Самозванецъ лже-царевичъ Симеонъ

Въ Запорожской Сѣчѣ издавна сохранялось правило или укорененный обычай: всякому вольно было туда приходить или оттуда уходить по своему собственному желанію. Какъ ни домогались выдачи бѣглецовъ постороннія власти и украинскія, и московскія, и польскія, и иныхъ государствъ — запорожцы никого не выдавали по одному внѣшнему востребованію. Въ томъ и состояла ихъ старинная предковская вольность. Низовики хвалились: пока эта вольность будетъ соблюдаться, до тѣхъ поръ и славная Сѣча будетъ стоять непоколебимо! Знать не хотѣли запорожцы, хорошъ или дуренъ былъ человѣкъ къ нимъ приходившій на своемъ прежнемъ мѣстѣ жительства; съ нихъ было довольно того, что пришелецъ въ Сѣчѣ искалъ пріюта. Это разумѣется не избавляло пришельца отъ подчиненія правамъ и обычаямъ, господствовавшимъ въ Запорожскомъ товари́ствѣ. Не всякое дурно́ могло безнаказанно пройти ему послѣ того, какъ онъ былъ принятъ въ Сѣчу, а только совершенное за ея предѣлами прежде могло въ ней укрыться. И не только людямъ, даже болѣзнямъ и самой страшной чумѣ открытъ былъ въ Сѣчу свободный доступъ, хотя послѣ спохватившись, товари́ство принимало мѣры противъ ихъ распространенія на сколько умѣло. Такое исконное качество Запорожской Сѣчи рѣзко проявилось въ концѣ 1673 года. Разомъ два лиха прокрались тогда въ Сѣчу. Одно лихо была зараза. Какой-то торговый человѣкъ изъ города Каменца (тогда подпавшаго подъ власть Турціи) пріѣхалъ въ Сѣчу съ товаромъ. Запорожскій козакъ Пинчукъ купилъ у него, что ему надобно было, а черезъ три дня скоропостижно умеръ. Тотчасъ вслѣдъ за нимъ умеръ и сынъ его, отрокъ, исполнявшій въ сѣчевой церкви должность канонархиста. Черезъ два дня умерли: купецъ, привезшій товаръ въ Сѣчу и братъ его, пріѣхавшій вмѣстѣ съ нимъ. Два куреня, Шкуринъ и Васюринъ, овладѣли товаромъ умершихъ торговцевъ и во всей Сѣчѣ сдѣлалась тревога: остальные курени стали остерегаться сношенія съ этими двумя куренями. Въ это время посѣтило Сѣчу другое лихо. Пріѣхалъ въ Сѣчу неизвѣстный человѣкъ, одѣтый въ зеленый кафтанъ, подбитый лисьимъ мѣхомъ, изъ-подъ котораго виднѣлся китайчатый малиноваго цвѣта зипунъ. Пришелецъ былъ недуренъ собою, тонкаго стана, съ продолговатымъ лицомъ, немного смуглымъ, волосы были у него не то рыжіе, не то русые; былъ онъ молодъ: по виду одни давали ему лѣтъ до двадцати, другіе — не болѣе пятнадцати или шестнадцати. Съ нимъ было девять человѣкъ; изъ нихъ восемь Донскихъ козаковъ, а девятый вожъ. Вожъ былъ необходимое лицо въ тѣ времена въ безпредѣльной степи Южной Россіи: все равно что лоцманъ въ морѣ, вожъ былъ путеводителемъ по степнымъ равнинамъ, зналъ всѣ примѣты, всѣ балки, рѣчки, овраги, могилы (курганы), — все, чѣмъ нарушалось однообразіе степи; зналъ и разстояніе отъ одной примѣты до другой. Искуство вожа и опытность очень цѣнились. Вожъ, приведшій неизвѣстныхъ спутниковъ въ Сѣчу, назывался Міувскій, водилъ постоянно спутниковъ между Дономъ и Запорожьемъ и многимъ товарищамъ-сѣчевикамъ былъ извѣстенъ лично.

Кошевымъ или главнымъ начальникомъ Сѣчи былъ тогда Иванъ Сѣрко, человѣкъ знаменитый въ исторіи Малороссіи. Въ продолженіе двадцати лѣтъ слишкомъ отъ смерти Богдана Хмельницкаго до своей кончины, мы безпрестанно встрѣчаемъ его въ званіи кошеваго атамана, хотя онъ носилъ это званіе не постоянно, напротивъ, нѣсколько разъ его замѣняли другія избранныя лица; даже онъ не разъ не ладилъ съ запорожцами и уходилъ отъ нихъ съ досадою, но потомъ мирился и снова былъ избираемъ въ кошевые атаманы. Мы не сдѣлаемъ ошибки, сказавши, что этотъ человѣкъ былъ истинный типъ запорожца, что онъ своею личностію какъ-бы выражалъ все свое Запорожское общество. Его свѣтлыя и темныя стороны были характерными чертами Запорожской общины. Любилъ онъ напиться, какъ и всѣ запорожцы, и въ пьяномъ видѣ показывалъ особенный задоръ, какого-бы не показалъ въ трезвомъ; дѣйствовалъ по минутному увлеченію и потому часто одумавшись поступалъ совершенно противу тому, какъ обѣщалъ прежде. Былъ онъ чрезвычайно храбръ и отваженъ на войнѣ, а каждый запорожецъ по своему призванію долженъ былъ отличаться этими качествами и потому Сѣрко былъ истиннымъ образомъ для сѣчевиковъ: оттого-то его такъ и уважали и почему-нибудь не поладивши съ нимъ, все-таки снова къ нему обращались и добровольно поступали подъ его начальство. Всю жизнь свою былъ онъ заклятымъ врагомъ бусурманъ, особенно крымцевъ; много разъ водилъ запорожцевъ на Крымъ, жегъ улусы, истреблялъ безъ милосердія и старыхъ, и малыхъ и наводилъ на татаръ такой страхъ, что татарки-матери его именемъ пугали дѣтей своихъ. Наводить страхъ на бусурманъ было идеальное призваніе запорожца. На то и славная Сѣчь существовала на свѣтѣ, чтобы бороться съ мусульманами. Всегда, когда воевалъ Сѣрко съ татарами, выручалъ онъ изъ неволи христіанъ, которыхъ было тогда у татаръ много: и это былъ также нравственный долгъ запорожца. Не отличался Сѣрко постоянствомъ, какъ и вся Сѣчь Запорожская имъ никогда не отличалась: мы видимъ Сѣрко усерднымъ слугою то царя московскаго, то польскаго короля (впрочемъ тогда, когда московскій государь и польскій король не были между собою въ открытой враждѣ), то былъ онъ другомъ и сторонникомъ Дорошенка, выручалъ его изъ бѣды, то поддерживалъ Дорошенковыхъ соперниковъ Суховѣенка и Ханенка, а потомъ, когда этихъ соперниковъ не стало, опять сблизился съ Дорошенкомъ. Такое непостоянство всегда было въ характерѣ запорожцевъ. Политическій идеалъ Сѣрко былъ исключительно запорожскій: у каждаго запорожца въ душѣ таилась мысль, что славное Запорожье должно распоряжаться судьбою Украйны и поставлять ей гетмановъ по тому образцу, какъ и Богданъ Хмельницкій намѣченъ былъ гетманомъ въ Сѣчѣ, и что поставленный гетманъ при всѣхъ важныхъ дѣлахъ долженъ соображаться съ желаніемъ Сѣчи. Ни одинъ кошевой не заявлялъ такъ гласно этой мысли, какъ Сѣрко при всякомъ удобномъ случаѣ. Ни съ однимъ гетманомъ не былъ онъ въ полномъ согласіи, какъ и все Запорожье, по преданію, переходившему изъ поколѣнія въ поколѣніе, считало своимъ долгомъ противорѣчить гетманамъ. Только съ Бруховецкимъ, который, какъ извѣстно, былъ креатурою Запрожской Сѣчи и поставленъ въ гетманы изъ кошевыхъ атамановъ, Сѣрко повидимому ладилъ болѣе, чемъ съ другими, — но и съ тѣмъ доходилъ до размолвки. Послѣ низверженія Многогрешнаго Сѣрку хотѣлось сдѣлаться гетманомъ и чуть было не достигъ онъ своей цѣли: ему помѣшало избраніе соперника его, генеральнаго судьи Ивана Самойло́вича, обязаннаго этимъ своимъ возвышеніемъ покровительству и благорасположенію боярина Ромодановскаго. И въ Москвѣ никакъ не хотѣли видѣть Сѣрка гетманомъ, а потому легко поддались требованіямъ противной ему партіи: чтобъ избѣжать волненія при избраніи гетмана, Сѣрка препроводили въ Москву, а изъ Москвы сослали его въ Сибирь. Но не пришлось долго томиться славному запорожскому герою въ отдаленной Сибири; его тотчасъ по просьбѣ запорожцевъ и по ходатайству польскаго короля, которому передъ темъ Сѣрко оказывалъ услуги, освободили и отпустили въ любимую Сѣчь. Но этого не могъ забыть скоро Сѣрко. Непріязненное чувство къ Москвѣ у него нѣкоторое время оставалось, и хотя не довело его до того, чтобы чинить Москвѣ важный вредъ, но располагало поломаться надъ Москвою и подразнить ее, когда представлялся случай. Этотъ случай скоро представился.

