Университеты въ Россіи въ первой половинѣ ХІХ вѣка

Лѣтопись грановский каразин магницкий уваров

08 июн 2017

Посреди быстраго паденія религіозныхъ и гражданскихъ учрежденій въ Европѣ, при повсемѣстномъ распространеніи разрушительныхъ понятій, надлежало укрѣпить отечество на твердыхъ основаніяхъ; найти начала, въ коихъ зиждется благоденствіе, силы, составляющія отличительный характеръ Россіи и ей исключительно принадлежащія; собрать въ одно цѣлое священные остатки ея народности и на нихъ укрѣпить якорь нашего спасенія. …1831 г. Указъ сенату ставитъ преграды полученію образованія въ заграничныхъ университетахъ и предписываетъ воспитывать юношество въ возрастѣ 10–18 лѣтъ непремѣнно въ Россіи.

Содержаніе:

І.
ІІ.
ІІІ.

Изученіе судебъ высшаго образованія въ Россіи въ первое пятидесятилѣтіе ХІХ вѣка представляетъ большой культурно–историческій и общественный интересъ. Нигдѣ, можетъ быть, такъ ярко не сказались, такъ типично не отразились всѣ волнообразныя движенія правительственной политики, какъ на жизни и судьбахъ высшей школы. Періоды громко провозглашаемыхъ, но, по большей части остававшихся въ теоріи, либеральныхъ начинаній смѣнялись періодами очень опредѣленной и открытой реакціи. И потому цѣлый рядъ отдѣльныхъ стадій этой эпохи ознаменованъ не столько заботами правительства о просвѣщеніи, сколько „борьбой съ просвѣщеніемъ“. Съ другой стороны, значительный интересъ представляютъ взаимоотношенія университетовъ и общества и роль первыхъ въ дѣлѣ пробужденія и развитія общественнаго сознанія.

Петровскія реформы, наиболѣе ярко опредѣлившія назрѣвшій переходъ отъ старозавѣтныхъ устоевъ къ новымъ жизненнымъ формамъ, коснулись и области народнаго образованія. Съ этого времени можно считать начало опредѣленной, измѣняющейся лишь въ формѣ правительственной политики по народному просвѣщенію; отличительными чертами ея являются практическій, утилитарный и дворянскій, классовый характеръ. Для новыхъ потребностей государству необходимы образованные слуги, чиновники; поэтому создается рядъ учебныхъ заведеній, удовлетворяющихъ практическимъ потребностямъ момента. Ближайшей опорой правительственной власти является дворянство; необходимо, слѣдовательно, въ новыя школы привлечь дворянство и въ свою очередь школы приспособить въ интересахъ господствующаго класса. Въ первой половинѣ ХѴІІІ вѣка основывается прежде всего рядъ профессіональныхъ школъ: артиллерійскихъ, навигацкихъ, математическихъ и т. п. Очень ярко выразилась вторая тенденція правительственной политики въ созданіи (въ 1731 г.) строго–сословнаго сухопутнаго шляхетскаго кадетскаго корпуса. Но наряду съ энергичнымъ насажденіемъ разсадниковъ профессіональнаго образованія, правительство не лишено было мысли создать и высшія ученыя и учебныя учрежденія, преслѣдующія цѣли общаго образованія. Уже Петръ I мечталъ объ основаніи университета и велъ по этому поводу переписку съ Лейбницемъ и Вольфомъ. Но въ значительной степени планы эти отличались отвлеченнымъ, теоретическимъ характеромъ. Открытая въ 1725 году Академія Наукъ — высшее ученое установленіе имѣло своей задачей также приготовлять въ академическомъ „университетѣ“ молодыхъ русскихъ ученыхъ. Однако, общее равнодушіе, выразившееся въ почти полномъ отсутствіи слушателей, не дало развиться этому начинанію.

Въ 1755 году дѣлается новая попытка создать высшее учебное заведеніе; основывается Московскій университетъ. Выборъ Москвы обусловливался тѣмъ, что въ ней жило множество дворянъ, что эта столица находится въ серединѣ государства, что новое учрежденіе привлечетъ къ себѣ помѣщичьихъ дѣтей, получающихъ образованіе отъ невѣжественныхъ учителей и т. и. Для приготовленія въ университетъ учреждается гимназія съ двумя отдѣленіями — для дворянъ и для разночинцевъ (почти въ то же время аналогичная гимназія основывается въ Казани). Правительство всячески старалось привлечь дворянъ въ университетъ; въ награду за ученье учебные годы зачитывались въ службу, и по окончаніи курса студентъ получалъ оберъ–офицерскій чинъ. Но, несмотря на всѣ эти правительственныя мѣропріятія, дворянство оставалось весьма холоднымъ къ попыткамъ насажденія русскаго высшаго образованія. Въ царствованіе Екатерины II, когда на крѣпостныхъ основахъ пышно расцвѣтали либеральныя идеи и усиленно работала въ теоріи творческая мысль, народное образованіе подверглось довольно существеннымъ реформамъ. Просвѣтительныя идеи Наказа, педагогическіе планы Бецкаго и т. ц. завершились основаніемъ „комиссіи объ учрежденіи училищъ“ (1782) подъ предсѣдательствомъ будущаго перваго министра народнаго просвѣщенія Завадовскаго. Въ числѣ работъ этой комиссіи наше вниманіе займетъ составленный въ 1787 г. „планъ“ университетовъ. Екатерина задавалась цѣлью создать нѣсколько новыхъ университетовъ, и „планъ“ комиссіи является проектомъ устава университетовъ. Нельзя не отмѣтить, что этотъ проектъ, никогда не осуществленный, является однимъ изъ самыхъ либеральныхъ университетскихъ уставовъ. Свобода преподаванія признается основой ученой дѣятельности; „профессора не подвергаются принужденію ни въ разсужденіи правилъ науки, ни въ разсужденіи книгъ учебныхъ; свобода мыслей способствуетъ вообще знаніямъ, но при такой наукѣ, въ коей ежедневно являются новыя разрѣшенія и новыя открытія, нужна она особливо“. Очень характернымъ для фразеологіи Екатерининскаго времени является признаніе общедоступности („для всѣхъ любознательныхъ посѣтителей“), безъ различія состоянія, — академическаго образованія. Эта мысль выражена въ слѣдующихъ, нѣсколько высокопарныхъ выраженіяхъ: „Несвободные люди также должны имѣть право быть въ университетѣ; когда несвободные люди будутъ въ университетѣ учиться, какъ и прочіе студенты, то сила науки и ученые люди ни мало не будутъ унижаемы, такъ какъ цари и князи не унижаются тѣмъ, когда несвободные бываютъ съ ними вмѣстѣ въ храмахъ и слушаютъ слово Божіе; науки свободными называются для того, что всякому оставлена свобода ихъ пріобрѣтать, а не для того, чтобы сіе право предоставлять только людямъ свободнымъ“. Но этотъ проектъ, подобно большинству проектовъ эпохи Екатерины, остался только на бумагѣ въ качествѣ интереснаго историческаго документа. Впрочемъ, этотъ „планъ“ имѣлъ нѣкоторое вліяніе на выработку уставовъ въ царствованіе Александра I.

Но прежде чѣмъ перейти къ этой эпохѣ, мы должны нѣсколько остановиться на слѣдующемъ вопросѣ. До сихъ поръ мы изучали правительственную дѣятельность въ области народнаго образованія; теперь интересно разсмотрѣть, какъ русское общество ХѴІІІ вѣка относилось къ новому просвѣщенію и поскольку, въ свою очередь, разсадники высшаго образованія вліяли на русское общество. Намъ уже приходилось отмѣчать, что общество первой половины ХѴІІІ вѣка относилось въ высокой степени инертно и пассивно ко всякимъ просвѣтительнымъ начинаніямъ; судьба академическаго „университета“ служитъ лучшей иллюстраціей къ этому положенію. Военныя заведенія или домашніе воспитатели, въ лучшемъ случаѣ, удовлетворяли образовательнымъ запросамъ дворянства. Во второй половинѣ вѣка положеніе мало измѣнилось; комедія Фонвизина имѣетъ очень реальныя основанія. Высшій классъ дворянства, находившійся подъ сильнымъ вліяніемъ западныхъ идей, стремился къ источникамъ просвѣщенія — въ западные университеты и проводилъ свои „Lehr und Wanderjahre“ за границей. И потому положеніе Московскаго университета — разсадника высшаго образованія было далеко не блестящимъ; недостаточное число слушателей является показателемъ еще недостаточной развитости сознанія общества. Но все же и тогда Московскій университетъ выполнялъ свою высокую культурную и извѣстную общественную миссію. Достаточно указать на связь Дружескаго Общества и всей просвѣтительной дѣятельности Новикова съ Московскимъ университетомъ, на громадное идейное вліяніе предшественника Грановскаго — профессора Шварца и мн. др., чтобы признать вліяніе Московскаго университета на передовое общество того времени. Не лишеннымъ значенія является и тотъ фактъ, что любопытный конституціонный проектъ, проектъ ограниченія верховной власти, принадлежалъ перу профессора Московскаго университета Десницкаго.

І.

Новое правленіе Александра І¹ было до извѣстной степени реставраціей Екатерининской эпохи. Такая же торжественная и пышная либеральная фразеологія сверху, такіе же пропитанные гуманными и просвѣтительными началами Запада проекты, по большей части лишь провозглашенные, такое же несоотвѣтствіе выспреннихъ идеаловъ съ окружающей дѣйствительностью и такой же во вторую половину царствованія поворотъ къ открытой реакціи, къ уничтоженію всего, что знаменовало „дней Александровыхъ прекрасное начало“².

Но все же первые годы царствованія ознаменованы рядомъ существенныхъ реформъ въ центральномъ управленіи, и начинанія эти окрашены въ извѣстный либеральный колоритъ. Насъ интересуетъ прослѣдить, какъ эти новыя начинанія были примѣнены къ реформѣ и устройству дѣла народнаго просвѣщенія.

Прежде всего было организовано особое вѣдомство для руководства народнымъ образованіемъ — 8 сентября 1802 года учреждено министерство народнаго просвѣщенія. Съ учрежденіемъ министерства, во главѣ котораго сталъ Завадовскій, прежняя комиссія объ учрежденіи училищъ была переименована въ „главное училищъ правленіе“ и на это учрежденіе была возложена задача разработать планы общаго устройства учено–воспитательной части въ имперіи. Вся имперія была раздѣлена на шесть учебныхъ округовъ, подчиненныхъ особымъ попечителямъ, состоявшимъ въ то же время непремѣнными членами главнаго училищъ правленія. Попечители обязаны были ревизовать округа, но постоянно жить внѣ его предѣловъ, въ Петербургѣ, чтобы не стѣснять мѣстную академическую дѣятельность. Постоянными замѣстителями попечителя во главѣ учебнаго округа были университеты, которые являлись, такимъ образомъ, не только высшими учеными и учебными учрежденіями, но и учебно–административными органами. Вся новая система въ теоріи являлась очень стройной; четыре типа учебныхъ заведеній представляли собою пирамиду — училища приходскія, училища уѣздныя, гимназіи и университеты.

Правительство открыло рядъ новыхъ университетовъ; въ главномъ училищъ правленіи были разработаны основанія новыхъ университетскихъ уставовъ. Хотя уставы отдѣльныхъ университетовъ и разнились въ нѣкоторыхъ деталяхъ и частностяхъ, тѣмъ не менѣе можно говорить объ ихъ общихъ основахъ, можно отмѣтить ихъ отличительный „духъ“ и главныя идеи. За основу при составленіи уставовъ были положены порядки западно–европейскихъ, по преимуществу германскихъ университетовъ, но, кромѣ того, приняты во вниманіе были особыя мнѣнія и замѣчанія спеціальныхъ экспертовъ и совѣтниковъ — графа д’Антрега, нѣмецкаго историка университетовъ Мейнерса, Брандеса и др. Разсмотримъ теперь въ общихъ чертахъ основныя положенія устава. Въ статьѣ, установляющей понятіе и задачу университета, онъ опредѣляется, какъ высшее учебное заведеніе, обязанное приготовлять юношество „для вступленія въ различныя званія государственной службы“. Наряду съ этими практическими цѣлями университету вмѣняется въ обязанность распространеніе знаній вообще и спеціальная научная дѣятельность преподавателей въ частности. Уставъ предписываетъ, чтобы ежемѣсячно были собранія совѣта чисто ученаго характера, „въ которыхъ профессора и почетные члены подъ предсѣдательствомъ ректора разсуждаютъ о сочиненіяхъ, новыхъ открытіяхъ, опытахъ, наблюденіяхъ и изслѣдованіяхъ, ректоромъ или кѣмъ изъ членовъ предложенныхъ“. При университетѣ должны быть основываемы научныя и литературныя общества, должны быть организуемы конкурсы, преміи и т. п. Университетъ состоитъ изъ четырехъ факультетовъ или отдѣленій, которые были представлены слѣдующимъ образомъ:

отдѣленіе нравственныхъ и политическихъ наукъ,
отдѣленіе физическихъ и математическихъ наукъ,
отдѣленіе врачебныхъ или медицинскихъ наукъ и
отдѣленіе словесныхъ наукъ.

