Славяне, или освобожденіе Арконы

Кто онъ? кто это мужъ, стоящій въ безмолвіи на дикой скалѣ уединеннаго берега? На блѣдномъ лицѣ его начертана грусть; черные волосы развѣваются по вѣтру, и онъ, окутавшись плащемъ, смотритъ пристально въ пѣнистое море. Въ ночь свирѣпствовала буря; съ первыми лучами солнца тучи разсѣялись, и черныя облака съ грохотомъ осядали на краю горизонта, какъ бы угрожая возвращеніемъ. Чего ждетъ печальный незнакомецъ на крутой скалѣ? Онъ одинъ на этомъ островѣ. Тамъ не кому повѣдать грусти своей, не у кого почерпнуть утѣшенія. Одни дикіе звѣри раздѣляютъ съ нимъ мѣстопребываніе пустыни; только хладные утесы отвѣчаютъ пустыннымъ гуломъ на его стоны и жалобы. Отъ губительнаго моря онъ ожидаетъ своего спасенія.

Но вотъ вдали, изъ-за сѣраго тумана показались черныя пятна на пѣнистомъ морѣ. Незнакомецъ вперилъ свои взоры въ ту сторону. Черныя пятна начали возрастать, свѣтлѣть въ лучахъ солнца, и вдругъ появились на небосклонѣ суда съ бѣлыми парусами, которыя, подобно стаѣ хищныхъ птицъ, порхали по волнамъ. Сердце незнакомца сильно забилось, взоръ заискрился нетерпѣніемъ. — Друзья или враги приближаются къ берегу? Онъ скрылся въ кустахъ.

Подобно гордому лебедю, неслась впереди легкая ладья, изукрашенная рѣзьбою и позолотою. Широкій парусъ нагибалъ мачту, на которой развѣвалась бѣлая хоругвь, съ краснымъ крестомъ и надписью: Кто противу Бога и Великого Новагорода!

Наскучивъ миромъ и бездѣйствіемъ, Ростиславъ Любичъ, именитый гражданинъ Новгорода, уже прославившійся въ битвахъ и въ совѣтѣ, собралъ дружину удальцевъ, вооружилъ суда и вышелъ въ море изъ устья Невы, на воинскіе промыслы, искать славы и добычи. Противные вѣтры долго носили суда по морю, въ отдаленіи отъ береговъ: пылкое юношество мучилось нетерпѣніемъ, наконецъ показалась земля, и надежда ожила, радость вспорхнула въ сердцахъ. Воины надѣли сѣтчатыя кольчуги, кованые шлемы, вооружились мечами и копьями и собрались на палубахъ. Ростиславъ съ весельемъ посматривалъ то на землю, то на своихъ удальцевъ, которые ожидали битвъ какъ радостнаго пиршества.

„Кормчій, гдѣ мы“. Спросилъ Ростиславъ.

— „Если бы ты спросилъ меня объ этомъ сегодня ночью, Ростиславъ Александровичъ“. Отвѣчалъ кормчій: „то я сказалъ бы тебѣ: на волосъ отъ смерти; а теперь скажу — не знаю“.

— „Было время“. Сказалъ Ростиславъ: „что ты зналъ Варяжское море какъ берега Волхова, когда водилъ отцевъ нашихъ на дальніе воинскіе промыслы. Но теперь, старинушка, память твоя развѣялась вѣтрами, взоръ притупился въ туманахъ, и ты, какъ запоздалый журавль, сбился съ пути; вмѣсто добычи, ты заставляешь насъ ловить ветры парусами“.

Кормчій прогнѣвался. „Говорятъ, что слова — вѣтеръ, но они повинуются языку, а морскіе ветры не слушаются руля. Отецъ твой, Ростиславъ Александровичъ, зналъ, что чутьемъ нельзя найти дороги сквозь туманы, и что не можно править парусами какъ волею“.

— „Не сердись, старинушка“. Возразилъ Ростиславъ, улыбаясь: „мы такъ долго терпѣли, что теперь можно намъ и потѣшиться“.

— „Будетъ вамъ потѣха и безъ меня“. Отвѣчалъ кормчій: „вотъ уже земля передъ нами“.

— „Земля эта не обѣщаетъ ничего добраго“. Сказалъ Рында, Никита Серебрякъ. „Эти утесы такъ и глядятъ голодомъ; они припоминаютъ безнадежные берега Ями, гдѣ сперва надобно драться съ волками и медвѣдями за мѣсто, а послѣ съ людьми за огонь и воду. Плохая надежда, Сила Силичъ“.

Между тѣмъ передняя ладья приближалась къ землѣ. „Къ весламъ“. Закричалъ кормчій. Всѣ суда послѣдовали примѣру первой ладьи, и тихою греблею подходили къ утесистому берегу. — „Не вижу ни дыма на землѣ, ни мрежей на водѣ“. Сказалъ Ростиславъ „кажется, берегъ этотъ необитаемъ“.

Вдругъ кусты пошевелились на вершинѣ утеса, — „Человѣкъ, человѣкъ“. Закричали воины. — „Кто бъ ты ни быль, не бойся насъ“. Воскликнулъ Ростиславъ: „мы тебя не обидимъ ни словомъ, ни дѣломъ“. — „ Добрыня“. Сказалъ Рында одному воину: „ты былъ въ плѣну у Ливонцевъ и знаешь Нѣмецкое слово: вызови намъ добромъ этого дикаря. Ростиславъ позабылъ, что чужеземцамъ не такъ понятенъ нашъ языкъ, какъ удары мечей нашихъ“.

При сихъ словахъ незнакомецъ показался на вершинѣ утеса; онъ сперва поднялъ руки, какъ бы благодаря небо, и послѣ того, обратившись къ Новгородцамъ, сказалъ: „Привѣтствую васъ, братья, Славяне! Рѣчи ваши понятны моему сердцу“.