Когда происходило описываемое нами событіе, Сѣрка въ Сѣчѣ не было. Онъ ходилъ съ моло́диками (такъ назывались молодые запорожцы, недавно поступившіе въ Сѣчу новички) подъ Тягинъ (Бендеры) на военный промыселъ. По запорожскому обычаю новичкамъ можно было какимъ-нибудь подвигомъ показать, что они достойны быть запорожцами и они совершали такой подвигъ подъ наблюденіемъ стараго и опытнаго товарища. Такихъ-то моло́диковъ водилъ тогда кошевой Сѣрко.

Пришельцы вошли въ сѣчевой городъ. Въ объясненіе особенностей тогдашняго малороссійскаго быта надобно замѣтить, что весь Малороссійскій край былъ усѣянъ городами: это совсѣмъ было не то, что теперь называется такимъ именемъ. Тогдашнее безпокойное положеніе края, безпрестанно посѣщаемаго непріятелями, требовало для населенія повсемѣстныхъ мѣръ обороны, а потому чуть не каждое большое село было тогда городомъ, то есть окружалось рвомъ, валомъ и на валу деревянною стѣною съ башнями и воротами. Многіе города имѣли концентрическую форму. За предѣлами рва, вала и стѣны строились людскіе дворы, которые всѣ вмѣстѣ окружались еще рвомъ, валомъ и стѣною; за ними строились опять дворы и нерѣдко и тѣ еще обводились также подобными укрѣпленіями; во многихъ мѣстахъ городъ былъ тройной, въ другихъ — только двойной: одинъ назывался большой городъ или внѣшній, другой — малый или внутренній. Внѣшній городъ был средоточіемъ промысловъ и торговли и назывался „мистомъ“, т.е. мѣстомъ (по малороссійскому выговору звукъ ѣ какъ и, оттуда слово мѣщане). Тамъ, гдѣ былъ тройной городъ, „мисто“ занимала часто крайняя его часть, а иногда средняя. И Сѣча такъ же была устроена: въ ней былъ малый или внутренній городъ. Предъ концомъ своего существованія этотъ малый сѣчевой городъ, гдѣ содержалась войсковая скарбница (казначейство), находился на островѣ, теперь уже поросшемъ лозою; но тамъ ли онъ былъ при Сѣркѣ, на то мы указанія не нашли. Мѣсто Сѣчи долго перемѣнялось: она вначалѣ была на островѣ Хортицѣ, потомъ ниже, на островѣ Томаковкѣ, куда бѣжалъ въ нее и Богданъ Хмельницкій; потомъ на Микитиномъ Рогѣ, гдѣ нынѣ Никополь, а еще позже — еще ниже, за Чертомлыкомъ, тамъ, гдѣ впослѣдствіи она и была разрушена, уступивши мѣсто послѣ себя селу Покровскому (такъ названному по церкви Покрова Богородицы, бывшей патрональнымъ сѣчевымъ храмомъ) и деревнѣ Копиловкѣ.

За отсутствіемъ кошеваго мѣсто его по управленію всѣмъ кошемъ занималъ наказной кошевой. Въ то время эта должность въ отсутствіе кошеваго возложена была на сѣчеваго войсковаго судью. Ему дали знать о новопришедшихъ. Судья съ другими старшинами вышелъ смотрѣть на нихъ. Вожъ Міувскій сказалъ:

— Вотъ къ вамъ пришелъ царскій сынъ, важная особа, царевичъ Симеонъ Алексѣевичъ, сынъ благовѣрнаго государя царя Алексѣя Михайловича!

Судья и прочіе старшины сразу изъявили сомнѣніе.

— А почемъ же, сказали они, мы можемъ знать, что онъ именно такая особа, какъ ты говоришь?

— У него, — сказалъ Міувскій, — на правомъ плечѣ и на рукѣ есть знаменіе видѣніемъ царскаго вѣнца. Я присягнуть готовъ, что подлинно такъ, потому что самъ видѣлъ то, о чемъ говорю; съ нимъ еще двѣ хоругви, а на нихъ написаны орлы да сабли кривыя.

— Какъ же ты съ нимъ сошелся? гдѣ узналъ его? — спрашивалъ судья.

— Будучи на Дону, — говорилъ Міувскій, — въ рѣчкахъ, увидалъ его, что идетъ съ донскими козаками, и сказалъ онъ, что хочетъ къ вамъ на Запорожье; вотъ я и привелъ его къ вамъ, какъ онъ хотѣлъ!

Молодой человѣкъ, о которомъ шла рѣчь, не говорилъ ни слова и стоялъ опустя глаза и руки въ землю. Съ любопытствомъ стали осматривать его, начинали спрашивать, царевичъ ли онъ; но онъ не охотно пускался въ разговоры и объявилъ, что желаетъ говорить съ самимъ кошевымъ. Рѣшили принять его, но всякія объясненія съ нимъ отложить до возвращенія Сѣрка.

Сѣрко не замедлилъ прибыть. Наказной кошевой вышелъ къ нему на встрѣчу съ распущенными знаменами, вмѣстѣ съ другими старшинами. Съ нимъ вышелъ на встрѣчу кошевому и названный царевичъ. Былъ здѣсь же и пріѣхавшій въ Сѣчу посланецъ отъ гетмана Самойло́вича, по прозванію Зубъ. Сѣрко принялъ всѣхъ любезно, остановился не во внутреннемъ городѣ, а за городомъ, а потомъ поѣхалъ въ городъ на раду, на которой тогда читаны были полученныя въ Сѣчѣ письма.

По окончаніи рады Сѣрко, снова вышелъ за городъ и позвалъ къ себѣ таинственнаго человѣка. Сѣрко сидѣлъ въ хатѣ съ Пелехомъ, знатнымъ и вліятельнымъ товарищемъ, бывшимъ нѣкогда и кошевымъ. Сѣрко посадилъ самозванца между собою и Пелехомъ. Въ той же хатѣ были и другіе знатные товарищи. Сѣрко сказалъ самозванцу:

— Слыхалъ я отъ своего наказнаго: называешься ты царскімъ сыномъ? Скажи, Бога боячись, истинную правду; скажи намъ, нашего ли милостиваго великаго государя-царя Алексѣя Михайловича ты сынъ, или иного какого царя? потому что у нашего царя много царей пребываютъ подъ высокодержавною рукою. Говори намъ правду сущую, чтобъ мы тобою обмануты не были, какъ были уже обманываемы иными приходившими въ наше войско плутами.

Самозванецъ снялъ шапку, всталъ, поклонился и прерывающимся отъ плача голосомъ произнесъ:

— Не надѣялся я, пане Сѣрко, того, чтобы ты меня страшити имѣлъ; вижу, что ужъ надо мною такое лихо чинится. Богъ мнѣ свидѣтель: правдивый я сынъ великаго государя царя Алексѣя Михайловича, а не иного кого.

Сѣрко, а за нимъ и другіе сняли шапки и поклонились царевичу до земли, потомъ пригласили его здѣсь же на попойку. Названный царевичъ не опустилъ „рядоваго“ козацкого питья, но казался грустенъ, ничего не говорилъ, смотрѣлъ въ землю и держалъ руки опущенными вдоль тѣла.

Послѣ того Сѣрко сказалъ о царевичѣ гетманскому посланцу Зубу и пригласилъ его посмотрѣть на царевича. Онъ снова пригласилъ къ себѣ самозванца, другихъ товарищей и гетманскаго посланца. Зубъ не рѣшался, да и не смѣлъ заявлять отъ себя какого-нибудь мнѣнія, а только сказалъ названному царевичу:

— Не изволишь ли писать къ гетману? а больше всего надобно бы тебѣ написать твоему батюшкѣ и учинить ему о себѣ вѣдомость!

— Къ гетману, — сказалъ названный царевичъ, — я теперь писать не стану, а велю тебѣ изустно передать отъ меня поклонъ. Къ батюшкѣ же писать мнѣ трудно, для того что моя грамота попадетъ въ руки не къ батюшкѣ, а къ боярамъ, моимъ лиходѣямъ. Я того зѣло опасаюсь. А я повременю, пока такой человѣкъ изыщется, чтобъ могъ отдать мою грамоту въ самыя руки великаго государя, моего батюшки. Ты же, кошевой атаманъ, — прибавилъ онъ обращаясь къ Сѣрку, — смилуйся надо мною, Бога ради никому обо мнѣ русскимъ людямъ не объявляй.

