ко­торыя, по счас­тли­вой слу­чай­нос­ти, со­еди­нились съ рѣд­кой чувс­тви­тель­ностью и скром­ностью.

Вла­дѣя хо­рошимъ сос­то­яні­емъ, онъ же­нил­ся на мо­лодой си­ротѣ, ко­торая умер­ла, бла­гос­ловляя его, пос­лѣ нѣс­коль­кихъ лѣтъ без­мя­теж­на­го счас­тія.

Же­лѣз­ная на­тура от­важна­го во­ина съ тру­домъ пе­ренес­ла эту тя­желую по­терю; но онъ вспом­нилъ, что дол­женъ жить для до­чери, пре­лес­тна­го трех­лѣтня­го ре­бен­ка, на­поми­нав­ша­го ему лю­бимую же­ну.

Ма­тиль­да, такъ зва­ли дочь пол­ковни­ка, рос­ла подъ над­зо­ромъ от­ца, ко­торый ни­кому не хо­тѣлъ до­вѣрить по­пече­ніе о сво­ей ми­лой ма­лют­кѣ. Она бы­ла хо­роша со­бой и къ внѣш­нимъ ка­чес­твамъ при­со­еди­няла са­мыя луч­шія ка­чес­тва сер­дца.

Она бы­ла съ жи­вымъ, чувс­тви­тель­нымъ во­об­ра­жені­емъ. Все ее тро­гало и во всемъ она при­нима­ла жи­вое учас­тіе, ко все­му страж­ду­щему она бы­ла чувс­тви­тель­на и сос­тра­датель­на.

Въ это вре­мя ей бы­ло око­ло во­сем­надца­ти лѣтъ, и до сихъ поръ еще нич­то не на­руша­ло спо­кой­ствія мо­лодой дѣ­вуш­ки, ко­торая счас­тли­во про­води­ла жизнь съ сво­имъ обо­жа­емымъ от­цомъ; но дос­та­точ­но бы­ло од­ной ис­кры, что­бы страсть, дре­мав­шая въ глу­бинѣ ея ду­ши, вспых­ну­ла со всей сво­ей си­лой.

Разъ отецъ и дочь воз­вра­щались до­мой въ сво­ей раз­зо­лочен­ной ко­лыма­гѣ.

Вдругъ на по­воро­тѣ ули­цы, пе­редъ ихъ до­момъ, дѣ­вуш­ка уви­дала всад­ни­ка, ко­тора­го нес­ла раз­го­рячив­ша­яся ло­шадь, и ко­торую онъ нап­расно си­лил­ся сдер­жать; всад­никъ былъ вы­битъ изъ стре­мянъ. Нес­час­тный ѣз­докъ дол­женъ былъ не­мину­емо раз­бить­ся о ко­леса тя­желой по­воз­ки, на ко­торую нес­лась разъ­ярен­ная ло­шадь. Преж­де чѣмъ ку­черъ маг­на­та ус­пѣлъ свер­нуть съ до­роги, ло­шадь на­летѣ­ла на по­воз­ку и уда­рилась го­ловой о дыш­ло; всад­никъ отъ силь­на­го тол­чка упалъ съ сѣд­ла на зем­лю, не по­давая ни­како­го приз­на­ка жиз­ни.

Ма­тиль­да смѣ­ло выс­ко­чила изъ эки­пажа и под­бѣ­жала къ упав­ше­му; отецъ по­шелъ за ней, и, по при­каза­нію дѣ­вуш­ки, слу­ги под­ня­ли нез­на­ком­ца и пе­ренес­ли его въ па­латы маг­на­та.

Не­мед­ленно поз­ва­ли до­маш­ня­го вра­ча. Дѣ­вуш­ка со стра­хомъ ос­вѣ­доми­лась о сос­то­яніи боль­но­го. Врачъ вы­разилъ сом­нѣ­ніе нас­четъ его по­ложе­нія, од­на­ко, ру­чал­ся за его выз­до­ров­ле­ніе, хо­тя и мед­ленное. Его уло­жили въ пос­тель. Ма­тиль­да при­няла на се­бя за­боту смот­рѣть за боль­нымъ.

Че­резъ нѣс­коль­ко дней онъ оп­ра­вил­ся; тог­да-то онъ уз­налъ отъ дѣ­вуш­ки всѣ под­робнос­ти прик­лю­ченія, пос­лу­жив­ша­го при­чиной ихъ зна­комс­тва.

Онъ хо­тѣлъ бы­ло ос­та­вить гос­тепрі­им­ный домъ маг­на­та, но пос­лѣдній нас­та­ивалъ, чтобъ онъ про­былъ у нихъ до со­вер­шенна­го выз­до­ров­ле­нія. Бла­город­ный во­инъ вспом­нилъ, какъ въ бы­лое вре­мя онъ так­же нуж­дался въ ухо­дѣ, и что те­перь онъ толь­ко пла­тилъ долгъ бла­годар­ности.

Про­шелъ цѣ­лый мѣ­сяцъ, преж­де чѣмъ Вла­дис­лавъ, такъ зва­ли боль­но­го шлях­ти­ча, могъ гу­лять по са­ду, опи­ра­ясь на ру­ку Ма­тиль­ды. И въ это-то вре­мя меж­ду мо­лоды­ми людь­ми за­горѣ­лась лю­бовь. Мо­лодая дѣ­вуш­ка пре­далась сво­ей люб­ви со всей до­вѣр­чи­востью юныхъ лѣтъ и съ пол­ной увѣ­рен­ностью, что отецъ одоб­рить ея вы­боръ.

Разъ она приш­ла съ па­номъ Вла­дис­ла­вомъ къ от­цу и, улы­ба­ясь, ска­зала ему:

— Ба­тюш­ка, ты зна­ешь, что я люб­лю Вла­дис­ла­ва, и онъ ме­ня лю­битъ… Бла­гос­ло­ви сво­ихъ дѣ­тей.

Доб­рый отецъ съ уми­лені­емъ со­еди­нилъ ру­ки двухъ влюб­ленныхъ, и съ тѣхъ поръ мо­лодой че­ловѣкъ счи­тал­ся же­нихомъ Ма­тиль­ды.

Вско­рѣ наз­на­чили день свадь­бы, и дѣ­вуш­ка съ прі­ят­нымъ не­тер­пѣ­ні­емъ жда­ла той ми­нуты, ког­да ихъ со­юзъ бу­детъ ос­вя­щенъ Цер­ковью. Ка­залось, жизнь то­го и дру­гого су­щес­тва на­чина­ет­ся са­мыми блес­тя­щими на­деж­да­ми; все, ка­залось, имъ бла­гоп­рі­ятс­тво­вало, все улы­балось; она влю­билась въ хо­роша­го че­ловѣ­ка и го­тови­лась всту­пить въ не­раз­рывный со­юзъ съ лю­бимымъ че­ловѣ­комъ.

Но въ ночь, на­кану­нѣ свадь­бы, въ до­мѣ маг­на­та сдѣ­лал­ся по­жаръ. Же­нихъ спалъ на­вер­ху и, прос­нувшись сре­ди ды­ма и пла­мени, по­терявъ го­лову, бро­сил­ся изъ ок­на. Тѣ­ло его упа­ло къ но­гамъ не­вѣс­ты без­жизнен­ной ок­ро­вав­ленной мас­сой. Нес­час­тная ока­менѣ­ла. По­жаръ вско­рѣ былъ прек­ра­щенъ.

День свадь­бы, обѣ­щав­шій всѣмъ столь­ко ра­дос­ти и ве­селья, прев­ра­тил­ся въ день скор­би и пе­чали. Цвѣ­ты, при­готов­ленные для ук­ра­шенія цер­кви во вре­мя вѣн­ча­нія, ук­ра­шали гробъ и мо­гилу. По­кой­ни­ка по­ложи­ли въ од­ну изъ залъ, не тро­нутыхъ ог­немъ. Въ ру­кахъ его бы­ло рас­пя­тіе, а у из­го­ловья го­рѣли свѣ­чи. Изъ от­кры­таго ок­на въ садъ до­носи­лось ве­селое ще­бета­ніе пти­чекъ.

Отецъ не­вѣс­ты сто­ялъ тутъ, пог­ру­жен­ный въ от­ча­яніе и по­теряв­шій да­же спо­соб­ность пла­кать. До­маш­ній ксендзъ ти­хо чи­талъ мо­лит­вы.

Не­ожи­дан­но, пос­ре­ди этой мер­твой ти­шины, дверь рас­тво­рилась. На по­рогѣ по­каза­лась Ма­тиль­да. Она бы­ла пос­ре­ди ком­на­ты, ког­да уби­тый го­ремъ отецъ бро­сил­ся къ ней, вос­клик­нувъ:

— Уй­ди! Уй­ди от­сю­да, дочь моя!

Но нес­час­тная не­вѣс­та уже за­мѣти­ла свѣ­чи и мо­ляща­гося ксен­дза. Она выр­ва­лась изъ рукъ от­ца и про­дол­жа­ла мол­ча под­ви­гать­ся. На­конецъ, она уви­дала до­рого­го по­кой­ни­ка, ис­пусти­ла страш­ный крикъ и за­мер­тво гря­нулась на полъ. Ее от­несли въ опо­чиваль­ню.

Съ ней сдѣ­лал­ся страш­ный бредъ, и врачъ счелъ нуж­нымъ не ос­тавлять ея бо­лѣе. Ужас­ная смерть же­ниха пот­рясла всю ея нер­вную сис­те­му. Приз­ванные къ пос­те­ли боль­ной вра­чи Кра­кова от­ча­ялись въ ея выз­до­ров­ле­ніи, по­рѣшивъ, что бо­лѣзнь идетъ быс­тры­ми ша­гами, и нес­час­тная дол­жна неп­ре­мѣн­но уме­реть.

Бѣд­ный отецъ былъ въ от­ча­яніи. Онъ былъ по­дав­ленъ го­ремъ; нап­расно гор­дость бо­ролась про­тивъ внут­реннихъ чувствъ, вол­но­вав­шихъ его ро­дитель­ское сер­дце, онъ ни­кого не могъ об­ма­нуть. На­конецъ, приз­ванные вра­чи пря­мо объ­яви­ли ему:

— На­ша по­мощь без­силь­на; об­ра­титесь, яс­но­вель­мож­ный панъ, къ док­то­ру Твар­дов­ско­му, и онъ под­твер­дитъ ва­ши сло­ва… Од­но чу­до мо­жетъ спас­ти нес­час­тную пан­ну!

Совѣты Твардовскаго. — Чародѣйство.

Съ той ро­ковой но­чи, въ ко­торую нес­час­тный, заб­лудшій че­ловѣкъ всту­пилъ въ до­говоръ съ са­таной, не по днямъ, а по ча­самъ ста­ла рос­ти сла­ва и из­вѣс­тность Твар­дов­ска­го. Духъ ть­мы пос­та­рал­ся ус­лу­жить ему. Съ не­вѣро­ят­ной быс­тро­той про­нес­лась мол­ва изъ кон­ца въ ко­нецъ объ уди­витель­ной муд­рости и всез­на­ніи па­на Твар­дов­ска­го. Въ Кра­ковѣ отъ ма­лаго до ста­раго за­гово­рили о немъ. У всѣхъ по­яви­лась мысль, — а от­ку­да она взя­лась, то­го ник­то не могъ объ­яс­нить, — что слав­ный панъ мо­жетъ из­лѣ­чить вся­кую не­мочь, мо­жетъ по­мочь во вся­кой бѣ­дѣ.

Ди­вил­ся и Твар­дов­скій вне­зап­но­му сво­ему мо­гущес­тву и зна­нію, хо­тя и зналъ ис­точникъ его. Лю­бо бы­ло ему въ пер­вое вре­мя, какъ всѣ съ бла­гого­вѣні­емъ прек­ло­нялись пе­редъ нимъ, не ос­мѣ­лива­ясь ни смѣ­ять­ся надъ нимъ, ни про­тиво­рѣчить ему.

Твар­дов­скій на­ходил­ся въ сво­ей ра­бочей ком­на­тѣ, ког­да пос­ту­чались къ не­му въ дверь. Во­шелъ къ не­му мо­лодой че­ловѣкъ. Роб­ко пок­ло­нил­ся онъ мо­гуче­му па­ну и про­гово­рилъ:

— Прос­ти­те ме­ня, что я ос­мѣ­лил­ся прид­ти къ вамъ съ прось­бой, панъ.

— Ни­чего, ди­тя мое. Что те­бѣ нуж­но? — лас­ко­во про­гово­рилъ Твар­дов­скій.

— По­мощи, доб­ро­дѣю, при­шелъ про­сить у те­бя.

— Ка­кой?

— Лю­ба мнѣ од­на дѣ­вуш­ка, да бѣ­да въ томъ, что она-то ме­ня не лю­битъ. Не по­можешь ли мнѣ? Не по­коришь ли ея сер­дечка и не при­вяжешь ли ко мнѣ?

— А ты мнѣ вѣ­ришь? — гор­де­ливо мол­вилъ Твар­дов­скій.

— Вѣ­рю! Ты муд­рѣй­шій изъ муд­рыхъ.

— Ес­ли такъ, то я мо­гу по­мочь тво­ему го­рю.

Юно­ша отъ ра­дос­ти хо­тѣлъ-бы­ло бро­сить­ся въ но­ги чу­дес­но­му че­ловѣ­ку, но онъ, удер­жавъ его, ска­залъ:

— Толь­ко увѣ­ренъ ли ты, что лю­бовь твоя къ дѣ­вуш­кѣ бу­детъ не­из­мѣнна, и ты не сос­та­вишь ей нес­частія?

— Я люб­лю ее боль­ше жиз­ни, за нее я го­товъ всѣмъ по­жер­тво­вать. Я имѣю дос­та­токъ, и она не бу­детъ нуж­дать­ся ни въ чемъ.

— Ес­ли такъ, то я по­могу. Возь­ми ка­мень ни­хоморъ, ис­толки его и но­си од­ну часть при се­бѣ, а дру­гую вы­сыпь на по­рогѣ тво­ей заз­но­бы.

— А гдѣ же мнѣ дос­тать та­кой ка­мень?

— Ты най­дешь его въ пя­тиде­сяти ша­гахъ отъ по­рога сво­его до­ма, идя отъ не­го на за­падъ влѣ­во. Этотъ ка­мень ле­житъ подъ ду­бомъ, ко­торый рос­тетъ на томъ мѣс­тѣ.

Лишь толь­ко мо­лодой че­ловѣкъ вы­шелъ отъ Твар­дов­ска­го, какъ вош­ла мо­лодая жен­щи­на.

— Че­го те­бѣ, па­ни? — ух­мы­ля­ясь, спро­силъ Твар­дов­скій.

— По­моги­те!

— Въ чемъ?

— Нѣтъ ли у васъ, панъ, сна­добья, чтобъ мнѣ съ му­жень­комъ жить въ ла­ду? По­вѣри­те ли, дня не про­ходитъ, чтобъ мы не пе­рег­рызлись какъ со­баки.

— Это не­хоро­шо.

— Знаю, да ни­чего не по­дѣла­ешь… Не лю­бимъ мы другъ дру­га.

— За­чѣмъ же бы­ло вы­ходить за­мужъ безъ люб­ви?

— Судь­ба, вид­но, та­кая. Поль­сти­лась я на его бо­гатс­тво, ду­мала, что въ немъ я най­ду свое счастье.

— Счастье? Ед­ва ли ты и са­ма по­нима­ешь, что зна­читъ счастье, — хму­ро мол­вилъ Твар­дов­скій. — Не всег­да въ бо­гатс­твѣ бы­ва­етъ счастье, а за­час­тую при­ходит­ся и че­резъ зо­лото лить сле­зы.

— Такъ, вѣр­но… Од­на­ко, по­можешь ли, панъ, въ мо­ей прось­бѣ?

— По­жалуй, от­че­го и не по­мочь въ тво­емъ го­рѣ.

— Будь такъ ми­лос­тивъ, доб­рый панъ.

И она упа­ла на ко­лѣни пе­редъ Твар­дов­скимъ.

Под­ни­мая про­ситель­ни­цу, онъ лас­ко­во мол­вилъ:

— Не бла­года­ри!.. Слу­шай, что я ска­жу те­бѣ…

— Слу­шаю… слу­шаю!

— Возь­ми три хлѣб­ныхъ зер­на съ трехъ по­лей у хо­зя­евъ од­но­го име­ни съ тво­имъ му­жемъ и по­ложи подъ из­го­ловье; но пом­ни, что въ пер­вую не­дѣлю пос­лѣ это­го ты не дол­жна го­ворить вов­се съ му­жемъ, кро­мѣ: да и нѣтъ, да и эти сло­ва про­гово­ри не бо­лѣе трехъ разъ въ сут­ки; на вто­рую не­дѣлю во всемъ ус­ту­пай му­жу, ни въ чемъ не про­тиво­рѣчь ему, я пос­лѣ это­го вся­кая ссо­ра меж­ду ва­ми кон­чится я бу­детъ сог­ла­сіе… По­вяла?

— По­няла-то по­няла, да од­но ужъ очень обид­но.

— Что та­кое?