Академическое сословіе составляютъ „преподающіе въ наукахъ наставленія ординарные и экстраординарные профессора, адъюнкты, магистры, студенты и учители языковъ, пріятныхъ искусствъ и гимнастическихъ упражненій“. Уставъ довольно подробно формулируетъ обязанности профессоровъ; они должны „преподавать курсы лучшимъ и понятнѣйшимъ образомъ и соединять теорію съ практикой во всѣхъ наукахъ, въ которыхъ сіе нужно“. Характерно, что при этомъ профессору вмѣнялось, „преподавая наставленія, пополнять курсы свои новыми открытіями, учиненными въ другихъ странахъ Европы“. Но уже въ этомъ уставѣ, уставѣ либеральномъ, свобода преподаванія основательно ограничена; свои лекціи профессора обязаны читать по точно опредѣленнымъ и одобреннымъ совѣтомъ пособіямъ (въ качествѣ такового пособія преподаватель могъ взять „книгу своего сочиненія или другого извѣстнаго ученаго мужа“). Профессора и адъюнкты избираются въ совѣтъ по рекомендаціи членовъ соотвѣтствующихъ отдѣленій; при этомъ въ уставѣ пояснено — „природные россіяне, нужныя знанія и качества имѣющіе, должны быть предпочтены чужестраннымъ“.

Переходя теперь къ административному строю университетовъ по новому уставу, мы должны отмѣтить слѣдующія основныя черты. Органами коллегіальнаго управленія являются — совѣтъ университета, собранія отдѣленій (факультетовъ) и правленіе. Совѣтъ, состоящій изъ профессоровъ ординарныхъ и экстраординарныхъ и избирающій изъ своей среды ректора, вѣдаетъ всѣ университетскія дѣла; кромѣ того, ему принадлежитъ руководство училищными дѣлами учебнаго округа. По дѣламъ учебнымъ и судебнымъ совѣтъ является высшей инстанціей. Засѣданія совѣта бываютъ обычныя, экстренныя и чисто–ученыя (о послѣднихъ мы уже говорили). Факультетскія собранія вѣдаютъ дѣла своихъ отдѣленій, — дѣла, по преимуществу, учебнаго характера; окончательное утвержденіе принятыя факультетомъ постановленія получаютъ въ совѣтѣ.

Правленіе является исполнительнымъ органомъ совѣта и состоитъ изъ ректора, декановъ факультетовъ и особаго непремѣннаго засѣдателя, назначаемаго изъ среды ординарныхъ профессоровъ попечителемъ. Правленіе вѣдаетъ всю хозяйственную и отчетную часть; въ то же время оно является одной изъ судебныхъ инстанцій, и тогда въ его засѣданіи принимаетъ участіе особое выборное (изъ профессоровъ–юристовъ) лицо — синдикъ. Переходя къ организаціи университетскаго суда, нужно отмѣтить, что она была разработана очень обстоятельно, и судъ имѣлъ цѣлыхъ три инстанціи: ректоръ, правленіе и совѣтъ. Сфера вліянія университетскаго суда была довольно широка и касалась нѣкоторыхъ внѣ–университетскихъ проступковъ членовъ профессорской коллегіи, студентовъ, университетскихъ чиновниковъ и служащихъ; вѣдѣнію университетскаго суда, напр., подлежали дѣла по раздѣлу наслѣдственнаго движимаго имущества и т. п. Въ дѣлахъ уголовныхъ сфера университетскаго суда ограничивалась лишь производствомъ дознанія; но въ подлежащемъ присутственномъ мѣстѣ при разборѣ дѣла допускался въ качествѣ депутата отъ университета синдикъ. Регламентація жизни студентовъ представлена въ самыхъ общихъ чертахъ; характерной особенностью этого устава является отсутствіе полицейской опеки, фискальнаго надзора. Наблюденіе за устройствомъ академической жизни возложено на совѣтъ: „студенты въ разсужденіи нравственности и поведенія сообразуются съ правилами благочинія, сочиненными университетскими совѣтами и на утвержденіе начальства взнесенными“. Инспекція надъ студентами является выборной; инспекторъ избирается изъ числа ординарныхъ профессоровъ, его помощники изъ числа магистровъ или кандидатовъ. Главнымъ представителемъ университета авляется ректоръ, избираемый на годъ изъ числа ординарныхъ профессоровъ и утверждаемый высочайшей властью; ректоръ является предсѣдателемъ совѣта и другихъ собраній, онъ отвѣчаетъ за внутренній распорядокъ университета. Замѣстителемъ его является также выборный проректоръ. Въ такомъ видѣ представляется университетскій строй по уставу 1804 г. Въ заключеніе надо замѣтить, что на университетахъ еще лежала обязанность стоять во главѣ учебнаго округа и руководить всей образовательной частью въ его предѣлахъ; кромѣ того, на ихъ же обязанности была цензура книгъ и сочиненій.

Изъ этого общаго обзора содержанія новаго устава мы видимъ, что онъ въ теоріи былъ построенъ по западнымъ образцамъ и переносилъ къ намъ понятія германской академической жизни. Но въ сильномъ противорѣчіи со всѣмъ самоуправляющимся строемъ стоитъ власть попечителя. Хотя много подчеркивалось то обстоятельство, что попечитель живетъ внѣ округа, не вмѣшивается во внутреннюю жизнь университета, не зависитъ отъ вліянія партій и самъ въ свою очередь не оказываетъ давленія, однако на практикѣ власть попечителя являлась очень сильной и существенной. Даже въ раннюю лучшую эпоху дѣйствія устава 1804 г. постоянно приходится считаться съ этимъ фактомъ.

Подвергая критическому анализу новый уставъ и вскрывая его историческія основы, мы увидимъ въ немъ очень опредѣленную правительственную тенденцію — тенденцію „государственнаго утилитаризма“. Сколь много ни говорилось бы въ новомъ уставѣ о высокомъ научномъ и культурно – просвѣтительномъ значеніи университетовъ, государству прежде всего и главнымъ образомъ были необходимы слуги — „чиновники“. Исторіографъ Казанскаго университета проф. Загоскинъ, первые вышедшіе три тома обстоятельнаго труда котораго являются однимъ изъ основныхъ сочиненій по исторіи университетовъ Александровскаго времени, прекрасно замѣчаетъ по этому поводу: „Подготовленіе для государства чиновниковъ по „разнаго рода службамъ“ — выступаетъ, такимъ образомъ, факторомъ первенствующаго значенія въ дѣлѣ зарожденія русскихъ университетовъ; да и сами профессора университетовъ представлялись въ глазахъ правительства не свободными представителями свободной науки, но чиновниками („чиновникъ по философіи“, „чиновникъ по словесности“, „чиновникъ по естественному праву“ — обычныя выраженія добраго стараго времени для обозначенія представителей кафедръ), обязанными читать свои курсы въ строго опредѣленномъ направленіи и по строго опредѣленнымъ программамъ и руководствамъ“. Пышныя, либеральныя разсужденія покрывали старыя и очень опредѣленныя тенденціи правительственной политики по народному образованію. Уставъ 1804 г. стоитъ, такимъ образомъ, въ прямой и непосредственной связи съ практической политикой ХѴІІІ вѣка и является въ свою очередь однимъ изъ промежуточныхъ звеньевъ въ общей исторіи русскаго народнаго просвѣщенія.

Мы видѣли, слѣдовательно, тѣ задачи, которыми руководилось правительство при созданіи университетовъ; теперь намъ интересно остановиться на отношеніи общества къ факту созданія новыхъ университетовъ, разсмотрѣть степень его пониманія насущныхъ потребностей высшаго образованія. Оставивъ въ сторонѣ Московскій университетъ, который уже имѣлъ свои традиціи, и основанные на окраинахъ университеты Дерптскій (стоявшій въ культурной преемственности съ латино–шведскими университетами) и Виленскій, мы остановимся на основаніи Харьковскаго и Казанскаго университетовъ³. При созданіи перваго изъ этихъ университетовъ невольно бросится въ глаза фактъ общественной иниціативы; лишь благодаря ей, благодаря крупнымъ денежнымъ пожертвованіямъ дворянства, Харьковъ, спорившій съ другими южными городами, получилъ университетъ. Но всякое апріорное заключеніе о сильно развитой общественности и высокомъ культурномъ уровнѣ мѣстной дворянско–помѣщичьей среды будетъ ошибочнымъ и опрометчивымъ. Конечно, отдѣльные высоко–интеллигентные люди, какъ В. Н. Каразинъ и др., вполнѣ ясно и сознательно шли къ опредѣленной цѣли, вполнѣ стояли на высотѣ пониманія задачъ высшаго образованія. Отнюдь нельзя сказать того же о дворянской массѣ. Подобно правительству, проводившему съ начала ХѴІІІ вѣка свою точку зрѣнія, дворянство оставалось вѣрнымъ старымъ традиціямъ и всему предпочитало военную карьеру, какъ наиболѣе „благородный“ родъ занятій. Харьковское дворянство прежде, чѣмъ просить университетъ, хлопотало объ открытіи кадетскаго корпуса. И лишь кипучая дѣятельность Каразина, его пламенныя рѣчи побудили дворянство ходатайствовать объ открытіи высшаго учебнаго заведенія. Характерно, что въ первоначальномъ проектѣ, выработанномъ Каразинымъ и одобренномъ дворянствомъ, — въ „Предначертаніи о Харьковскомъ Университетѣ“ предположено въ рядѣ другихъ девяти отдѣленій отдѣленіе военныхъ познаній. На торжественномъ открытіи университета профессоръ Беленъ де–Баллю произнесъ на французскомъ языкѣ рѣчь „О необходимости наукъ для всѣхъ государственныхъ званій и въ особенности военнаго“. Въ качествѣ уступки разочарованному дворянству, не получившему „военнаго факультета“, на отдѣленіи физическихъ и математическихъ наукъ была учреждена кафедра военныхъ наукъ. Но все же харьковское дворянство было культурнѣе другихъ и способствовало развитію просвѣщенія въ Слободской Украйнѣ. Совсѣмъ другая картина представляется намъ при основаніи Казанскаго университета. Главной причиной, побудившей правительство создать здѣсь разсадникъ высшаго образованія, было то обстоятельство, что въ Казани существовала гимназія, основанная еще при Елизаветѣ. По мнѣнію главнаго училищъ правленія, для университета являлась здѣсь подготовленная почва; но, какъ мы увидимъ дальше, это присоединеніе университета къ гимназіи пагубно отразилось на судьбахъ перваго и надолго помѣшало правильному функціонированію академической жизни. Казанское общество, въ громадномъ большинствѣ мало культурное и погруженное въ непробудную спячку, весьма пассивно отнеслось къ правительственному намѣренію открыть университетъ.