Звуки родимаго языка на отдаленномъ берегу обрадовали Новгородцевъ, какъ привѣтъ любви и родства. — „Братъ, Славянинъ“. Сказалъ Ростиславъ: „ мы люди Новгородскіе, промышленики воинскіе. Бурею снесло насъ съ прямаго пути, и мы не знаемъ, гдѣ находимся. Повѣдай намъ, какъ называется эта страна, кѣмъ населена, и кто ты таковъ“. Незнакомецъ отвѣчалъ: — „Островъ этотъ называется Ограднымъ, и принадлежитъ къ большому острову Волину, который Нѣмцы зовутъ Рюгеномъ. Оградный облитъ кровью и покрытъ костями прежнихъ своихъ жителей, вольныхъ Славянъ; я обитаю на немъ одинъ, — я… но что вамъ до моего имени: я несчастный изгнанникъ изъ отечества“. Незнакомецъ закрылъ лице полою своего плаща: всѣ безмолвствовали. — „И такъ случай привелъ насъ къ знаменитому Волину, который, какъ красное солнце, сіяетъ славою и силою между Нѣмецкими царствами“. Сказалъ Ростиславъ: „друзья! отдохнемъ на этомъ берегу, и послѣ увидимъ, что до̀лжно дѣлать“. — „Вы можете безопасно причалить къ землѣ, въ бухтѣ, по правую сторону утеса“. Сказалъ незнакомецъ: „но кромѣ воды и лѣсныхъ плодовъ, ничего здѣсь не найдете. О Волинѣ я вамъ разскажу такія вѣсти, что сердце ваше обольется кровью“.

Ладьи потянулись вдоль берега, вошли въ бухту, и воины сошли на землю. Незнакомецъ встрѣтилъ Ростислава, поцѣловалъ его въ лице, по обычаю Славянскому, и представилъ ему зеленую вѣтвь и горсть земли въ знакъ мира и гостепріимства. Начальники судовъ окружили незнакомца, и съ нетерпѣніемъ желали услышать повѣсть объ участи Волина и о причинѣ его изгнанія. Ростиславъ велѣлъ дружинѣ расположиться станомъ на отлогомъ берегѣ, и между тѣмъ, какъ воины укрѣпляли ладьи къ землѣ и раскладывали огни, начальники усѣлись на муравѣ вокругъ незнакомца, и онъ началъ свой, разсказъ:

„Вы уже слышали, братья, о могуществѣ Волина. Это моя родина. Мы обладали моремъ: всѣ Поморскіе Славяне признавали наше господство, а иноплеменники страшились нашей силы. Побѣды и торговля обогатили насъ, и возбудили зависть въ сосѣдяхъ, и безъ того къ намъ недружелюбныхъ. Непримиримыми врагами нашими были Датчане. Отъ временъ незапамятныхъ мы находились съ ними въ вѣчной войнѣ: только одно изнеможеніе принуждало обѣ стороны къ краткому отдохновенію, но не къ миру.

„Уже всѣ Поморскіе народы приняли Христіанскую Вѣру, но на Волинѣ еще возвышались храмы въ честь древнимъ божествамъ Славянскимъ. Храмъ Свѣтовида, въ главномъ городѣ нашего острова, Арконѣ, славился богатствомъ, но еще болѣе могуществомъ верховнаго жреца, который своими устами, объявляя волю божества, владѣлъ умами боязливыхъ и суевѣрныхъ поклонниковъ идола. Власть судебная и воинская принадлежала у насъ Князю, но власть открытая уступала тайнымъ побужденіямъ, и жрецы своимъ вліяніемъ управляли дѣлами внѣшними и внутренними. Всѣми мѣрами противились они введенію новой вѣры, и питали войны съ Христіанами. Издревле Христіанство привито было на нашемъ островѣ, но оно расцвѣтало въ тайнѣ, покоряясь гнетущей его силѣ. Многіе первостепенные граждане, и въ томъ числѣ мой родъ, были Христіанами по внутреннему чувству, но для соблюденія спокойствія въ отечествѣ, слѣдовали народнымъ обрядамъ. Мы ожидали всего отъ времени и отъ возрастающаго просвѣщенія посредствомъ торговыхъ связей. Но нѣкоторые ревнители хотѣли поспѣшить переворотомъ, и водворить силою то, что укореняется однимъ убѣжденіемъ. Горе заблуждшимъ, которые мыслятъ, что силою человѣческою можно придвинуть будущее и междоусобіемъ составить благо отечества!

„Годъ тому, какъ Князь нашъ, Тетиславъ, одержалъ на море знаменитую побѣду надъ Датскимъ Королемъ Владиміромъ, принудилъ его къ миру и къ дани. До исполненія условій Король даль намъ двѣнадцать заложниковъ, изъ первостатейныхъ своихъ вельможъ и воиновъ. Въ числѣ ихъ находился Рыцарь Скіельмо, мужъ высокой воинской доблести, ума глубокаго, но нрава свирѣпаго, мстительнаго, съ сердцемъ каменнымъ, се душею безжалостною. Смерть и истребленіе въ войнѣ, страхъ и угнетеніе въ мирѣ: вотъ правила, которыми онъ руководствовался. Униженіе его отечества и наше торжество питали въ немъ ненависть къ имени Славянскому. Не имѣя средствъ нанести намъ вреда открытою силою, Скіельмо вознамѣрился ниспровергнуть наше могущество измѣною и раздорами. Такъ, самыя твердыя зданія, неприкосновенныя силѣ разрушительнаго времени и рукъ человѣческихъ, сокрушаются отъ искры, брошенной во внутренность злобнымъ поджигателемъ. Можетъ быть, замыселъ Скіельмы долго бы не созрѣлъ — любовь его ускорила.

„Сверхъ всѣхъ родовъ знаменитости, которыми небу угодно было одарить счастливый Волинъ, онъ славился также прелестью дѣвъ своихъ, которыя красовались въ благоденствіи отечества, какъ цвѣты въ долинахъ, защищаемыхъ горами отъ сѣвера. Изъ далекихъ странъ чужіе люди пріѣзжали на народныя празднества, любоваться красотою Славянокъ Волинскихъ, и завидовать счастью ихъ мужей и жениховъ.