— Какъ же это я дол­жна цѣ­лыхъ двѣ не­дѣли мол­чать пе­редъ мо­имъ обид­чи­комъ… Да вы­тер­питъ ли сер­дце?

— Какъ зна­ешь, — улы­ба­ясь, ска­залъ панъ. — Но ес­ли ты не ис­полнишь это­го ус­ло­вія, то ни­ког­да и не ис­полнит­ся твое же­ланіе.

Жен­щи­на по­дума­ла, вздох­ну­ла и грус­тно ска­зала:

— Экая я нес­час­тная; но, вид­но, дѣ­лать не­чего, на­до поп­ро­бовать сдѣ­лать по тво­ему при­каза­нію, доб­рый панъ… Пе­ретер­плю двѣ не­дѣли, авось, по­томъ и на мо­ей ули­цѣ бу­детъ праз­дникъ.

Про­ситель­ни­ца пок­ло­нилась и выш­ла, а вслѣдъ за ней во­шелъ къ Твар­дов­ско­му по­жилыхъ лѣтъ муж­чи­на, одѣ­тый бѣд­но и гряз­но.

Онъ жа­лоб­но за­гово­рилъ:

— Не по­губи ме­ня, доб­рый панъ, въ мо­ей горь­кой бѣд­ности, а по­моги; ужъ я ли не ра­ботаю, я ли не тру­жусь, а у ме­ня нѣтъ ни­чего: голъ какъ со­колъ, ни ко­ла, ни дво­ра, ни со­бачь­яго хвос­та!.. Взми­луй­ся, панъ… Слыш­но, ты ни­кому ни въ чемъ не от­ка­зыва­ешь, по­соби и мнѣ.

— Буд­то ты ужъ такъ бѣ­денъ, что ни­чего не имѣ­ешь? — ус­мѣ­ха­ясь, мол­вилъ Твар­дов­скій.

— Охъ, панъ, я такъ бѣ­денъ, что нес­час­тнѣе ме­ня нѣтъ ни од­но­го че­ловѣ­ка во всемъ Кра­ковѣ.

— Врешь!

— Будь я прок­лятъ, ко­ли вру… по­божусь…

— Стой, не лги!.. Есть у те­бя под­полье?

— Есть.

— А въ под­польѣ сто­ятъ гор­шки?

— И это прав­да…

— Такъ вотъ гдѣ и твое бо­гатс­тво… Я знаю, у те­бя въ зем­лѣ ле­жатъ зо­лотые ду­каты… Ты жал­кій скря­га…

Нез­на­комецъ вы­тара­щилъ гла­за отъ изум­ле­нія и пе­репу­га; ему не­понят­но бы­ло, ка­кимъ об­ра­зомъ чу­дес­ный че­ловѣкъ про­вѣдалъ про то, что толь­ко од­но­му ему бы­ло из­вѣс­тно.

— Панъ… панъ! — вскри­чалъ онъ, — ви­новатъ! Ви­жу, те­бя не об­ма­нешь! Но, ми­лос­ти­вый панъ, тамъ нем­но­го спря­тано у ме­ня ду­катовъ… Про­шу, по­моги: дай еще.

— Постъ бу­детъ по-тво­ему, — съ през­рѣ­ні­емъ от­вѣ­чалъ Твар­дов­скій. — Ука­жу те­бѣ мѣс­то, гдѣ за­рытъ кладъ… Слу­шай!..

Тря­сясь отъ ра­дос­ти, нес­час­тный скря­га весь прев­ра­тил­ся въ слухъ.

Твар­дов­скій ска­залъ:

— Возь­ми тра­вы «пе­сій языкъ», изот­ри ее въ по­рошокъ, да какъ мож­но мель­че, и сва­ри его съ сер­дцемъ вол­ка; пос­лѣ это­го вы­суши все это на сол­нцѣ, возь­ми оси­новой смо­лы, мед­вѣжь­яго са­ла, смѣ­шай вмѣс­тѣ и сдѣ­лай изъ этой смѣ­си свѣч­ку; съ ней сту­пай въ лѣсъ, и тамъ свѣч­ка твоя до­ведетъ те­бя до мѣс­та, гдѣ за­рытъ кладъ.

Скря­га оп­ро­метью вы­бѣжалъ отъ Твар­дов­ска­го, что­бы пос­ко­рѣе ис­полнить его нас­тавле­ніе, и лишь толь­ко онъ скрыл­ся, какъ къ не­му вош­ла ста­руха лѣтъ шес­ти­деся­ти.

Панъ не­воль­но зас­мѣ­ял­ся, взгля­нувъ на нее, и ве­село ска­залъ:

— За му­жемъ что ли приш­ла, ба­буш­ка?

Ста­руха вы­пучи­ла на ча­родѣя гла­за и роб­ко про­гово­рила:

— Да какъ ты про­вѣдалъ объ этомъ, доб­рый панъ?

— Ну, это мое дѣ­ло… Такъ те­бѣ му­жа хо­чет­ся?

— Да, мой па­не доб­рый! День­ги есть у ме­ня, а око­ло ме­ня нѣтъ ни­кого род­ныхъ; такъ вотъ я и хо­чу, что­бы пос­лѣ смер­ти доб­ро мое не пош­ло пра­хомъ, а дос­та­лось бы доб­ро­му че­ловѣ­ку… Да я и не такъ ужъ боль­но и ста­ра, чтобъ не мог­ла имѣть му­жа и дѣ­токъ… Сми­луй­ся, ми­лый панъ, по­моги.

— Хо­рошо. Возь­ми чер­на­го та­рака­на, по­ложи его на ночь се­бѣ подъ по­душ­ку, а кто ночью прис­нится, то­го и иди сва­тать…

— И онъ же­нит­ся на мнѣ?

— Будь по­кой­на, все сдѣ­ла­ет­ся по-тво­ему!

Об­ра­дован­ная ста­руха выш­ла.

И мно­го еще при­ходи­ли къ чу­дес­но­му док­то­ру за со­вѣта­ми и по­мощью; ни­кому онъ не от­ка­зывалъ, всѣхъ удов­летво­рялъ, со всѣ­ми былъ лас­ковъ и добръ.

Онъ по­ложилъ се­бѣ за пра­вило: сво­ей тай­ной властью и мощью по­могать лю­дямъ, ду­мая чрезъ это об­легчить горь­кую до­лю од­нихъ, удов­летво­рить же­ланію дру­гихъ и внес­ти въ ихъ жизнь по­кой и счастье, ка­кіе каж­дый изъ про­сите­лей же­лалъ се­бѣ и какъ по­нималъ и то и дру­гое.

Прі­об­рѣ­тен­ной си­лой онъ хо­тѣлъ внес­ти доб­ро сре­ди лю­дей и унич­то­жить за­висть другъ къ дру­гу.

Но ду­мая такъ и, по­види­мому, дѣ­лая доб­ро, онъ не­воль­но чувс­тво­валъ ка­кую-то осо­бен­ную зло­бу и не­нависть къ лю­дямъ, убѣж­да­ясь съ каж­дымъ ра­зомъ, что боль­шинс­тво изъ нихъ об­ра­ща­ет­ся къ не­му, ру­ково­димые сво­имъ эго­из­момъ, низ­меннымъ ин­те­ресомъ, го­товые рѣ­шить­ся на вся­кую па­кость и пош­лость изъ ко­рыс­ти и лич­ныхъ ин­те­ресовъ.

— Я хо­чу, — го­ворилъ самъ се­бѣ Твар­дов­скій, — чтобъ лю­ди не прок­ли­нали другъ дру­га, чтобъ ни зо­лото, ни по­чес­ти не раз­ви­вали у нихъ за­вис­ти, пред­разсуд­ки не стѣс­ня­ли бы друж­бу и лю­бовь, и не ли­лась бы со смѣ­хомъ брат­ская кровь!

Но доб­рая мысль не имѣ­ла доб­ра­го ис­точни­ка въ ду­шѣ Твар­дов­ска­го. Ис­точникъ си­лы его былъ по­лученъ отъ зла, а по­тому и доб­рая цѣль па­на не пред­вѣ­щала доб­ра­го ис­хо­да, хо­тя онъ и меч­талъ объ этомъ ина­че.

Чернокнижникъ.

Бы­ла глу­бокая осень. Вѣ­теръ взме­талъ гру­ды су­хихъ листь­евъ, сол­нце са­дилось въ мрач­номъ ве­лико­лѣпіи баг­ря­ныхъ тучъ — пред­вѣс­тницъ бу­ри. Пол­ная грус­тна­го ве­личія осень под­хо­дила къ кон­цу, из­рѣдка да­ря ми­молет­ны­ми теп­лы­ми дня­ми, буд­то про­щаль­ны­ми улыб­ка­ми.

У до­ма Твар­дов­ска­го ос­та­нови­лась раз­зо­лочен­ная ко­лыма­га, прис­ланная за док­то­ромъ от­цомъ Ма­тиль­ды.

Твар­дов­скій от­пра­вил­ся къ не­му.

Нес­час­тный отецъ при­нялъ зна­мени­тость съ дол­жнымъ ува­жені­емъ и ввелъ прі­ѣхав­ша­го въ опо­чиваль­ню до­чери. Она ле­жала безъ чувствъ. Пуль­съ ед­ва бил­ся. Маг­натъ, ука­зывая на дочь, от­ча­ян­но про­шеп­талъ:

— Твар­дов­скій, спа­си мою дочь!

Взгля­нулъ на нее док­торъ и хо­лод­но про­мол­вилъ:

— Ей ос­та­лось жить все­го три ми­нуты!

Отецъ за­шатал­ся. Твар­дов­скій под­держалъ его и не далъ упасть.

— Панъ! — про­шеп­талъ го­ремыч­ный маг­натъ, — по­моги, ес­ли мо­жешь!

— Къ че­му?

— О, панъ, — при­жимая ру­ку къ сер­дцу и чуть не въ но­ги кла­ня­ясь Твар­дов­ско­му, про­из­несъ вель­мо­жа: — она у ме­ня од­на!.. Взгля­ни, тронь­ся: ей ли уми­рать?

— И она все-та­ки ум­ретъ! — съ ка­кой-то зло­бой от­вѣ­тилъ док­торъ.

Маг­натъ въ ужа­сѣ от­шатнул­ся отъ не­го.

Пос­лѣ ко­рот­ка­го тя­жела­го мол­ча­нія онъ по­кор­нымъ го­лосомъ про­гово­рилъ:

— Ес­ли нѣтъ на­деж­ды, то, вид­но, нуж­но по­корить­ся сво­ей до­лѣ.

— А ва­шей яс­но­вель­мож­ности хо­чет­ся, чтобъ дочь ва­ша ожи­ла? — ка­кимъ-то тор­жес­твен­нымъ то­номъ ска­залъ Твар­дов­скій.

— Не­воз­можна­го нель­зя же­лать, док­торъ.

Твар­дов­скій нас­мѣшли­во улыб­нулся и ска­залъ:

— За­хочу, и она бу­детъ жить!

Маг­натъ взгля­нулъ на не­го такъ, какъ смот­рятъ лю­ди, вне­зап­но чѣмъ-ни­будь оше­лом­ленные, и по­томъ по­думалъ:

— Ка­кой это док­торъ! Онъ су­мас­шедшій.

Твар­дов­скій пок­ло­нил­ся ему и, смѣ­ясь, от­вѣ­тилъ на его тай­ную мысль:

— Оши­ба­ешь­ся, яс­но­вель­мож­ный: я въ та­комъ же здра­вомъ умѣ, какъ и ва­ша ми­лость.

Маг­натъ ос­толбе­нѣлъ. Въ его мыс­ляхъ мель­кну­ло:

— Это ере­тикъ!

— А не все ли рав­но, яс­но­вель­мож­ный, для васъ, кто бы я ни былъ, лишь бы ожи­вилъ ва­шу дочь?

По­дой­дя къ пос­те­ли уми­ра­ющей и взявъ ее за мер­твен­но-блѣд­ную ру­ку, чу­дес­ный че­ловѣкъ про­дол­жалъ:

— Пос­мотри! Кровь уже зас­ты­ва­етъ, пуль­съ не бь­ет­ся….

Отецъ съ воп­лемъ бро­сил­ся къ тѣ­лу до­чери.

— Бо­же пра­вый, — вскри­чалъ онъ, — нес­час­тная умер­ла!

— Умер­ла, а я ожив­лю ее.

— Не смѣй­ся… Не шу­ти въ та­кую ми­нуту на­до мной! — гнѣв­но вос­клик­нулъ маг­натъ.

— Я не шу­чу.

— Да воз­можно ли это дѣ­ло?

— Ес­ли я го­ворю, зна­читъ мож­но.

— Мож­но… мож­но!.. — за­гово­рилъ по­ражен­ный всѣмъ этимъ отецъ. — Слу­шай, ты го­воришь прав­ду?

— Да.

— Такъ дѣ­лай съ ней, что зна­ешь… Я те­ряю го­лову… Но толь­ко за­пом­ни: ес­ли ожи­вишь — озо­лочу, а ес­ли сол­галъ — бе­регись: жи­вой сго­ришь на кос­трѣ!

— Не стра­щай ме­ня, яс­но­вель­мож­ный! Твар­дов­скій ни­кого и ни­чего не бо­ит­ся… Ес­ли вѣ­ришь мнѣ, то при­кажи при­нес­ти тѣ­ло до­чери въ мой домъ, а за­тѣмъ до ско­раго сви­данья, яс­но­вель­мож­ный.

Твар­дов­скій важ­но вы­шелъ отъ маг­на­та.

Ве­черомъ то­го же дня въ бо­гатыхъ но­сил­кахъ слу­ги маг­на­та от­несли Ма­тиль­ду въ домъ Твар­дов­ска­го.

Нас­та­ла ночь, и на­чалъ Твар­дов­скій ча­родѣй­ство­вать. На третьи сут­ки, ут­ромъ, при­шелъ къ не­му отецъ Ма­тиль­ды, раз­бу­дилъ ча­родѣя и спро­силъ:

— Гдѣ моя дочь?

— По­ди и пос­мотри! — от­вѣ­тилъ Твар­дов­скій и ввелъ от­ца къ до­чери.

Ве­лико бы­ло изум­ле­ніе гор­да­го вель­мо­жи, ког­да онъ, ду­мая встрѣ­тить трупъ ми­лой до­чери, уви­далъ ее съ от­кры­тыми гла­зами, ве­селой и улы­ба­ющей­ся.

— Она жи­ва! — зат­ре­петавъ отъ ра­дос­ти и бро­са­ясь къ до­чери, вос­клик­нулъ маг­натъ.

— Жи­ва! — тор­жес­твен­но зак­лю­чилъ Твар­дов­скій.

Отецъ и дочь ста­ли бла­года­рить ве­лика­го ча­родѣя, но хо­лод­но при­нялъ онъ отъ нихъ изъ­яв­ле­нія бла­годар­ности и съ злоб­ной, яз­ви­тель­ной ус­мѣшкой про­водилъ ихъ до две­рей сво­его до­ма.

Весь го­родъ за­гово­рилъ о чуд­номъ ис­кусс­твѣ Твар­дов­ска­го, и въ на­родѣ дол­го хо­дили раз­ска­зы о томъ, какъ не­понят­ный че­ловѣкъ ожи­вилъ кра­сави­цу-Ма­тиль­ду.

Доб­рые лю­ди го­вори­ли, буд­то въ пол­ночь ча­родѣй на­чалъ кол­до­вать надъ тѣ­ломъ кра­сави­цы.

Съ по­мощью са­танин­скихъ чаръ выз­валъ онъ изъ чис­ти­лища ду­шу умер­шей до­чери маг­на­та и зас­та­вилъ ее вой­ти въ тѣ­ло кра­сави­цы, нес­мотря на плачъ и моль­бы ду­ши, не же­лав­шей сно­ва вхо­дить въ брен­ную свою обо­лоч­ку, въ ко­торой не­вин­ной и чис­той ду­шѣ бы­ва­етъ такъ же тя­жело, душ­но и мрач­но, какъ въ тем­ни­цѣ.

Пла­кала не­вин­ная ду­ша, но не смѣ­ла ос­лу­шать­ся при­каза­нія ча­родѣя, ибо бы­ла свя­зана съ брен­нымъ тѣ­ломъ грѣ­хомъ гор­дости, дол­жна бы­ла очис­тить­ся воз­держа­ні­емъ, мо­лит­вою и доб­ры­ми дѣ­лами, что­бы, на­конецъ, от­рясти съ се­бя этотъ смер­тный грѣхъ и уле­тѣть по­томъ въ лу­чезар­номъ сі­яніи въ прек­расныя не­беса.

Раз­ска­зыва­ли от­цы дѣ­тямъ, ма­тери до­черямъ, какъ ча­родѣй вскрылъ ос­трымъ, какъ брит­ва, но­жомъ че­репъ кра­сави­цы и впус­тилъ въ не­го пла­чущую и го­рю­ющую ду­шу, а по­томъ, вскрывъ бѣ­лыя гру­ди, вы­нулъ ея сер­дце, пе­ремывъ его въ жиз­ненномъ элек­си­рѣ, вновь вло­жилъ на свое мѣс­то, за­шилъ грудь и, смо­чивъ вол­шебной во­дой все тѣ­ло, зас­та­вилъ его въ ми­нуту срос­тись и сдѣ­лалъ швы и ра­ны ни для ко­го не­види­мыми.