Однако и въ Казани нѣкоторая часть дворянской „интеллигенціи“ сочла долгомъ выразить свои пожеланія и подала соотвѣтствующее заявленіе въ главное училищъ правленіе. Документъ этотъ является типичнымъ образцомъ сословно–дворянскаго мышленія; прежде всего въ немъ говорилось: „Учрежденіе университетовъ должно наиболѣе клониться къ просвѣщенію юношей дворянскаго сословія, занимающаго важнѣйшія должности въ государствѣ“… Далѣе, какъ обычный лейтъ–мотивъ, выдвигается необходимость преподаванія военныхъ наукъ: „Въ университетахъ необходимо преподаваніе наукъ: воинскихъ, чтобы отвратить издержки, соединенныя съ учрежденіемъ въ нѣкоторыхъ губерніяхъ военныхъ училищъ, а равнымъ образомъ и для того, чтобы отъ раздѣленія образованія на гражданское и военное не вкралось излишнее и вредное по своимъ дѣйствіямъ пристрастіе къ одной изъ государственныхъ службъ въ ущербъ другой“. Въ послѣднемъ случаѣ звучитъ опасеніе, чтобы университетъ не отвлекалъ дворянство отъ его обязанностей „noblessе d’epée“. Но этотъ актъ казанскаго дворянства, не подкрѣпленный никакой существенной помощью, мало повліялъ на планъ открытія университета, да и самъ по себѣ является лишь необходимой отпиской. Мы думаемъ, что этихъ двухъ краснорѣчивыхъ примѣровъ достаточно для характеристики отношенія дворянскаго общества къ факту открытія университетовъ.

И въ цѣломъ получается довольно оригинальная комбинація: правительство съ очень опредѣленной, узко утилитарной точки зрѣнія основываетъ университеты, но даетъ имъ либеральные уставы; дворянское общество пассивно относится къ насажденію высшихъ знаній, но всякій разъ считаетъ своимъ долгомъ подчеркнуть свои классовыя требованія и пожеланія; наконецъ, университеты — двигатели науки и просвѣщенія въ теоріи, автономные и независимые по уставу, не могутъ на практикѣ ни выполнять свои культурно–просвѣтительныя задачи, ни обезпечить свою свободу.

На двухъ послѣднихъ обстоятельствахъ мы позволимъ себѣ остановиться нѣсколько подробнѣе. Большой интересъ въ этомъ отношеніи представляетъ вопросъ, какъ, при какихъ условіяхъ и въ какой обстановкѣ начали функціонировать университеты. Здѣсь, опять любопытно будетъ обратиться къ исторіи двухъ провинціальныхъ университетовъ — Харьковскаго и Казанскаго; на нихъ въ особенно чистомъ видѣ были произведены эксперименты.

Прошлое этихъ университетовъ прекрасно разработано, и труды проф. Багалѣя по исторіи Харьковскаго университета и упомянутый выше трудъ проф. Загоскина по исторіи Казанскаго университета даютъ возможность во всѣхъ деталяхъ возсоздать интересные культурные и общественные моменты изъ ранней исторіи нашего высшаго образованія. Нигдѣ такъ ярко не сказался конфликтъ идеаловъ съ дѣйствительностью, какъ на первоначальной организаціи и дѣятельности университетовъ. Правительство полагало, что, написавъ и подписавъ хорошую бумагу, оно сдѣлало уже все, а остальное, т. е. проведеніе въ жизнь предначертаній, не столь существенно. Только этимъ своеобразнымъ пониманіемъ правительственныхъ задачъ можно объяснить первоначальную судьбу Казанскаго университета. Получивъ уставъ и грамоту въ 1804 г., университетъ былъ открытъ въ буквальномъ смыслѣ лишь въ 1814 году. До этого времени университетъ являлся какимъ–то высшимъ классомъ мѣстной гимназіи и, въ сущности, былъ подчиненъ волѣ директора гимназіи. Всѣ великолѣпныя статьи устава объ автономіи, о главенствѣ совѣта и т. п. оставались „втунѣ сокровенными“, и пока что университетъ управлялся самодержавнымъ директоромъ. Первый попечитель Казанскаго округа, нѣкогда извѣстный ученый Румовскій, былъ старъ и дряхлъ; мало вмѣшиваясь въ дѣла округа, онъ во всемъ довѣрялъ своему клеврету — директору Яковкину и не спѣшилъ съ введеніемъ полнаго дѣйствія устава. Нѣтъ ничего поучительнѣе, какъ читать переписку попечителя съ директоромъ; послѣдній, кромѣ цѣлаго ряда жалобъ и кляузъ, сообщаетъ своему начальнику грязныя и пикантныя сплетни про профессоровъ, особенно про враждебно къ нему настроенныхъ. И впавшій въ дѣтство попечитель въ отвѣтныхъ письмахъ не столь интересуется дѣломъ ввѣреннаго его попеченію округа, сколько дальнѣйшими перипетіями какой–нибудь скандальной исторіи. Яковкинъ, утѣшая своими рапортами начальника, самовластно распоряжался дѣлами университета. Приглашенные профессора́, особенно иностранные ученые, видѣли нарушеніе не только автономіи, но и всякихъ элементарныхъ основъ ученой самодѣятельности. Университетскій совѣтъ ничего не могъ постановить вопреки мнѣнію директора; въ противномъ случаѣ ему грозило строгое внушеніе отъ попечителя. Профессора́ не только въ научно–общественной, но и въ личной жизни были подвергнуты строгому надзору и опекѣ. Особеннымъ непріятностямъ и придиркамъ подвергались тѣ, которые выражали протестъ противъ дѣйствій директора–временщика. Не лучше административной была поставлена и научно–образовательная часть въ Казанскомъ университетѣ. Основаніе университета застало Казань врасплохъ, не было предварительной культурной и созидательной работы (какъ въ Харьковѣ); но попечитель и директоръ рѣшили, что все можно сдѣлать скорѣйшимъ и простѣйшимъ образомъ. Для занятія каѳедръ были приглашены иностранные ученые, а также въ ученыя званія были возведены нѣкоторые преподаватели гимназіи. Слушатели также были набраны изъ гимназіи; и вотъ домашними средствами былъ готовъ университетъ.

При всякомъ случаѣ директоръ старался блеснуть внѣшней стороной и устраивалъ пышные офиціальные торжества, акты и т. п. Преподаваніе въ ново–открытомъ университетѣ, въ виду неподготовленности слушателей и недостатка научныхъ силъ, велось самымъ элементарнымъ образомъ. Достаточно указать, что самъ директоръ, профессоръ русской исторіи, читалъ университетскій курсъ по изданному имъ для народныхъ училищъ руководству; и другіе курсы отличались въ большинствѣ случаевъ подобнымъ же общимъ характеромъ. Иностранные ученые старались исправить недостатки ученаго механизма, но всѣ ихъ усилія оставались тщетными. И едва Казанскій университетъ сталъ приходить въ норму послѣ настоящаго открытія въ 1814 году, какъ вскорѣ бурнымъ шкваломъ налетѣла эпоха ревизіи и попечительства Магницкаго, и еще не окрѣпнувшее высшее заведеніе было подвергнуто полному, разгрому.

Когда мы перейдемъ къ разсмотрѣнію судебъ другого ново–открытаго провинціальнаго университета — Харьковскаго, то мы найдемъ нѣкоторыя существенныя черты различія. Энергичная дѣятельность Каразина и перваго попечителя округа — культурнаго и прогрессивнаго графа Потоцкаго способствовала тому, что Харьковскій университетъ сравнительно скоро былъ обставленъ научными силами и могъ начать правильно функціонировать. И здѣсь главнымъ контингентомъ учащихъ были иностранные ученые, приглашенные изъ Германіи и Франціи; многіе изъ нихъ пользовались заслуженной извѣстностью и опредѣленной репутаціей за границей. Нѣсколько хуже обстояло дѣло съ учащимися; недостаточность общаго образованія и малое знакомство съ языками мѣшали правильному слушанію лекцій. И подобно Казанскому собрату, Харьковскій университетъ вначалѣ насчитывалъ лишь нѣсколько десятковъ слушателей. Харьковскій университетъ былъ сразу открытъ по уставу, безъ, всякихъ предварительныхъ уклоненій; и потому на его судьбахъ особенно ярко сказались противорѣчія между торжественными провозглашеніями и реальной дѣйствительностью. Съ самаго начала въ совѣтѣ начинаются раздоры между русскими и иностранными профессорами; послѣдніе, воспитанные на заграничныхъ университетскихъ порядкахъ, строго проводятъ принципы академической автономіи. Но, хотя университетскій совѣтъ и правильно функціонировалъ, однако его выступленія оканчивались совершенно непредусмотрѣннымъ либеральнымъ уставомъ образомъ. Такъ, при попыткѣ совѣта настоять на одномъ изъ принятыхъ совѣтомъ постановленій, неправильно кассированныхъ попечителемъ, протестовавшихъ профессоровъ велѣно было „призвать въ Харьковское губернское правленіе и сдѣлать имъ строжайшій выговоръ съ подтвержденіемъ, что ежели впредь окажутъ подобное непослушаніе, то будутъ преданы суду“. Таковы были результаты попытки осуществить на практикѣ начала университетской свободы. Иностранные ученые, занесенные въ полу–татарскую Казань и въ Харьковскія степи, тщетно надѣялись на проведеніе въ жизнь провозглашенныхъ основаній. И эти ограниченія профессорской самодѣятельности мы находимъ еще въ лучшую пору дѣйствія уставовъ, въ первую половину царствованія Александра I; въ дальнѣйшую же эпоху въ рѣзкой и уродливой формѣ выступила систематическая „борьба съ просвѣщеніемъ“.

Общество, какъ мы уже видѣли, въ большинствѣ равнодушно относилось къ университетамъ; дворянство желало устройства строго сословныхъ учрежденій съ особымъ цикломъ наукъ, другія общественныя состоянія еще не могли имѣть въ этомъ отношеніи большого значенія. Недостатокъ слушателей служитъ показателемъ этого отношенія; въ первые годы своего существованія Казанскій университетъ едва насчитывалъ нѣсколько десятковъ (40–50) слушателей; Харьковскій университетъ былъ открытъ въ составѣ 57 студентовъ, въ 1812 году это число возросло до 118. Болѣе всего слушателей насчитывалъ старый Московскій университетъ: съ 215 студентовъ въ 1811 г. цифра поднялась до 494 въ 1820 г. Въ особыхъ условіяхъ и въ особой обстановкѣ, въ близкомъ сосѣдствѣ и подъ непосредственнымъ вліяніемъ Запада дѣйствовали университеты — Дерптскій и Виленскій. По сословнымъ дѣленіямъ основнымъ контингентомъ слушателей въ русскихъ университетахъ были дѣти дворянъ, затѣмъ шли дѣти чиновниковъ, разночинцевъ, духовенства и иностранцевъ. Въ изучаемую эпоху университеты еще не могли имѣть сильнаго вліянія на общество, но все же научная проповѣдь съ высоты каѳедры оказывала свое воздѣйствіе. Многіе дѣятели получили образованіе въ этихъ первыхъ университетахъ; въ цѣляхъ бо́льшаго сближенія съ широкими слоями общества Московскій университетъ⁴ устраивалъ публичные курсы и лекціи. И дѣло шло впередъ, какъ наступила памятная въ исторіи русскаго просвѣщенія эра Магницкаго и Рунича.

ІІ.

Извѣстный реакціонный поворотъ правительственной политики, ознаменовавшій вторую половину правленія Александра I, особенно ярко отразился въ области народнаго просвѣщенія. Подъ эгидой Священнаго союза былъ произведенъ полный разгромъ высшаго образованія въ Россіи.

Этотъ походъ на просвѣщеніе характеризуетъ цѣлую опредѣленную эпоху въ исторіи общественнаго развитія ХІХ вѣка.