— Какъ же ты царевичъ, — спрашивалъ его Сѣрко, — отлучился отъ родительскаго дома и какъ попалъ сюда въ нашу сторону?

Самозванецъ говорилъ: — Сосланъ я былъ на Соловецкій островъ, а какъ туда пріѣзжалъ въ Соловецкій монастырь на богомолье Стенька Разинъ, я тайно присталъ къ нему, и былъ съ нимъ, и въ стругѣ съ козаками на Хвалынское море ходилъ вмѣсто наемнаго гулящаго человѣка, и послѣ того на Дону былъ, пока Стеньку не взяли. Войско Донское про меня не вѣдало; знали только одни атаманы. Изъ Дону же вотъ я къ вамъ на Запорожье пріѣхалъ.

— Какое-жъ у тебя намѣреніе, царевичъ? — спрашивалъ Сѣрко.

— Хочу пробраться въ Кіевъ, а оттуда къ польскому королю поѣхать, — сказалъ самозванецъ.

Слышавшій эту бесѣду гетманскій посланецъ Зубъ былъ вскорѣ отпущенъ и на возвратномъ пути встрѣтилъ гетмана Самойло́вича надъ рѣкою Пселомъ на лугу подъ Гадячемъ, выше Криницкаго хутора. Обо всемъ видѣнномъ и слышанномъ сообщилъ онъ гетману. Свидѣтельство Зуба подтвердили 22 запорожца, ѣхавшіе отъ Сѣрка въ посольство къ гетману. Самойло́вичъ тотчасъ послалъ донесеніе въ Малороссійскій приказъ на царское имя.

Получивши такое свѣдѣніе, царь Алексѣй Михайловичъ 12 декабря 1673 года отправилъ въ Малороссію стрѣлецкаго сотника Василія Чадуева и подъячаго Семена Щеголева съ объяснительною грамотою къ гетману, въ которой сообщалось, что царевичъ Симеонъ Алексѣевичъ, родившійся 7173 года, апрѣля въ 3-й день, скончался 7177 года, іюня въ 18-й день, всего четырехъ лѣтъ отъ роду, а при погребеніи его въ Архангельскомъ соборѣ кромѣ русскихъ архіереевъ присутствовали александрійскій патріархъ Паисій, всѣ царскіе бояре, думные люди, стольники, стряпчіе и иныхъ чиновъ служилые и жилецкіе люди, и если бы царевичъ былъ теперь въ живыхъ, то ему было бы только 9 лѣтъ. Воръ, явившійся въ Сѣчѣ — плутъ, самозванецъ и обманщикъ. Гетману указывалось придать къ посылаемымъ царскимъ посламъ по своему усмотрѣнію кого-нибудь изъ асауловъ или значныхъ войсковыхъ товарищей и послать ихъ съ провожатыми въ Сѣчу, потребовать отъ Сѣрка присылки вора, а съ нимъ и вожа Міувскаго къ гетману; гетманъ же долженъ немедленно отправить ихъ въ Москву. О томъ же царская грамота посылалась и къ Сѣрку.

Гетманъ Самойло́вичъ собирался въ походъ для военныхъ дѣйствій вмѣстѣ съ княземъ Ромодановскимъ противъ Дорошенка и на дорогѣ встрѣтился съ царскимъ посломъ въ городѣ Веприкѣ Гадяцкаго полка 14 января. Получивши царскую грамоту, Самойло́вичъ сказалъ посламъ:

— Меня извѣстили, что Сѣрка опять нѣтъ въ Сѣче, и уѣзжая онъ приказывалъ самозванцу воздавать всякую честь. Я уже посылалъ въ Сѣчу пословъ, но ихъ задержали.

Исполняя царскій указъ, гетманъ тотчасъ отпустилъ московскихъ пословъ въ Сѣчу, а къ нимъ придалъ отъ себя знатнаго войсковаго товарища Ѳедора Бѣлика.

Царскіе послы и Бѣликъ пріѣхали въ мѣстечко Кереберду. Это мѣстечко близъ Днѣпра было тѣмъ замѣчательно, что въ немъ почти постоянно толкались запорожцы. Запорожская Сѣчь добивалась овладѣть этимъ мѣстечкомъ и Сѣрко не разъ хлопоталъ и передъ гетманомъ, и передъ приказомъ, чтобы царь отдалъ его запорожцамъ. Просьба Сѣрка не исполнялась благодаря гетману Самойло́вичу, всегда и во всемъ противодѣйствовавшему домогательствамъ своего соперника Сѣрка. И на этотъ разъ встрѣтили тамъ путешественники запорожцевъ. Между ними былъ одинъ по имени Максимъ Щербакъ, грубый и задорный, такъ что съ кѣмъ только онъ заговаривалъ, то какъ будто сейчасъ готовился драться. Пришедши къ посламъ, Щербакъ назойливо говорилъ:

— Куда это вы ѣдете, нечего вамъ туда ѣхать, а то даромъ пропадете.

Посланцы спрашивали кто онъ.

— Я Щербакъ Донскій. Знаете вы Щербака Донскаго? — говорилъ Щербакъ. — Онъ знаетъ, зачѣмъ вы на Запорожье посланы! Щербакъ про все знаетъ и вѣдаетъ. На Сѣчѣ объявился царевичъ: вы его взять хотите: не отдадутъ его вамъ, оттого что это истинный царевичъ. Онъ, царевичъ, ударилъ блюдомъ дѣда своего по плоти боярина Милославскаго и оттого ушелъ изъ Москвы. Щербакъ это вѣрно знаетъ. Щербакъ самъ былъ тогда въ Москвѣ и въ тюрьмѣ сидѣлъ, а по челобитью Демкову освобожденъ. Былъ Щербакъ потомъ на Дону и на Запорожьѣ, а изъ Запорожья вышелъ тому всего вторая недѣля. Такъ поэтому Щербакъ знаетъ, что на Запорожьѣ дѣлается.

Бывшій при этомъ керебердинскій сотникъ сказалъ:

— Врешь, сякой-такой сынъ! Твой царевичъ воръ, плутъ и обманщикъ; не царевичъ онъ, а самозванецъ!

Щербакъ пришелъ въ неистовство, сталъ на всѣхъ плевать и кричалъ; „Ротъ себѣ завяжите, а не то — даромъ пропадете!“

Царское посольство доѣхало до Кишенки 4 февраля. Провожавшій его Ѳедоръ Бѣликъ нашелъ гетманскаго посланца Ѳедора Клочко́ возвращавшагося изъ Сѣчи. Съ нимъ ѣхалъ запорожскій посланецъ атаманъ Грицько съ товарищами; онъ везъ отъ кошеваго Сѣрка къ гетману взятаго запорожцами въ плѣнъ татарина. Бѣликъ привелъ гетманскаго посланца къ царскимъ посламъ для разспроса.

Клочко́ сказалъ:

— Мы пріѣхали въ Сѣчу съ листомъ отъ пана гетмана къ Ивану Сѣрку и ко всему поспольству. Мы Сѣрка въ кошѣ не застали: онъ уѣхалъ на морскіе разливы и намъ ждать было долго; мы прочли гетманское письмо товарищамъ безъ кошеваго, да ничего добраго отъ нихъ не увидали. Какъ только услыхали они, что гетманъ требуетъ выдать вора, такъ сейчасъ захохотали и стали говорить про гетмана и про бояръ всякія непристойныя слова, а самозванца величали истиннымъ царевичемъ. Говорятъ, что Сѣрко приказалъ его такъ называть. Не стали они отписывать къ гетману, говорили: гетманъ-де требуетъ отъ насъ выдачи вора, а у насъ вора нѣтъ, у насъ въ Сѣчѣ правдивый царевичъ. Но самозванецъ далъ намъ письмо къ гетману и запечаталъ его печатью на подобіе царской печати. Сдѣлали ему эту печать запорожцы изъ скарбничныхъ ефимковъ вѣсомъ 30 золотниковъ, сдѣлали они ему еще и тафтяное знамя съ двоеглавымъ орломъ и платье хорошее ему справили. А какъ насъ отпускали, такъ по этому поводу собрали раду; пришелъ въ эту раду самозванецъ и всяческими словами безчестилъ гетмана. „Глупъ, говорилъ онъ, вашъ гетманъ, что меня воромъ описываетъ! Еслибы вы, посланцы, не были прѣсныя души, велѣлъ бы я васъ повѣсить! Коли гетману надобно меня знать, пусть бы прислалъ осмотрѣть меня своего обознаго Петра Забѣлу, да судью Ивана Домонтовича, — узнали-бъ тогда, что съ ними учинится! Не разъ будутъ и бояре присылать за мною въ Запорожье, да я не поѣду; три года буду ходить на море въ Крымъ съ запорожцами, а тѣмъ, что за мною пріѣдутъ, даромъ это не пройдетъ“!