За­иг­ра­ла тог­да въ жи­лахъ кра­сави­цы ожив­ленная кровь, за­билось жизнью ея сер­дце не­вин­ное, и она вздох­ну­ла.

Вотъ какъ ожи­ла Ма­тиль­да.

И мно­го дру­гихъ раз­ныхъ раз­ска­зовъ и слу­ховъ хо­дило про ожив­ле­ніе кра­сави­цы. Стран­ный страхъ на­палъ на доб­рыхъ лю­дей къ мо­гуче­му ча­родѣю; хо­тя ник­то не смѣлъ вь­явь его об­ви­нить, но каж­дый доб­рый ка­толикъ сталъ сто­ронить­ся отъ не­го, а при встрѣ­чѣ съ нимъ или про­ходя ми­мо его та­инс­твен­на­го до­ма, чи­талъ мо­лит­вы и тво­рилъ зак­ли­нанія.

Ус­пѣхъ его не­обык­но­вен­на­го дѣ­ла воз­бу­дилъ вни­маніе и уче­ныхъ Кра­кова. Всѣ они ло­мали го­ловы надъ этимъ, но ни до че­го не мог­ли до­думать­ся, а соз­на­вая свое без­си­ліе, приш­ли прек­ло­нить­ся предъ сво­имъ зна­мени­тымъ соб­ра­томъ.

— Те­перь я по­нимаю жизнь, — по­думалъ Твар­дов­скій, ког­да уче­ные ос­та­вили его: — ви­жу и по­нимаю, что зна­читъ мо­гущес­тво; но оно не прі­об­рѣ­тено мной са­мимъ, оно не мое. Что зна­читъ мое мо­гущес­тво? Ко­му эти глуп­цы удив­ля­ют­ся? Я ору­діе са­таны, а, слѣ­дова­тель­но, не зна­нію, не мнѣ, а дь­яво­лу они от­да­ютъ честь и сла­ву… Бе­зуменъ че­ловѣкъ, до­бива­ющій­ся сла­вы… Прав­да, она вѣ­нецъ зна­нія; но въ сущ­ности пус­тая иг­рушка, ко­торая усып­ля­етъ мла­ден­ца.,. Че­ловѣкъ, стре­мящій­ся къ од­ной сла­вѣ, по­добенъ пад­ше­му ду­ху, низ­вер­гну­тому за это съ не­бесъ.

Онъ на­ходил­ся еще подъ впе­чат­лѣ­ні­емъ сво­ихъ раз­мышле­ній, ког­да у во­ротъ его до­ма ос­та­новил­ся всад­никъ, слѣзъ съ сво­его ар­га­мака и смѣ­ло во­шелъ въ по­кой къ Твар­дов­ско­му.

Во­шед­шій былъ мо­лодой че­ловѣкъ, въ чер­ной шля­пѣ съ ор­ли­нымъ пе­ромъ, въ длин­ныхъ са­погахъ съ ши­роки­ми рас­тру­бами и шпо­рами. На пле­чи его былъ на­кинутъ плащъ. При вхо­дѣ нез­на­ком­ца Твар­дов­скій всталъ, пок­ло­нил­ся и ска­залъ, нас­мѣшли­во смот­ря на не­го:

— А я васъ дав­но уже до­жидал­ся!

— Ме­ня? — съ удив­ле­ні­емъ спро­силъ по­сѣти­тель,

— Да.

— Оши­ба­етесь, я имѣю честь ви­дѣть васъ въ пер­вый разъ.

— Нуж­ды нѣтъ! А чтобъ до­казать вамъ, что я не оши­ба­юсь, ска­жу вамъ, что ва­ша ми­лость прис­ла­ны ко мнѣ отъ ми­лос­ти­ваго на­шего ко­роля… Вы прид­ворный!..

— Да раз­вѣ вы ви­дали ме­ня при дво­рѣ?

— Ни­ког­да и не встрѣ­чалъ! Но дѣ­ло не въ томъ; я знаю, за­чѣмъ вы прис­ла­ны: ко­роль же­ла­етъ выз­вать тѣнь умер­шей ко­роле­вы и при­казы­ва­етъ мнѣ явить­ся во дво­рецъ — не такъ ли?

Изум­ле­нію мо­лодо­го че­ловѣ­ка не бы­ло гра­ницъ; от­сту­пивъ на­задъ, онъ ис­пу­ган­но про­гово­рилъ:

— Ра­ди Бо­га! Ска­жите, кто ска­залъ вамъ объ этомъ?

— Ник­то!

— Мо­жетъ ли это быть?

— Увѣ­ряю васъ, что кро­мѣ ко­роля, ме­ня да васъ ник­то не зна­етъ этой тай­ны.

Прид­ворный вздох­нулъ сво­бод­нѣе и ска­залъ:

— Ес­ли вамъ уже все из­вѣс­тно, то мнѣ ос­та­ет­ся толь­ко спро­сить: мо­жетъ ли ко­роль на­дѣ­ять­ся на ис­полне­ніе сво­его же­ланія?

— Ес­ли его ве­личес­тво не бо­ит­ся рас­тра­вить сер­дечную ра­ну и не раз­ду­ма­етъ, то пус­кай при­кажетъ мнѣ явить­ся къ се­бѣ, ког­да ему угод­но.

Прид­ворный у­ѣхалъ, а ве­черомъ то­го же дня сно­ва явил­ся и приг­ла­силъ Твар­дов­ска­го во дво­рецъ. Онъ от­пра­вил­ся съ прид­ворнымъ, зах­ва­тивъ съ со­бой ча­родѣй­скія при­над­лежнос­ти.

Они приш­ли къ ко­ролев­ско­му за́мку. Прид­ворный от­перъ по­тай­ную ка­лит­ку и ввелъ па­на на ма­лень­кій дворъ, от­ку­да прош­ли они длин­ной гал­ле­ре­ей въ сред­не­вѣко­вомъ вку­сѣ на ко­ролев­скую по­лови­ну.

Во двор­цѣ бы­ла мер­твая ти­шина. Ог­ня ниг­дѣ не бы­ло вид­но, кро­мѣ сла­баго свѣ­та въ од­номъ ок­нѣ, про­ходя­щаго че­резъ зе­леныя за­навѣ­си. Пут­ни­ки, опус­тясь внизъ по лѣс­тни­цѣ, бы­ли встрѣ­чены ко­ролев­скимъ дво­рец­кимъ, ко­торый и ввелъ ихъ въ его по­кои.

Они очу­тились въ ка­ра­уль­нѣ. Дво­рец­кій, давъ знакъ ка­ра­уль­нымъ, что они идутъ по при­каза­нію са­мого ко­роля, по­велъ Твар­дов­ска­го во внут­реннія ком­на­ты.

Прой­дя двѣ-три ком­на­ты, дво­рец­кій ос­та­новил­ся на по­рогѣ сла­бо-ос­вѣ­щен­ной ком­на­ты со сво­дами и стрѣль­ча­тымъ ок­номъ. Связ­ки книгъ и бу­магъ ва­лялись на мра­мор­ныхъ сто­лахъ, раз­став­ленныхъ по уг­ламъ ком­на­ты. По все­му по­лу былъ ра­зос­тланъ бо­гатый пер­сид­скій ко­веръ; въ глу­бинѣ аль­ко­ва вид­нѣ­лась кро­вать, за­вѣшан­ная ма­лино­ваго цвѣ­та бар­хатной за­навѣсью. У кро­вати сто­ялъ столъ, пок­ры­тый чер­нымъ сук­номъ, на ко­торомъ сто­яли се­реб­ря­ные куб­ки для питья. Въ уг­лу го­рѣла лам­па. Вдоль стѣнъ шли лав­ки, пок­ры­тыя ков­ра­ми, и сто­яли два крес­ла, оби­тыя бар­ха­томъ.

По­толокъ ко­ролев­ской опо­чиваль­ни былъ от­дѣ­ланъ фрес­ка­ми.

Под­лѣ кро­вати сто­ялъ су­туло­ватый муж­чи­на сред­ня­го рос­та, весь одѣ­тый въ чер­ный цвѣтъ, съ блѣд­нымъ ли­цомъ и нах­му­рен­ны­ми бро­вями. Длин­ная раз­дво­ен­ная бо­рода его па­дала на грудь; усы и во­лосы бы­ли подс­три­жены.

Это былъ ко­роль.

Стра­даніе и грусть вид­нѣ­лись на ли­цѣ его.

Ед­ва Твар­дов­скій пе­рес­ту­пилъ по­рогъ опо­чиваль­ни, какъ ко­роль ис­пу­ган­но, но вмѣс­тѣ съ тѣмъ и по­вели­тель­но крик­нулъ ему:

— Не смѣй под­хо­дить близ­ко!.. Стой тамъ!

Твар­дов­скій ос­та­новил­ся у по­рога.

— Ты мо­жешь выз­вать тѣнь мо­ей же­ны? — ска­залъ ко­роль.

— Мо­гу, все­милос­ти­вѣй­шій го­сударь; толь­ко съ ус­ло­ві­емъ.

— Ка­кое ус­ло­віе?

— Во-пер­выхъ, ва­ша ко­ролев­ская ми­лость дол­жна ос­та­вать­ся не­под­вижно на сво­емъ мѣс­тѣ при по­яв­ле­ніи ви­дѣнія, а во-вто­рыхъ, не про­из­но­сить ни сло­ва…

— Это тя­жело для ме­ня… Я не хо­чу такъ!

— Какъ вамъ угод­но, но это не­об­хо­димо.

— А ина­че нель­зя?

— Нель­зя, ва­ша ко­ролев­ская ми­лость.

— Дѣ­лать не­чего… Но, Твар­дой­скій, не зло­упот­ребляй про­тивъ Гос­по­да и цер­ковныхъ ус­та­вовъ, не гу­би этимъ мо­ей ду­ши.

Твар­дов­скій мол­ча пок­ло­нил­ся.

— Для на­шего дѣ­ла, — ска­залъ онъ, — не­об­хо­дима бо́ль­шая за­ла, чѣмъ опо­чиваль­ня ва­шей ко­ролев­ской ми­лос­ти.

Ко­роль далъ знакъ, и ка­мер­ди­неръ ввелъ ча­родѣя въ ог­ромную за­лу, оби­тую чер­нымъ сук­номъ. Пос­ре­ди нея сто­ялъ столъ и ви­сѣло на стѣ­нѣ рас­пя­тіе. Твар­дов­скій поп­ро­силъ за­вѣсить рас­пя­тіе, а ког­да взо­шелъ ко­роль, онъ поп­ро­силъ его дать ему ло­конъ во­лосъ по­кой­ной ко­роле­вы. Че­резъ дво­рец­ка­го ко­роль от­далъ Твар­дов­ско­му во­лосы же­ны, хра­нив­ші­еся въ дра­гоцѣн­номъ ме­даль­онѣ, ко­торый пос­то­ян­но ви­сѣлъ на шеѣ пе­чаль­на­го му­жа.

Ко­роль былъ блѣ­денъ, дро­жалъ и тя­жело ды­шалъ отъ силь­на­го вол­не­нія. Ему ка­залось, что онъ дѣ­ла­етъ грѣхъ, же­лая выз­вать умер­шую, но лю­бовь къ по­кой­ной пе­реси­лива­ла въ немъ су­евѣр­ный ужасъ.

На­чалось ча­родѣй­ство.

Твар­дов­скій сжегъ во­лосы ко­роле­вы: неп­рі­ят­ный за­пахъ раз­лился по всей ком­на­тѣ. Раз­вернувъ чер­ную кни­гу, съ не­понят­ны­ми для не­пос­вя­щен­ныхъ зна­ками, Твар­дов­скій, при свѣ­тѣ свѣ­чи чер­на­го цвѣ­та, сталъ впол­го­лоса дѣ­лать зак­ли­нанія, за­тѣмъ очер­тилъ ма­гичес­кій кругъ вол­шебнымъ жез­ломъ и взмах­нулъ имъ въ воз­ду­хѣ.

Въ за­лѣ вдругъ сдѣ­лалось мрач­но и тем­но. Въ ру­кахъ Твар­дов­ска­го по­тух­ла свѣч­ка; чрезъ ми­нуту все сно­ва ос­вѣ­тилось, и въ воз­ду­хѣ по­каза­лась тѣнь ко­роле­вы. Она под­ви­галась къ ко­ролю.

Отъ ис­пу­га и ужа­са, въ пер­вый мо­ментъ по­яв­ле­нія тѣ­ни, ко­роль зак­рылъ гла­за, но ког­да вновь пос­мотрѣлъ, то уз­налъ до­рогую тѣнь, и отъ ра­дос­ти, за­бывъ все, гром­ко вос­клик­нулъ:

— До­рогая Вар­ва­ра!

И вмигъ тѣнь из­мѣ­нилась. Вмѣс­то пре­лес­тна­го об­ра­за предъ оча­ми ко­роля былъ из­сохшій ске­летъ, въ ис­тлѣв­шихъ лос­куть­яхъ на жел­тыхъ кос­тяхъ, на ко­торыхъ кой-гдѣ еще вид­нѣ­лись кус­ки тѣ­ла, по­чер­нѣвша­го и ис­то­чен­на­го чер­вя­ми. Въ за­лѣ за­пах­ло гнилью и от­вра­титель­нымъ зло­воні­емъ.

Ко­роль вскрик­нулъ отъ ужас­на­го пе­репу­га и упалъ.

Во двор­цѣ под­ня­лась су­мато­ха.

Твар­дов­скій ис­чезъ.

СМЕРТЬ ТВАРДОВСКАГО. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Слѣдствія чудесныхъ дѣлъ чародѣя.

Кра­ковъ спалъ, ког­да Твар­дов­скій вы­шелъ изъ ко­ролев­ска­го за́мка. Се­реб­ристый мѣ­сяцъ плав­но и ве­личес­твен­но ка­тил­ся въ вы­си, сып­ля на тем­ныя и без­людныя ули­цы свои хо­лод­ные, тус­клые лу­чи. Мил­лі­оны звѣздъ свер­ка­ли въ бе­зоб­лачныхъ не­бесахъ.

Ти­ха и спо­кой­на бы­ла при­рода въ сво­емъ ноч­номъ ве­личіи. Ти­хо шу­мѣлъ вѣ­теръ, пе­репар­хи­вая изъ од­ной ули­цы въ дру­гую и иг­рая съ де­ревь­ями, уже ого­лен­ны­ми осенью. Ти­шина но­чи на­руша­лась из­рѣдка толь­ко тя­желой по­ход­кой за­поз­да­лаго го­рожа­нина, или уны­лымъ бо­емъ ча­совъ на го­род­ской баш­нѣ, каж­дый звукъ ко­торыхъ воз­вѣ­щалъ зем­лѣ и все­му жи­вуще­му на ней, что все бли­же и бли­же на­ша жизнь приб­ли­жа­ет­ся къ вѣч­ности.

Твар­дов­скій шелъ за­думав­шись, не об­ра­щая ни на что вни­манія, ни къ че­му не прис­лу­шива­ясь. Вдругъ онъ вздрог­нулъ, по­чувс­тво­вавъ чей-то лег­кій ударъ по пле­чу. Панъ ог­ля­нул­ся; пе­редъ нимъ сто­ялъ са­тана съ сар­касти­чес­кой ус­мѣшкой на гу­бахъ.

— Ка­жет­ся, ты раз­мышля­ешь, Твар­дов­скій? — ска­залъ духъ.

— Да.

— О су­ет­ности на­деждъ и зем­ныхъ благъ?

— Поч­ти что такъ… Я ду­малъ о бла­годар­ности.

— А! пред­метъ дос­той­ный раз­мышле­нія.

— А ты какъ объ этомъ ду­ма­ешь, ис­ку­ситель?

— Я, мой другъ, ду­маю, что бла­годар­ность дол­жна за­висѣть отъ цѣ­ны ус­лугъ, по­тому что доб­ро не всег­да бы­ва­етъ въ на­шей во­лѣ. Вотъ, нап­ри­мѣръ, ка­кой мо­жешь ты ждать бла­годар­ности за свои дѣ­ла и со­вѣты?

— По­ложимъ, что я не тре­бую и не ищу бла­годар­ности, но по­лагаю, что мной дол­жны бы ос­тать­ся до­воль­ны лю­ди, ко­торымъ я по­могъ.

— Это твое мнѣ­ніе? — нас­мѣшли­во мол­вилъ са­тана.

— Да.

— Не хо­чешь ли отъ ску­ки про­гулять­ся со мной и взгля­нуть на дѣ­да тво­ихъ рукъ?

— Пой­демъ.

Они выш­ли изъ го­рода.

Са­тана по­велъ Твар­дов­ска­го въ лѣсъ и под­велъ къ ог­ромной оси­нѣ.

— Смот­ри! — ска­залъ онъ.

Твар­дов­скій взгля­нулъ. На оси­нѣ ка­чал­ся по­синѣв­шій трупъ удав­ленни­ка.

— Это что та­кое?