Событія 1812 года, затѣмъ переходъ отъ пораженій къ торжественному шествію по всей Европѣ оказали сильное впечатлѣніе на психику Александра I. Онъ охотно сталъ считать себя орудіемъ Провидѣнія и нашелъ обоснованія своей новой миссіи въ готовыхъ мистическихъ и піэтическихъ ученіяхъ. Религіозная символика очень часто покрываетъ реакціонныя поползновенія; ученіе о служеніи Вышнему постоянно является основой владычества земного деспота. Но одному личному настроенію Александра нельзя придавать исключительнаго значенія; оно является лишь эпизодомъ на фонѣ большого общаго реакціоннаго движенія противъ идей Великой революціи. Національныя чувства, поднятыя иноземнымъ нашествіемъ, ловко превращены были въ націоналистическія; борьба съ французскими солдатами перешла въ борьбу съ французскими идеями. Передовая интеллигенція пыталась протестовать противъ такого положенія вещей, но силы ея были еще слабы. Послѣ 1815 года большинство европейскихъ государствъ погружается въ тяжелый, мрачный сонъ подъ бдительной опекой союза трехъ монарховъ „Божіею милостью“; пушки русской арміи всегда были готовы разнести всякія попытки освободительной борьбы… Естественно, что реакція не могла не коснуться области наукъ и просвѣщенія. Упорная и неумолимая борьба съ завоеваніями человѣческаго разума ведется на всемъ протяженіи этой эпохи; всѣ усилія направлены къ тому, чтобы вернуть науку къ ея средневѣковому положенію „служанки богословія“. Уже изъ соотвѣтствующихъ строкъ акта основанія Священнаго союза можно извлечь главныя тенденціи, легшія въ основу новой „просвѣтительной“ политики: „…въ отношеніи же къ подданнымъ и къ войскамъ своимъ они (т. е. три монарха), какъ отцы семействъ, будутъ управлять въ томъ же духѣ братства… исповѣдуя, что Самодержецъ народа христіанскаго есть тотъ, кому собственно принадлежитъ держава (т. е. Спаситель), поелику въ Немъ единомъ обрѣтаются сокровища любви, вѣдѣнія и премудрость безконечная“. Такимъ образомъ, является девизъ — все въ религіи и все черезъ религію. Насупившая реакція вызвала горячій отпоръ въ студенческихъ кружкахъ Германіи. На торжественномъ празднованіи трехсотлѣтія реформаціи въ Вартбургѣ (1817 г.) студенчество устроило грандіозную демонстрацію и подвергло ауто да фе творенія ненавистныхъ реакціонныхъ писателей. Вскорѣ за этимъ писатель Коцебу, котораго молва считала агентомъ русскаго правительства, палъ подъ ударомъ кинжала революціоннаго романтика, студента Карла Занда. Убійство это произвело громадное впечатлѣніе въ Германіи (въ Россіи оно ярко выразилось въ стихотвореніи Пушкина „Кинжалъ“); историкъ Трейчке по этому поводу замѣчаетъ: „Даже зрѣлые мужи сравнивали убійцу съ Теллемъ, Брутомъ, Сцеволой“.

Не менѣе сильное впечатлѣніе эти событія произвели и на заправилъ реакціи, которыя стали принимать соотвѣтствующія мѣры. Въ 1819 году на съѣздѣ делегатовъ нѣмецкихъ государствъ были приняты извѣстныя Карлсбадскія постановленія, согласно которымъ университеты подвергались строгому надзору и опекѣ, устанавливалась цензура надъ всѣми сочиненіями и, наконецъ, большинство прогрессивныхъ профессоровъ было уволено. Одновременно съ этимъ разгромомъ западно–европейскихъ университетовъ, былъ объявленъ походъ противъ высшаго образованія и въ Россіи.

Русскіе университеты были построены по образцу германскихъ; теперь, когда послѣдніе стали подвергаться преслѣдованіямъ за неблагонадежность, надо было и въ русскихъ университетахъ энергично искоренить крамолу. Въ донесеніи Александру русскій агентъ Стурдза, говоря о современномъ положеніи Германіи, замѣчаетъ, что „университеты вмѣсто того, чтобы строить ковчегъ христіанскаго государства, являются разсадникомъ революціоннаго духа и безбожія“. Еще болѣе образная характеристика вышла изъ–подъ пера Магницкаго:„Самъ князь тьмы, видно, подступилъ къ намъ; рѣдѣетъ завѣса, его закрывающая и, вѣроятно, скоро уже расторжется… Слово человѣческое — есть проводникъ сей адской силы, книгопечатаніе — орудіе его; профессоры безбожныхъ университетовъ передаютъ тонкій ядъ невѣрія и ненависти къ законнымъ властямъ несчастному юношеству, а тисненіе разливаетъ его по всей Европѣ“. Отсюда вытекала прежде всего задача изолировать русскіе университеты отъ „тлетворнаго“ западнаго вліянія. Еще ранѣе, уже въ 1815 году, подъ вліяніемъ пробудившагося націонализма появилось министерское распоряженіе, чтобы университетскія каѳедры занимали „одни только россіяне, но отнюдь не иностранцы“. Къ 1816 году относится громкій эпизодъ съ изгнаніемъ извѣстнаго ученаго, харьковскаго профессора Шада, обвиненнаго въ приверженности къ новѣйшей нѣмецкой философіи, въ частности за пропаганду идей Шеллинга. Въ 20–хъ годахъ стремленіе изолировать университеты отъ нѣмецкаго вліянія выразилось въ рядѣ мѣръ, препятствующихъ обученію остзейскаго юношества въ нѣмецкихъ университетахъ.

Особенно ярко опредѣляется реакціонный періодъ съ назначеніемъ министромъ народнаго просвѣщенія близкаго друга императора, президента Библейскаго Общества князя А. Н. Голицына. Чрезвычайно характерно, что уже вскорѣ министерство народнаго просвѣщенія было преобразовано въ „министерство духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія“. Высочайшій манифестъ такъ формулировалъ необходимость этой реформы: „Желая, дабы христіанское благочестіе было всегда основаніемъ истиннаго просвѣщенія, признали мы нужнымъ соединить дѣла по министерству народнаго просвѣщенія съ дѣлами всѣхъ вѣроисповѣданій въ составъ одного управленія подъ названіемъ министерства духовныхъ дѣлъ“. Проведеніе основъ „христіанскаго благочестія“ было возложено на министра и подчиненное ему главное училищъ правленіе, гдѣ скоро главную роль сталъ играть Магницкій. Положеніе высшаго образованія стало тяжкимъ; былъ поднятъ вопросъ объ окончательномъ упраздненіи университетскаго образованія. Въ одномъ письмѣ попечителя Казанскаго округа Салтыкова, замѣнившаго Румовскаго, мы читаемъ слѣдующія любопытныя строки: „Болѣе, нежели вѣроятно, что за исключеніемъ Московскаго всѣ остальные наши университеты будутъ упразднены; вопросъ о закрытіи университетовъ Казанскаго и Харьковскаго уже поставлены на очередь“. Но до этихъ предѣловъ реакція не дошла; въ ближайшемъ же наступила, пророчески предсказанная тѣмъ же Салтыковымъ „эра проскрипцій Марія и Суллы“.

Наиболѣе краснорѣчивыми фактами этого періода является разгромъ сначала Казанскаго, а затѣмъ и ново–открытаго Петербургскаго университетовъ; событія эти тѣсно связаны съ именами Магницкаго и Рунича. Безпринципный, беззастѣнчивый карьеристъ, человѣкъ, не останавливающійся ни передъ чѣмъ для достиженія своей цѣли, Магницкій явился яркимъ воплощеніемъ и проводникомъ новыхъ священно–охранительныхъ началъ. Бывшій ранѣе сотрудникомъ Сперанскаго, Магницкій быстро сдѣлался „убѣжденнымъ“ піэтистомъ, религіознымъ ханжой перваго разряда и за то возвеличенъ былъ по заслугамъ. Назначенный въ 1819 году членомъ главнаго училищъ правленія Магницкій въ томъ же году былъ посланъ по высочайшему повелѣнію ревизовать Казанскій университетъ. Эта знаменитая ревизія и положила начало его „блестящей“ карьерѣ по вѣдомству народнаго просвѣщенія. Результатомъ ревизіи явилось обширное донесеніе, въ которомъ Магницкій, вполнѣ выказавшій свои способности сыщика, въ самыхъ черныхъ краскахъ рисуетъ современное состояніе университета. Весь этотъ документъ является своего рода перломъ изувѣрства и религіознаго мракобѣсія той эпохи; онъ заканчивается классическимъ выводомъ о необходимости уничтоженія университета. При этомъ Магницкій указываетъ, что уничтоженіе можетъ быть двухъ родовъ: въ видѣ пріостановленія университета или въ видѣ публичнаго его разрушенія. Самъ авторъ донесенія стоитъ за послѣднее средство и подкрѣпляетъ свое положеніе слѣдующимъ сображеніемъ: „Актъ объ уничтоженіи Казанскаго университета тѣмъ естественнѣе покажется нынѣ, что, безъ всякаго сомнѣнія, всѣ правительства обратятъ особенное вниманіе на общую систему ихъ учебнаго просвѣщенія, которое, сбросивъ скромное покрывало философіи — стоитъ уже посреди Европы съ поднятымъ кинжаломъ“. Но этотъ энергичный планъ, напоминающій въ общихъ чертахъ реформаторскія предположенія полковника Скалозуба, встрѣтилъ противодѣйствіе въ главномъ училищъ правленіи; здѣсь крайнюю лѣвую представлялъ петербургскій попечитель, будущій министръ Николаевской эпохи — Уваровъ.

Вмѣсто „публичнаго разрушенія“ было рѣшено произвести въ университетѣ коренныя реформы и проведеніе новыхъ началъ было возложено на назначеннаго попечителемъ Казанскаго округа Магницкаго. Теперь для его дѣятельности открылось широкое поле, и несчастному университету пришлось подвергнуться цѣлому ряду всевозможнѣйшихъ экспериментовъ. Трудно въ краткомъ очеркѣ представить всю разнообразную дѣятельность, направленную къ разрушенію всѣхъ основныхъ понятій научнаго и культурнаго учрежденія; каждое новое начинаніе, каждое распоряженіе попечителя наносили удары академическому строю. Мы приведемъ изъ этого мартиролога Казанскаго университета лишь нѣсколько наиболѣе типичныхъ фактовъ. Прежде всего автономія университета подверглась рѣзкому и существенному ограниченію. Избраніе ректора было замѣнено назначеніемъ; но мало того, была еще создана новая и стоящая въ извѣстномъ отношеніи выше компетенціи ректора власть директора университета. Должность эта не значилась въ уставѣ 1804 года и вызвана была „новыми“ условіями, въ частности желаніемъ Магницкаго имѣть своего клеврета, свои „очи и уши“. „Директоръ университета, — говорится въ инструкціи, — есть довѣренный гражданскій чиновникъ, которому правительство поручаетъ хозяйственное и полицейское управленіе университета, въ качествѣ предсѣдателя правленія и лично важную часть нравственнаго образованія воспитанниковъ“. Въ дополненіе къ этому появился „назначенный“ инспекторъ студентовъ. Произведя ломку въ административномъ строѣ университета, Магницкій составляетъ инструкціи директору и ректору университета, гдѣ въ различныхъ формахъ высказываетъ свои основныя мысли и требованія. Въ первой инструкціи мы читаемъ, между прочимъ, слѣдующее: „Цѣль правительства въ образованіи студентовъ состоитъ въ воспитаніи вѣрныхъ сыновъ православной церкви, вѣрныхъ подданныхъ государю, добрыхъ и полезныхъ гражданъ отечеству… Душа воспитанія и первая добродѣтель гражданина есть покорность. Посему послушаніе есть важнѣйшая добродѣтель юности; въ молодости только, упражненіемъ покорности, получаетъ воля ту мягкость, которая на всю жизнь остается и для благосостоянія общества столь необходима“. Инструкція ректору представляетъ еще большій интересъ; здѣсь кромѣ общихъ директивъ даются планы веденія университетскаго преподаванія по кафедрамъ. Представителю кафедры политическихъ наукъ даются слѣдующія указанія: „Благоразумное преподаваніе политическаго права покажетъ, что правленіе монархическое есть древнѣйшее и установлено самимъ Богомъ; что священная власть монарховъ, въ законномъ наслѣдіи и въ тѣхъ предѣлахъ, кои возрасту и духу каждаго народа свойственны — нисходитъ отъ Бога, и законодательство, въ семъ порядкѣ установляемое — есть выраженіе воли Всевышняго“. На математическомъ отдѣленіи „профессоръ теоретической и опытной физики обязанъ во все продолженіе курса своего указывать на премудрость Божію и ограниченность нашихъ чувствъ и орудій для познанія непрестанно окружающихъ насъ чудесъ“. На врачебномъ отдѣленіи (медицинскомъ факультетѣ) „профессора́ сего факультета должны принять всѣ возможныя мѣры, дабы отвратить то ослѣпленіе, которому многіе изъ знатнѣйшихъ медиковъ подверглись отъ удивленія превосходству органовъ и законовъ животнаго тѣла нашего, впадая въ гибельный матеріализмъ именно отъ того, что наиболѣе премудрость Творца открываетъ“. Приведемъ еще инструкцію представителю кафедры русской исторіи: „Профессоръ исторіи россійской преподастъ ее во всей нужной подробности. Онъ покажетъ, что отечество наше въ истинномъ просвѣщеніи упредило многія современныя государства и докажетъ сіе распоряженіями по части учебной и духовной Владимира Мономаха, показавъ въ то же время положенія другихъ европейскихъ государствъ въ семъ отношеніи. Онъ распространится о славѣ, которою отечество наше обязано августѣйшему дому Романовыхъ такъ, какъ и о добродѣтеляхъ и патріотизмѣ его родоначальника“.