Царскіе посланцы потребовали отъ Клочко́ письмо, которое далъ имъ самозванецъ къ гетману, приказали сдѣлать съ него списокъ и отдали для врученія гетману, а подлинное письмо взяли съ собою для доставленія къ царю.

Тогда царскіе посланцы попытались заговорить съ ѣхавшимъ къ гетману атаманомъ Грицькомъ и его товарищами. Тѣ безъ зазрѣнія провозглашали самозванца истиннымъ царевичемъ. Одинъ изъ товарищей Грицьковыхъ, по имени Лука, былъ прежде челядникомъ бывшаго черниговскаго полковника Василія Многогрѣшнаго, сосланнаго съ братомъ своимъ гетманомъ Демкомъ въ Сибирь, другой — по прозвищу Мережка, былъ вмѣстѣ съ самозванцемъ на Дону и пришелъ съ нимъ въ Сѣчу. Лука сказалъ царскимъ посланцамъ:

— Не ѣздили бы вы на Запорожье, а то не избыть вамъ лиха — не доѣдете: еще въ Кодакѣ встрѣтятъ васъ запорожцы и повѣсятъ, а того, кого называете воромъ и самозванцемъ, выдать и не подумаютъ.

— А ты, спросили его, знаешь самозванца?

— Многіе годы жилъ при немъ,— отвѣчалъ Лука, — и знаю подлинно, что онъ истинный царевичъ Симеонъ. Самъ видѣлъ на тѣлѣ его природные знаки: на плечахъ красный царскій вѣнецъ, двоеглавый орелъ и мѣсяцъ со звѣздою.

— А ты что скажешь? — спросили у другаго.

— Я пришелъ съ нимъ вмѣстѣ съ Дону, — сказалъ Мережка, — называетъ онъ себя царевичемъ, а почему такъ называетъ, того не вѣдаю.

Но третій изъ товарищей, ѣхавшихъ съ запорожскимъ посланцемъ, по имени Игнатъ Оглобля, отступилъ отъ прочихъ и по секрету предостерегъ пословъ, что кошевой пришелъ въ Сѣчу съ морскихъ разливовъ на сырной недѣлѣ и грозилъ побить царскаго посланца, коли пріѣдетъ требовать выдачи царевича, — обзывалъ царскаго посланца собачьимъ сыномъ.

Чадуевъ и Щеголевъ сообразили, что имъ далѣе ѣхать не слѣдуетъ, не извѣстивши гетмана о томъ, что они узнали и видѣли. Они послали письмо къ гетману, который былъ тогда въ Каневѣ и указали, что надобно задержать Щербака, Луку и Мережку до возвращенія царскаго посольства изъ Сѣчи. По этому письму гетманъ 23 февраля отправилъ въ Кишенку къ дожидавшемуся тамъ царскому посольству генеральнаго подъ-асаула Алексѣя Черняченка, приказалъ ему взять въ провожатые 40 человѣкъ изъ козаковъ Полтавскаго полка и ѣхать съ царскими послами въ Сѣчу.

1 марта выѣхали они изъ Кишенки и, доѣзжая до рѣки Томаковки, верстъ за десять отъ Сѣчи встрѣтили толпу запорожцевъ: тутъ были два знатныхъ товарища, бывшихъ прежде кошевыми атаманами: Шашолъ и Лукьянъ Андріенко; съ ними былъ въ числѣ другихъ и вожъ самозванцевъ Міувскій или Міуска. Асаулъ Черняченко завелъ съ ними бесѣду и по козацкому обычаю сталъ всѣхъ угощать виномъ съ тѣмъ, чтобы разспросить ихъ: они сказали, что выѣхали кормить лошадей, потому что въ Сѣчѣ кормить нечѣмъ, а одному изъ провожавшихъ посольство полтавцевъ вожъ Міувскій сказалъ: „Напрасно ѣдете, царевича запорожцы не отдадутъ, потому что вѣрятъ ему и онъ во всемъ у нихъ воленъ, хочетъ побывать въ Крыму“!

Козаки и Міувскій поѣхали далѣе вверхъ по Днѣпровскому берегу для корма лошадей, а Лукьянъ Андріенко на своей лошади присталъ къ посольству и доставилъ ему для перевоза лодку. Въ это время пріѣхалъ къ перевозу запорожецъ Иванюкъ съ одиннадцатью товарищами; они стали просить у Лукьяна вина.

— Ахъ вы, воры и разбойники! — сказалъ имъ Лукьянъ, — дважды уже вы царскихъ посланниковъ били и грабили, и этихъ хотите разграбить и побить! Спѣшите, спѣшите скорѣе перевозиться, — прибавилъ онъ, обратясь къ посланцамъ, а Иванюкъ съ товарищами, стоя на берегу Томаковки, ругалъ ихъ, потомъ завелъ ссору и драку съ Лукьяномъ, наконецъ, оставивши его, они уѣхали вслѣдъ за другими вверхъ по Днѣпровскому берегу.

9 марта царскіе посланцы и генеральный подъ-асаулъ достигли до Сѣчи. Сѣрко въ сопровожденіи многихъ товарищей встрѣтилъ ихъ за городомъ и объявилъ, что рада рѣшила помѣстить царскихъ посланцевъ не въ городѣ, а за городомъ, на берегу рѣки Чертомлыка въ такъ называемой „греческой“ избѣ. Генеральному асаулу, какъ своему человѣку малороссіянину, дозволили помѣститься въ городѣ, въ томъ изъ куреней, въ какомъ захочетъ самъ и переходить изъ куреня въ курень.

10 марта пріѣхалъ къ нимъ Сѣрко и объявилъ, что сегодня ихъ не примутъ, потому что заняты чтеніемъ взятыхъ у плѣнныхъ татаръ писемъ.

— А вы скажите, — сказалъ имъ Сѣрко: — товари́ство желаетъ знать, для какихъ дѣлъ вы къ намъ пріѣхали? Слыхали мы, что вы пріѣхали за царевичемъ, — не такъ ли?

Послы отвѣчали:

— У васъ никакого царевича нѣтъ, а тотъ, кого вы такъ называете, есть воръ, плутъ, самозванецъ, явный обманщикъ, богоотступника Стеньки Разина ученикъ.

— Нѣтъ! — сказалъ кошевой. — Это самый истинный царевичъ Симеонъ Алексѣевичъ! Онъ самъ желаетъ съ вами видѣться.

— Мы, — возразилъ Чадуевъ, — присланы отъ великаго государя къ вамъ, кошевому атаману, и ко всему войску низовому, чтобы взять у васъ того вора и обманщика, а не затѣмъ, чтобы съ нимъ видѣться.

— Мы вамъ его покажемъ въ радѣ, — сказалъ Сѣрко. — Начнете съ нимъ говорить, узнаете его и поклонитесь ему по нашему подобію, — это мы напередъ вѣдаемъ.

— Никогда, — сказалъ Чадуевъ, — кланяться мы не станемъ вашимъ ворамъ и обманщикамъ. Плутъ и воръ вашъ царевичъ, да и тотъ, кто привелъ его, вожъ Міуска — такой же воръ!

Тѣмъ кончилось первое объясненіе царскихъ пословъ съ Сѣркомъ. День этотъ, какъ узнали послы, проведенъ былъ козацкими старшинами въ пьянствѣ у самозванца. Самъ Сѣрко пилъ съ нимъ, подпилъ и заснулъ. Передъ вечеромъ, часа за два до ночи, пришла къ избѣ, гдѣ помѣщались послы, пѣшая толпа запорожцевъ, человѣкъ въ триста: во главѣ ихъ были старшины, судья Степанъ Бѣлый и писарь Андрей Яковенко: съ ними пришелъ и самозванецъ, гремя саблею.

Подходя къ избѣ, кто-то изъ нихъ громко закричалъ:

— Семенъ Щеголевъ! выходи сюда, царевичъ зоветъ!

Щеголевъ на зовъ не пошелъ, а вышелъ въ сѣни Чадуевъ и, отворивши наружную дверь, спросилъ:

— Кто зоветъ Щеголева, для какого дѣла?

— Поди сюда ко мнѣ, ты! — сказалъ самозванецъ.

— А ты что́ такое за человѣкъ? — спросилъ Чадуевъ.

— Я царевичъ Симеонъ Алексѣевичъ! — сказалъ самозванецъ.

Чадуевъ на это отвѣчалъ:

— Страшное и великое имя вспоминаешь, великаго и славнаго монарха сыномъ называешься напрасно, затѣялъ такое дѣло, что и въ разумъ человѣческій не вмѣстится. Государи царевичи по степямъ и лугамъ шататься не изволятъ. Не царевичъ ты, а сатана и богоотступника Стеньки Разина ученикъ, блядинъ сынъ, воръ и обманщикъ!