„Но всѣхъ прекраснѣе на Волинѣ была Бронислава, дочь Воеводы Домбора. Пѣвцы наши истощили всѣ красоты неба и земли для пріисканія уподобленій ея прелестямъ. Пѣсни о Брониславѣ сдѣлались народными, и были воспѣваемы въ палатахъ и въ хижинахъ. По первенству красоты, она была избрана въ трехлѣтнее служеніе богинѣ любви, Дѣвѣ. Но еще прежде, по выбору родителей и по своей волѣ, она была обручена сыну Старосты Верховной Княжеской Думы, Начальнику почетной Дружины, Мечиславу Гранцѣ: вы видите его предъ собою“.

— „Знаменитый изгнанникъ“. Сказалъ Ростиславъ, протянувъ дружески руку: „въ нашемъ кругу ты найдешь достойныхъ сподвижниковъ, и если ты силою разлученъ съ твоею возлюбленною, говори: сила соединить васъ. Мечи Новгородскіе очистятъ тебѣ путь, куда захочешь“.

Мечиславъ съ душевнымъ умиленіемъ прижалъ руку Ростислава къ сердцу и отвѣчалъ: „Братъ! у меня есть обязанности священнѣе любви; благодарю тебя за состраданіе. Послушай, и ты увидишь, какая любовь тяготитъ душу мою: одно отечество занимаетъ всѣ помышленія мои, и я не смѣю думать о себѣ, пока оно въ несчастіи“. Мечиславъ продолжалъ разсказъ.

„Нужно ли говорить, что я любилъ Брониславу, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ окончанія служенія ся въ храмѣ, чтобы увѣнчать бракомъ взаимную нашу любовь? Уже оставался одинъ годъ — онъ сталь теперь вѣчностью!

„Славяне великодушны послѣ побѣды. Заложники пользовались свободою на Волинѣ, и жили въ домахъ именитыхъ гражданъ. Скіельмо принятъ былъ въ домъ Домбора, и воспылалъ любовью къ его дочери. Онъ предложилъ мнѣ оружіемъ рѣшить споръ; но Князь и сама Бронислава сему воспротивились. Она, въ собраніи семейномъ и при другихъ Датскихъ рыцаряхъ, сказала Скіельмѣ: „Напрасно хочешь биться за меня съ моимъ женихомъ. Если бы ты и побѣдилъ его, то никогда не былъ бы моимъ мужемъ. Никогда рука чужеземца не прикоснется къ дѣвичьей моей повязкѣ, пока хотя одинъ свободный Славянскій витязь останется на Волинѣ“. — „И такъ подождемъ до того времени“. Сказалъ Скіельмо съ злобною улыбкой. „Быть можетъ, что я припомню тебѣ твой обѣтъ“. Если бы Скіельмо не быль подъ охраненіемъ народныхъ правъ, то я бы ему тогда же пресѣкъ жизнь вмѣстѣ съ дерзкою рѣчью. Но мы посмѣялись его косвенной угрозѣ, почитая ее безсильною. Скіельмо удалился изъ собранія; проходя мимо меня, бросилъ на меня адскій взглядъ, и сказалъ въ полголоса: „съ тобою, Гранца, мы встрѣтимся на полѣ битвы“. — „Въ землѣ Датской“. Отвѣчалъ я. — Скіельмо хотѣлъ снова улыбкою прикрыть свою досаду, но злоба свела уста его.

„Вскорѣ прислали изъ Даніи выкупъ заложниковъ; Скіельмо возвратился на родину, и мы забыли о немъ, объ его угрозахъ и дерзостяхъ.

„Прошла зима, земля начала одѣваться зеленью, и на Волинѣ наступило знаменитое торжество въ честь Свѣтовида. Не только всѣ почти граждане Волинскіе собрались въ Аркону, но множество Христіанъ съ Поморья прибыло къ намъ, влекомыхъ любопытствомъ или остатками укорененнаго суевѣрія. Послѣ богослужебныхъ обрядовъ и жертвоприношеній, начавшихся съ утреннею зарей, народъ собрался въ ристалище, гдѣ трехсотная дружина Свѣтовидова и почетная Княжеская совершили военныя игры въ честь божества. Между тѣмъ весь городъ, убранный новою зеленью, заставленъ былъ столами; жрецы и богатые граждане Арконы угощали народъ и сами служили, подавая имъ пищу и яства. Турьи рога съ пѣнистымъ медомъ переходили изъ рукъ въ руки, и водворяли веселіе въ собесѣдникахъ. Послѣ трапезы, юноши и дѣвы, украшенные первыми весенними цвѣтами, плясали и пѣли хороводами на площадяхъ, и во всѣхъ концахъ города раздавались звуки мусикійскихъ орудій. Народъ Волинскій веселился и располагался провесть еще три дня празднества въ довольствѣ и радости, но вдругъ нечаянное происшествіе поразило насъ среди нашей безпечности.

„При захожденіи солнца, среди веселаго народа является воинъ въ полномъ вооруженіи; быстрыми шагами идетъ къ лобному мѣсту, всходитъ на высокій помостъ, съ котораго народные крикуны объявляли постановленія Большой Думы, ударяетъ мечемъ въ мѣдный щитъ, и требуетъ вниманія народнаго. „Граждане“. Воскликнулъ онъ: „вы веселитесь надъ пропастью, готовою поглотить васъ; Король Владиміръ съ безчисленными кораблями и сильнымъ воинствомъ идетъ противу Волина. Третьяго дня, онъ напалъ на Оградный, требовалъ сдачи острога и безусловнаго повиновенія своей власти, угрожая смертью въ случаѣ сопротивленія. Нашъ Воевода Ратибой собралъ въ стѣны острога всѣхъ окрестныхъ жителей, и рѣшился защищаться до послѣдняго. Призвавъ меня, онъ сказаны „Усладъ! достань ладью и плыви въ Аркону, предувѣдомить гражданъ о предстоящей опасности. Скажи, что я не сдамъ иначе острога, какъ въ развалинахъ. Буду отражать враговъ отъ стѣнъ, сколько достанетъ силы; а если увижу невозможность держаться, то предамъ городъ пламени, и самъ погибну со всѣми гражданами на семь порогѣ нашей независимости, чтобъ иноплеменники видѣли, что Славяне предпочитаютъ смерть власти чужеземной“. — Я нашелъ ладью на уединенномъ берегѣ острова, и поплылъ на Волинъ. Погода мнѣ благопріятствовала, я ускользнулъ отъ бдительности непріятельскихъ кораблей. Вчерашній день я оставилъ Оградный, и въ сію ночь видѣлъ зарево пламени: уже братья наши погибли! Этотъ огонь былъ погребальнымъ костромъ на развалинахъ нашего города. Я исполнилъ мое порученіе, и теперь хочу умереть съ вами, защищая Волинъ. Граждане, къ оружію! Быть можетъ, съ концемъ моей рѣчи вы увидите враговъ подъ вашими стѣнами“. — „Къ оружію“. Раздалось со всѣхъ сторонъ, и народъ, подобно стаямъ устрашенныхъ бурею птицъ, разсыпался съ воплями въ разныя стороны. Военная труба загремѣла на пристани: витязи составили стражу кругомъ стѣнъ. Къ вечеру городъ уподобился воинскому стану.