Въ заключеніи инструкціи Магницкій выражаетъ убѣжденіе, что реформированный Казанскій университетъ „пріобрѣтетъ отличное покровительство правительства, благодарность общества, уваженіе иноземныхъ народовъ и славу въ исторіи“. Для приведенія въ исполненіе поставленныхъ задачъ необходимо было:

разогнать большинство профессоровъ и замѣнить ихъ угодливыми исполнителями „новой науки“ и
ввести самую строгую опеку и бдительный надзоръ за учащимися.

Вскорѣ университетъ принялъ видъ мрачнаго монастыря, а студенты — видъ послушниковъ, отбывающихъ свое служеніе. Находясь подъ неусыпнымъ попеченіемъ директора, они должны были оказывать „покорность и строжайшее чинопочитаніе“. Провинившійся назывался „грѣшникомъ“ и заключался въ карцеръ, носящій названіе „комната уединенія“. Здѣсь грѣшникъ долженъ былъ размышлять о содѣянномъ проступкѣ, а товарищи его каждое утро передъ лекціями должны были молиться о спасеніи его души.

Большинство профессоровъ было уволено Магницкимъ, но на ихъ опустѣвшія мѣста нашлось мало охотниковъ. Поэтому приходилось замѣщать кафедры людьми, часто совершенно невѣжественными, но зато вполнѣ пропитанными новыми религіозно–реакціонными идеями. Надо отмѣтить, что, какъ вновь назначенные, такъ и нѣкоторые оставшіеся старые профессора́ перешли всѣ границы въ угодничествѣ и раболѣпному поклоненію всесильному попечителю. Каждую его мысль, каждое новое предписаніе они съ великой ревностью проводили въ жизнь, стараясь съ своей стороны выказать и свою дѣятельность въ этомъ направленіи. Магницкій энергично вмѣшивался въ университетское преподаваніе и очень властно распоряжался судьбами отдѣльныхъ научныхъ дисциплинъ.

Такъ, онъ замѣнилъ изученіе римскаго права правомъ византійскимъ, ввелъ преподаваніе западныхъ конституцій (съ цѣлью доказывать превосходство самодержавной власти) и, наконецъ, открылъ цѣлый походъ противъ ученій естественнаго права. Научное преподаваніе было подвергнуто самой тщательной опекѣ; кульминаціоннымъ пунктомъ въ этомъ направленіи было распоряженіе о представленіи на утвержденіе конспектовъ курсовъ. Ревность профессоровъ–неофитовъ „новаго благочестія“ вполнѣ соотвѣтствовала этимъ начинаніямъ.

Профессоръ краснорѣчія Городчаниновъ въ своей актовой рѣчи утверждалъ, что Гомеръ въ своихъ поэмахъ явился лишь робкимъ подражателемъ Моисея. Профессоръ математики, объясняя высшее значеніе своего предмета, такъ опредѣлялъ гипотенузу: „Гипотенуза въ прямоугольномъ треугольникѣ есть символъ срѣтенія правды и мира, правосудія и любви, чрезъ ходатая Бога и человѣковъ, соединившаго горнее съ дольнимъ, небесное съ земнымъ“. Кромѣ обычнаго лѣтоисчисленія, Казанскій университетъ велъ особый счетъ отъ преобразованія университета; и подобно культу императоровъ въ Римѣ былъ созданъ цѣлый культъ Магницкаго въ Казани. На торжественномъ актѣ ректоръ заканчивалъ рѣчь слѣдующимъ славословіемъ: „Подъ защитою высокаго въ чувствованіяхъ и христіанскихъ доблестяхъ, одареннаго духомъ и силою необыкновенными, господина попечителя нашего Михаила Леонтьевича Магницкаго — начнемъ новый курсъ бытія нашего въ единеніи духа, да Духъ Господенъ, духъ премудрости и разума, духъ совѣта и крѣпости, духъ вѣдѣнія и благочестія, духъ страха Божія пребудетъ со всѣми нами“. Приведеннаго достаточно, чтобы представилась вполнѣ ясная картина состоянія Казанскаго университета подъ „новой эрой“. Университетъ потерялъ свое научное и культурное значеніе, лишился всѣхъ своихъ правъ и привилегій; на его мѣсто было создано какое–то полу–духовное, полу–свѣтское училище съ цѣлымъ рядомъ обрядовъ и церемоній, съ особымъ цикломъ наукъ и съ особой научной системой. Естественно, что эта пародія на высшее учебное заведеніе могла влачить только самое жалкое существованіе, и ревизія генерала Желтухина (1826 г.) опредѣленно вскрыла всю глубину паденія университета за время управленія Магницкаго.

Въ то время, какъ Магницкій производилъ свои эксперименты надъ Казанскимъ университетомъ, его ближайшій соратникъ и соумышленникъ Руничъ старался сдѣлать то же съ Петербургскимъ. Этотъ университетъ, преобразованный изъ ранѣе функціонировавшаго главнаго Педагогическаго института, началъ дѣйствовать лишь съ 1819 года.

Ново–открытый университетъ получилъ свой уставъ, уже нѣсколько отличающійся отъ обычнаго типа уставовъ 1804 года; вліянія эпохи наложили на него свой отпечатокъ. Но все же подъ эгидой либеральнаго, по тому времени, попечителя Уварова, онъ смогъ правильно начать свою дѣятельность. Въ числѣ своихъ преподавателей университетъ насчитывалъ видныхъ научныхъ дѣятелей того времени: Галича, Арсеньева, Куницына и др. Но недолго продолжалась нормальная жизнь университета…

Большинство главнаго училищъ правленія съ неодобреніемъ смотрѣло на дѣятельность Петербургскаго университета; его восхищали реформы Магницкаго, которыя было предположено примѣнить ко всѣмъ другимъ университетамъ. Главная роль въ походѣ противъ ново–открытаго университета принадлежала, какъ мы уже указывали, Руничу. Еще въ 1820 году онъ поднялъ громкое дѣло о книгѣ профессора Куницына „Право естественное“, которую онъ обвинялъ въ „святотатственномъ нападеніи на божественность Св. Откровенія, тѣмъ болѣе опасномъ, что оно покрыто широкимъ плащомъ философіи“. Въ результатѣ, инкриминируемая книга была изъята изъ обращенія, а самъ профессоръ уволенъ изъ университета. Въ слѣдующемъ году Руничъ былъ назначенъ попечителемъ округа и сталъ энергично проводить свою разрушительную программу. Прежде всего къ Петербургскому университету были примѣнены извѣстныя инструкціи директору и ректору Казанскаго Университета; это должно было служить основой. Самымъ характернымъ эпизодомъ эпохи владычества Рунича явилось дѣло четырехъ профессоровъ — Германа, Арсеньева, Раупаха и Галича. По вступленіи въ отправленіе своихъ обязанностей Руничъ (въ 1821 г.) возбудилъ преслѣдованіе противъ этихъ профессоровъ, обвинивъ ихъ въ томъ, что „философскія и историческія науки преподаются въ университетѣ въ духѣ, противномъ христіанству, и въ умахъ студентовъ вкореняются идеи разрушительныя для общественнаго порядка и благосостоянія“.

Въ подтвержденіе своихъ положеній Руничъ представилъ въ правленіе выписки изъ тетрадей, отобранныхъ у студентовъ, записывавшихъ лекціи. „Главное училищъ правленіе, — сказано въ протоколѣ, — съ содроганіемъ и крайнимъ изумленіемъ увидѣло, что въ лекціяхъ отвергается достовѣрность Священнаго Писанія и находятся дерзкія хулы на распоряженія правительства…“ Рѣшено было предать профессоровъ суду, и судъ этотъ прошелъ цѣлыхъ четыре инстанціи — конференцію университета, главное училищъ правленіе, комитетъ министровъ и, наконецъ, въ 1826 году было прекращено по высочайшему повелѣнію. Академикъ Сухомлиновъ въ своей работѣ „Матеріалы для исторіи образованія въ Россіи въ царствованіе императора Александра I“ опубликовалъ чрезвычайно любопытные документы этого дѣла — инкриминируемыя выписки изъ тетрадей, опросные пункты, протоколы и т. п.; для исторіи судебъ русскаго просвѣщенія эти матеріалы представляютъ высокій интересъ.

Другихъ университетовъ реакція коснулась въ значительно меньшей степени. Старѣйшій разсадникъ высшаго образованія, Московскій университетъ почти совсѣмъ не былъ задѣтъ бурей, и наоборотъ, цифровыя данныя заказываютъ на расширеніе его научно–образовательной дѣятельности (съ 605 человѣкъ въ 1821 году число студентовъ возросло до 876 въ 1825 г.).

Въ Харьковскомъ университетѣ, кромѣ относящагося къ болѣе ранней порѣ и уже отмѣченнаго эпизода съ изгнаніемъ профессора Шада, надо указать на серьезное ограниченіе автономнаго права, а именно, на замѣну, по представленію попечителя округа, ректора по избранію ректоромъ по назначенію. Въ Дерптѣ попечитель Ливенъ, убѣжденный піэтистъ удалилъ четырехъ профессоровъ богословскаго факультета, обвиненныхъ въ проповѣди раціонализма.

Нѣсколько особнякомъ стоитъ Виленскій университетъ. Возникшій для обслуживанія мѣстныхъ интересовъ, университетъ, связанный традиціями извѣстнаго культурнаго прошлаго, сначала пользовался полной свободой, но въ 20–хъ годахъ, въ связи съ общей перемѣной правительственной политики, надъ нимъ былъ учиненъ надзоръ. Политическія движенія въ западно–европейскихъ странахъ не могли не оказать вліянія на отзывчивую польскую молодежь, и вотъ образуется рядъ тайныхъ обществъ и кружковъ, занимающихся пропагандой революціонныхъ идей. Пропаганда эта носила патріотическій и національный характеръ; во главѣ ставилось требованіе отдѣленія Привисленскаго края отъ Россіи и возстановленія самостоятельной Польши. Правительство обратило вниманіе на эту дѣятельность, и въ 1823 г. была назначена ревизія университета. Правительственный комиссаръ Новосильцевъ представилъ докладъ, въ которомъ заявилъ: „Однимъ словомъ, вся система ученія имѣла только то въ предметѣ, чтобы внѣдрить въ юношество республиканскія правила и питать въ немъ надежду на возстановленіе прежней Польши“. Результатомъ этого разслѣдованія явилась отставка попечителя — извѣстнаго патріота князя Чарторыйскаго и извѣстныя ограниченія устава.

Къ сожалѣнію, мы до сихъ поръ не имѣемъ никакихъ данныхъ, чтобы судить, какъ реагировала учащаяся молодежь въ русскихъ университетахъ на окружающія событія; нѣтъ никакихъ извѣстій объ организаціи политическихъ кружковъ и обществъ, нѣтъ указанія на принадлежность къ большимъ тайнымъ обществамъ, подготовившимъ декабрьское возстаніе. Поэтому приходится пока оставить безъ отвѣта вопросъ объ опредѣленной общественно – политической роли университетовъ въ эпоху реакціи. Несомнѣнно, не подвергшіеся разгрому университеты выполняли свою культурно–образовательную миссію и воспитывали на извѣстныхъ общественныхъ началахъ; но этими общими замѣчаніями приходится въ настоящее время ограничиться.

Таковы, въ самихъ общихъ чертахъ, основные моменты исторіи русскихъ университетовъ во вторую половину правленія Александра I. „Новый курсъ“ былъ въ свою очередь обвиненъ въ приверженности къ западнымъ теоріямъ и въ 1824 году піэтиста Голицына замѣнилъ адмиралъ Шишковъ, представитель и поборникъ старо–русскихъ устоевъ. Но дѣятельность его въ значительной степени относится уже къ новому царствованію.