— Ахъ вы, брюхачи, измѣнники! — закричалъ самозванецъ и разсыпался сквернословіемъ, а послы въ свою очередь отвѣтили ему тѣмъ же.

— Смотрите, смотрите, — кричалъ самозванецъ запорожцамъ, — какъ наши холопи намъ досаждаютъ!

Ругательства, которыя щедро сыпались съ обѣихъ сторонъ, довели самозванца до такого бѣшенства, что онъ съ обнаженною саблею бросился къ избѣ и кричалъ:

— Вотъ я тебя устрою!

Чадуевъ схватилъ пищаль и прицѣлился въ самозванца, но запорожскій писарь схватилъ названнаго царевича поперекъ стана и унесъ за хлѣбную бочку, стоявшую близъ избы, а потомъ потащилъ его въ городъ. Пьяные козаки продолжали осаждать избу и собирались разламывать верхъ.

— Ахъ ты, сякой-такой сынъ! — кричали они. — Такъ ты хотѣлъ государя царевича застрѣлить!

Чадуевъ вооруженъ былъ пищалью, Щеголевъ обнаженною саблею. Пріѣхавшіе съ ними стрѣльцы съ мушкетами собирались защищаться до смерти; но Чадуевъ попытался обратиться къ запорожцамъ съ такимъ словомъ:

— У меня великаго государя грамота; вы должны выслушать ее въ радѣ; перестаньте озорничать, выслушайте, тогда узнаете, что тутъ написано.

— Да, сказали нѣкоторые козаки, надобно дождаться до рады: поставьте у нихъ караулъ, чтобы не ушли, а то умѣютъ эти москали изъ рукъ улизнуть.

Одинъ по одному разошлись козаки, но къ посольству присланъ былъ запорожскій полковникъ Алексѣй Бѣлецкій и козаки, вооруженные мушкетами. Они объявили, что прибыли держать караулъ и стали въ сѣняхъ, обративши дула мушкетовъ къ избнымъ дверямъ, какъ бы намѣреваясь палить.

Въ такомъ положеніи пробыло посольство до наступленія ночи, когда Сѣрко прислалъ къ посламъ судью, писаря и одного куреннаго атамана.

— Худо вы учинили, паны послы, что хотѣли было царевича застрѣлить — сказали они, — сами будучи межъ войскомъ нашимъ. Послѣ завтра, 12 марта, соберется у насъ рада, и царевичъ будетъ на этой радѣ; тамъ бы вы честно и объявили свое дѣло. А что вы хотѣли царевича застрѣлить, всѣмъ намъ то вѣдомо, и еслибы велѣть войску надъ вами что нибудь учинить, то войско наше — что огонь горячо: такъ бы васъ по макову зерну разодрало. Теперь вы, послы, Василій и Семенъ, какъ придете въ раду, тотчасъ ему, царевичу, бейте челомъ и кланяйтесь до земли: чаемъ, что царевичъ васъ проститъ по прошенію кошеваго и судьи. Кабы Семенъ Щеголевъ вышелъ, какъ его вызывали, да сталъ невѣжливо передъ царевичемъ говорить, то царевичъ бы его саблею изрубилъ; а въ то время, какъ ты, Василій, грозилъ царевича застрѣлить, колибъ царевича въ городъ не увели, — велѣлъ бы онъ васъ побить и въ Чертомлыкъ пометать. И козаки бы его послушали: все бы сдѣлали такъ, какъ онъ прикажетъ, потому что они его считаютъ за истиннаго царевича и вѣрятъ ему, и слушаютъ его.

Чадуевъ отвѣчалъ:

— Недобрая и небогоугодная ваша поступка, не такъ вы себя ведете, какъ вѣрнымъ царскимъ подданнымъ слѣдуетъ! Именуетесь вы великаго государя царскаго величества слугами и милостей царскихъ себѣ просите и получаете, а, повѣря невѣдомо какому вору, плуту и обманщику, хотѣли побивать и смерти предавать присланныхъ къ вамъ отъ великаго государя пословъ. Мы къ вамъ не на смерть посланы, а затѣмъ, чтобы объявить вамъ премногую милость его царскаго величества и тѣмъ увеселить васъ.

12 марта состоялась рада. У обоихъ царскихъ пословъ отобрали оружіе и ножи и привели ихъ въ городъ на раду какъ арестантовъ, въ сопровожденіи четырехъ караульныхъ козаковъ съ мушкетами.

Послы по наказу проговорили рѣчь и вручили кошевому Сѣрку царскую грамоту. Отъ Сѣрка получилъ ее изъ рукъ писарь и громко прочиталъ ее передъ всѣми. Тогда, обратившись ко всему собранію, кошевой Сѣрко говорилъ:

— Братія моя, атаманы молодцы и войско Запорожское низовое, Днѣпровское, — старые и молодые! Прежде сего у васъ, добрыхъ молодцовъ, въ войскѣ Запорожскомъ никогда того не бывало, чтобы кого-нибудь выдавать! Братія! не выдадимъ этого молодика?

— Не выдадимъ, не выдадимъ, пане кошовой! — раздалось въ толпѣ.

Сѣрко продолжалъ:

— Братія моя милая! коли только его одного выдадимъ, тогда и всѣхъ насъ москали одинъ по одному разволокутъ. Молодикъ этотъ не воръ, не плутъ, онъ прямой царевичъ, — сидитъ какъ бѣдная птица въ клѣткѣ, никому ничего не виненъ!

— Пусть они того плута сами посмотрятъ, — раздалось въ толпѣ.

— Пусть узнаютъ, какой это плутъ! Они показываютъ намъ печать и письмо, будто оно царское, а царевичъ вонъ самъ сказываетъ, что у нихъ бояре все сами пишутъ и разсылаютъ безъ указа великаго государя, и еще будутъ къ намъ присылать; пора бы ихъ утопить, либо имъ руки и ноги обрубить.

Самозванецъ въ это время находился въ церкви и, самъ невидимый, видѣлъ изъ окна все, что дѣлалось въ радѣ и все слышалъ.

Сѣрко продолжалъ:

— Поберегите меня, братія; еще потерпимъ. У гетмана теперь находится много нашихъ, подержимъ этихъ посланныхъ покамѣстъ можно своихъ освободить отъ гетмана. А караулъ у нихъ, у Василія и Семена, крѣпкій поставимъ — не уйдутъ.

Потомъ стали на радѣ разсуждать о Дорошенкѣ. Тогдашній правобережный украинскій гетманъ находился въ критическомъ положеніи и метался изъ стороны въ сторону, чтобы какъ-нибудь вывернуться. Недовольные имъ за подданство Турціи козаки отступились отъ него; правобережные полковники, съѣхавшись на лѣвой сторонѣ въ Переяславѣ, мимо своего гетмана отдались въ подданство царю и признали гетманомъ поставленнаго уже прежде царемъ надъ лѣвобережнымъ козачествомъ Самойло́вича; посполитые люди, горожане и поселяне, не желая оставаться подъ властію турокъ и подъ управленіемъ Дорошенка, громадами переселялись въ царскія области. Дорошенко ухватился за послѣднее средство и сталъ искать союза съ Запорожской Сѣчью; онъ разсчитывалъ на давнее желаніе сѣчевиковъ, чтобъ гетманъ избирался по волѣ Сѣчи и изъявлялъ запорожцамъ готовность отдать имъ въ распоряженіе свои клейноты (знаки гетманскаго достоинства). Объ этомъ начались у него тогда сношенія съ Сѣркомъ и объ этомъ письмо привезли тогда посланцы его въ Сѣчу. Сѣрко, прочитавши предложеніе Дорошенка, говорилъ на радѣ:

— Братія атаманы-молодцы, войско Запорожское низовое! Пошлемъ мы къ Дорошенку и скажемъ: пусть ѣдетъ къ намъ и везетъ съ собою войсковые клейноты. Меня Дорошенко послушаетъ. Онъ мнѣ кумъ. Спасибо ему за то, что по сію пору не отдалъ войсковыхъ клейнотовъ князю Ромодановскому. Мы вѣдь знаемъ, какая правда у Ромодановскаго: онъ Юраска Хмельницкаго когда-то побилъ и клейноты у него забралъ, а войску Запорожскому ихъ не отдалъ. Какъ посольство укажетъ? посылать ли къ Дорошенку по клейноты?

— Пошлемъ, пошлемъ, пане кошовой! — закричали въ толпѣ. — Вели къ Дорошенку листы писать.

Тогда Сѣрко сталъ отпускать царскихъ пословъ изъ рады и приказывалъ писарю съ караульными козаками проводить ихъ до указанной имъ избы. Но тутъ поспольство закричало:

— Пан кошовой! вели показать имъ царевича въ радѣ: пусть они ему поклонятся и во всемъ волю его учинятъ, а не захотятъ — такъ побить ихъ!