„Князь Тетиславъ былъ одержимъ недугомъ, и потому защита Арконы поручена была Воеводѣ Домбору. Прошла ночь въ воинскихъ приготовленіяхъ, и съ первыми лучами солнца непріятельскіе корабли, какъ черная туча, показались на небосклонѣ. Безразсудно было бы отваживаться на морское сраженіе противу несмѣтной силы: корабли наши оставались въ пристани. Пока мы были въ нерѣшимости, что до̀лжно предпринять, многочисленное воинство, высаженное ночью Королемъ Владиміромъ на пустынномъ берегу, приблизилось къ стѣнамъ нашимъ, и Аркона къ полудню уже была обложена съ моря и съ суши.

„Епископъ Абсалонъ, первый Совѣтникъ Датскаго Короля, прислалъ въ городъ Священника, предлагая миръ, если мы согласимся уничтожить язычество, признать его духовную власть, двадцать лѣтъ платить поголовную дань Королю Датскому, признавая его верховнымъ властелиномъ острова, и отдать Датчанамъ наши корабли. Народъ отринулъ предложеніе, но тайные приверженцы Абсалона и друзья Скіельма рѣшилися споспѣшествовать имъ къ ниспроверженію идоловъ, надѣясь братскимъ союзомъ уничтожить другія условія. Единодушіе исчезло въ совѣтѣ и въ войскѣ, подозрѣнія уничтожили подчиненность въ народѣ: чужеземцы посѣяли измѣну и недовѣрчивость.

„Три дня Датское воинство оставалось въ бездѣйствіи; въ четвертую ночь ужасное зрѣлище поразило насъ. Въ одно почти время воспылалъ нашъ флотъ въ пристани, храмъ Свѣтовида посреди города, и священныя городскія врата съ башнею, на которой, развѣвалась Станица, хоругвь, въ образѣ которой народъ боготворилъ отечество. Во время всеобщаго смятенія, обрушилась часть городской стѣны, и воинство Датское съ воплемъ бросилось на приступъ съ моря и съ суши.

„Не могу изобразить словами всѣхъ ужасовъ сей гибельной ночи. Когда Станица обрушилась въ пламя, и когда истуканъ Свѣтовида погрузился подъ развалинами храма, народъ упалъ духомъ и искалъ только смерти, а не побѣды. Старцы и жены бросались въ пламя съ малолѣтными дѣтьми, чтобъ не пережить паденіе отечества. Граждане сражались съ ожесточеніемъ при входахъ въ свои жилища, искали гибели и мщенія; не помышляли о защитѣ города, вѣря, что боги оставили ихъ и предали на жертву врагамъ. Кровь струилась во всѣхъ концахъ города; грудами тѣлъ завалены были улицы; звукъ оружія, трескъ пожарнаго огня, смѣшанные вопли сражающихся и стоны гибнущихъ въ мученіяхъ оглашали воздухъ. Разверстый адъ не могъ бы представить болѣе ужасовъ, бѣдствій и ожесточенія!

„Лишь только непріятель вторгнулся въ городъ, я съ дружиною моею поспѣшилъ отъ священныхъ вратъ къ Княжескому замку, гдѣ сложены были сокровища народныя, руны, сохраняющія письменныя преданія о подвигахъ предковъ и событіяхъ отечества, и гдѣ собраны были знатнѣйшіе граждане съ своими семействами. Тамъ была и Бронислава. Тщетно старались отборные Датскіе рыцари проложишь себѣ путь оружіемъ къ вратамъ за̀мка, по узкому каменному мосту, защищаемому мною съ дружиною. Мы изъ вражескихъ тѣлъ составили себѣ ограду, и рѣшились погибнуть на семъ послѣднемъ оплотѣ нашей вольности. Вдругъ въ толпѣ враговъ раздались радостные клики. „Скіельмо! Скіельмо“. Воскликнули Датчане, и Скіельмо, какъ палачъ, появился предо мною; онъ былъ покрытъ съ ногъ до головы тяжелыми коваными латами, обрызганъ кровью и вооруженъ тяжелою сѣкирою. — „Гранца“. Сказалъ онъ: „я сдержалъ слово, и нашелъ тебя на полѣ битвы“. — „Злодѣй“. Воскликнулъ я въ изступленіи гнѣва: „ты измѣною очистилъ себѣ путь въ Аркону, и получишь достойную мзду за свое коварство“. Я хотѣлъ броситься на него, но воины Датскіе окружили его, и толпою ринулись на насъ. Настала жестокая сѣча, и я, получивъ ударъ въ голову, упалъ безъ чувства.