— А ты раз­вѣ не уз­налъ то­го, ко­му по­могъ. Я на­пом­ню и раз­ска­жу те­бѣ его ис­то­рію. Ты далъ со­вѣтъ скря­гѣ отыс­кать кладъ. Ты ду­малъ удов­летво­рить его бо­гатс­твомъ, но вотъ что выш­ло: скря­га пе­редалъ свою тай­ну же­нѣ, а та подъ сек­ре­томъ шеп­ну­ла сно­хѣ, сно­ха — зо­лов­кѣ, а пос­лѣдняя — сво­ей под­ру­гѣ, эта — лю­бов­ни­ку, и по­ка мой и твой прі­ятель ра­зыс­ки­валъ тра­ву «пе­сій языкъ», чуть не пол­го­рода проз­на­ли про кладъ. Соб­лазнилъ онъ мо­лодыхъ и ста­рыхъ лю­дей, сго­вори­лись они и ста­ли слѣ­дить шагъ за ша­гомъ за скря­гой. Дос­талъ онъ тра­ву, по­шелъ въ лѣсъ, от­рылъ подъ этой оси­ной кладъ, а тутъ выс­ко­чили ка­ра­улив­шіе его прі­яте­ли съ виз­гомъ, га­момъ, пе­репу­гали до смер­ти, от­бро­сили въ сто­рону, взя­ли ду­каты и бы­ли та­ковы, а онъ, опом­нившись, съ го­ря уда­вил­ся.

— Такъ ему и на­до! — вскри­чалъ съ от­вра­щені­емъ Твар­дов­скій.

— Со­вер­шенно вѣр­но; но дѣ­ло въ томъ, что кладъ по­палъ въ доб­рые ру­ки.

— А въ ка­кія?

— Мо­лодымъ по­вѣсамъ, ко­торые не ма­ло пос­та­ра­ют­ся уго­дить намъ сво­имъ раз­вра­томъ, ку­тя на лег­ко по­лучен­ное зо­лото.

— Прой­демъ даль­ше.

Они пе­реш­ли на од­но клад­би­ще, и са­тана, ука­зывая на свѣ­жую мо­гилу, ска­залъ:

— А здѣсь по­ко­ит­ся та ста­руха, ко­торая у те­бя про­сила му­жа.

— Она и безъ не­го бы умер­ла.

— Оно такъ, да толь­ко ина­че.

— А какъ она здѣсь очу­тилась?

— Прос­то, Твар­дов­скій, прос­то, бла­года­ря тво­ему со­вѣту и доб­ро­му же­ланію. Ис­полнивъ по-тво­ему, она выш­ла за мо­лодо­го пар­ня, лѣн­тяя, мо­та и без­ша­баш­ную го­лову, ко­торый радъ былъ же­нить­ся хоть на чор­тѣ, лишь бы ни­чего не дѣ­лать, да толь­ко имѣть день­ги. Же­нив­шись, мо́ло­децъ, что­бы пос­ко­рѣе от­вя­зать­ся отъ сквер­ной ста­рухи и вос­поль­зо­вать­ся ея день­га­ми, за­коло­тилъ свою же­ну; она отош­ла къ пра­от­цамъ, а онъ опил­ся, ус­пѣвъ за­манить въ раз­вратъ и дру­гихъ.

Твар­дов­скій по­мор­щился, но са­мо­увѣ­рен­но про­гово­рилъ:

— Но не всѣ же мои дѣ­ла такъ кон­ча­лись; най­дет­ся на­вѣр­но и бла­гопо­луч­ный ис­ходъ?

— Ед­ва ли, — гром­ко зас­мѣ­яв­шись, мол­вилъ бѣсъ.

— Вспом­нилъ!.. Я ус­тро­илъ судь­бу двухъ мо­лодыхъ су­ществъ…

Дь­яволъ еще гром­че зас­мѣ­ял­ся. Твар­дов­скій сер­ди­то ска­залъ:

— Че­му ты смѣ­ешь­ся?

— Да то­му, Твар­дов­скій, что ты силь­но оши­ба­ешь­ся.

— Какъ?

— Вонъ взгля­ни на од­ну еще мо­гилу!.. Ви­дишь?

— Ви­жу.

— Она на­сыпа­на надъ тѣ­ломъ той дѣ­вуш­ки, ко­торую ты хо­тѣлъ при­вязать и, дѣй­стви­тель­но, при­вязалъ къ юно­шѣ.

— А это какъ слу­чилось?

— Такъ, какъ ча­ще все­го бы­ва­етъ у лю­дей. Ког­да юно­ша ис­полнилъ по-тво­ему, то въ ту же ночь по­кой­ная ле­жала въ его объ­яті­яхъ. Вос­торгамъ и счастью ихъ, ка­залось, не пред­ви­дѣлось и кон­ца. Но прош­ло нѣс­коль­ко вре­мени; мо­лодой вѣт­ре­никъ, пре­сытив­шись лас­ка­ми сво­ей воз­люблен­ной, ос­тылъ къ ней и по­желалъ сво­боды. Не­опыт­ная мо­лодая дѣ­вуш­ка, при­вязан­ная къ не­му тво­ими ча­рами, не мог­ла отъ не­го во-вре­мя от­стать… Не по­нимая, по­чему ея ми­лый сдѣ­лал­ся къ ней рав­но­душенъ, она ста­ла прис­та­вать къ не­му съ лас­ка­ми, окон­ча­тель­но на­до­ѣла ему и взбѣ­сила. Онъ бро­силъ и убѣ­жалъ отъ глу­пой, а че­резъ два дня его вы­тащи­ли ры­баки вмѣс­то ры­бы… Ха!.. Нѣтъ, Твар­дов­скій, ты пре­мило ра­бота­ешь для ада.

— Ну, а чѣмъ кон­чи­лось мое дѣ­ло, ког­да я за­хотѣлъ по­мирить му­жа съ же­ной? — хму­рясь, пе­ребилъ са­тану Твар­дов­скій.

Ис­ку­ситель за­лил­ся не­чело­вѣчес­кимъ смѣ­хомъ, взялъ подъ ру­ку па­на и ска­залъ:

— Пой­демъ, взгля­немъ и по­любу­ем­ся!

Они пош­ли на­задъ къ го­роду. У са­мыхъ во­ротъ уви­далъ Твар­дов­скій спя­щую жен­щи­ну. Нес­час­тная бы­ла въ ни­щен­скихъ лох­моть­яхъ и во снѣ, по вре­менамъ, вздра­гива­ла отъ хо­лода. Ча­родѣй нак­ло­нил­ся и уз­налъ въ ней ту, о ко­торой спра­шивалъ.

Са­тана пос­пѣ­шилъ раз­ска­зать ея по­хож­де­нія.

Жен­щи­на бук­валь­но ис­полни­ла такъ, какъ на­училъ ее Твар­дов­скій. Двѣ не­дѣли она мол­ча­ла, и мужъ при­ходилъ до­мой безъ бра­ни и шу­му. Онъ за­мѣтилъ, что же­на его ста­ла ти­ха и мол­читъ; съ ра­дос­ти, не бо­ясь ея уко­ровъ, сталъ пить. Страсть къ пь­янс­тву, быв­шая у не­го въ за­роды­шѣ и те­перь ни­чѣмъ не сдер­жи­ва­емая, быс­тро раз­ви­лась.

Меж­ду тѣмъ же­нѣ приг­ля­нул­ся одинъ мо­лодецъ; она поз­на­коми­лась съ нимъ — и выш­ло: мужъ про­пивалъ свои день­ги, а она, не стѣс­няя его въ этомъ, съ сво­ей сто­роны та­щила изъ до­му все, что бы­ло мож­но, и про­гули­вала иму­щес­тво съ сво­имъ лю­бим­цемъ. Кон­чи­лось тѣмъ, что оба ра­зори­лись и впа­ли въ раз­вратъ, къ обо­юд­ной ги­бели.

И уви­далъ Твар­дов­скій слѣдс­твіе сво­ихъ чу­дес­ныхъ опы­товъ и бла­годѣ­яній, изъ ко­торыхъ яс­но по­нялъ, что онъ, какъ смер­тный че­ловѣкъ, не влас­тенъ уп­равлять сво­ими пос­тупка­ми и же­лані­ями по про­из­во­лу, что во­ля и же­ланія че­ловѣ­ка дол­жны имѣть гра­ницы, чрезъ ко­торыя нель­зя пе­рес­ту­пать.

По­каза­лись ему и все мо­гущес­тво его и сла­ва пус­тымъ зву­комъ. Въ по­рывѣ от­ча­янія онъ вос­клик­нулъ:

— О, ес­ли бъ могъ я чувс­тво­вать, какъ чувс­тво­валъ преж­де, быть тѣмъ, чѣмъ былъ… или пла­кать объ ис­чезнув­шемъ, какъ бы­вало пла­калъ!.. Какъ бы ни былъ му­тенъ и не­чистъ ру­чей, най­ден­ный не­ча­ян­но въ пус­ты­нѣ, онъ ка­жет­ся сла­дос­тнымъ и от­раднымъ: такъ от­радны бы­ли бы мнѣ мои сле­зы сре­ди опус­то­шен­ной сте­пи мо­ей жиз­ни!..

— Да, нѣтъ ра­дос­тей, го­воритъ по­этъ, ка­кія мо­жетъ дать намъ міръ, въ за­мѣну тѣхъ, ко­торыя онъ от­ни­ма­етъ отъ насъ въ то вре­мя, ког­да уже жаръ пер­выхъ мыс­лей ос­ты­ва­етъ въ пе­чаль­номъ увя­даніи чувствъ. Не од­на толь­ко свѣ­жесть ла­нитъ вя­нетъ ско­ро; нѣтъ, свѣ­жій ру­мянецъ сер­дца ис­че­за­етъ преж­де са­мой юнос­ти.

— И эти нем­но­гія ду­ши, ко­торымъ уда­ет­ся уцѣ­лѣть пос­лѣ ихъ раз­ру­шен­на­го счас­тія, нап­лы­ва­ютъ на ме­ли прес­тупле­ній или уно­сят­ся въ оке­анъ буй­ныхъ страс­тей. Ихъ пу­тевод­ный ком­пасъ из­ло­манъ, или стрѣл­ка его нап­расно ука­зыва­етъ на бе­регъ, къ ко­торо­му ихъ раз­би­тая ладья ни­ког­да не при­чалитъ.

— Тог­да-то схо­дитъ на ду­шу тотъ мер­твен­ный хо­лодъ, по­доб­ный са­мой смер­ти; сер­дце не мо­жетъ со­чувс­тво­вать стра­дані­ямъ дру­гихъ; ру­чей слезъ пок­ры­ва­ет­ся тя­желою ле­дяною ко­рою; а ес­ли и блес­тятъ еще очи, то это — блескъ ль­да.

— Хо­тя ос­тро­уміе по­рою яр­ко свер­ка­етъ еще въ ус­тахъ, и смѣхъ раз­вле­ка­етъ сер­дце въ ча­сы по­луно­чи, ко­торые не да­ютъ уже преж­ней на­деж­ды на ус­по­ко­еніе, но все это какъ лис­ты плю­ща, об­ви­ва­ющі­еся вок­ругъ раз­ва­лив­шей­ся баш­ни: зе­леные и свѣ­жіе свер­ху, сѣ­рые и зем­листые сни­зу.

Ед­ва Твар­дов­скій окон­чилъ пос­лѣднее сло­во, какъ са­тана ска­залъ ему:

— Да, для те­бя раз­ру­шена прег­ра­да меж­ду доб­ромъ и зломъ!.. От­ны­нѣ ты пой­дешь пу­темъ от­вержен­ца, уз­на­ешь сла­дость кро­вавыхъ слезъ, и счастье дру­гихъ лю­дей бу­детъ въ тя­гость те­бѣ… День и ночь объ од­номъ ты бу­дешь ду­мать, и пос­те­пен­но зам­рутъ въ те­бѣ чувс­тва люб­ви и прек­расна­го… Ничье ис­кусс­тво не вер­нетъ те­бѣ счастья! Те­перь про­щай!

Что-то мощ­ное, гор­де­ливое ше­вель­ну­лось въ гру­ди Твар­дов­ска­го отъ словъ са­таны, онъ вып­ря­мил­ся, встрях­нулъ го­ловой и гор­до вос­клик­нулъ:

— Уви­димъ!.. Са­тана, ты не ис­пу­га­ешь ме­ня!

Въ от­вѣтъ на это надъ го­ловой ча­родѣя рас­ка­тил­ся са­танин­скій хо­хотъ.

Королевскій приказъ.

Ког­да ко­роль при­шелъ въ се­бя, онъ при­казалъ поз­вать къ се­бѣ ду­хов­ни­ка-па­тера, при­несъ по­ка­яніе въ сво­ей грѣш­ной по­пыт­кѣ, а пос­лѣ спро­силъ ду­хов­ни­ка:

— Отецъ мой, что вы ду­ма­ете о Твар­дов­скомъ?

— Онъ чер­нокниж­никъ, го­сударь.

Ко­роль вздрог­нулъ и про­дол­жалъ:

— А что вы ска­жете объ ожив­ле­ніи Ма­тиль­ды, о тѣ­ни мо­ей до­рогой ко­роле­вы?

— Ска­жу, что во всемъ этомъ, кро­мѣ ес­тес­твен­ныхъ силъ, дѣй­ство­вали и сверхъ­ес­тес­твен­ныя.

— Такъ Твар­дов­скій мо­жетъ тво­рить чу­деса?

— Нѣтъ, го­сударь.

— Объ­яс­ни­тесь, отецъ мой.

— Богъ ни­ког­да не да­ру­етъ си­лы про­из­во­дить чу­деса зло­му че­ловѣ­ку и ере­тику, а ес­ли Твар­дов­скій и дѣ­ла­етъ не­понят­ныя ве­щи, то не ина­че, какъ съ по­мощію от­ца лжи, дь­яво­ла. Впро­чемъ, не бу­ду бо­лѣе объ этомъ го­ворить; ска­жу толь­ко од­но, что счи­таю Твар­дов­ска­го злымъ ча­родѣ­емъ, за­нима­ющим­ся гнус­нымъ ре­мес­ломъ…

Па­теръ прі­ос­та­новил­ся, но ко­роль ска­залъ:

— Про­дол­жай­те, отецъ мой, я васъ слу­шаю.

— Го­сударь, васъ дол­жно поз­дра­вить, что вы не под­да­лись оболь­ще­нію это­го ере­тика и рас­ка­ялись. Доб­рый вашъ ге­ній бодрство­валъ надъ ва­ми, и хо­тя ва­ша ми­лость нѣ­кото­рое вре­мя и на­ходи­лись въ сѣ­тяхъ зло­бы, но доб­рый хра­нитель ис­торгъ васъ изъ нихъ преж­де, не­жели вы со­вер­шенно въ нихъ за­пута­лись.

Ко­роль взгля­нулъ на рас­пя­тіе, а па­теръ про­дол­жалъ:

— Бла­года­рите, го­сударь, за это Бо­жіе ми­лосер­діе и будь­те впе­редъ ос­то­рож­нѣе. Вгля­дитесь въ лю­дей, про­из­во­дящихъ сверхъ­ес­тес­твен­ныя яв­ле­нія, и уви­дите, ка­кого ду­ха они дѣ­ти; кто доз­во­ля­етъ се­бѣ ложь и об­манъ, тотъ безъ сом­нѣ­нія сынъ ду­ха ть­мы; но для ко­го свя­та ис­ти­на и спра­вед­ли­вость, тотъ, нап­ро­тивъ, при­над­ле­житъ къ дѣ­тямъ свѣ­та. Ес­ли бы Твар­дов­скій былъ ис­тинный и вѣр­ный сынъ свя­той Цер­кви, ес­ли бы тво­рить сверхъ­ес­тес­твен­ное бы­ло да­рова­но ему отъ Гос­по­да, то за­чѣмъ онъ тре­бовалъ, что­бы зак­ры­ли рас­пя­тіе? Смѣлъ ли бы онъ на­рушать по­кой мо­гилы и пе­рес­ту­пать чрезъ гра­ницу воз­можна­го для че­ловѣ­ка? Мнѣ из­вѣс­тно, что онъ ни­ког­да не по­сѣща­етъ храмъ, и ник­то не слы­халъ, чтобъ онъ про­из­но­силъ ког­да-ли­бо свя­щен­ное имя.

— Такъ все, что дѣ­ла­етъ Твар­дов­скій, по-ва­шему одинъ об­манъ?