ІІІ.

Правленіе Николая I знаменуетъ очень опредѣленный періодъ въ исторіи русскаго просвѣщенія. Въ эту эпоху ярко выясняется и формально укрѣпляется узко утилитарный и дворянско–классовый характеръ правительственной политики по народному образованію; несомнѣнно, онъ стоитъ въ исторической преемственности съ общими начинаніями всей предшествующей политики, но въ данный періодъ находитъ особенно характерное выраженіе. Причемъ, въ то время, какъ въ непосредственно предшествующее царствованіе особенно подчеркивалась утилитарно–практическая сторона правительственныхъ начинаній, въ правленіе Николая I цѣлый рядъ мѣропріятій носитъ отпечатокъ узкой дворянско–классовой политики. Всѣ понятія объ ученомъ значеніи университетовъ замѣняются „идеальнымъ“ представленіемъ объ университетахъ — школахъ для практическаго воспитанія дворянъ. Въ такомъ видѣ представляется „духъ“ правительственной дѣятельности по народному и, въ частности, по высшему образованію. Но совсѣмъ другую, по сравненію съ прошлымъ, картину представляетъ отношеніе общества къ университету — общества, сознавшаго громадную культурную силу и великое общественное вліяніе высшихъ учебныхъ заведеній. Университеты, несмотря на правительственныя препятствія, становятся во главѣ русской интеллигенціи, и ихъ выдающіеся ученые представители являются въ то же время выразителями и глашатаями прогрессивныхъ идей времени. Такимъ образомъ, излученіе судебъ университетовъ въ Николаевскую эпоху открываетъ интереснѣйшія страницы изъ исторіи нашего прошлаго.

Въ самомъ началѣ новаго царствованія сразу были выдвинуты на первый планъ цѣли политическаго воспитанія общества. Въ манифестѣ, объявляющемъ приговоръ надъ декабристами, читаемъ: „не просвѣщенію, но праздности ума, болѣе вредной, нежели праздность тѣлесныхъ силъ, — недостатку твердыхъ познаній должно приписать сіе своевольство мыслей, сію пагубную роскошь полупознаній, сей порывъ въ мечтательныя крайности, коихъ начало есть порча нравовъ, и наконецъ — погибель. Тщетны будутъ всѣ усилія, всѣ пожертвованія правительства, если домашнее воспитаніе не будетъ пріуготовлять нравы и содѣйствовать его видамъ“. Въ цѣломъ рядѣ особо учрежденныхъ совѣщаній и комитетовъ стали разрабатываться вопросы коренной реформы различныхъ отраслей народнаго образованія. Въ спеціальномъ комитетѣ подготовлялся проектъ новаго общаго устава университетовъ; работа была закончена въ 1832 году, но проектъ не получилъ утвержденія, и при новомъ министрѣ Уваровѣ подвергся коренному пересмотру. Лишь въ 1835 году появился общій уставъ россійскихъ университетовъ. Но прежде чѣмъ перейти къ этому основному факту правительственной дѣятельности, мы остановимся на предварительныхъ мѣропріятіяхъ по университетскому вопросу.

Съ удаленіемъ Магницкаго и Рунича были отмѣнены нѣкоторыя чрезвычайныя мѣры; такъ, уничтожена была пресловутая должность директора въ Петербургскомъ и Казанскомъ университетахъ. Но въ то же время автономія потерпѣла рядъ ограниченій. Въ Виленскомъ университетѣ повелѣно было ректора назначать отъ правительства. Въ 1826 году попечителю Харьковскаго округа разрѣшено приглашать, по своему усмотрѣнію, и опредѣлять въ университетъ профессоровъ и адъюнктовъ. Академическая дѣятельность профессоровъ подвергалась самому бдительному надзору; они обязуются представлять на утвержденіе попечителя подробные конспекты своихъ курсовъ. Въ цѣломъ рядѣ мѣропріятій правительство старается изолировать молодежь отъ вредныхъ политическихъ вліяній. Къ этому разряду относится ограниченіе доступа въ университетъ лицъ низшихъ классовъ, ограниченіе непосредственнаго общенія съ Западомъ и мѣры полицейскаго надзора. Рескриптъ 1827 г. гласитъ, что въ университеты и гимназіи разрѣшается принимать лишь людей свободныхъ состояній. Указъ сенату (1831 г.) ставитъ преграды полученію образованія въ заграничныхъ университетахъ и предписываетъ воспитывать юношество въ возрастѣ 10–18 лѣтъ непремѣнно въ Россіи. Постепенно подготовляется отмѣна извѣстнаго привилегированнаго положенія студенчества, подчиненнаго въ судебно–административномъ отношеніи академическому начальству. Въ 1827 году на докладѣ о подчиненіи своекоштныхъ студентовъ Московскаго университета надзору городской полиціи императоръ далъ резолюцію: „На подчиненіе присмотру городской полиціи тѣмъ болѣе я согласенъ, что иначе и быть не должно“. Наряду съ этимъ принимается рядъ мѣръ къ установленію строгой дисциплины и надзора за студентами.

Изъ положительныхъ начинаній того времени необходимо упомянуть о заботахъ создать контингентъ ученыхъ преподавателей. Здѣсь выпала видная роль Дерптскому университету, который явился спеціальной школой молодыхъ ученыхъ. „Аѳины на Эмбахѣ“ въ этотъ періодъ являлись истиннымъ культурнымъ и научнымъ центромъ, не уступавшимъ во многомъ и западно–европейскимъ университетамъ. Послѣ предварительнаго обсужденія въ комитетѣ было рѣшено (въ 1827 г.) 20 лучшихъ студентовъ отправить сначала на два года въ Дерптъ, а затѣмъ также на два года въ Берлинъ или Парижъ подъ наблюденіемъ особаго начальника. Николай I утвердилъ это представленіе, снабдивъ его резолюціей: „Согласенъ, но съ тѣмъ, чтобы непремѣнно всѣ были природные русскіе“. Каждый университетъ долженъ былъ выбирать достойнѣйшихъ питомцевъ и отправлять ихъ для усовершенствованія въ особый „профессорскій институтъ“ при Дерптскомъ университетѣ. Институтъ этотъ, выпустившій рядъ выдающихся ученыхъ дѣятелей, просуществовалъ до 1838 года.

Въ то время, какъ Дерптскій университетъ процвѣталъ, университетъ Виленскій, уже давно заподозрѣнный въ крамолѣ, былъ послѣ польскаго возстанія окончательно закрытъ. Таковы главнѣйшія правительственныя мѣропріятія до введенія новаго общаго устава.

Ученый комитетъ, какъ мы указывали выше, съ середины 20–хъ годовъ былъ занятъ разработкой проекта университетскаго устава, но лишь въ министерствѣ Уварова были сформулированы и введены въ дѣйствіе новыя установленія. Новый уставъ тѣсно связанъ съ той реформой системы народнаго образованія, которая соединена съ именемъ Уварова. И чтобы исторически изучить основы университетскаго устава, необходимо познакомиться съ общимъ направленіемъ, съ руководящими идеями дѣятельности министра народнаго просвѣщенія.

Въ эпоху Магницкаго и Рунича Уваровъ являлся своего рода либераломъ и даже „идейно“ вышелъ въ отставку, когда былъ открытъ походъ противъ Петербургскаго университета. Но въ царствованіе Николая Уваровъ явился яркимъ выразителемъ и вдохновителемъ опредѣленной правительственной политики по народному просвѣщенію. Его классическая формула — „самодержавіе, православіе и народность“ служитъ извѣстнымъ философскимъ обоснованіемъ новыхъ началъ, провозглашенныхъ еще манифестомъ 1826 года. Задача, поставленная министромъ, опредѣлялась такъ: „Посреди быстраго паденія религіозныхъ и гражданскихъ учрежденій въ Европѣ, при повсемѣстномъ распространеніи разрушительныхъ понятій, надлежало укрѣпить отечество на твердыхъ основаніяхъ; найти начала, въ коихъ зиждется благоденствіе, силы, составляющія отличительный характеръ Россіи и ей исключительно принадлежащія; собрать въ одно цѣлое священные остатки ея народности и на нихъ укрѣпить якорь нашего спасенія. Къ счастію, Россія сохранила теплую вѣру въ спасительныя начала, безъ коихъ она не можетъ благоденствовать, усиливаться, жить… Русскій, преданный отечеству, столь же мало согласится на утрату одного изъ догматовъ нашего православія, сколь и на похищеніе одного перла изъ вѣнца Мономахова. Самодержавіе составляетъ главное условіе политическаго существованія Россіи. Наряду съ сими двумя національными началами находится и третье, не менѣе сильное: народность… Вотъ тѣ главныя начала, которыя надлежало включить въ систему общественнаго образованія“.

Прежде всего и главнымъ образомъ реформа въ соотвѣтствующемъ направленіи коснулась высшихъ учебныхъ заведеній. Уставъ 1804 г. уже во многомъ фактически не осуществлялся; на смѣну ему готовился новый общій уставъ. Предварительно нѣкоторые принципы, положенные въ его основу, были примѣнены при составленіи особаго устава ново–открытаго университета Св. Владимира. Самый фактъ учрежденія этого университета былъ вызванъ очень опредѣленными условіями; послѣ закрытія Виленскаго университета было рѣшено создать „русскій“ университетъ, который обслуживалъ бы нужды Юго–западнаго края и являлся бы противодѣйствіемъ польскому вліянію. Это особое положеніе вновь созданнаго университета вызвало и особый уставъ (1833 г.), который былъ введенъ въ видѣ временной мѣры на 4 г.

Основныя начала — „внушенныя опытомъ улучшенія“ такъ формулированы министромъ: „судопроизводство университетское надъ своими членами уничтожено; власть попечителя и вліяніе министра опредѣлены въ ясныхъ границахъ; хозяйственная часть отдѣлена отъ учебной; поставлены строгіе экзамены для всѣхъ, допускаемыхъ къ университетскимъ лекціямъ; юридическія науки распредѣлены по Своду законовъ; курсъ университетскій опредѣленъ на 4 года; внутренняя полиція ввѣрена особому, не изъ ученыхъ, чиновнику. Вообще все движеніе управленія внутренняго приспособлено къ видамъ правительства о точнѣйшемъ и неразрывномъ наблюденіи за духомъ и ходомъ высшихъ учебныхъ заведеній“. Эти начала въ общихъ основаніяхъ были перенесены и въ общій уставъ. Университетъ потерялъ свое ученое и административное значеніе, пересталъ быть научной академіей и главой учебнаго округа; по новому уставу онъ былъ лишь высшимъ учебнымъ заведеніемъ. Наряду съ этимъ особенно опредѣленно былъ подчеркнутъ дворянско–классовый характеръ правительственной политики. Министръ такъ выражаетъ двѣ главныя цѣли реформы 1835 года: „во–первыхъ, возвысить университетское ученіе до раціональной формы и, поставивъ его на степень, доступную лишь труду долговременному и постоянному, воздвигнуть благоразумную преграду преждевременному поступленію на службу молодежи еще незрѣлой; во–вторыхъ, привлечь въ университетъ дѣтей высшаго класса въ имперіи и положить конецъ превратному домашнему воспитанію ихъ иностранцами…“ Свобода преподаванія и академическое самоуправленіе были отринуты; вмѣсто принципа автономности былъ строго проведенъ принципъ полицейской опеки. По новому уставу чрезвычайно усилена власть попечителя, который теперь обязанъ былъ жить въ округѣ и непосредственно руководить всѣми его дѣлами. Попечитель является непосредственнымъ начальникомъ университета: „Онъ обращаетъ вниманіе на способности, прилежаніе и благонравіе профессоровъ, адъюнктовъ, учителей и чиновниковъ университета, исправляетъ нерадивыхъ замѣчаніями и принимаетъ мѣры къ удаленію неблагонадежныхъ“. Подъ его непосредственнымъ начальствомъ состоитъ инспекторъ студентовъ, назначаемый изъ военныхъ или гражданскихъ служащихъ, и его помощники. Университетъ окончательно лишается своихъ судебныхъ функцій; всѣ инстанціи университетскаго суда упраздняются. Теряетъ, какъ мы уже указывали, университетъ и свою роль въ учебномъ округѣ въ дѣлѣ учебно–административномъ. Права и обязанности совѣта по сравненію съ уставомъ 1804 года весьма ограничены и касаются почти исключительно руководства учебной частью. Ректоръ избирается совѣтомъ изъ числа ординарныхъ профессоровъ на 4 года. Хозяйство и полицію вѣдаетъ правленіе, подчиненное непосредственно попечителю. По новому организованы факультеты, въ составѣ трехъ: философскаго, раздѣляющагося на отдѣленіе историко–филологическихъ наукъ и отдѣленіе наукъ физико–математическихъ, юридическаго и медицинскаго. Въ распредѣленіи научныхъ дисциплинъ интересно отмѣтить введеніе Обязательной для всѣхъ факультетовъ кафедры богословія. Юридическій факультетъ лишается цѣлаго цикла наукъ, но зато получаетъ цѣлый рядъ спеціальныхъ курсовъ русскаго законодательства; на философскомъ факультетѣ учреждаются кафедры русской исторіи, исторіи и литературы славянскихъ нарѣчій. Здѣсь очень ярко выступаютъ попытки культивизаціи „національнаго“, „самобытнаго“, съ одной стороны, и боязнь политическихъ и философскихъ доктринъ, съ другой. Профессора́ и другіе преподаватели избираются совѣтомъ, но министру предоставлено право „по собственному своему усмотрѣнію назначать въ профессора́ и адъюнкты на вакантныя кафедры людей, отличныхъ ученостью и даромъ преподаванія, съ требуемымъ для сихъ званій учеными степенями“. Студенты по новому уставу всецѣло подчинены назначенной инспекціи, которая получаетъ большія права; вводится обязательная форма, уставъ заботится даже о „наружномъ образѣ“ учащихся, прическѣ, манерахъ и. т. п. Таковы основныя черты новаго устава, отразившаго на себѣ господствовавшія теченія правительственной политики.