„Я очнулся въ лѣсу, въ пещерѣ близъ морскаго берега, въ кругу несчастныхъ поселянъ. Ихъ согнали изъ окрестныхъ селъ очищать городъ отъ труповъ и развалинъ. Они примѣтили во мнѣ знаки жизни, и закутавъ въ плащъ, ночью принесли въ свое убѣжище. Отъ нихъ узналъ я, что Волинъ объявленъ волостью Короля Владиміра, что Князь Тетиславъ увезенъ въ Данію, что знатнѣйшіе граждане заключены въ неволю, народъ обезоруженъ и осужденъ на рабство, и что весь островъ раздѣленъ на участки между Датскими рыцарями. Скіельму поручено управленіе островомъ, и онъ, подъ предлогомъ водворенія истинной вѣры, свирѣпствуетъ какъ лютый звѣрь, удовлетворяя своей ненависти къ имени Славянскому, и предаетъ мучительной смерти гражданъ, уцѣлѣвшихъ отъ погибели въ бою. О Домборѣ и его дочери я не могъ ничего узнать. Они вѣроятно погибли. Отецъ мой казненъ злобнымъ Скіельмомъ: онъ самъ свергнулъ его съ башни за̀мка на подводные камни“.

Мечиславъ при сихъ словахъ пролилъ слезы. Новгородские витязи безмолвствовали. „Я поклялся отмстить или умереть“. Сказалъ Мечиславъ. „На рыбачьей ладьѣ пустился я въ открытое море, въ надеждѣ достигнуть Поморья. Волненіемъ прибило меня къ сему острову, и ладья моя сокрушилась. Здѣсь я томлюсь уже два мѣсяца, питаясь дикими плодами, въ ожиданіи, пока судьба доставитъ мнѣ случай достигнуть твердой земли, гдѣ мое имя и несчастіе Волина найдутъ мстителей“.

— „Ты нашелъ ихъ“. Воскликнулъ Ростиславъ, вставъ съ своего мѣста. „Насъ здѣсь четыреста Новгородскихъ удальцевъ, и этого довольно противу четырехъ тысячъ Нѣмцевъ. Съ меньшею силою мы брали города и крѣпкіе за̀мки въ земляхъ вражескихъ, а въ землѣ Славянской каждый гражданинъ будетъ нашимъ союзникомъ. Вотъ тебѣ рука моя, брать Мечиславъ; мы твои, съ однимъ условіемъ: да торжествуетъ истинная вѣра на Волинѣ, и да исчезнетъ память идолослуженія. Христіанскіе витязи не могутъ сражаться за невѣрныхъ: это противно Богу и чести“. — „Клянусь именемъ Христа Спасителя, Котораго я чту съ самого дѣтства“. Сказалъ Мечиславъ: „что Волинцы первую благодарственную молитву за побѣду произнесутъ въ храмѣ Христіанскомъ. Но чужеземная власть не должна касаться ни воли нашей, ни совѣсти. Волинцы, увѣренные въ могуществѣ единаго Бога, добровольно покорятся Святому Его закону“.

„На Волинъ, друзья“. Воскликнулъ радостно Ростиславъ: „къ утру изготовьтесь къ походу, къ битвамъ! Еще насъ не видали въ сихъ странахъ, и такъ пусть узнаютъ Новгородцевъ“.

•••

Ночь была темная и туманная. Пусты были улицы нѣкогда шумнаго города Арконы: теперь только вѣтеръ протяжно вылъ въ опустошенныхъ и полуразрушенныхъ домахъ; изрѣдка слышны были лай псовъ и отклики Датскихъ воиновъ, которыхъ главная стража спокойно отдыхала вокругъ огней, разложенныхъ на главной площади, на самомъ пепелищѣ древняго храма Свѣтовидова. Славяне, уцѣлѣвшіе отъ погибели, крылись въ домахъ, и боясь оскорбленія, не смѣли, по захожденіи солнца, появляться на улицахъ. Городъ подобенъ былъ могилѣ.

Но въ за̀мкѣ Княжескомъ, въ которомъ жилъ Скіельмо, Датскіе рыцари провождали время въ пиршествѣ и веселіи. Тяжелыя стальныя латы, шишаки съ перьями и длинные мечи сложены были въ передней храминѣ, а они одѣты были въ богатыя полукафтанья, украшенныя шелкомъ и золотомъ. Дубовые столы уставлены были яствами, драгоцѣнными чашами и кубками. Дорогія вина, Греческія и Сицилійскія, лились черезъ край изъ золотыхъ и серебряныхъ сосудовъ. Шумная радость одушевляла собраніе, и громкій хохотъ раздавался подъ высокими сводами. Юноши Славянскіе, выбранные къ услугѣ Скіельмо, держали свѣтильники, переносили яствы и наливали кубки; они были въ бѣлыхъ полотняныхъ короткихъ одеждахъ, съ распущенными по плечамъ кудрями. Оруженосцы рыцарей, ихъ конюшіе и тѣлохранители въ буйволовыхъ и лосиныхъ курткахъ безъ латъ, но въ шлемахъ и съ короткими мечами у пояса, толпились вокругъ стола; нѣкоторые изъ нихъ, въ знакъ особенной почести, получали изъ рукъ своихъ господъ дорогіе напитки, которые потомъ раздѣляли съ своими товарищами. Только одинъ Скіельмо былъ грустенъ. Онъ сидѣлъ на первомъ мѣстѣ, окутавшись краснымъ рыцарскимъ плащемъ, и надвинувъ на глаза черную бархатную шапку со сборами, украшенную красными перьями. Однимъ движеніемъ головы или краткими словами отвѣчалъ онъ на рѣчи рыцарей, не обращалъ вниманія на бесѣду, часто поглаживалъ двухъ огромныхъ псовъ, лежавшихъ у ногъ его, и какъ бы противу воли отведывалъ вина, когда турій рогъ или кубокъ доходилъ до него по очереди. Вино не вызвало румянца на блѣдныя его щеки, осѣняемыя рыжею, всклоченною бородой. Глаза его, подъ навислыми бровями и наморщеннымъ челомъ, сіяли какъ погребальные огни. Всѣ видѣли, что Скіельмо занятъ былъ важною или грозною думой.