Сѣрко на это возразилъ:

— Вѣдь онъ государичъ, гдѣ ему по радамъ волочиться! когда придетъ время — и безъ рады увидятъ они царевича и по волѣ его учинятъ. Теперь же пускайте ихъ.

Царскихъ пословъ отвели. Въ тотъ же день вечеромъ пришелъ къ нимъ судья въ сопровожденіи писаря и асаула и сказалъ:

— Царевичъ опечаленъ, что къ вамъ въ раду его не позвали. Онъ желаетъ гдѣ-нибудь съ вами увидѣться и переговорить. Кошевой хочетъ васъ съ нимъ случить, чтобы видѣться вамъ съ нимъ у кошеваго въ куренѣ.

— Мы, — сказали послы, — присланы сюда отъ царскаго величества затѣмъ, чтобы взять самозванца, а не затѣмъ чтобы съ нимъ бесѣдовать. Кошевой, имѣючи его у себя въ куренѣ съ саблею, призоветъ насъ, а воръ начнетъ озорничать! Какая это ваша правда! Мы какъ прежде не гнули шеи передъ воромъ, такъ и тогда, какъ призовутъ насъ въ курень, не будемъ передъ нимъ кланяться.

13-го марта призвалъ Сѣрко къ себѣ въ курень царскихъ пословъ. Тамъ у кошеваго въ сборѣ были всѣ куренные атаманы, нѣсколько знатныхъ товарищей и генеральный асаулъ Черняченко, пріѣхавшій отъ гетмана съ царскими послами.

— Много вы поворовали, — сказалъ посламъ Сѣрко: — на такого великаго человѣка хотѣли руки поднять, государича убить! за это достойны вы смерти! Видите, какую милость Богъ намъ послалъ: далъ намъ съ неба многоцѣнное жемчужное зерно и самоцвѣтный камень; искони вѣковъ у насъ въ Запорожьѣ такого никогда не бывало! Сказалъ намъ царевичъ, что изъ Москвы изгнанъ онъ вотъ какимъ подобіемъ: былъ онъ, царевичъ, одинъ разъ у дѣда своего по плоти боярина Ильи Даниловича Милославскаго въ палатахъ, а въ то время у него, боярина, былъ нѣмецкій посолъ и говорили они о дѣлахъ, а царевичъ помѣшалъ имъ. Илья Даниловичъ невѣжливо отвелъ его рукою; царевичъ оскорбился, пришелъ въ царскія палаты къ матушкѣ своей блаженной памяти царицѣ Маріи Ильинишнѣ и говорилъ: „Вотъ кабы мнѣ на царскомъ мѣстѣ хоть бы три дни побыть, я бы всѣхъ нежелательныхъ бояръ перевелъ“. — Какихъ же это бояръ? спрашиваетъ царица. А царевичъ отвѣчалъ ей: „Перво всѣхъ боярина Илью Даниловича, а потомъ и иныхъ“. Царица, разсердившись, что такъ говоритъ объ ея отцѣ, кинула въ него ножомъ, и ножъ воткнулся ему въ ногу и онъ оттого заболѣлъ; потомъ царица велѣла стряпчему Савастьянову окормить его, а стряпчій Савастьяновъ вмѣсто царевича окормилъ пѣвчаго, похожаго на царевича лицомъ и возрастомъ и, снявъ съ царевича платье, надѣлъ на мертваго пѣвчаго; царевича же хранилъ три дня и нанялъ двухъ нищихъ старцевъ: одинъ безъ руки, другой безъ ноги, и далъ имъ Савастьяновъ сто золотыхъ червонныхъ. Тѣ старцы вывезли царевича за городъ на малой телѣжкѣ, подъ рогожею и отдали посадскому мужику, а тотъ мужикъ свезъ его къ Архангельской пристани; царевичъ скитался не долго и ушелъ на Донъ: тамъ онъ былъ со Стенькой Разинымъ на морѣ, не сказывая про себя, кто онъ таковъ и находился у Стеньки кашеваромъ, называясь Матюшкою, а передъ тѣмъ какъ Стеньку взяли, онъ о себѣ объявилъ подъ присягою. Послѣ Стеньки оставался онъ на Дону; тогда пріѣзжалъ туда отъ царскаго величества посланный съ казною, кто именно — онъ не сказывалъ; царевичъ объявилъ о себѣ этому посланному и послалъ съ нимъ письмо къ своему батюшкѣ, только бояре до царя не допустили этого письма. Царевичъ хочетъ, какъ придетъ время, послать еще письмо съ такимъ человѣкомъ, что съумѣетъ доставить его царю въ руки. Вотъ такое намъ онъ о себѣ рассказывалъ. Я самъ этому довѣрялъ мало, но въ великій постъ, какъ царевичъ говѣлъ, приказалъ я священнику на исповѣди допросить его, и царевичъ подъ клятвою сказалъ, что все то, что онъ говорилъ, истинная правда — и потомъ причастился. Нынѣ, что тамъ намъ ни пиши, что ни говори, мы ему вѣримъ; вотъ тебѣ крестъ — онъ истинный царевичъ! — При этомъ Сѣрко перекрестился и продолжалъ: — Онъ обѣщаетъ намъ выпроситъ у государя на 3,000 человѣкъ и больше кармазинныхъ суконъ по десяти аршинъ на человѣка въ годъ, и денежной, и пороховой, и свинцовой казны будетъ у насъ много; и ломовыя пушки, и нарядныя ядра, и мастера, которые тѣми ядрами умѣютъ стрѣлять, и чайки, — все у насъ будетъ за его, царевичевымъ стараніемъ. Говоритъ намъ царевичъ, да и сами мы то знаемъ: зачѣмъ донскимъ и запорожскимъ козакамъ жалованья и пушекъ, и всякихъ воинскихъ запасовъ и чаекъ не даютъ? Великій государь многое обѣщаетъ, а бояре и малаго не даютъ.

На это Чадуевъ сказалъ:

— Оставьте такія слова; выдайте вора и самозванца; пошлите къ великому государю своихъ посланцевъ хоть сто человѣкъ, хоть и больше, всѣ будутъ пожалованы и пришлются вамъ сукна, пушки, ядра и мастеръ, и порохъ, и свинецъ, и чайки. Говорите вы, что воръ былъ у богоотступника Стеньки Разина и тотъ про него вѣдалъ; точно, во время воровства былъ у Стеньки такой воръ и самозванецъ, по его, Стенькину, наученію назывался царевичемъ; про то всѣмъ окрестнымъ государствамъ вѣдомо, какая отъ Всемогущаго Бога месть, а отъ великаго государя за воровство учинена казнь богоотступнику Стенькѣ Разину.

Кошевой, а за нимъ и куренные атаманы разомъ закричали какъ бы въ одинъ голосъ:

— Хоть бы 1,000 человѣкъ за нимъ прислали, не отдадимъ его, на дорогѣ отнимемъ, а до царскаго величества не допустимъ.

Сѣрко говорилъ:

— Можетъ быть по царскому указу гетманъ Самойло́вичъ закажетъ изъ малороссійскихъ городовъ возить къ намъ хлѣбные запасы и всякую харчъ, какъ Демко Многогрѣшный съ нами дѣлывалъ. Такъ вѣдь мы и тогда безъ хлѣба не остались и теперь не будемъ. Мы сыщемъ себѣ иного государя. Намъ дадутъ хлѣбъ и крымскіе мѣщане, да еще рады будутъ, лишь бы мы отъ нихъ брали, такъ и во время Суховѣева гетманства присылали намъ хлѣбъ изъ Перекопа. Хану крымскому вѣдомо про этого царевича; онъ присылалъ узнавать о немъ къ намъ на кошъ и ханскій посланецъ самъ его видѣлъ. Турскій салтанъ нынѣшнею же весною хочетъ быть подъ Кіевъ и далѣе пойдетъ. Пусть цари межъ себя перевѣдываются, а мы себѣ мѣсто сыщемъ. Кто силенъ, тотъ намъ и государь будетъ. Ахъ какъ жаль намъ Павла Грибовича: кабы онъ подъ сіе время да у насъ былъ! Вѣдалъ бы я какъ въ Сибирь черезъ поле засмотритъ! Узнали-бъ, каковъ жолнеръ Сѣрко.