Дальнѣйшія мѣропріятія Уварова дополнили и развили провозглашенныя имъ начала. Особенно старалось правительство ограничить лицамъ низшихъ сословій доступъ въ университеты и превратить послѣдніе въ спеціально дворянскіе институты. Мы уже отмѣтили тѣ мѣры, которыя были приняты въ этомъ направленіи въ началѣ правленія Николая; Уваровъ дѣйствовалъ въ томъ же духѣ. Исторіографъ министерства народнаго просвѣщенія, г. Рождественскій приводитъ слѣдующія любопытныя мѣста изъ секретнаго циркуляра къ попечителямъ учебныхъ округовъ (1840 г.), въ которомъ министръ рекомендуетъ при пріемѣ студентовъ обращать вниманіе на ихъ происхожденіе: „Хотя по сему предмету трудно положить рѣшительную границу, постановивъ твердое правило, но не менѣе того можно и слѣдуетъ руководствоваться соображеніемъ, что, при возрастающемъ повсюду стремленіи къ образованію, наступило время пещись о томъ, чтобы чрезмѣрнымъ этимъ стремленіемъ къ высшимъ предметамъ ученья не поколебать нѣкоторымъ образомъ порядокъ гражданскихъ сословій, возбуждая въ юныхъ умахъ порывъ къ пріобрѣтенію роскошныхъ знаній, практическое приложеніе коихъ впослѣдствіи весьма часто не подтверждаясь успѣхомъ, обманываетъ надежды недостаточныхъ родителей и мечтательныя ожиданія юношей“. Большинство попечителей согласилось съ министромъ и предложило рядъ ограничительныхъ мѣръ; лишь попечитель Казанскаго округа и, особенно, московскій попечитель графъ Строгановъ энергично высказались противъ всякихъ стѣсненій. Всесильный министръ старался однако проводить свои начинанія „при дѣйствіи подобныхъ мѣръ, тихихъ, негласныхъ, облеченныхъ лишь формой министерскихъ распоряженій…“

Самой цѣлесообразной мѣрой въ этомъ отношеніи министръ считалъ увеличеніе платы. Указывая въ докладѣ императору, „что въ высшихъ и среднихъ заведеніяхъ, очевидно, умножается приливъ молодыхъ людей, отчасти рожденныхъ въ низшихъ слояхъ общества, для которыхъ высшее образованіе безполезно, составляя лишнюю роскошь и выводя изъ круга первобытнаго состоянія, безъ выгоды для нихъ и государства“, министръ ходатайствуетъ о повышеніи размѣра платы за ученье. Николай I вполнѣ одобрилъ предположенія и еще увеличилъ цифры. Изъ другихъ мѣропріятій, направленныхъ къ той же цѣли, слѣдуетъ указать на требованіе отъ дѣтей купцовъ и мѣщанъ увольнительныхъ отъ обществъ свидѣтельствъ, на запрещеніе принимать въ университеты вольноотпущенныхъ, не приписанныхъ къ податному состоянію и. т. п. Все это даетъ намъ представленіе о правительственныхъ попыткахъ создать дворянско–бюрократическую школу. Русскіе профессора должны были читать русскую науку русскимъ дворянамъ; символомъ этого министерскаго идеала являлась теорія „офиціальной народности“. Въ 1843 году Уваровъ, подводя итоги десятилѣтняго управленія министерствомъ, съ чувствомъ гордости и нравственнаго самоудовлетворенія замѣчаетъ: „Русскіе университеты, преобразованные въ духѣ и формѣ преподаванія, составляютъ нѣчто цѣлое, которое соотвѣтствуетъ требованіямъ времени и видамъ правительства“.

Мы разсматривали до сихъ поръ отношенія правительственной власти къ университетамъ; теперь намъ надо перейти къ другимъ поставленнымъ вопросамъ — вопросу объ отношеніи общества къ разсадникамъ высшаго образованія и связанному съ нимъ вопросу о культурно–общественномъ вліяніи университета на общество. Въ эпоху Александра I, какъ мы уже указывали, общество довольно пассивно относилось къ русскимъ университетамъ (наиболѣе передовые слои общества по прежнему предпочитали заграничное образованіе), и сами университеты „на зарѣ своего существованія“ еще не могли пустить корней, не могли въ полной мѣрѣ выполнять свою миссію. Въ изучаемый періодъ общая картина сильно мѣняется. Общество въ лицѣ своей интеллигенціи, насильственно разобщенное съ образовательными центрами Западной Европы, концентрируетъ свои силы и воспринимаетъ научное и общественное воспитаніе въ русскомъ университетѣ. Декабристы были послѣдними борцами, получившими воздѣйствія непосредственно съ Запада; вся послѣдующая освободительная борьба въ основныхъ ея фазисахъ тѣсно связана съ русскими университетами.

Въ мрачный періодъ Николаевскаго царствованія, когда Россія должна была представлять ровную и однообразную пустыню, устроенную военно–жандармскими средствами, университеты являлись рѣдкими и высоко цѣнными культурными оазисами. Среди темной ночи они свѣтили путеводными огнями, въ сонномъ царствѣ они неустанно пробуждали общественную мысль и общественное сознаніе.

Особенно велика роль, которая выпала на долю „старѣйшаго“ — Московскаго университета. Въ теченіе 30–хъ и 40–хъ годовъ онъ группировалъ вокругъ себя кадры русской интеллигенціи, онъ диктовалъ общественныя лозунги и руководилъ культурной дѣятельностью. Дѣятельность Грановскаго, жизнь московскихъ кружковъ, начало критической дѣятельности Бѣлинскаго и первые шаги публицистической дѣятельности Герцена — все это яркое и типичное для интересующей насъ эпохи связано съ Московскимъ университетомъ. Уже въ 30–хъ годахъ, когда „новые“ профессора, представители новыхъ взглядовъ, встрѣчались еще единицами (упомянемъ здѣсь о профессорахъ Павловѣ и Надеждинѣ), университетъ оказывалъ громадное вліяніе на молодежь. Для характеристики тогдашняго настроенія достаточно вспомнить восторженныя страницы изъ „Былого и Думъ“ Герцена. Около университета группировались кружки, которые сыграли такую крупную роль въ исторіи нашего общественнаго и литературнаго развитія; особенно выдѣлялись кружки Станкевича и Герцена. Передовое студенчество изучало здѣсь новѣйшую нѣмецкую философію, знакомилось съ великими завоеваніями соціалистической мысли и, естественно, обращало вниманіе на „проклятые вопросы“ окружающей дѣйствительности. Еще недавно прогремѣло декабрьское вооруженное возстаніе, и молодежь жаждала идти по слѣдамъ Рылѣева и Пестеля. Самъ университетъ, научно–образовательный центръ прежде всего, создавалъ извѣстное общественное настроеніе. Герценъ такъ выражаетъ эту мысль: „Съ другой стороны, научный интересъ не успѣлъ еще выродиться въ доктринаризмъ; наука не отвлекала отъ вмѣшательства въ жизнь, страдавшую вокругъ. Это сочувствіе съ нею необыкновенно поднимало гражданскую нравственность студентовъ. Мы и наши товарищи говорили въ аудиторіи открыто все, что приходило въ голову; тетради запрещенныхъ стиховъ ходили изъ рукъ въ руки, запрещенныя книги читались съ комментаріями…“ Но чувства общественнаго протеста не могли еще долго вылиться въ опредѣленныя формы; окружающія условія разбивали въ корнѣ всѣ теоріи.

Однако, уже въ эту раннюю пору исторіи студенчества оно отдало свою дань и начало мартирологъ университетскихъ борцовъ за свободу. Въ 1833 году преданъ былъ суду кружокъ Сунгурова, обвиненный въ намѣреніи составить тайное общество, въ преступныхъ разговорахъ; за это члены кружка, какъ бы предваряя будущую участь своихъ потомковъ — товарищей 90–хъ годовъ, были сданы въ солдаты и отправлены въ Оренбургъ. Еще серьезнѣе было дѣло въ Кіевскомъ университетѣ, гдѣ въ 1837–38 гг. были обнаружены слѣды польской революціонной пропаганды; университетъ былъ закрытъ, и всѣ студенты уволены. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ университетъ былъ открытъ, но, какъ замѣчаетъ историкъ университета проф. Владимірскій–Будановъ, „университетъ вышелъ изъ тяжкаго состоянія не безъ громадныхъ потерь; онъ лишился половины своихъ преподавателей и почти всѣхъ студентовъ“.

40–ые годы составляютъ эпоху въ исторіи нашего общества. Съ этимъ знаменательнымъ періодомъ связаны представленія о тѣхъ раннихъ стадіяхъ общественнаго движенія, о тѣхъ гуманистическихъ началахъ, которыя предваряли и въ извѣстной степени подготовляли послѣдующія времена „бури и натиска“; 40-ые годы были „весеннимъ“ періодомъ въ исторіи нашей дворянской интеллигенціи. Въ 40–ые годы были заложены и прочные фундаменты истинно–научнаго знанія: съ этого времени можно говорить о началѣ самостоятельной университетской науки, о правильномъ ходѣ занятій. Вспомнимъ, что въ эту эпоху выступили Грановскій и Кудрявцевъ, Буглаевъ и Тихонравовъ, С. Соловьевъ, Кавелинъ, Пироговъ и мн. др. Новые профессора́ выступили не только „учителями наукъ“, но несли и общественную миссію. „Наши профессора́, — говоритъ Герценъ, — привезли съ собой… горячую вѣру въ науку и людей; они сохранили весь пылъ юности, и кафедры для нихъ были свѣтлыми налоями, съ которыхъ они были призваны благовѣстить истину; они являлись въ аудиторіи не цеховыми учеными, а миссіонерами человѣческой религіи“. Первое по вліянію мѣсто занимаетъ имя, которымъ всегда будетъ гордиться Московскій университетъ — имя Грановскаго, профессора – гуманиста.