„Благородный Скіельмо“. Сказалъ рыцарь Дунстъ: „тебѣ обязаны мы и побѣдою и плодами побѣды, нашею славою и богатыми вотчинами Волинскими; но ты одинъ не раздѣляешь съ нами нашей радости, и угощая насъ, всегда кажешься печальнымъ. Скажи, что тяготитъ твое сердце: мы твои вѣрные друзья, и готовы за тебя положить головы наши“.

— „Благодарю въ твоемъ лицѣ всѣхъ благородныхъ рыцарей“. Отвѣчалъ Скіельмо: „но другой думы у меня нѣтъ, кромѣ попеченія о вашемъ благѣ и безопасности. Еще не всѣ враги наши истреблены; слышно даже, что Мечиславъ Гранца спасся отъ погибели. Я знаю его: надобно быть осторожными“.

— „Скорѣе звукъ этого металла превратится въ звукъ гуслей“. Сказалъ Дунстъ, опорожнивъ серебряный кубокъ и ударивъ имъ по столу: „нежели Славяне Волинскіе возвратятся къ прежней независимости“. Въ это время вдругъ зазвенѣли гусли въ другой комнаты, и всѣ рыцари невольно содрогнулись.

— „Что это значить“. Воскликнулъ Скіельмо. „У меня въ цѣломъ домѣ нѣтъ мусикійскаго орудія“. Рыцари въ недоумѣніи посматривали другъ на друга, почитая сей внезапный звукъ какимъ нибудь ужаснымъ предзнаменованіемъ.

Между тѣмъ оруженосецъ, который пошелъ узнать о причинѣ сего происшествія, возвратился и сказалъ: „Славянскій гуслистъ изъ странъ далекихъ, какъ онъ говоритъ, пришелъ сюда и проситъ позволенія повеселить рыцарей своею игрою и пѣснями“.

— „Провались онъ сквозь землю“. Сказалъ Скіельмо: „сбросьте его съ лѣстницы“. — „Зачѣмъ обижать бѣднаго странника“. Возразилъ юный рыцарь фонъ Флитъ. — „Позволь, благородный Скіельмо, позабавить насъ пѣснями. Мы живемъ на этомъ островѣ, какъ дикіе звѣри на привязи, безъ любви и безъ сердечныхъ радостей. Кровь и стоны надоѣли мнѣ: хоть сегодня позволь быть человѣкомъ“.

— „Ты молодь, фонъ Флитъ“. Сказалъ Скіельмо: „отецъ твой, не боялся крови“. — „И я не боюсь ея въ бояхъ“. Отвѣчалъ юный рыцарь: „но не люблю въ мирѣ“.

— „Позволь, позволь позабавить насъ гуслисту“. Сказали въ одно время нѣсколько рыцарей. Скіельмо велѣлъ позвать странника.

Молодой, статный Славянинъ вошелъ въ залу, и поклонился собранію. Онъ быль въ короткой шерстяной одеждѣ; на широкомъ ремнѣ чрезъ плечо висѣли гусли, противу пояса. Вь безмолвіи посматривалъ онъ на рыцарей, и, казалось, взорами считалъ, сколько ихъ. „Откуда ты, странникъ“. Спросилъ Скіельмо. — „Издалека“. Отвѣчалъ гуслистъ: „изъ земли Славянской, называемой Русью“.

— „Мы уже давно замышляемъ побывать у васъ, вмѣстѣ съ братьями нашими, НѢмецкими рыцарями“. Сказалъ Скіельмо.

— „Нѣмецкіе рыцари не любятъ нашего угощенья“. Отвѣчалъ гуслистъ. Земля наша обширна и всѣмъ изобильна, но въ ней и тѣсно и голодно для незваныхъ гостей“.

— „Видите ли дерзость Славянскую“. Сказалъ Скіельмо рыцарямъ“. Послушай, скоморохъ, ты видалъ Аркону: пропой объ этомъ во Псковѣ и въ Новгородѣ“.

— „Я только пою любовь и побѣдныя пѣсни Славянъ“. Отвѣчалъ гуслистъ. — „Смотри жъ, чтобъ тебѣ не онѣмѣть на вѣкъ“. Сказалъ Скіельмо грознымъ голосомъ. — „Не гнѣвайся, Скіельмо“. Возразилъ Дунстъ: „у всякаго свое ремесло“. — „Дайте вина гостю. Гуслистъ! пой, что знаешь, только веселое, про любовь и про битвы“. Гуслистъ ударилъ по струнамъ и запѣлъ:

— „Довольно“. Воскликнулъ Скіельмо. „Пѣсня твоя гласитъ не миръ и не веселье, но вражду и брань Славянскую противу чужого племени. Пой что нибудь другое“. Гуслистъ, не отвѣчая ни слова, снова заигралъ и запѣлъ:

Скіельмо вдругъ всталъ съ своего мѣста и сказалъ: „Веселитесь, благородные рыцари, я оставлю васъ, и займусь нужными разпоряженіями по моему управленію. Груберъ и Кнейфъ, ступайте за мною“. Скіельмо вышелъ изъ залы съ своими оруженосцами, которые несли передъ нимъ свѣтильники. Медленными шагами проходилъ онъ чрезъ рядъ пустыхъ комнатъ; позади его раздавались веселые клики пирующихъ. Вошедши въ одну круглую высокую храмину, съ четырьмя дверями, Скіельмо остановился и сказалъ: „Груберъ! принеси ключи отъ моего звѣринца“. Оруженосецъ поспѣшно повиновался, а между тѣмъ Скіельмо прохаживался тихими шагами по комнатѣ. Онъ подошелъ къ окну. Волны разбивались о подножіе скалы, на которой былъ построенъ за̀мокъ; вѣтеръ шумѣлъ въ рощѣ, осѣняющей морской берегъ, по правую сторону зданія. На небѣ не видно было ни одной звѣзды; море казалось чернымъ покровомъ. Груберъ принесъ связку ключей. Скіельмо отворилъ дверь, и началъ спускаться въ подземелье по крутой и узкой лѣстницѣ; На каждыхъ двухъ поворотахъ надлежало отпирать желѣзныя двери. Наконецъ, отворивъ послѣднія, они вошли въ длинный коридоръ, по обѣимъ сторонамъ котораго были небольшія круглыя двери съ запорами. Шаги Скіельма и его оруженосцевъ громко повторялись эхомъ, и вдругъ звуки цѣпей и жалобные стоны раздались въ подземныхъ кельяхъ. Страшныя проклятія доходили до слуха Скіельма, и онъ удвоилъ шаги, чтобы достигнуть скорѣе конца коридора. Здѣсь онъ опять отперъ двери и пошелъ вверхъ по лѣстницѣ, которая вела въ угольную башню, стоящую на краю скалы, выдавшейся въ море. Скіельмо оставилъ своихъ оруженосцевъ въ нижней комнатѣ, а самъ, взявъ свѣтильникъ, пошелъ одинъ въ верхъ. Нетерпѣливою рукою отодвинулъ онъ запоры, и вошелъ въ послѣднее убѣжище, гдѣ томилась жертва его свирѣпства.