Сѣрко потомъ обратился къ генеральному асаулу Черняченку и говорилъ:

— Ну кому вы это гетманство дали? мужику! Онъ своихъ раззоряетъ, да и раззорять не умѣетъ: вонъ попласталъ по Днѣпру и поволочился, да ничего добраго не учиня, назадъ вернулся! Посмотрите, у васъ нынѣ разомъ четыре гетмана: Самойло́вичъ, да Суховѣй, да Ханенко, да Дорошенко! Ни отъ кого добра нѣтъ, только промежъ себя кровь христіанскую проливаютъ за гетманство, за маетности, за мельницы! Было бы добро, кабы Крымъ раззорить и невѣрныхъ унять. Когда у васъ рада была на избраніе гетмана, князь Ромодановскій далъ гетманство Самойло́вичу, а войско спрашивало Сѣрка, хотѣло Сѣрку дать булаву, только Ромодановскій не по войсковому поступилъ, — Сѣрка же еще прежде въ пропасть заслалъ! Слышимъ вотъ, что той стороны Днѣпра многіе городы при вашемъ гетманѣ нынѣ есть: хвалите Бога, это Лизогубъ подлизался, только онъ какъ лизнетъ, такъ и въ пяткахъ горячо будетъ! А вотъ кабы дали гетманство Сѣрку — не то вышло бы! Да и теперь хоть бы гетманъ-поповичъ, московскій обранецъ, далъ мнѣ четыре козацкихъ полка: Полтавскій, Миргородскій, Прилуцкій и Лубенскій; увидали бы, чтобы я съ ними учинилъ: весь бы Крымъ завоевалъ.

Здѣсь Сѣрко высказался, что было истинною причиною его тогдашней склонности къ смутамъ противъ Москвы: то было оскорбленное честолюбіе, зачѣмъ его не выбрали гетманомъ; оттого у него возникла и постоянная вражда къ Самойло́вичу.

— У нашего государя, — сказалъ царскій посолъ, — войска тысячъ четыреста есть всякихъ чиновъ ратныхъ людей и съ бояриномъ, и съ гетманомъ. Шелъ бы ты къ нимъ, и гдѣ доведется, промыселъ бы чинилъ.

— Э, нѣтъ! не прежнее уже время! — сказалъ Сѣрко. — Теперь уже меня не обмануть! Прежде отписывалъ ко мнѣ царскую милость Ромодановскій на бумагѣ; я повѣрилъ и поѣхалъ къ нему, а онъ меня продалъ за 2000 червонныхъ!

— А кто-жъ эти червонные за тебя далъ? — спросилъ посолъ.

— Да вѣрно царское величество милосердый обо мнѣ велѣлъ Ромодановскому дать, — сказалъ Сѣрко.

Здѣсь намекалъ Сѣрко, вѣроятно, на избирательную раду и не замѣтно выставлялъ подозрѣніе, что Ромодановскій взялъ взятку съ Самойло́вича, котораго предпочелъ Сѣрку, а потомъ получилъ царскую награду. Тогда въ Малороссіи носились слухи, что Ромодановскій изъ корыстныхъ видовъ содѣйствовалъ Самойло́вичу при избраніи въ гетманы.

17 марта позвали опять царскихъ пословъ къ кошевому и Сѣрко объявилъ имъ такъ:

— Сегодня передъ обѣднею посылали мы священника и съ нимъ одного куреннаго атамана осматривать царевича. Нашли они на немъ точно такъ, какъ сказывалъ вамъ челядникъ Василія Многогрѣшнаго Лука. На плечахъ у него подобіе царскаго вѣнца, двоеглаваго орла и мѣсяца со звѣздою; да еще нашли кромѣ того на груди у него отъ одного плеча до другаго восемь бѣлыхъ пятенъ, вотъ какъ лишаи бываютъ широко и бѣло! А онъ, царевичъ, сказываетъ, будто про тѣ знаки вѣдала царица да мама его Марія, и нынѣ, говоритъ, кромѣ стряпчаго Савастьянова, никто его не узнаетъ. Онъ кромѣ того никому не довѣрится, только самъ царскому величеству писать будетъ. Мы вотъ какъ усовѣтовали: васъ, пословъ, отпустить, а съ вами пошлемъ своихъ посланцевъ къ великому государю. Мы не вѣримъ тому, что у васъ въ грамотѣ написано и тому не вѣримъ, что вы намъ говорили про царевича, котораго называете самозванцемъ. Пусть наши посланцы изъ устъ его царскаго пресвѣтлаго величества самого услышатъ и, пріѣхавши на кошъ, намъ о томъ объявятъ: тогда у насъ свой разумъ будетъ.

На другой день, 18 марта, происходила рада. Прочитали приготовленныя грамоты къ царю и къ гетману; прочитали и письмо самозванца къ царю. Выбрали посланцевъ въ Москву: Процика Золотаря, Трофима Троцкаго и писаря Перепелицу. Затѣмъ призвали царскихъ пословъ и объявили имъ отпускъ.

Отъѣхавши отъ Сѣчи три версты, Чадуевъ и Щеголевъ остановились и дождались запорожскихъ посланцевъ, которые должны были съ ними ѣхать въ Москву. Когда эти посланцы прибыли, то сказали, что названный царевичъ написалъ къ царю письмо, но изодралъ его, разсердясь за то, что кошевой и куренные атаманы не допустили его видѣться съ царскими послами.

— Это ложь, — говорили между собою Чадуевъ и Щеголевъ, — запорожцы везутъ съ собою письмо самозванца, но таятся отъ насъ, потому что думаютъ передать это письмо царю по секрету; козаки подозрѣваютъ, что бояре не доводятъ до царя писемъ.

4 апрѣля прибыли они въ Переяславъ и явились къ гетману Самойло́вичу, который былъ тогда вмѣстѣ съ Ромодановскимъ на походѣ противъ Дорошенка. Гетманъ, узнавши о продѣлкахъ Сѣрка, сообщилъ о томъ Ромодановскому, а бояринъ при царскихъ послахъ сказалъ:

— Надобно, чтобъ указалъ великій государь всѣ домы и товары Сѣрковы отписать на великаго государя, а жену его и зятьевъ держать въ крѣпости. Они у меня, въ моемъ боярскомъ полку, но я сдѣлать этого съ ними не смѣю безъ царскаго указа. Да надобно чтобъ отъ царя и къ гетману посланъ былъ указъ не пропускать на Запорожье изъ малороссійскихъ городовъ людей съ хлѣбомъ и харчью.

Гетманъ былъ того же мнѣнія какъ и бояринъ и присовокупилъ отъ себя:

— Пусть бы запорожцы хоть сто человѣкъ послали на Москву съ своими посланцами, только надобно ихъ на Москвѣ задержать, а двухъ-трехъ отпустить на Запорожье и съ ними отписать: коли они самозванца не выдадутъ, то всѣхъ задержанныхъ въ Москвѣ предадутъ злой смерти.

8 мая пріѣхали въ Москву запорожскіе посланцы. Пріѣхалъ съ ними и подъ-асаулъ Черняченко, находившійся въ Сѣчѣ въ послѣднее время по приказанію гетмана. Черняченко разсказалъ, что по поводу требованія царскихъ пословъ о выдачѣ вора на радѣ приговорили такъ: царевича царскимъ посламъ отдавать нельзя. Узнаемъ прежде, точно ли онъ прямой царскій сынъ. Буде окажется онъ прямой, мы его отвеземъ и будетъ за то намъ награда; а если царь скажетъ, что онъ не прямой, то мы его здѣсь на Кошѣ совершимъ, чтобы впредь такихъ воровъ у насъ на Сѣчѣ не было.

Запорожскіе посланцы объявили, что названный царевичъ находится у нихъ за крѣпкимъ карауломъ до тѣхъ поръ, пока получится отъ царя подлинная вѣдомость; если царь скажетъ, что этотъ царевичъ не прямой сынъ царскій, а блазень, запорожцы, оберегая государеву честь, доставятъ его во всякой крѣпости въ Москву.

Тогда посланцы представили грамоту Сѣрка отъ 25 марта съ приложеніемъ самозванцевой рѣчи, которую слышали 12 старыхъ товарищей и духовный отецъ. Въ этой рѣчи разсказываются мнимыя приключенія царевича, о которыхъ передавали запорожцы царскимъ посламъ прежде. Сѣрко въ своей грамотѣ извѣщалъ царя и о знакахъ, будто-бы найденныхъ на тѣлѣ названнаго царевича.