— Го­сударь, пов­сю­ду рас­простра­ня­юще­еся воль­но­думс­тво хо­четъ все объ­яс­нить ес­тес­твен­нымъ об­ра­зомъ, по­коле­бать вѣ­ру въ воз­можность чу­десъ и ча­родѣй­ства, од­на­кожъ, все это су­щес­тву­етъ. Люд­скія убѣж­де­нія мо­гутъ из­мѣ­нять­ся, ве­щи же вѣч­но ос­та­ют­ся и пре­быва­ютъ съ од­ной и той же сво­ей сущ­ностью. Са­мое мо­гущес­тво, съ по­мощію ко­тора­го про­рокъ Мо­исей про­велъ на­родъ из­ра­иль­скій чрезъ Чер­мное мо­ре, какъ по-су­ху, ви­димо так­же и въ на­ши вре­мена въ зна­мені­яхъ и чу­десахъ, хо­тя они и от­верга­ют­ся слѣ­пыми и су­емуд­ры­ми людь­ми. Тотъ же от­вержен­ный духъ ть­мы, са­тана, ко­торый нѣ­ког­да пред­ска­зывалъ пос­редс­твомъ Дель­фій­ска­го ора­кула, и съ по­мощію ко­тора­го дѣй­ство­валъ волхвъ Си­монъ, за­мѣт­но ока­зыва­ет­ся еще и въ на­ши вре­мена. А по­тому, что муд­ре­наго, ког­да лю­ди, воз­вы­ша­ющі­еся сво­ею свя­тостью надъ ос­таль­ны­ми смер­тны­ми, приб­ли­жа­ют­ся къ Бо­жес­тву, от­части срав­ни­ва­ясь съ нимъ въ мо­гущес­твѣ, и бы­ва­ютъ отъ не­го ода­рены не­пос­редс­твен­ной чу­додѣй­ствен­ной си­лой. Что же, пов­то­ряю, не­понят­на­го и въ томъ, ког­да духъ ть­мы всту­па­етъ въ дѣ­ятель­ное со­об­ще­ніе съ тѣ­ми людь­ми, ко­торые сво­ею злостью и гнус­ны­ми дѣ­лами упо­доб­ля­ют­ся ему. Та­кихъ лю­дей онъ лю­битъ и по­мога­етъ имъ сво­ею си­лою удов­летво­рять свою склон­ность ко злу. Ко­неч­но, рѣд­ко встрѣ­ча­ют­ся лю­ди этихъ двухъ ро­довъ; но су­евѣ­ріе бу­детъ по­читать мно­гихъ та­кими, ко­торые со­вер­шенно не при­над­ле­жатъ къ ихъ чис­лу. Кто мо­жетъ до­казать, что обо­ихъ ро­довъ лю­ди ис­чезли съ зем­ли? Нель­зя от­вергать чу­дес­на­го, хо­тя и не слѣ­ду­етъ слѣ­по до­вѣрять­ся ему. Я ува­жаю раз­су­докъ, но толь­ко ему всег­да дол­жно ос­та­вать­ся въ по­казан­ныхъ пре­дѣлахъ, а не дер­зко раз­суждать про­тивъ вѣ­ры. Есть ве­щи не­пос­ти­жимыя, ис­ти­ны свя­щен­ныя, ко­торыхъ нашъ раз­су­докъ ни­ког­да не мо­жетъ по­нять, и ко­торыя пре­дос­тавле­ны од­ной толь­ко вѣ­рѣ. Она на­ходитъ и тамъ лучъ свѣ­та, ку­да сла­бый блескъ че­ловѣ­чес­ка­го раз­судка не дос­ти­га­етъ; она нас­лажда­ет­ся не­пос­редс­твен­нымъ со­зер­ца­ні­емъ ис­ти­ны во всей ея чис­то­тѣ. Но ес­ли вѣ­ра по­велѣ­ва­етъ намъ вѣ­рить въ чу­деса, не­пос­редс­твен­но про­ис­хо­дящія отъ бо­жес­твен­ной си­лы, то въ то же вре­мя она зас­тавля­етъ насъ вѣ­рить и въ лож­ныя вол­шебс­тва, про­ис­хо­дящія отъ са­таны, ко­торыя иног­да по­казы­ва­ютъ лю­ди, про­дав­ші­еся ему.

Пос­лѣ раз­го­вора съ ду­хов­ни­комъ ко­роль разс­про­силъ ок­ру­жа­ющихъ его о дѣ­лахъ Твар­дов­ска­го, и прид­ворные пе­реда­ли ему въ бо­лѣе или ме­нѣе яр­кихъ крас­кахъ хо­див­шіе о немъ слу­хи. Все это силь­но встре­вожи­ло его ко­ролев­скую ми­лость и окон­ча­тель­но ут­верди­ло въ немъ убѣж­де­ніе, что Твар­дов­скій ни бо­лѣе ни ме­нѣе какъ чер­нокниж­никъ.

Ко­роль, пос­лавъ къ Твар­дов­ско­му за вы­зыва­ніе тѣ­ни зо­лотую цѣпь, въ то же вре­мя при­казалъ ему, подъ стра­хомъ сож­же­нія на кос­трѣ, не­мед­ленно ос­та­вить Кра­ковъ.

Ча­родѣй си­дѣлъ въ глу­бокой за­дум­чи­вос­ти, ког­да къ не­му во­шелъ пос­ланный отъ ко­роля.

Онъ ска­залъ ему, по­давая ко­ролев­скій по­дарокъ:

— Панъ, ко­роль прис­лалъ те­бѣ по­дарокъ на па­мять о се­бѣ.

Твар­дов­скій всталъ и по­цѣло­валъ цѣпь, а пос­ланный про­дол­жалъ:

— Но, по­сылая те­бѣ по­дарокъ, онъ по­велѣлъ те­бѣ не­мед­ленно уда­лить­ся изъ Кра­кова.

— Это по­чему? — нас­мѣшли­во спро­силъ Твар­дов­скій.

— При­чина мнѣ не­из­вѣс­тна, я ис­полняю толь­ко во­лю ко­роля.

— А, по­нимаю, панъ. Его ко­ролев­ская ми­лость счи­та­етъ ме­ня чер­нокниж­ни­комъ.

— Мо­жетъ быть и такъ, — пя­тясь отъ па­на, про­гово­рилъ пос­ланный.

— Хо­рошо, я ис­полню ко­ролев­скую во­лю. Я, въ уго­ду ему, сей­часъ же ос­тавлю Кра­ковъ.

— Вамъ да­но вре­мя для при­готов­ле­нія къ вы­ѣз­ду.

— Поб­ла­года­рите ко­роля за ми­лость; но для ме­ня это со­вер­шенно лиш­нее.

— Это по­чему?

— А по­тому. — сар­до­ничес­ки ус­мѣ­ха­ясь, от­вѣ­чалъ ча­родѣй, — что я, не вы­ходя изъ этой ком­на­ты, у­ѣду изъ Кра­кова.

— Какъ такъ? — по­любо­пытс­тво­валъ пос­ланный.

— А прос­то. Смот­ри­те.

Ча­родѣй взялъ ку­сокъ мѣ­лу, по­дошелъ къ стѣ­нѣ и на­чалъ чер­тить про­филь ло­шади. Ши­роко рас­крывъ гла­за и не по­нимая въ чемъ дѣ­ло, прид­ворный гля­дѣлъ, что изъ это­го вый­детъ.

Вотъ Твар­дов­скій на­чер­тилъ го­лову, грудь, но­ги ко­ня, ос­та­валось на­рисо­вать хвостъ, какъ прид­ворный, чувс­твуя, что его ста­ла про­бирать ле­дяная дрожь, спро­силъ пуг­ли­во:

— Да что жъ ты та­кое тво­ришь, панъ?

— А вотъ соз­даю ко­ня, на ко­торомъ сей­часъ ус­ка­чу изъ го­рода.

— Да воз­можно ли это?

— Для ме­ня все воз­можно!.. По­годи нем­но­го, дай толь­ко при­дѣлать къ ко­ню хвостъ; я ся­ду на не­го, и ты уви­дишь, какъ вы­ѣду въ ок­но… Стой, панъ! Ку­да?.. Гля­ди! — крик­нулъ Твар­дов­скій вслѣдъ прид­ворно­му, ко­торый до то­го ис­пу­гал­ся но­ваго чу­да ча­родѣя, что не за­хотѣлъ ви­дѣть отъ­ѣз­да Твар­дов­ска­го на не­видан­номъ ко­нѣ, оп­ро­метью вы­бѣжалъ изъ его до­ма, вско­чилъ на ло­шадь и вих­ремъ пом­чался по го­род­скимъ ули­цамъ, чи­тая про се­бя мо­лит­вы.

Въ тотъ же день Твар­дов­скій ис­чезъ изъ Кра­кова, и встрѣ­чав­ші­еся со­сѣди го­вори­ли другъ дру­гу:

— Слы­шалъ, панъ, но­вость?

— Ка­кую, со­сѣдъ?

— Твар­дов­ско­му ко­роль при­казалъ ос­та­вить нашъ го­родъ.

— Сла­ву Бо­гу, панъ… Ос­во­боди­лись, на­конецъ, мы отъ чер­нокниж­ни­ка… Сжечь его на­до…

— А зна­ешь ли, какъ онъ, ере­тикъ, уб­рался изъ Кра­кова?

— Какъ, со­сѣдъ? — съ лю­бопытс­твомъ спра­шивалъ слу­ша­ющій.

— Уди­витель­но!.. На­писалъ мѣ­ломъ на стѣ­нѣ ко­ня, ду­нулъ: чор­товъ конь прев­ра­тил­ся въ нас­то­яща­го, жи­вого… Ча­родѣй вско­чилъ на не­го, мах­нулъ въ ок­но, да и былъ та­ковъ…

— Да не­уж­то это прав­да?

— Прав­да, всѣ доб­рые лю­ди го­ворятъ… Ко­ролев­скій пос­ланный самъ это ви­дѣлъ и раз­ска­зывалъ… Чер­нокниж­ни­ку все воз­можно!..

— Чуръ, на­ше мѣс­то свя­то!.. Ахъ, со­сѣдъ, какъ та­кихъ прок­ля­тыхъ лю­дей но­ситъ на се­бѣ мать-сы­ра зем­ля?

Къ этимъ раз­ска­замъ о чуд­номъ вы­ѣз­дѣ стран­на­го че­ловѣ­ка вско­рѣ при­со­еди­нились и но­вые.

Раз­ска­зыва­ли, что въ то вре­мя, ког­да Твар­дов­скій ис­чезъ, въ до­мѣ маг­на­та слу­чилось слѣ­ду­ющее про­ис­шес­твіе.

Вхо­дитъ къ Ма­тиль­дѣ отецъ въ опо­чиваль­ню. Она въ то вре­мя сто­яла на ко­лѣняхъ пе­редъ рас­пя­ті­емъ и мо­лилась. Отецъ и спра­шива­етъ ми­лую дочь:

— Какъ чувс­тву­ешь ты се­бя, Ма­тиль­да?

— Хо­рошо, — от­вѣ­ча­етъ дочь. — Лег­ко мнѣ на ду­шѣ; но, отецъ, я сей­часъ ум­ру. По­зови ко мнѣ па­тера, я по­ка­юсь пе­редъ сво­ею кон­чи­ной.

Ис­пу­гал­ся бѣд­ный отецъ и зап­ла­калъ, а Ма­тиль­да про­дол­жа­ла:

— Не плачь и не го­рюй, мой отецъ! Я пе­рехо­жу въ луч­шій міръ, не­бес­ный рай… тамъ и бу­ду мо­лить­ся о те­бѣ… При­дешь и ты въ се­леніе пра­вед­ныхъ, ког­да при ос­таткѣ дней сво­ихъ бу­дешь тво­рить ми­лос­ты­ню и под­ви­зать­ся въ дѣ­лахъ хрис­ті­ан­ска­го сми­ренія… О, ро­дитель мой, зо­ви ско­рѣй па­тера: не ли­шай ме­ня пос­лѣдней на­путс­твен­ной и сла­дос­тной мо­лит­вы!

При­шелъ ксендзъ, дѣ­вуш­ка по­ка­ялась и съ мо­лит­вой на ус­тахъ ис­пусти­ла свою ду­шу изъ не­вин­ной дѣ­вичь­ей гру­ди; под­хва­тилъ не­пороч­ную ду­шу на свои ру­чень­ки ан­гелъ-хра­нитель дѣ­вуш­ки и взле­тѣлъ съ ней въ же­лан­ный не­бес­ный рай, гдѣ воз­сѣ­да­етъ на прес­то­лѣ Все­могу­щій.

Борьба Твардовскаго съ сатаной.

Пре­сытив­шись вѣн­цомъ сла­вы и мо­гущес­тва, Твар­дов­скій съ го­рестью уви­дѣлъ, что и въ этомъ онъ не на­шелъ се­бѣ удов­летво­ренія и ни къ че­му по­ложи­тель­но­му не при­шелъ, кро­мѣ ми­нут­на­го раз­вле­ченія и той му­читель­ной, не­выно­симой и без­пре­дѣль­ной тос­ки и ску­ки, ко­торая и преж­де то­мила его и не да­вала по­коя.

Онъ пы­тал­ся быть по­лез­нымъ лю­дямъ и об­щес­тву, но на са­момъ дѣ­лѣ изъ всѣхъ его по­пытокъ, су­дя по слѣдс­тві­ямъ, выш­ло не что иное, какъ об­манъ и зло, па­губа и ги­бель. Не­уда­ча тер­за­ла и му­чила его.

Онъ на вре­мя прек­ра­тилъ всѣ свои по­хож­де­нія и у­еди­нил­ся. Ему оп­ро­тивѣ­ли и уче­ніе, и опы­ты, и кни­ги, и все, что на­поми­нало ему о томъ злѣ и нес­часті­яхъ, ко­торыя онъ по­рож­далъ, прик­ры­вая это цѣлью доб­ра.

Онъ уг­лу­бил­ся въ са­мого се­бя и сталъ срав­ни­вать свою жизнь съ жизнью прос­то­го и бѣд­на­го клас­са.

Онъ былъ и без­мѣрно бо­гатъ, и сла­венъ, и ученъ, и му­чил­ся страш­ной тос­кой и нес­часті­емъ; прос­той же че­ловѣкъ былъ и бѣ­денъ, и нищъ, и убогъ зна­ні­емъ, а счи­талъ се­бя по-сво­ему счас­тли­вымъ и былъ до­воленъ сво­ей судь­бой.

Твар­дов­скій гля­дѣлъ на жизнь прос­то­люди­на, ти­хую, спо­кой­ную, без­мя­теж­ную, гдѣ подъ со­ломен­ной кры­шей жи­ветъ счас­тли­вая по-сво­ему семья, чуж­дая сла­вы, ко­рыс­ти и чес­то­любія. А меж­ду тѣмъ, ду­малъ онъ, вѣдь у нихъ же дол­жны быть страс­ти, дол­жны же они стре­мить­ся къ че­му-ни­будь, же­лать, стра­дать? Од­на­ко ос­та­ют­ся до­воль­ны­ми сво­ей судь­бой и счас­тли­во до­жива­ютъ свой вѣкъ, бла­гос­ловляя до­лю и не меч­тая о бас­нослов­ныхъ бо­гатс­твахъ, рос­ко­ши, сла­вѣ и мо­гущес­твѣ.

Пе­реби­ралъ Твар­дов­скій въ сво­емъ умѣ всѣ бѣд­ные, низ­шіе слои об­щес­тва: кресть­яни­на, ре­мес­ленни­ка, тор­говца, раз­би­рая въ умѣ сво­емъ ихъ жизнь, тру­ды, ли­шенія, ра­дос­ти и при­вязан­ности къ жиз­ни.

Что ихъ при­вязы­ва­етъ къ ней? Что да­етъ имъ опо­ру не же­лать боль­ша­го и до­воль­ство­вать­ся тѣмъ, что да­но имъ?

От­вѣтъ на это по­лучал­ся одинъ: опо­рой въ жиз­ни ихъ бы­ли: вѣ­ра, на­деж­да и лю­бовь.

При­пом­нилъ Твар­дов­скій тог­да и прош­лое вре­мя, не­воз­врат­но ис­чезнув­шее въ вѣч­ности, и что же? И въ преж­ніе вѣ­ка спут­ни­ками че­ловѣ­ка въ жиз­ни бы­ли вѣ­ра и на­деж­да.

Вспом­нилъ онъ и под­вижни­чес­кую жизнь ас­ке­та.

— Тя­желъ его трудъ, — го­ворилъ се­бѣ Твар­дов­скій, — скуд­на пи­ща, тя­желъ постъ, вы­носи­мый от­шель­ни­комъ въ этой жиз­ни, но и онъ такъ не стра­да­етъ и не то­мит­ся, какъ стра­даю я, имѣя и нес­мѣтное бо­гатс­тво, и сла­ву, и все, че­му спра­вед­ли­во мо­гутъ по­зави­довать лю­ди. При всей ни­щетѣ под­вижникъ да­етъ муд­рые со­вѣты, учитъ вѣ­рить и на­дѣ­ять­ся, опо­рой ему слу­житъ то­же вѣ­ра и лю­бовь, и толь­ко я одинъ доб­ро­воль­но от­рекся отъ все­го это­го, — вотъ по­чему и гло­жетъ ме­ня не­выно­симая тос­ка и му­ка.

Ду­мая это, рѣ­шилъ онъ най­ти ус­по­ко­еніе въ дѣ­лахъ бла­гот­во­ритель­нос­ти, какъ въ бы­лое вре­мя, отс­тра­нивъ въ этомъ вся­кое учас­тіе и по­мощь де­мони­чес­ка­го зна­нія и си­лы.