„Пришелъ ли мой конецъ? Есть ли въ тебѣ хоть искра жалости, Скіельмо, убей меня“.

— „Нѣтъ, Бронислава“. Сказалъ Скіельмо: „я не вѣстникъ смерти, но счастья твоего, если только ты согласишься сдѣлать меня счастливымъ. Одно твое слово, — и ты свободна, и отецъ твой займетъ первое мѣсто послѣ меня, и соотечественники твои станутъ моими братьями“.

— „Славянка не умѣетъ играть клятвами и нарушать обѣты“. Отвѣчала Бронислава.

— „Но помни, что участь отца твоего зависитъ отъ твоего повиновенія моей волѣ. Суди о любви моей къ тебѣ по моему терпѣнію. Наконецъ оно истощилось, и я клянусь, что если ты не согласишься быть моею женою, то завтра же отецъ твой подвергнется участи стараго Гранцы, и въ твоихъ глазахъ будетъ низвергнутъ въ море съ вершины этой башни“.

— „Варваръ“. Воскликнула Бронислава: „кровопійца! такими ли средствами пріобрѣтаютъ любовь? Ты слышалъ, что сказалъ отецъ мой, когда въ послѣдній разъ ты призвалъ насъ вмѣстѣ къ себѣ. Не онъ ли угрозою проклятія родительскаго, запретилъ мнѣ спасать жизнь его моимъ поношеніемъ, и повелѣлъ мнѣ умереть, но никогда не быть женою врага имени Славянскаго? Ты слышалъ это“.

— „Страданія помрачили разумъ старца“. Сказалъ Скіельмо: „ и ты должна спасать его и себя противу его воли. Слушай, Бронислава! зависимость отъ Короля Владиміра наскучила мнѣ. При Дворѣ умышляютъ противу меня, и самъ Абсалонъ разорвалъ со мною дружескую связь. Я намѣренъ отложиться, объявить Волинъ независимымъ, а себя Княземъ. Ты будешь Княгинею, и мы вмѣстѣ станемъ пещись о счастіи нашего народа, о благѣ твоихъ соплеменниковъ. У меня есть союзники на твердой землѣ, и я ожидаю помощи отъ Ганзы и отъ Князя Ратиборскаго. Подумай, Бронислава, ты будешь Княгинею — отецъ твой первымъ моимъ Совѣтникомъ“.

— „И такъ одной измѣны не доставало къ твоимъ злодѣяніямъ, чтобы въ твоемъ лицѣ представить свѣту совершеннаго изверга“. Сказала Бронислава въ негодованіи. „Я женщина, но вѣрна моему долгу, а ты неужели думаешь, что мужи Славянскіе забудутъ обязанности къ своему законному Государю? Князь Тетиславъ въ плѣну, и чѣмъ онъ несчастнѣе, тѣмъ болѣе имѣетъ правъ на нашу вѣрность. Ты знаешь насъ давно; знаешь, что вѣрность и любовь къ своимъ Государямъ суть отличительныя черты Славянскихъ племенъ. Мы можемъ быть побѣждены — но не покорены; никогда не признаемъ надъ собою власти чужеземной, и никогда не измѣнимъ нашему Князю. Ты могъ обмануть легковѣрныхъ благовиднымъ предлогомъ, но они видѣли слѣдствія твоихъ обѣщаній, и теперь не повѣрятъ тебѣ болѣе. Перестань питать себя ложными надеждами, и не мысли совратить меня съ пути симъ признакомъ величія. Я Славянка — умѣю умереть вѣрною моему Князю, отечеству и любви моей“.

— „Любви“. Воскликнулъ Скіельмо съ злобнымъ хохотомъ. „Неужели духъ Мечислава Гранцы навѣщаетъ тебя въ твоемъ заточеніи? Мертвые не возстаютъ, а ты Знаешь, что Гранца убитъ мною на мосту и низверженъ въ ровъ. Помни обѣтъ! Нѣтъ болѣе ни одного свободнаго витязя на Волинѣ“.

— „Я не видѣла трупа Мечиславова“. Сказала Бронислава: „а мой долгъ быть вѣрною жениху, когда участь его мнѣ неизвѣстна. Плѣнница, я не знаю, есть ли свободные витязи“…

Въ это время послышался глухой шумъ въ нижней комнатѣ, гдѣ оставались оруженосцы. Скіельмо обратилъ вниманіе къ дверямъ: звуки быстрыхъ шаговъ послышались на лѣстницѣ. „Кто тамъ! Что новаго, Груберъ“. Сказалъ онъ съ безпокойствомъ, и вдругъ лице его покрылось смертною блѣдностью, холодный потъ выступилъ на челѣ, волосы отъ ужаса поднялись дыбомъ: толпа вооруженныхъ воиновъ стремглавъ вбѣжала въ темницу. „Мечиславъ“. Воскликнула Бронислава и бросилась въ его объятія.