Грановскій на кафедрѣ былъ учителемъ и воспитателемъ университетской молодежи, Грановскій въ общественной дѣятельности, на публичныхъ лекціяхъ былъ учителемъ и воспитателемъ русскаго образованнаго общества. Въ 40–ые годы онъ — историкъ „минувшаго“ — былъ глашатаемъ высшихъ идеаловъ настоящаго, свое знаніе прошлаго онъ примѣнялъ къ врачеванію недуговъ современности… „Грановскій, — говоритъ проф. Ключевскій, — преподавалъ науку о прошедшемъ, а слушатели выносили изъ его лекцій вѣру въ свое будущее — ту вѣру, которая свѣтила имъ среди самыхъ безпросвѣтныхъ ночей нашей жизни“. Грановскій былъ трибуномъ московскаго общества; Грановскій былъ классическимъ представителемъ русской либеральной интеллигенціи въ эпоху ея „весны“. Культурное вліяніе съ Грановскимъ раздѣлялъ его другъ и товарищъ по кафедрѣ Кудрявцевъ; блестящій и талантливый историкъ, мастерски воспроизводившій картины прошлаго, онъ сердечно болѣлъ настоящимъ и ушелъ въ раннюю могилу’’, оставивъ яркій слѣдъ въ душахъ своихъ слушателей и учениковъ. Научное вліяніе съ этими двумя историками дѣлитъ выдающійся ученый, знаменитый авторъ „Исторіи Россіи“ С. М. Соловьевъ, положившій начало цѣлой школѣ, плодотворно разработавшій исторію нашей родины. Мы не будемъ говорить здѣсь о другихъ научныхъ дѣятеляхъ, только повторимъ, что въ эту эпоху разцвѣта Московскій университетъ ими не оскудѣвалъ.

Культурная и общественная миссія университета встрѣчала гармоническое созвучіе въ настроеніи передовыхъ слоевъ общества, которые видѣли въ немъ вождя и руководителя. Каждое университетское начинаніе находило горячій откликъ; достаточно указать, что публичныя лекціи Грановскаго были въ буквальномъ смыслѣ слова „историческимъ событіемъ“. Но передовыхъ борцовъ было еще мало; массы молчали, погруженныя въ тяжелый сонъ подъ опекой самодержавно–полицейскаго государства. И часто становилось жутко и страшно отъ окружающаго, представлялось, что трудно разбудить и заставить дѣйствовать русское общество. Въ одномъ письмѣ Грановскій пишетъ: „Окружающее меня здѣсь не радостно. Въ университетѣ у насъ есть движеніе, жизнь, но въ этой жизни есть что–то искусственное. Студенты занимаются хорошо, пока не кончили курса; по выходѣ изъ университета лучшіе изъ нихъ, тѣ, которые подавали наиболѣе надеждъ, пошлѣютъ и теряютъ участіе къ наукѣ и ко всему, что выходитъ изъ круга такъ называемыхъ положительныхъ интересовъ. Ихъ губитъ матеріализмъ и безнравственное равнодушіе нашего общества. Вотъ почему университетская жизнь кажется мнѣ искусственно оторванной отъ остального русскаго общества“. Здѣсь Грановскій ярко обрисовалъ аморфное состояніе общества въ его массахъ и въ то же время, несмотря на пессимистическій тонъ, указалъ на особое положеніе университета. Университеты были оазисами, но все же живительной влагой они снабжали окружающее; немолчная проповѣдь ихъ лучшихъ представителей разбивала мало по малу апатію общества, его „безнравственное равнодушіе“.

Новый періодъ въ исторіи университетовъ начинается съ эпохи 1848 г.: Февральскія и мартовскія бури „безумнаго“ года, которыя потрясли многіе троны, сильно подѣйствовали на воображеніе русскаго самодержавнаго правительства. Цѣлый рядъ мѣръ принимается къ тому, чтобы окончательно изолироваться отъ „тлетворнаго“ вліянія Запада. Заваровъ, какъ и въ былые годы, снова оказался „либераломъ“ и долженъ былъ очистить мѣсто. Въ 1849 году по высочайшему повелѣнію число своекоштныхъ студентовъ (за исключеніемъ медицинскаго факультета) было ограничено 300; запрещены были поѣздки съ научной цѣлью за границу и велѣно было преподавателямъ (въ цѣляхъ лучшаго надзора за ихъ направленіемъ) представлять въ Публичную библіотеку литографированные курсы лекцій за своей подписью.

Въ началѣ 1850 года былъ снова поднятъ вопросъ объ увеличеніи платы, чтобы ограничить доступъ лицамъ низшихъ сословій. Новый министръ народнаго просвѣщенія князь Ширинскій–Шихматовъ по этому поводу варьируетъ мысли Уварова: „Лица низшаго сословія, выведенныя посредствомъ университетовъ изъ природнаго ихъ состоянія, не имѣя по большей части никакой недвижимой собственности, но слишкомъ много мечтая о своихъ способностяхъ и свѣдѣніяхъ, гораздо чаще дѣлаются людьми безпокойными и недовольными настоящимъ положеніемъ вещей, особливо если не находятъ пищи своему чрезъ мѣру возбужденному честолюбію или встрѣчаютъ на пути къ возвышенію непредвидѣнныя преграды“. Правительство также, обративъ вниманіе на то, что многіе молодые люди по окончаніи курса не поступаютъ на службу, но остаются въ столицахъ и принимаютъ участіе въ газетахъ и журналахъ, — открыло для кандидатовъ университета двери всѣхъ казенныхъ канцелярій.

Большимъ ограниченіямъ и урѣзкамъ подвергается выборное начало въ университетахъ. Особымъ указомъ сенату предписано ректоровъ всѣхъ университетовъ, кромѣ Дерптскаго, назначать министру изъ лицъ, имѣющихъ ученую степень, на неопредѣленное время. Избраніе декановъ оставлено было попрежнему на 4 года, но министру дано было право „продолжать пребываніе профессоровъ въ этомъ званіи и увольнять отъ онаго прежде срока, по своему усмотрѣнію“ и представлять о назначеніи декановъ „независимо отъ университетскихъ выборовъ“ (такъ, одно время деканомъ не былъ утвержденъ Грановскій). На обязанности ректора и декановъ лежало строго слѣдить за университетскими курсами профессоровъ, подробные конспекты которыхъ должны были разсматриваться и одобряться совѣтами. При разсмотрѣніи этихъ программъ ставились условія, близко напоминающія намъ эпоху Магницкаго:

чтобы предметъ изложенъ былъ въ полнотѣ сообразно съ потребностью университетскаго чтенія;
чтобы, какъ общія начертанія, такъ и отдѣльныя статьи программы строго соотвѣтствовали и ученой и нравственной цѣли;
чтобы въ содержаніи программы не укрывалось ничего несогласнаго съ ученіемъ православной церкви, или съ образомъ правленія и духомъ государственныхъ учрежденій нашихъ и
чтобы, напротивъ, ясно и положительно выражались вездѣ, гдѣ только сіе правило можетъ имѣть разсудительное приложеніе, благоговѣніе къ святынѣ, преданность государю и любовь къ отечеству.

Въ „Наставленіи ректору и деканамъ юридическаго и перваго отдѣленія философскаго факультета“ предписывается обратить самое бдительное вниманіе на тѣ предметы, „которыхъ изложеніе, по предосудительному духу настоящаго времени, можетъ подавать не благонамѣренности болѣе случаевъ ко внушенію молодымъ людямъ неправильныхъ и превратныхъ понятій о предметахъ политическихъ. Таковы, напримѣръ, государственное право, политическая экономія, наука о финансахъ и всѣ вообще историческія науки, возможность злоупотребленія коихъ не подлежитъ сомнѣнію“. Особенное безпокойство правительству доставляетъ быстрый ростъ соціалистическихъ ученій; правительство усиленно старается оградить университетъ отъ этихъ „разрушительныхъ“ вліяній. Весьма характеренъ въ этомъ отношеніи пунктъ пятый разбираемаго наставленія, который гласитъ слѣдующее: „Въ ректорѣ и деканахъ предполагается ясное понятіе о возникшихъ въ наше время, преимушественно во Франціи, разныхъ политико–экономическихъ системахъ, каковы сенъ–симонисты, фурьеристы, соціалисты и коммунисты, въ особенности о двухъ послѣднихъ, имѣющихъ столь важную роль въ современныхъ событіяхъ на западѣ Европы. Основная мысль ихъ, какъ извѣстно, есть достиженіе всѣми возможными средствами безусловнаго равенства. Объявивъ непримиримую войну всему, что возвышается надъ безземельною и бездомною чернью, коммунизмъ нагло подводитъ подъ свой желѣзный уровень всѣ состоянія, съ уничтоженіемъ всякихъ отличій породы, заслугъ, богатства и даже ума. Слѣдя внимательно за развитіемъ столь гибельнаго и, по несчастію, преуспѣвающаго мнѣнія въ Европѣ, ректоръ и деканы будутъ тщательно отсѣкать въ разсматриваемыхъ ими программахъ и воспрещать въ устномъ преподаваніи съ кафедръ все, что можетъ даже и косвенно содѣйствовать къ распространенію у насъ этихъ разрушительныхъ началъ или служить имъ нѣкоторой опорой. Къ сему относятся разсужденія, имѣющія цѣлью унизить достоинство и пользу какого бы то ни было сословія въ государствѣ или поколебать установленныя законами отношенія между разными состояніями, двусмысленные или сомнительные намеки насчетъ несбыточныхъ теорій объ общности капиталовъ и недвижимыхъ имуществъ, однимъ словомъ, всякаго рода попытки притязанія пролетаріевъ къ общественной и частной собственности“. Въ пунктѣ шестомъ этого любопытнаго документа мы находимъ запрещеніе касаться отношеній между крестьянами и помѣщиками. Особый циркуляръ установляль строгій надзоръ надъ спеціальными учеными изслѣдованіями — диссертаціями. Реформа коснулась и преподаванія научныхъ дисциплинъ; нѣкоторыя кафедры были совсѣмъ уничтожены. Въ 1849 году предписано было пріостановить преподаваніе государственнаго права, мотивируя это тѣмъ, „что при настоящемъ еще довольно шаткомъ состояніи Западной Европы весьма затруднительно положить опредѣленныя границы этой науки…“

Въ 1850 году была упразднена кафедра философіи, а чтеніе логики и психологіи было поручено профессорамъ богословія. Съ другой стороны, дѣлались попытки созданія своей, самобытной „русской“ науки. Въ 1850 году Грановскій получаетъ порученіе составить планъ учебника всеобщей исторіи, при чемъ министръ народнаго просвѣщенія, мотивируя свое предложеніе, указываетъ на существенную потребность „въ хорошемъ руководствѣ къ изученію всеобщей исторіи, написанной въ русскомъ духѣ и съ русской точки зрѣнія“.

Таковы были главнѣйшія правительственныя мѣропріятія въ концѣ 40–хъ и началѣ 50–хъ годовъ. Въ провинціальныхъ университетахъ (въ Харьковскомъ съ 1846 г.) власть попечителя перешла въ руки генералъ–губернаторовъ. Такимъ образомъ, была окончательно установлена военно–полицейская диктатура надъ просвѣщеніемъ.

Правленіе Николая I заканчивалось; при немъ самодержавный режимъ достигъ кульминаціоннаго пункта своего развитія. Все было подавлено гнетомъ абсолютизма, надъ всѣмъ простиралась жандармская опека. Но уже въ средѣ общества начинается броженіе, наступаетъ медленное пробужденіе отъ долгаго сна… Университеты и ихъ представители сдѣлали въ этомъ направленіи свое дѣло. Изнуренные борьбой послѣднихъ лѣтъ, они продолжали высоко нести свое просвѣтительное и общественное знамя. Таково было соотношеніе силъ, когда разразилась Восточная война и, когда подъ Севастополемъ абсолютистическому строю былъ нанесенъ сильный ударъ.

☆☆☆

Правленіе его непосредственнаго предшественника въ исторіи просвѣщенія ничѣмъ положительнымъ не ознаменовано, кромѣ разрѣшенія прибалтійскому дворянству основать собственный университетъ въ Дерптѣ. ↩
Теперь, когда стали доступны изслѣдователямъ протоколы негласнаго комитета и другіе документы, можетъ быть совершенно оставлена легенда объ опредѣленной систематической либеральной политикѣ молодого императора. ↩
Петербургскій университетъ, преобразованный изъ Педагогическаго института, началъ функціонировать въ 1819 г. ↩
Культурная дѣятельность Московскаго университета начала широко развиваться со времени попечительства Муравьева, искренняго друга и поборника просвѣщенія. ↩

При перепечатке ссылка на unixone.ru обязательна.