Изъ всѣхъ да­ровъ, ко­торые онъ по­лучилъ отъ са­таны: бо­гатс­тва, мо­гущес­тва, сла­вы и все­вѣдѣ­нія, Твар­дов­скій из­бралъ для бла­гот­во­ритель­нос­ти свое бо­гатс­тво, ос­но­вані­емъ ко­торо­му слу­жило се­реб­ро въ оль­куш­скихъ руд­ни­кахъ.

Онъ ду­малъ:

— Ес­ли мое са­танин­ское мо­гущес­тво не мог­ло при­нес­ти ни­кому поль­зы, толь­ко зло, то день­ги мо­гутъ сдѣ­лать доб­ро. Онѣ ры­чагъ, дви­га­ющій умъ и дѣ­ла всѣхъ вре­менъ и на­родовъ, это мо­гучая во­да, ко­торую стре­мит­ся от­вѣ­дать каж­дый че­ловѣкъ, по­тому что безъ де­негъ онъ нич­то и ни­чего не мо­жетъ сдѣ­лать и соз­дать. Не вѣ­рю, чтобъ я не могъ быть бла­годѣ­телемъ.

И вотъ Твар­дов­скій тай­но на­чалъ тво­рить доб­рыя дѣ­ла.

Но его бла­гот­во­ритель­ная по­мощь и бла­годѣ­янія рож­да­ли у бла­гот­во­римыхъ ту ал­чность и ску­пость, пос­лѣдс­тві­емъ ко­торыхъ бы­ло то са­мо­убій­ство, то раз­доръ, то страш­ный раз­вратъ, а по­томъ ни­щенс­тво.

Не­уда­ча бы­ла пол­ная. Ми­лосер­діе, ре­зуль­та­томъ ко­тора­го лишь опять бы­ло зло и го­ре, убѣ­дило Твар­дов­ска­го, что и доб­ро­дѣтель его ни­кому не пос­лу­житъ въ поль­зу, что, по­лучивъ даръ отъ са­таны, даръ зла — онъ толь­ко и мо­жетъ про­из­вести од­но зло.

На всѣхъ дѣ­лахъ и пос­тупкахъ Твар­дов­ска­го ле­жала гроз­ная пе­чать от­верже­нія.

Ча­родѣй ужас­нулся.

Сатанинскій Римъ.

Во вре­мена Твар­дов­ска­го на Сен­до­мир­ской до­рогѣ жилъ одинъ бѣд­ный шлях­тичъ. Кро­мѣ же­ны, у не­го ни­кого не бы­ло.

Бѣд­ны бы­ли мужъ и же­на, а тутъ пос­лѣдняя за­бере­менѣ­ла и ро­дила. Не радъ былъ бѣд­някъ по­яв­ле­нію на Бо­жій свѣтъ но­ваго че­ловѣ­ка и за­горе­валъ.

Да и какъ бы­ло не го­ревать, ког­да ему съ же­ной по вре­менамъ вы­пада­ли та­кіе дни, что у нихъ въ до­мѣ не бы­вало и кус­ка на­сущ­на­го хлѣ­ба.

Го­рева­ла съ му­жемъ-шлях­ти­чемъ и его мо­лодая же­на.

На дво­рѣ сто­яла осень. Хо­лод­ный вѣ­теръ сры­валъ съ лѣ­совъ лѣт­нюю ихъ одеж­ду, прев­ра­щая де­ревья въ ка­кіе-то пе­чаль­ные ос­то­вы. Горь­ко бы­ло шлях­ти­чу и въ лѣт­нюю по­ру, а те­перь ста­ло ему еще го­ремыч­нѣе и тос­кли­вѣе.

Хо­лод­но бы­ло въ ихъ из­бенкѣ. Пе­чаль­ная же­на, си­дя съ груд­нымъ ре­бен­комъ на ру­кахъ, нап­расно ста­ралась лас­ка­ми ра­зог­нать уны­лыя ду­мы му­жа; съ сер­дечной тос­кой смот­рѣлъ шлях­тичъ въ ок­но, не зная какъ ему вы­путать­ся отъ зло­дѣй­ки-бѣ­ды и какъ про­ма­ять­ся зи­му сту­деную.

Ви­дя, что мужъ ни­чего не от­вѣ­ча­етъ на ея сло­ва, за­мол­ча­ла и же­на. Въ ком­на­тѣ вод­во­рилась мер­твая ти­шина; ста­ло еще пе­чаль­нѣе и уны­лѣе на сер­дцѣ бѣд­ныхъ лю­дей.

Прош­ло до­воль­но вре­мени, ког­да, пре­рывая мол­ча­ніе, сно­ва за­гово­рила же­на, об­ра­ща­ясь къ му­жу:

— Ка­зиміръ, что мы бу­демъ дѣ­лать? Что насъ ожи­да­етъ?

— Лиш­ній воп­росъ, Ан­же­лина, — не­тер­пѣ­ливо ска­залъ мужъ: — я объ этомъ столь­ко же знаю, сколь­ко и ты.

— Но ты муж­чи­на.

— Такъ что же изъ это­го?

— При­думай что-ни­будь.

— Я уже ду­малъ, да ни­чего не на­думалъ.

— Пой­ми, намъ при­дет­ся по­мирать съ го­лоду…

— Да, ка­жет­ся, что такъ, моя ми­лая!..

— Намъ ужъ ник­то не вѣ­рить въ долгъ…

— Я это знаю луч­ше те­бя, моя до­рогая.

— Доб­рые лю­ди по­могать пе­рес­та­ли…

— А по­тому и приш­лось го­лодать…

На гла­захъ бѣд­ной жен­щи­ны по­каза­лись сле­зы.

— Не плачь, моя до­рогая: сле­зами го­рю не по­можешь.

— Такъ что же дѣ­лать?

— Не знаю.

— О, Бо­же мой!..

Мужъ про­дол­жалъ:

— Панъ Дяд­нов­скій боль­ше де­негъ взай­мы не да­етъ, го­воритъ: «мо­лодъ, ра­ботай!» а ник­то не да­етъ ра­боты… Жидъ Шмуль, ка­налья, хо­четъ на ме­ня по­дать прось­бу о взыс­ка­ніи, да, къ мо­ему счастью, съ ме­ня не­чего взыс­кать: голъ какъ со­колъ…

— А па­ни Шму­лев­ская? — пе­реби­ла же­на.

— Что твоя па­ни!… Былъ я и у ней, и бо­гач­ка толь­ко пос­мѣ­ялась на­до мной… Эхъ, вид­но всѣ бо­гачи та­ковы…

— Ахъ, мы, нес­час­тные!

— Да, они изъ пох­валь­бы го­товы по­мочь, ес­ли зна­ютъ, что за это прос­ла­вятъ ихъ; но по­мочь та­кому че­ловѣ­ку, ко­торый ни­чѣмъ не мо­жетъ ихъ от­бла­года­рить — дуд­ки: у нихъ зи­мой и ль­ду не вып­ро­сишь.

— Вид­но прав­ду го­ворятъ: «ко­го сол­нышко приг­рѣ­етъ, тотъ рѣд­ко ра­зумѣ­етъ, что мно­гимъ… мно­гимъ хо­лод­но»…

— Со­вер­шенно вѣр­но!

Сно­ва нас­ту­пило мол­ча­ніе. Зап­ла­калъ ре­бенокъ, мать бы­ло да­ла ему грудь, но ма­лют­ка не на­шелъ въ ней мо­лока; онъ еще боль­ше зак­ри­чалъ отъ го­лода.

— О, свя­тая Ма­терь! — пла­ча про­гово­рила мать, — Отъ ис­то­щенія и ми­лаго ре­беноч­ка не­чѣмъ на­кор­мить… О, мой до­рогой сы­ночекъ!… О, моя ми­лая, не­наг­лядная крош­ка!..

И сле­зы, сле­зы го­рячія ручь­емъ ли­лись изъ очей ма­тери.

— Ес­ли бы поб­ли­же къ намъ жилъ Твар­дов­скій, я неп­ре­мѣн­но схо­дилъ бы къ не­му…

— Что ты го­воришь о Твар­дов­скомъ? — съ нѣ­кото­рымъ сод­ро­гані­емъ вос­клик­ну­ла Ан­же­лина, вы­тирая сле­зы.

— Всѣ го­ворятъ, что онъ доб­рый че­ловѣкъ и по­мога­етъ бѣд­ня­камъ, да не такъ, какъ иные: по ко­пей­кѣ, а сра­зу ста­витъ на но­ги че­ловѣ­ка.

— Ахъ, мой другъ!

— Че­го ты аха­ешь?

— Нѣтъ, ужъ луч­ше тер­пѣть нуж­ду чѣмъ об­ра­щать­ся къ та­кому че­ловѣ­ку.

— Это по­чему?

— Онъ мнѣ стра­шенъ!.. Я бо­юсь это­го Твар­дов­ска­го.

— Вотъ те­бѣ разъ!

— Раз­вѣ ты не слы­халъ, что онъ ере­тикъ, чер­нокниж­никъ?

— Какъ не слы­хать…

— Слѣ­дова­тель­но, все бо­гатс­тво его на­жито вол­шебс­твомъ, не­чис­тымъ пу­темъ, са­танин­ское…

— По­жалуй, что и такъ.

— Ни­ког­да по­мощь отъ та­кого че­ловѣ­ка не при­несетъ счастья… Она при­ведетъ толь­ко къ по­гибе­ли…

— А раз­вѣ на­ша ни­щета не ве­детъ насъ къ то­му же? Раз­вѣ мы не сгиб­немъ, какъ чер­ви?

— Такъ, мой другъ!.. Но, зна­читъ, такъ хо­четъ Гос­подь… Да бу­детъ Его свя­тая во­ля; ес­ли Онъ и оп­ре­дѣлилъ намъ уме­реть, то ум­ремъ, мо­лясь и бла­года­ря Его…

— Раз­вѣ ужъ схо­дить еще разъ къ па­ну да пок­ло­нить­ся ему? — пе­ребивъ же­ну, за­гово­рилъ шлях­тичъ.

— А что жъ изъ то­го бу­детъ?

— Ска­жу, что ес­ли не одол­житъ де­негъ, то намъ при­дет­ся по­мирать го­лод­ной смертью.

— А панъ те­бѣ от­вѣ­титъ: по­мирай, такъ вамъ и на­до!

— Авось!..

— Ед­ва ли ты этимъ ис­пу­га­ешь и раз­жа­лобишь па­на.

— По­пыт­ка — не шут­ка, а спросъ — не бѣ­да! Поп­ро­бую!..

И, одѣвъ ту­лупъ и шап­ку, шлях­тичъ вы­шелъ изъ ха­ты.

Жут­ко за­вывалъ вѣ­теръ. Онъ рѣ­залъ ли­цо шлях­ти­чу, но тотъ не об­ра­щалъ на это вни­манія. Не до хо­лоду бы­ло ему и од­на толь­ко мысль о го­лод­ной нуж­дѣ за­нима­ла его.

Го­ворятъ, го­лод­но­му все ме­рещат­ся рос­кошныя ку­шанья да пи­ры, а бѣд­ня­ку всег­да ду­ма­ет­ся, что вотъ-вотъ онъ вне­зап­но раз­бо­гатѣ­етъ и за­живетъ на ши­рокую но­гу.

Шелъ бла­город­ный, но бѣд­ный шлях­тичъ и ду­малъ то о бы­лыхъ дняхъ луч­ша­го житья-бытья, то о бо­гачахъ, то о бѣд­ня­кахъ-го­ремы­кахъ и, на­конецъ, ос­та­новил­ся на од­ной мыс­ли, ко­торая слов­но колъ за­сѣла ему въ го­лову: онъ ду­малъ, что бы­ло бы от­лично, ес­ли бъ онъ раз­бо­гатѣлъ.

— Ес­ли бъ, — го­ворилъ онъ самъ се­бѣ, — я раз­жился, то это пре­от­личное бы­ло бы дѣ­ло. А что бы я тог­да сдѣ­лалъ? За­велъ бы тор­говлю. Я от­крылъ бы кор­чму на боль­шой до­рогѣ, нап­ри­мѣръ, хоть здѣсь, да и за­жилъ бы се­бѣ пан­комъ. Кор­чма — пре­вос­ходное дѣ­ло: ни те­бѣ хло­потъ, ни те­бѣ раз­ныхъ муд­ре­ныхъ со­об­ра­женій, — знай толь­ко умѣть ува­жить про­хожа­го гос­тя да ус­лу­жить ему; а за та­кое пле­вое дѣ­ло сыпь се­бѣ зо­лотые въ кар­манъ… Эхъ, ма! вотъ тог­да за­жилъ бы съ же­ной… вотъ тог­да всласть по­жилъ бы!..

Шлях­тичъ ос­та­новил­ся и сталъ всмат­ри­вать­ся въ даль.

Стол­бомъ пы­лила до­рога, а въ клу­бахъ пы­ли вид­нѣ­лась пан­ская ко­лыма­га.

Шлях­тичъ мед­ленно дви­нул­ся ей навс­трѣ­чу, про­дол­жая меч­тать:

— Вотъ ес­ли бъ бы­ла у ме­ня кор­чма, на­вѣр­но бы этотъ панъ за­вер­нулъ ко мнѣ дать пе­редох­нуть ко­нямъ… Гей, крик­нулъ бы панъ, дай, кор­чмаръ, и то­го и се­го: и ов­са, и сѣн­ца, а мнѣ слад­ка­го вин­ца! Анъ, гля­дишь, я на­жилъ бы отъ не­го. — Ус­лу­жилъ, пон­ра­вил­ся па­ну, такъ и при­бавилъ бы… Эхъ, ма!..

По­ка шлях­тичъ меч­талъ, пан­ская ко­лыма­га быс­тро под­ка­тыва­лась къ не­му. Вид­но бы­ло, что ѣдетъ не бѣд­ный панъ.

Впе­реди шес­терни бор­зыхъ ар­га­маковъ ска­кали че­тыре гай­ду­ка, столь­ко же сза­ди, двое бла­город­ныхъ шлях­ти­чей ска­кали по сто­ронамъ раз­зо­лочен­ной ко­лыма­ги.

Прыт­ко нес­лись ко­ни. Гром­ко кри­чали гай­ду­ки, хло­пая би­чами, чтобъ сто­рони­лись бѣд­ные пѣ­шехо­ды и да­вали до­рогу бо­гато­му па­ну.

— Прочь!.. прочь!.. До­лой съ до­роги! — го­лоси­ли гай­ду­ки.

Шлях­тичъ пос­пѣ­шилъ стать въ сто­рону, и лишь толь­ко ко­лыма­га по­ров­ня­лась съ нимъ, какъ онъ сдер­нулъ шап­ку съ го­ловы и чуть не до зем­ли пок­ло­нил­ся ко­лыма­гѣ. Въ этотъ мо­ментъ что-то тя­желое бряк­ну­лось изъ ко­лыма­ги на крѣп­кую зем­лю. Ка­рета быс­тро пром­ча­лась и скры­лась въ клу­бахъ пы­ли. Ско­ро за­тихъ и за­меръ въ от­да­леніи стукъ и гро­хотъ ея тя­желыхъ ко­лесъ.

Шлях­тичъ гля­нулъ на до­рогу.

— Ба! — вскри­чалъ онъ, — что это об­ро­нили съ ко­лыма­ги?

Онъ по­дошелъ. У ногъ его ле­жалъ мѣ­шокъ, чѣмъ-то ту­го на­битый. Шлях­тичъ ощу­палъ его — и от­ско­чилъ, точ­но дот­ро­нул­ся до ог­ня.

— Не­уже­ли! — про­шеп­талъ онъ, сно­ва при­падая къ мѣш­ку и ощу­пывая его.

На этотъ разъ кровь быс­трѣе за­ходи­ла въ его жи­лахъ, сер­дце зас­ту­чало, и онъ тре­петалъ какъ въ ли­хорад­кѣ.

Ощу­павъ еще разъ мѣ­шокъ, онъ быс­тро и вни­матель­но ог­ля­дѣл­ся кру­гомъ и, уви­давъ, что на до­рогѣ ни­кого не вид­но, еще быс­трѣе раз­вя­залъ мѣ­шокъ и за­пус­тилъ въ не­го ру­ку.

И что же?

Въ его ру­кѣ очу­тил­ся зо­лотой ду­катъ. Чуть не во всю мочь хо­тѣлъ бы­ло за­орать отъ ра­дос­ти и изум­ле­нія бѣд­ный шлях­тичъ, но опом­нился, за­вязалъ до­рогой мѣ­шокъ, су­нулъ его подъ по­лу и, сколь­ко еще хва­тало у не­го силъ, бро­сил­ся бѣ­жать къ сво­ей убо­гой ха­тѣ.

Не такъ ухо­дитъ че­ловѣкъ отъ лю­таго звѣ­ря, какъ бѣ­жалъ шлях­тичъ съ дра­гоцѣн­ной сво­ей но­шей. Вбѣ­жавъ въ ха­ту, гдѣ же­на еще про­дол­жа­ла сма­чивать тя­желы­ми ма­терин­ски­ми сле­зами пла­чуща­го отъ го­лода сы­ноч­ка, счас­тли­вый мужъ крик­нулъ:

— Ра­дуй­ся, же­на!