— „Вотъ онъ, вотъ злодей моего отечества и племени“. Сказалъ Мечиславъ Гранца, указывая на Скіельма. Воины бросились на него. Онъ хотѣлъ поразить себя кинжаломъ, который скрытъ былъ подъ рыцарскою мантіею, но Никита Серебрякъ обезоружилъ его. „Нѣтъ, Скіельмо“. Сказалъ Мечиславъ: „голова твоя принадлежитъ твоему Королю, и должна пасть на позорной плахѣ. Измѣна твоя открыта. Князь Ратиборскій, Буривой, обнаружилъ злобные твои замыслы, и самъ прибыль съ нами на освобожденіе Волина. Все кончено, стража твоя побита или полонена; корабли въ нашихъ рукахъ, и теперь воины мои вяжутъ твоихъ рыцарей, которые на пиршествѣ лишились силы и разума“. Скіельмо хотѣлъ что-то сказать, но слова замерли на устахъ его. Мечиславъ оставилъ Скіельма въ башнѣ подъ стражею, взялъ ключи и сошелъ въ коридоръ съ Брониславою, которая проливала слезы радости. „Найдемъ ли въ живыхъ отца моего, Мечиславъ? Можетъ быть, онъ погибъ отъ рукъ злодѣя“.

Въ одно мгновеніе всѣ двери темницъ растворились, и первостепенные граждане Арконы, какъ адскія тѣни, выползли изъ норъ, обремененные оковами. Старый Домборъ бьлъ между ними. Бронислава упала безъ чувствъ на грудь своего родителя.

Мечиславъ поручилъ Ростиславу освобожденныхъ плѣнниковъ, и самъ поспѣшилъ изъ подземелья въ Княжескіе чертоги. Тамъ уже Славяне занимали стражу, и Князь Буривой встрѣтилъ его, окруженный жителями Арконы, которые наполняли дворъ замка и тѣснились въ комнатахъ, чтобы видѣть своихъ избавителей. Ночь превратилась въ свѣтлый день, повсюду воспылали огни. Зала пиршества назначена была мѣстомъ заключенія для плѣнныхъ рыцарей. Обезоруженные, они пребывали въ безмолвіи, потупивъ взоры отъ стыда, и съ горестью слышали радостные клики народа: Да здравствуютъ освободители Арконы! Слава витязямъ Славянскимъ!

Между тѣмъ освобожденные изъ тяжкой неволи именитые граждане Арконскіе появились среди народа, который почиталъ ихъ погибшими; радость его дошла до изступленія. „Гдѣ нашъ злодѣй, гдѣ Скіельмо“. Кричали со всѣхъ сторонъ: „дайте намъ его на растерзаніе“. — „Любезные сограждане“. Сказали Мечиславъ: „Скіельмо у насъ въ рукахъ, но мы должны справедливое мщеніе принесть въ жертву вѣрности нашей Князю Тетиславу. Цвѣтъ Датскаго рыцарства въ плѣну у насъ, и мы выкупимъ ими нашего несчастнаго Князя, безъ котораго въ самомъ торжествѣ побѣды пребудемъ какъ семейство безъ отца. Господь справедливъ: Онъ накажетъ злодѣяніе Скіельмы въ собственномъ его отечествѣ; онъ измѣнникъ противу своего Короля, а измѣна противу присяги не попущается Богомъ безъ справедливаго мщенія“.

Домборъ пожелалъ возвратиться въ домъ свой, который занималъ рыцарь Дунстъ, по праву побѣды. Новгородцы остались въ Княжескомъ замкѣ, какъ дорогіе гости. Мечиславъ, провожая Домбора съ дочерью, разсказалъ имъ о бѣгствѣ своемъ изъ Волина, о прибытіи Новогородскихъ удальцевъ на островъ Оградный и о встрѣчѣ своей на морѣ съ Княземъ Буривоемъ, который, получивъ предложеніе Скіельма помочь ему въ измѣнѣ, увѣдомилъ о семъ Короля Датскаго, а самъ съ дружиною поспѣшилъ на Волинъ, съ твердымъ намѣреніемъ освободить его отъ власти чужеземцевъ. Прибывъ ночью на Волинъ, они нашли на морскомъ берегу стараго жреца Свѣтовидова, который открылъ имъ подземный ходъ во внутренность за̀мка, о чемъ не зналъ даже самъ Князь Тетиславъ. Мечиславъ послалъ Новгородца Добрыню подъ одеждою гуслиста высмотрѣть, что дѣлается въ замкѣ, а самъ въ полночь рѣшился напасть въ одно время на за̀мокъ, на пристань и на городскую стражу. Нечаянное и отважное нападеніе привело въ страхъ безпечныхъ Датскихъ воиновъ, н они сдались безъ большаго сопротивленія. Подземельемъ Мечиславъ дошелъ до самой башни, гдѣ была заключена Бронислава. Входъ въ коридоръ задѣланъ былъ легко однимъ рядомъ камней, которые обрушились по первому потрясенію. Свѣтъ указалъ имъ путь къ тому мѣсту, гдѣ оруженосцы ожидали Скіельма. Успѣхъ увѣнчалъ смѣлое предпріятіе, и Аркона въ одну ночь освободилась отъ чужеземнаго ига.

•••

Нѣсколько лѣтъ спустя, Ганзейскіе купцы привезли въ Новгородъ, новые дары Ростиславу и его сподвижникамъ отъ благодарныхъ Волинцевъ. Купцы разсказывали, что Князь Тетиславъ возвратился на Волинъ, и послѣ того одержалъ побѣду надъ Датчанами; что Христіанская Вѣра торжественно и добровольно принята жителями Волина, и что Мечиславъ Гранца, счастливый супругъ Брониславы, избранъ военачальникомъ. Онъ воздвигнулъ храмъ въ Арконе во имя Святой Софіи, въ память Великаго Новгорода, и на стѣнахъ его начерталъ имена Ростиславовой дружины на вѣчную честь и славу. О Скіельмѣ говорили, что онъ не дождался возмездія за свою измѣну и свирѣпость, и кончилъ жизнь въ мученіяхъ совѣсти. Слава объ освобожденіи Арконы разнеслась далеко по свѣту, и утвердила вѣру въ иноплеменникахъ, что Славяне непобѣдимы, и только внутренними раздорами могутъ быть доведены до чужеземнаго порабощенія.

Ѳаддей Булгаринъ. 1830.