Боль­ше онъ ни­чего не могъ про­гово­рить какъ отъ ве­ликой ра­дос­ти, такъ и отъ силь­ной ус­та­лос­ти. У не­го зах­ва­тыва­ло духъ, ды­ханіе спи­ралось въ гру­ди, ду­шило въ гор­лѣ. Бро­сивъ мѣ­шокъ на столъ, онъ поч­ти безъ чувствъ по­валил­ся на лав­ку.

Такъ силь­но по­ража­етъ че­ловѣ­ка вне­зап­ный пе­реходъ отъ ве­личай­ша­го го­ря къ не­ожи­дан­но­му счастью!

Бро­шен­ный мѣ­шокъ тя­жело уда­рил­ся о де­рево. Въ ушахъ Ан­же­лины раз­дался звукъ зо­лотыхъ ду­катовъ.

Еще не вѣ­ря сво­ему счас­тію, она то­роп­ли­во бро­силась къ сто­лу, от­кры­ла мѣ­шокъ, трях­ну­ла, и изъ не­го съ ме­лодич­нымъ зву­комъ по­сыпа­лось на столъ зо­лото. Блескъ его чуть не ос­лѣ­пилъ об­ра­дован­ную мать.

— О, до­рогой мой Ка­зиміръ! — съ тре­пета­ні­емъ ра­дос­ти въ го­лосѣ вос­клик­ну­ла она.

Мужъ, соб­равъ си­лы, бро­сил­ся къ ней, об­нялъ, и эти двѣ ду­ши, за ми­нуту пе­редъ этимъ та­кія пе­чаль­ныя и уны­лыя, го­рю­ющія и тос­кли­выя, те­перь ис­пы­тыва­ли не­обык­но­вен­ное бла­женс­тво вос­торга, ка­кимъ ох­ва­тыва­ет­ся че­ловѣкъ толь­ко въ мгно­венія сво­ей пер­вой юно­шес­кой люб­ви.

Ког­да про­шелъ пер­вый по­рывъ ра­дос­ти, и они нѣс­коль­ко по­ус­по­ко­ились и приш­ли въ се­бя, же­на спро­сила му­жа:

— Не­уже­ли доб­рый панъ столь­ко те­бѣ де­негъ далъ?

Шлях­тичъ съ нас­мѣшкой и през­рѣ­ні­емъ, по­качавъ от­ри­цатель­но го­ловой, ска­залъ:

— Твой доб­рый панъ ско­рѣе уда­вит­ся, чѣмъ рѣ­шит­ся дать хоть шес­тую часть та­кихъ прек­расныхъ ду­катовъ.

— Жидъ Шмуль?.. Вотъ доб­рый-то че­ловѣкъ, да­ромъ что нек­ре­щеный.

Тутъ ужъ мужъ рас­хо­хотал­ся во все гор­ло. Онъ не могъ удер­жать­ся отъ хо­хота и смѣ­ял­ся до то­го, что у не­го за­коло­ло въ бо­кахъ. Же­на обид­чи­во крик­ну­ла:

— Че­му ты смѣ­ешь­ся?

— Ха… ха!.. ты го­воришь; «далъ Шмуль»; да раз­вѣ жидъ сдѣ­ла­етъ ког­да что-ни­будь по­доб­ное?.. Ско­рѣе міръ пе­ревер­нется, а доб­рый Шмуль ни­ког­да не дастъ столь­ко!

— Да, на­конецъ, не съ не­ба же сва­лились те­бѣ ду­каты?

— Вотъ это прав­да.

— Кто же далъ?

— Панъ!

— Панъ?

— Да! — И шлях­тичъ въ ко­рот­кихъ сло­вахъ раз­ска­залъ про свою не­ожи­дан­ную встрѣ­чу.

Же­на, выс­лу­шавъ, при­заду­малась, а по­томъ про­мол­ви­ла:

— Стран­но! Не вѣ­рит­ся, что­бы мог­ли об­ро­нить столь­ко де­негъ… Пос­лу­шай, Ка­зиміръ, тутъ что-ни­будь да не такъ.

— А по-тво­ему что это та­кое?

— Ужъ не на­вож­де­ніе ли са­танин­ское?.. Ужъ не Твар­дов­ска­го ли это день­ги?

— Эхъ, моя ма­туш­ка! — вскри­чалъ мужъ. — Отъ ко­го бы ни бы­ли эти ду­каты, возь­мемъ ихъ, по­молясь, и на вся­кій слу­чай от­го­нимъ отъ нихъ вся­кую не­чисть.

Же­на сог­ла­силась съ до­водомъ ра­зум­на­го му­жа и ус­по­ко­илась. Ду­каты бы­ли спря­таны.

На дру­гой день за сто­ломъ шлях­ти­ча, вмѣс­то за­черс­твѣ­лаго и зап­лѣсне­вѣв­ша­го кус­ка хлѣ­ба, былъ вкус­ный борщъ съ сви­ниной и го­вяди­ной, а у ре­беноч­ка — прек­расное мо­локо, и же­на ве­село ска­зала му­жу, уп­ле­тав­ше­му за обѣ ще­ки вкус­ное ва­рево съ хо­рошо вы­печен­нымъ хлѣ­бомъ:

— Что ты хо­чешь, мой до­рогой Ка­зиміръ, сдѣ­лать на эти день­ги?

— Уп­ла­тить дол­ги.

— А на ос­таль­ныя?

— От­крыть кор­чму.

— Кор­чму? Что это те­бѣ приш­ло въ го­лову?

— Я объ ней ду­малъ да­же и въ то вре­мя, ког­да шелъ съ пус­ты­ми ру­ками къ тво­ему доб­ро­му па­ну.

— Да по­чему жъ ты не хо­чешь сдѣ­лать что-ни­будь дру­гое, а хо­чешь неп­ре­мѣн­но за­вес­ти кор­чму?

— А по­тому, моя ду­ша, что я муж­чи­на и луч­ше вся­кой жен­щи­ны мо­гу со­об­ра­зить, что вы­год­нѣе и при­быль­нѣе доб­ро­му хо­зя­ину.

— А дав­но ли ты сталъ со­об­ра­зитель­нѣе жен­щи­ны?

— Съ тѣхъ поръ, моя ми­лая, какъ по­яви­лись у ме­ня день­ги въ кар­ма­нѣ.

— Ка­кія же мо­гутъ быть вы­годы отъ тво­ей кор­чмы?

— Слу­шай!

И шлях­тичъ въ важ­нымъ ви­домъ, слов­но рѣ­шалъ участь все­го мі­ра, на­чалъ выс­чи­тывать и вык­ла­дывать же­нѣ пред­по­лага­емыя отъ сво­ей кор­чмы вы­годы.

По его до­водамъ ока­зыва­лось, что при­быль­нѣе это­го дѣ­ла ни­чего не мо­жетъ быть на свѣ­тѣ, а глав­нымъ до­каза­тель­ствомъ спра­вед­ли­вос­ти сво­ихъ со­об­ра­женій онъ при­водилъ тотъ фактъ, что ес­ли бы кор­чма бы­ла не­выгод­на, то ни одинъ жидъ не за­нял­ся бы ею; но какъ она при­носитъ боль­шіе ба­рыши, то и эти хрис­топро­дав­цы чрез­вы­чай­но на нее пад­ки. Про­тивъ его до­водовъ же­на не мог­ла воз­ра­зить и толь­ко мол­ви­ла:

— Ес­ли кор­чма такъ вы­год­на, то, по­жалуй­ста, за­води ее пос­ко­рѣе!

— Съ день­га­ми, го­лубуш­ка, она у ме­ня вмигъ пос­пѣ­етъ.

Шлях­тичъ на­чалъ стро­ить свою кор­чму. Че­резъ нѣс­коль­ко не­дѣль на боль­шой до­рогѣ вся­кій пѣ­шій и про­ѣз­жій уже могъ ви­дѣть прек­расно и крѣп­ко, такъ ска­зать, хо­зяй­ствен­но выс­тро­ен­ную но­вую кор­чму, на вы­вѣс­кѣ ко­торой боль­ши­ми бук­ва­ми бы­ло на­писа­но:

«Де­ше­во, хо­ро­шо и ми­ло; се­год­ня на день­ги, а зав­тра въ долгъ».

Тор­говля въ но­вой кор­чмѣ пош­ла на сла­ву, и отъ за­вис­ти къ счас­тли­вому кор­чма­рю у его соб­ра­товъ по ре­мес­лу ис­портил­ся не одинъ фунтъ кро­ви и тѣмъ приб­ли­зилъ за­вис­тни­ковъ къ мо­гилѣ.

Разъ за­шелъ въ но­вую кор­чму ка­кой-то про­хожій, съ мѣш­комъ за пле­чами. При­сѣвъ къ сто­лу, онъ кряк­нулъ:

— Хо­зя­инъ, квар­ту вод­ки да пин­ту пи­ва!

Шлях­тичъ ис­полнилъ при­каза­ніе. Про­хожій, по­пивая вод­ку и пи­во, ска­залъ, об­ра­ща­ясь къ хо­зя­ину:

— Слав­ная у васъ кор­чма, па­не.

— А?

— Ужъ сколь­ко я ни пе­реви­далъ ихъ, бро­дя по бѣ­лому свѣ­ту, а луч­ше та­кой не ви­дывалъ.

У шлях­ти­ча за­иг­ра­ло на сер­дце отъ та­кой пох­ва­лы сво­ему соз­да­нію, и онъ гор­де­ливо ска­залъ:

— Это я та­кую кор­чму выс­тро­илъ.

— От­личная, па­не… Од­но толь­ко мнѣ не нра­вит­ся.

— Что та­кое? — съ жи­востью про­из­несъ кор­чмарь, за­дѣтый за жи­вое.

— Го­ворит­ся: «безъ име­ни ов­ца — ба­ранъ», такъ и ва­ша, па­не, кор­чма ни то, ни сё; слѣ­дова­ло бы дать ей имя… а то что та­кое на­писа­но на ва­шей вы­вѣс­кѣ?

— Какъ что? На­писа­но очень за­ман­чи­во; самъ при­думы­валъ.

— Нѣтъ, ес­ли бъ я былъ на ва­шемъ мѣс­тѣ, па­не, такъ далъ бы кор­чмѣ свое наз­ва­ніе, а кто разъ по­бывалъ бы у васъ, тотъ имя ва­шей кор­чмы пе­редалъ бы дру­гимъ; эти, прос­лы­ша, что въ ва­шей кор­чмѣ нѣтъ ни об­ма­на, ни ша­лос­тей, а все спо­кой­но, хо­рошо и де­шево, за­хотѣ­ли бы по­бывать у васъ… Ну, а какъ кто проз­на­етъ про ва­шу кор­чму, хоть она и пре­вос­ходна, ко­ли нѣтъ у ней ни име­ни, ни проз­ви­ща?.. Да, ес­ли бъ вы проз­ва­ли какъ-ни­будь кор­чму, у васъ бы­ло бы боль­ше при­были и до­хода… По­дай­те-ка еще квар­ту вод­ки.

— Твоя прав­да и въ са­момъ дѣ­лѣ, — по­давая вод­ку, про­гово­рилъ кор­чмарь.

— Еще бы! Ес­ли вы да­дите проз­ви­ще сво­ей кор­чмѣ, то это для всѣхъ въ на­шей сто­ронѣ бу­детъ но­вин­кой, а вся­кая но­виз­на всег­да боль­ше прив­ле­ка­етъ къ се­бѣ лю­дей. На но­вин­ку каж­дый че­ловѣкъ па­докъ.

— Да… да… Вотъ, го­ворятъ, «умъ хо­рошо, а два луч­ше то­го»… И въ са­момъ дѣ­лѣ, у насъ еще ник­то не да­валъ проз­вищъ кор­чмамъ… Да, вы­дум­ка твоя, прі­ятель, хо­роша; но толь­ко какъ наз­вать кор­чму?

— По-мо­ему, я проз­валъ бы ее «Римъ».

— Это гдѣ жи­ветъ свя­тѣй­шій отецъ-па­па?

— Да.

— Гм!.. Римъ!.. Да, за­ман­чи­во!

— Еще бы не за­ман­чи­во! Ну, нап­ри­мѣръ, я иду, знаю гра­моту и чи­таю на вы­вѣс­кѣ: «Римъ»… Какъ Римъ, ду­маю? вѣдь это, ка­жет­ся, кор­чма?.. Опять чи­таю и сно­ва ви­жу: «Римъ». Что за ди­во! Въ Ри­мѣ, знаю, жи­ветъ па­па, а тутъ что за панъ жи­ветъ? Дай-ка зай­ду и взгля­ну… За­хожу — ви­жу и по­кой, и уб­ранс­тво, и квар­ты, и пин­ты — за­ман­чи­во!.. Во­лей-не­волей кри­чу: хо­зя­инъ, вод­ки и пи­ва!..

— Ахъ, ка­кая до­сада, что я рань­ше не до­гадал­ся сдѣ­лать это­го! — пе­реби­вая, вскри­чалъ кор­чмарь. — А неп­ре­мѣн­но нуж­но это сдѣ­лать…

— Хо­рошо бу­детъ, и чѣмъ ско­рѣе, тѣмъ луч­ше!

— Знаю, да вотъ бѣ­да: по бли­зос­ти-то нѣтъ ма­ляра.

— Ес­ли нѣтъ, то и не на­до: по­жалуй и я от­вѣ­чу за не­го… да еще какъ! Рас­пи­шу зо­лоты­ми бук­ва­ми сло­во Римъ.

— Да неш­то ты ма­ляръ, го­луб­чикъ?

— Точ­но такъ… Вотъ въ сум­кѣ у ме­ня и все мас­терс­тво со мной.

Об­ра­довал­ся шлях­тичъ и ве­лѣлъ про­хоже­му на­писать на вы­вѣс­кѣ: «Римъ».

Смерть Твардовскаго.

Былъ ве­черъ. Въ воз­ду­хѣ бы­ло бур­но и не­нас­тно. Вѣ­теръ шу­мѣлъ и за­вывалъ. Унылъ и мра­ченъ былъ Твар­дов­скій, ок­ру­жен­ный сво­ими нес­мѣтны­ми бо­гатс­тва­ми. Онъ си­дѣлъ въ бо­гато-уб­ранной сво­ей опо­чиваль­нѣ, опер­шись на столъ ру­кою, на ко­торую тя­жело опус­ти­лась его грѣш­ная го­лова.

Онъ, ка­залось, впалъ въ ка­кое-то оцѣ­пенѣ­ніе; вся его жизнь бы­ла раз­ру­шена, всѣ на­деж­ды унич­то­жены, ид­ти про­тивъ судь­бы бы­ло не­воз­можно. Онъ уже дав­но ос­та­вилъ все: и ча­родѣй­ство, и опы­ты, и кни­ги, иног­да раз­вѣ толь­ко, чтобъ от­вя­зать­ся какъ-ни­будь отъ ду­шив­ша­го его кош­ма­ра, онъ еще за­нимал­ся ме­дици­ной.

Его ужъ нич­то боль­ше не ин­те­ресо­вало.

— Жизнь! Что та­кое жизнь? — го­ворилъ онъ самъ съ со­бой. — Жизнь — пре­зага­доч­ная вещь. До тѣхъ поръ, по­ка въ сер­дцѣ кровь быс­тро ль­ет­ся, для че­ловѣ­ка въ мі­рѣ все от­радно и ра­дос­тно; но прой­дутъ го­ды страс­тей, по­рывовъ и стрем­ле­ній, и для не­го вок­ругъ ста­новит­ся все тем­нѣе и мрач­нѣе. На­чало жиз­ни — рож­денье, ко­нецъ — смерть, се­реди­на — му­ка тай­ныхъ ранъ, же­ланій и ужас­ный рядъ за­ботъ и хло­потъ, а въ цѣ­ломъ она — об­манъ.

Пос­лѣ неп­ро­дол­жи­тель­на­го про­межут­ка, во вре­мя ко­тора­го мыс­ли Твар­дов­ска­го спу­тыва­лись въ ка­комъ-то смут­номъ ха­осѣ, онъ вновь за­гово­рилъ:

— Да, жизнь до­рога́, по­ка она прек­расна. А дол­го ли это про­дол­жа­ет­ся? Ког­да лег­че уми­рать че­ловѣ­ку? По-мо­ему — въ юнос­ти, по­ка ду­ша че­ловѣ­ка не срод­ни­лась съ без­душной пус­то­той жиз­ни, по­ка еще не тя­готит­ся его умъ прош­лымъ, ког­да борь­ба со смертью ему еще лег­ка, — тог­да лег­ко че­ловѣ­ку пе­ренес­тись изъ од­но­го мі­ра въ дру­гой. О, ка­кія му­ки я пе­рено­шу!.. Я об­ма­нул­ся, ошиб­ся… Воз­мечталъ, что дос­тигну цѣ­ли, мо­гу быть счас­тливъ… ду­малъ сно­ва лю­бить и вѣ­рить… Но все про­пало, прош­ло какъ бредъ боль­но­го… Мо­жетъ быть, я бы и ус­пѣлъ осу­щес­твить свои ду­мы и стрем­ле­нія и сно­ва ожи­вить въ сер­дцѣ все, что преж­де цвѣ­ло въ немъ, но злой де­монъ мой не за­хотѣлъ… Плачь, Твар­дов­скій, плачь!

И еще уны­лѣе опус­ти­лась его го­лова на грудь,

Вдругъ силь­ный и гром­кій стукъ, раз­давшій­ся у во­ротъ его до­ма, зас­та­вилъ Твар­дов­ска­го вый­ти изъ сво­его мрач­на­го сос­то­янія. Онъ при­казалъ уз­нать, кто сту­чит­ся.

Слу­ги за­су­ети­лись. Че­резъ нѣс­коль­ко ми­нутъ ему до­ложи­ли, что ка­кой-то нез­на­комецъ про­ситъ поз­во­ленія взой­ти къ не­му. Твар­дов­скій ве­лѣлъ ввес­ти ноч­но­го по­сѣти­теля. Его вве­ли.

Это былъ до­воль­но еще мо­лодой че­ловѣкъ, при­лич­но одѣ­тый по тог­дашней мо­дѣ и съ ли­цомъ, на ко­торомъ бы­ли на­писа­ны ис­пугъ и со­вер­шенное разс­трой­ство. Онъ низ­ко пок­ло­нил­ся хо­зя­ину и про­гово­рилъ:

— Я имѣю честь ви­дѣть па­на Твар­дов­ска­го?

— Онъ къ ва­шимъ ус­лу­гамъ, — лас­ко­во от­вѣ­чалъ пос­лѣдній. — Что вамъ угод­но?

Нез­на­комецъ съ умо­ля­ющимъ воп­лемъ вскри­чалъ, чуть не па­дая пе­редъ Твар­дов­скимъ на ко­лѣни:

— Спа­сите мою же­ну!

— Она уми­ра­етъ?

— Да.

— Панъ, я дав­но уже не за­нима­юсь вра­чева­ні­емъ.

— О, ве­ликій Твар­дов­скій, не от­ни­май у ме­ня на­деж­ды: кро­мѣ те­бя ник­то не по­можетъ мо­ей бѣд­ной же­нѣ!

— Раз­вѣ нѣтъ дру­гихъ?..

— Панъ, не мед­ли… не то­ми… не зас­тавляй ме­ня не­выно­симо стра­дать… Каж­дый часъ… каж­дая ми­нута до­рога́,… Она мо­жетъ сто­ить жиз­ни… О, моя бѣд­ная же­на!

— Вид­но, панъ очень лю­битъ свою же­ну? — улы­ба­ясь и вста­вая, про­гово­рилъ Твар­дов­скій.

— О!..

Мо­лодой че­ловѣкъ, ка­залось, бо­лѣе не могъ ни­чего го­ворить; онъ зак­рылъ ру­ками гла­за, и въ ком­на­тѣ раз­да­лись су­дорож­ные зву­ки, по­ходив­шіе какъ бы на заг­лу­ша­емыя ры­данія.

— Не уны­вай, юно­ша! — не­воль­но выр­ва­лось изъ устъ Твар­дов­ска­го. — На­дѣй­ся и мо­лись!

— О, жа­лос­тли­вый панъ!

Твар­дов­скій на­чалъ одѣ­вать­ся.

— А да­леко ли от­сю­да боль­ная? — спро­силъ онъ, бе­ря съ со­бой нуж­ные пре­пара­ты.

— Близъ Сан­до­мира.

— Не близ­ко… Ус­пѣ­емъ ли?

— У ме­ня вез­дѣ за­готов­ле­ны по до­рогѣ свѣ­жія ло­шади… На­дѣ­юсь, что не ум­ретъ.

Твар­дов­скій еще разъ вни­матель­но взгля­нулъ на нез­на­ком­ца ис­пы­ту­ющимъ взо­ромъ, ко­торымъ, ка­залось, хо­тѣлъ онъ про­низать его нас­квозь. Убѣ­дясь, что мо­лодой гость дѣй­стви­тель­но по­раженъ го­ремъ и глу­боко стра­да­етъ, онъ по­думалъ про се­бя:

— Авось, удас­тся хоть разъ сдѣ­лать доб­рое дѣ­ло, ко­торое не бу­детъ имѣть злыхъ пос­лѣдс­твій. Воз­вра­тивъ къ жиз­ни его же­ну, я воз­вра­щу обо­имъ имъ то счас­тіе, ка­кого они же­ла­ютъ. На этотъ разъ, са­тана, я пе­рехит­рю и пе­реси­лю те­бя!

И съ до­воль­нымъ ви­домъ при этой мыс­ли онъ вы­шелъ изъ до­ма съ нез­на­ком­цемъ, сѣлъ въ ко­лыма­гу, и оба пом­ча­лись съ быс­тро­той, на ка­кую бы­ли спо­соб­ны кров­ные ры­саки прі­ѣхав­ша­го.

Вих­ремъ мча­лись они. Ниг­дѣ не ос­та­нав­ли­вались: вез­дѣ ихъ уже ожи­далъ го­товый эки­пажъ и доб­рые ко­ни. Во вре­мя до­роги они мол­ча­ли, за­нятые каж­дый сво­ими мыс­ля­ми.

Твар­дов­скій ду­малъ:

— Од­но доб­рое дѣ­ло, и оно мо­жетъ спас­ти ме­ня. Ага, са­тана, я еще по­борюсь съ то­бой… Еще не все по­теря­но… Духъ ть­мы, не за­бывай, что я еще имѣю ра­зумъ, си­лу…

— А вотъ мы и прі­ѣха­ли! — пре­рывая раз­мышля­юща­го Твар­дов­ска­го, вос­клик­нулъ нез­на­комецъ.

Ко­лыма­га ос­та­нови­лась. Тотъ и дру­гой выш­ли изъ нея. Пе­редъ гла­зами Твар­дов­ска­го сто­яла кор­чма на­шего шлях­ти­ча.

— Что это? — съ удив­ле­ні­емъ спро­силъ Твар­дов­скій, взгля­дывая на нез­на­ком­ца.

— Кор­чма, док­торъ,.

— Но же­на ва­ша?

— Здѣсь.

— Какъ такъ?

— Она зах­во­рала на до­рогѣ, и я при­нуж­денъ былъ ос­та­новить­ся съ ней въ этой кор­чмѣ.

Они вош­ли.

За при­лав­комъ сто­ялъ ве­селый, до­воль­ный шлях­тичъ, у печ­ки си­дѣла его мо­лодая же­на, ти­хо на­пѣвая пѣс­ню и ука­чивая въ ко­лыбель­кѣ сво­его ми­лаго сы­на.

Лишь толь­ко Твар­дов­скій пе­рес­ту­пилъ по­рогъ кор­чмы, и хо­зя­инъ еще не ус­пѣлъ от­вѣ­сить ему пок­ло­на и под­бѣ­жать съ пред­ло­жені­емъ ус­лугъ, какъ спут­никъ Твар­дов­ска­го вмигъ сдѣ­лал­ся не­види­мымъ ни для ко­го, кро­мѣ Твар­дов­ска­го, обер­нулся къ не­му и нас­мѣшли­во про­гово­рилъ:

— Твар­дов­скій, ты въ Ри­мѣ!

Панъ зад­ро­жалъ отъ страш­на­го ужа­са. Пе­редъ нимъ сто­ялъ са­тана. Твар­дов­скій по­нялъ, что са­тана пе­рехит­рилъ его и тутъ, но, опом­нясь отъ мгно­вен­на­го ос­толбе­нѣнія, онъ ска­залъ:

— Ты лжешь.

— Не лгу, Твар­дов­скій… Кор­чма про­зыва­ет­ся «Римъ»… Ну, смер­тный, че­ловѣкъ, — и го­лосъ са­таны гроз­нымъ, смер­тель­нымъ зву­комъ проз­ву­чалъ въ ушахъ нес­час­тна­го, — ми­нуты и се­кун­ды твои соч­те­ны, ты ужъ бо­лѣе нич­то для зем­ли… По­ра въ вѣч­ную ть­му!

Твар­дов­скій ог­ля­нул­ся. Онъ хо­тѣлъ убѣ­жать изъ кор­чмы, но еще силь­нѣе былъ по­раженъ тѣмъ, что уви­дѣлъ: въ каж­дой щел­кѣ, изъ ма­лѣй­ша­го от­вер­стія выг­ля­дыва­ли ты­сячи чер­тей, ко­торые ог­ненны­ми гла­зами свер­ка­ли на свою жер­тву и от­ни­мали у ней вся­кую на­деж­ду на спа­сеніе.

Сквер­но ста­ло па­ну. Онъ без­силь­но опус­тился на скамью и не об­ра­щалъ вни­манія на кла­ня­юща­гося ему шлях­ти­ча, ко­торый съ не­до­умѣ­ні­емъ смот­рѣлъ на то, что дѣ­ла­ет­ся съ во­шед­шимъ па­номъ.

Но вдругъ гла­за Твар­дов­ска­го упа­ли на ко­лыбель. — У не­го блес­ну­ла счас­тли­вая мысль. — Онъ бро­сил­ся къ ней и схва­тилъ на ру­ки мла­ден­ца, бро­сивъ пе­репу­ган­ной ма­тери ко­шелекъ съ зо­лотомъ и ска­завъ:

— Возь­ми, доб­рая жен­щи­на, день­ги и дай мнѣ по­лас­кать ма­лют­ку… О, я люб­лю дѣ­тей! Не пу­гай­ся, я ему ни­чего дур­но­го не сдѣ­лаю… Дай мнѣ его, я озо­лочу те­бя!

Мать, ви­дя, что панъ лас­ка­етъ мла­ден­ца, не дѣ­ла­етъ ему ни­чего дур­но­го да вдо­бавокъ еще та­кой доб­рый, ус­по­ко­илась и ос­та­вила на его ру­кахъ сы­на. Тог­да Твар­дов­скій, об­ра­тясь къ ду­ху ть­мы, въ свою оче­редь, нас­мѣшли­во ска­залъ:

— Нѣтъ, са­тана, те­перь ты не возь­мешь ме­ня! Мла­денецъ кре­щенъ и без­грѣ­шенъ: ты не смѣ­ешь кос­нуть­ся его, а по­тому и ме­ня.

Са­тана по­мор­щился.

— Мла­денецъ не твой, у не­го есть мать… Ты мой, я возь­му те­бя!

— Пос­мотримъ!

Твар­дов­скій про­из­несъ это сло­во гор­до, смѣ­ло и, лас­кая мла­ден­ца, съ соз­на­ні­емъ собс­твен­ной си­лы, спо­кой­но сѣлъ на лав­ку.

Онъ, какъ уто­па­ющій, хва­тал­ся за со­ломин­ку, но хо­тѣлъ до пос­лѣдней воз­можнос­ти бо­роть­ся съ страш­нымъ сво­имъ про­тив­ни­комъ и не ус­ту­пать ему, поль­зу­ясь ма­лѣй­шей воз­можностью.

Са­тана по­нялъ Твар­дов­ска­го и злоб­но ска­залъ:

— Нап­расны всѣ твои хит­рости, зем­ной червь! Ты этимъ ни­чего не вы­иг­ра­ешь: я не вы­пущу те­бя от­сю­да, и ты дол­женъ бу­дешь уме­реть съ го­лоду.

— Подъ за­щитой не­вин­ности и чис­то­ты я уй­ду отъ те­бя, са­тана!.. Прочь!..

— Твар­дов­скій, ты для ме­ня ста­новишь­ся, на­конецъ, за­гад­кой! Че­го ты хо­чешь? Жизнь для те­бя пус­та и скуч­на…

Не слу­шая са­таны и лас­кая мла­ден­ца, Твар­дов­скій ти­хо за­гово­рилъ надъ пос­лѣднимъ:

— Да бу­детъ, ди­тя мое, надъ то­бой бла­гос­ло­веніе всѣхъ не­бес­ныхъ и зем­ныхъ ан­ге­ловъ! Да бу­дешь ты дос­то­инъ от­ца и, какъ мать, прек­ра­сенъ и лю­бимъ; да бу­детъ духъ твой спо­ко­енъ и въ прав­дѣ твердъ, какъ Бо­жій хе­рувимъ.

Са­тана злил­ся, но, не смѣя под­сту­пить къ Твар­дов­ско­му, по­ка на ру­кахъ его бы­ло без­грѣш­ное су­щес­тво, ста­рал­ся пе­ребить па­на и го­ворилъ съ уко­ромъ:

— Твар­дов­скій, стыд­но те­бѣ лу­кавить. Все, что ты про­силъ у ме­ня, я те­бѣ далъ, и ты еще хо­чешь взять у ме­ня мою собс­твен­ность. Не ты ли от­далъ мнѣ свою ду­шу и тѣ­ло?..

Но Твар­дов­скій не об­ра­щалъ на са­тану вни­манія и про­дол­жалъ бла­гос­ловлять мла­ден­ца. Онъ го­ворилъ:

— Да не бу­дешь ты знать до сро­ка ни мукъ люб­ви, ни думъ, жад­ныхъ къ сла­вѣ; смот­ри безъ уп­ре­ка на лож­ный блескъ и шумъ лжи­ваго мі­ра и не ищи при­чины чу­жимъ страс­тямъ и сво­имъ ра­дос­тямъ и вый­ди изъ свѣт­ской су­еты, ти­ны и гря­зи бѣлъ ду­шою, съ чис­тымъ, не­пороч­нымъ сер­дцемъ!

— Твар­дов­скій, за­чѣмъ от­сту­па­ешь?.. За­чѣмъ не хо­чешь от­дать то, что дол­женъ?

— Прочь, са­тана! Не от­дамся!

— Какъ не от­дашь­ся? По­чему?

— Я до­гово­рил­ся съ то­бой, что­бы ты взялъ ме­ня въ Ри­мѣ, а ты бе­решь въ кор­чмѣ.

— Но вѣдь эта кор­чма: «Римъ».

— Но не го­родъ.

— Вспом­ни, Твар­дов­скій, что въ до­гово­рѣ бы­ло ска­зано толь­ко сло­во «Римъ», а го­родъ или кор­чма, объ этомъ не бы­ло и по­мину… Не такъ ли?

— Это прав­да.

— Такъ, зна­читъ, ты дол­женъ мнѣ от­дать­ся. По­думай, Твар­дов­скій, не луч­ше ли те­бѣ кон­чить ра­зомъ, чѣмъ то­мить­ся нес­конча­емой пыт­кой жиз­ни?.. Ес­ли ты ро­дил­ся чес­тнымъ, то и рас­прос­тись съ зем­лей, какъ слѣ­ду­етъ чес­тно­му че­ловѣ­ку, по­ляку и шлях­ти­чу.

Твар­дов­ска­го са­тана коль­нулъ въ еще жи­вое мѣс­то: въ немъ за­гово­рила на­ці­ональ­ная гор­дость и честь дво­ряни­на. Онъ всталъ.

Блѣд­ный, какъ по­лот­но, онъ бе­реж­но по­дошелъ съ мла­ден­цемъ къ ма­тери, пе­редалъ его ей на ру­ки и по­томъ, вып­ря­мив­шись во весь ростъ, вос­клик­нулъ:

— Кре­щеные лю­ди, прос­ти­те ме­ня, грѣш­на­го! Са­тана, ты правъ: бе­ри ме­ня!

И съ воп­лемъ онъ вы­бѣжалъ изъ кор­чмы, гдѣ вмигъ и былъ под­хва­ченъ са­таной, ум­чавшим­ся съ нимъ въ пре­ис­поднюю ть­му сре­ди гроз­на­го рас­ка­та гро­мовыхъ уда­ровъ.

Такъ по­гибъ гор­дый че­ловѣкъ!

•••

Раз­сказъ нашъ кон­ченъ; но чи­татель спро­ситъ: воз­можны ли су­щес­тво­ваніе по­доб­на­го че­ловѣ­ка, какъ Твар­дов­скій, и его по­хож­де­нія съ са­таной? Въ чемъ тутъ прав­да и гдѣ ле­ген­да?

Прав­да въ томъ, что въ свое вре­мя су­щес­тво­валъ и дѣй­ство­валъ Твар­дов­скій, ода­рен­ный отъ при­роды боль­ши­ми спо­соб­ностя­ми, умомъ и силь­нымъ ха­рак­те­ромъ, былъ уче­нымъ че­ловѣ­комъ сво­его вѣ­ка и да­леко сво­ими поз­на­ні­ями опе­редилъ сов­ре­мен­ни­ковъ, а пос­лѣдніе, не по­нимая его, про­ник­ну­тые су­евѣ­рі­емъ и лож­нымъ стра­хомъ, со­еди­нен­нымъ съ не­вѣжес­твомъ, сло­жили о немъ ле­ген­ду, вне­ся въ нее тог­дашнія су­евѣр­ныя вѣ­рова­нія, и, та­кимъ об­ра­зомъ, раз­ска­зыва­ли о немъ не­вѣро­ят­ныя ве­щи, лег­ко при­нима­емыя на вѣ­ру тем­нымъ лю­домъ.

Че­ловѣкъ этотъ, вѣ­ро­ят­но, не ма­ло выс­тра­далъ отъ сво­ихъ не­удав­шихся на­деждъ.

КО­НЕЦЪ

↑