Подано было и письмо названнаго царевича къ царю:

„Бью челомъ я, сынъ твой, благочестивый царевичъ Симеонъ, который похвалился было при вашемъ царскомъ пресвѣтломъ величествѣ, батюшкѣ моемъ, на думныхъ бояръ, и за то меня хотѣли уморить и не уморили, потому что я и по се время твоими молитвами, батюшка моего, живъ нынѣ на славномъ Запорожьѣ при войскѣ Запорожскомъ, при вѣрныхъ слугахъ вашего царскаго пресвѣтлаго величества. Когда, батюшко мой, великій государь царь и великій князь Алексѣй Михайловичъ всея Великія и Малыя и Бѣлыя Россіи самодержецъ, самъ своими очами меня увидишь и вѣры поимешь, когда я предъ твоимъ царскимъ лицомъ стану и къ ногамъ паду́, тогда правду мою познаешь; Богъ всемогущій вся вѣсть! И нынѣ я хотѣлъ ко батюшку моему пойти, да чтобъ на дорогѣ зла какова не было. А войско вѣрно тебѣ, батюшку моему, служить: по ихъ войсковому челобитью пожалуй, о чемъ бьютъ челомъ для лутчего промыслу надъ бусурманы, чтобъ не токмо полемъ доказывали надъ непріятели бусурманы и ихъ побѣждали, но и водою въ ихъ прямую землю проходили, и надъ ними знатную побѣду одерживали во всяко время по милосердію Божію и моленіемъ пресвятыя Богородицы, заступницы всего народа христіанскаго, и твоими праведными молитвами и счастьемъ вашего царскаго пресвѣтлаго величества. Также припадаю низко, челомъ бью и жалуюсь батюшку моему, царю Алексѣю Михайловичу, на Семена на Щоголева, да на Василья Чадуева, которые, пріѣхавъ на Кошъ съ грамотами вашего царскаго пресвѣтлаго величества къ войску Запорожскому и безъ указа вашего царскаго пресвѣтлаго величества, батюшка моего, взявъ себѣ злой замыслъ, хотѣли меня изъ пищали застрѣлить. И таково ихъ, Семена Щоголева и Василья Чадуева, слово было: гдѣ-бы ни есть имѣли вашего царскаго пресвѣтлаго величества сына и наслѣдника достигнути, на томъ мѣстѣ и умертвити; однако же всемогущій Творецъ за счастіемъ вашего царскаго пресвѣтлаго величества, батюшка моего, не допустилъ мнѣ отъ нихъ злыхъ людей нагло умрети, но до котораго времени въ цѣлости меня за осторожностію войска Запорожскаго сохранилъ“.

13 мая запорожскіе посланцы были позваны къ самому царю. Имъ вручили царскую грамоту къ Сѣрку, гдѣ говорилось: „Сю грамоту нашу велѣли мы передъ собою вычесть и, запечатавъ, отдать посланцамъ вашимъ для истиннаго увѣренія, чтобъ ты кошевой и все войско низовое безъ всякаго сомнѣнія были, что тотъ воръ и самозванецъ не сынъ нашъ царскаго величества“. Затѣмъ извѣщалось, что чайки и пушки и царское жалованье сукнами уже посланы на Сѣчу съ жильцомъ Мясоѣдовымъ.

Какъ содержался самозванецъ въ Сѣчѣ и какъ отправили его въ Москву сѣчевики, о томъ къ сожалѣнію нѣтъ подробностей. Только 12-го августа Сѣрко писалъ Ромодановскому, что по царскому указу воръ и самозванецъ посланъ къ Москвѣ съ большимъ стѣсненіемъ, а гетманъ отправилъ съ нимъ прилуцкаго полковаго обознаго съ отрядомъ прилуцкихъ козаковъ „для береженія, чтобъ запорожцы въ дорогѣ своеволи не чинили“. Изъ Москвы на встрѣчу вору отправленъ былъ Чадуевъ до Калуги.

16 сентября въ Дорогомиловскую слободу посланъ былъ стрѣлецкій голова со стрѣльцами; у Землянаго города противъ Смоленскихъ воротъ вора взвели на телѣгу, на которой нѣкогда везли Стеньку Разина; его поставили на дыбѣ, приковали руки къ дыбѣ, связали цѣпью за шею и поперекъ тѣла и повезли по Тверской улицѣ, прямо въ Земскій приказъ. Впереди его и позади слѣдовали стрѣльцы и запорожскіе казаки, которые привезли его.

Немедленно послѣдовалъ царскій указъ всѣмъ боярамъ, окольничимъ и думнымъ людямъ въ Земскомъ приказѣ допрашивать вора, пытать въ застѣнкѣ и огнемъ жечь.

На первомъ допросѣ воръ далъ такое показаніе:

Породы онъ польской, рода Вишневецкихъ, звали отца его Еремѣемъ, а его зовутъ Сенькою. Вѣры отецъ его былъ лядской, жилъ въ Варшавѣ, и подъ Варшавою, поймали его, Сеньку, нѣмцы и продали на рѣкѣ Вислѣ глуховскому купцу, а тотъ купецъ продалъ литвину, а какъ зовутъ литвина — не знаетъ. Изъ Глухова съ товарищи сбѣжалъ онъ на Харьковъ и на Чугуевъ и на иныя мѣста къ Донцу; изъ Донца на Донъ и пришедъ на Донъ не являлся никому, а атаманомъ былъ въ Черкасскѣ Корнило Яковлевъ. Изъ Дону пошелъ онъ съ Міувскимъ въ Запорожье, и хотѣлъ идти къ Кіеву или въ Польшу, а Міувскій въ Кіевъ и въ Польшу съ нимъ не пошелъ и учалъ ему говорить, чтобъ онъ назвался царевичемъ. И онъ-де назваться такимъ страшнымъ и великимъ именемъ не смѣлъ, и Міувскій хотѣлъ его убить и оттого онъ назвался, боясь смерти отъ него, и пришелъ къ нимъ въ Запороги, а тамъ наипаче Міувскаго принудилъ его къ такому страшному имени Сѣрко. Хотѣли было собрався идтить войною на Московское государство и думали бояръ побить. Вора измѣнника Стеньку Разина онъ не зналъ, а узналъ его въ то время, какъ козаки привезли его на Донъ скованнаго, а онъ, Сенька, въ то время былъ на Дону.

Послѣ этого показанія, бояре, окольничьи и думные, люди приказали вести его въ застѣнокъ, поднять на дыбу и снова допрашивать. Подъ пыткою самозванецъ объявилъ:

— Я мужичій сынъ, отецъ мой жилъ въ Варшавѣ и былъ мѣщанинъ, подданный князя Дмитрія Вишневецкаго, звали его Ивашка Андреевъ сынъ, по прозвищу Воробьевъ; пришелъ жить въ Варшаву съ лѣвой стороны Днѣпра изъ Лохвицы; зовутъ меня Сенька, самозванству училъ меня воръ Міуска; на Москвѣ я никогда не бывалъ, а письмо къ царю писать писалъ, а училъ меня и разсказывалъ мнѣ тотъ же Міуска.

Два раза одинъ за другимъ подняли вора на дыбу и онъ повторялъ прежнія рѣчи, но съ нѣкоторыми отмѣнами. Онъ показалъ, что ни въ Архангельскѣ въ монастырѣ, ни въ Казани, ни въ Царицынѣ онъ не бывалъ, жилъ на Дону у козака Черкасской станицы Якова, прозвища не помнитъ, атаману Корнилу и козакамъ не являлся и про то они не видали, съ Міувскимъ познался на Донцѣ и звалъ его въ Кіевъ и въ Польшу, гдѣ хотѣлъ жить; Міувскій породою хохлачъ, сбѣжалъ съ Дону давно, потому что кралъ у козаковъ коней; вмѣстѣ съ Міувскимъ онъ зимовалъ на Запорожьѣ и изъ Запорожья Міувскій ушелъ. А что бояре къ запорожскимъ козакамъ не добры, то затѣвалъ Міувскій и ему велѣлъ такъ говорить.

Подняли вора на дыбу еще разъ и спрашивали, какой у нихъ былъ умыселъ?

— Хотѣли собрать войско, призвавъ крымскую орду идтить на Московское государство и побить бояръ, — показалъ снова воръ.

Подняли вора на дыбу въ четвертый разъ.

— Виноватъ передъ Богомъ и передъ великимъ государемъ, сказалъ онъ; училъ меня тому злу и воровству хохлачъ Міуска, а письма писалъ писарь Андрей.

Поставили съ нимъ на очную ставку писаря Андрея. Воръ упирался на прежнемъ показаніи и сверхъ того оговорилъ запорожскаго козака, который къ Москвѣ былъ привезенъ скованнымъ. Поставили съ нимъ на очную ставку этого козака по имени Миколайка.

— Я, — сказалъ Миколайка, — былъ въ одной думѣ съ Міувскимъ и находился при нихъ въ куренѣ, а русскихъ людей съ нами въ одной думѣ не было.

Послѣ этого самозванца подвергли пыткѣ огнемъ и съ огня онъ говорилъ прежнія рѣчи. По этимъ пыточнымъ рѣчамъ указалъ великій государь и свѣтлѣйшій патріархъ Московскій всея Россіи Іоакимъ, и бояре и окольничьи думные люди приговорили — казнить вора и самозванца такою смертію, какою былъ казненъ богоотступникъ Стенька Разинъ.

16 же сентября воръ былъ выведенъ на Красную площадь стольникомъ Андреемъ Елизаровымъ съ двумя дьяками. Одинъ изъ этихъ дьяковъ Авраамъ Кощеевъ всенародно прочиталъ такой приговоръ:

„Воръ и обманщикъ и самозванецъ!“

„Великій государь, царь и великій князь всея Великія и Малыя и Бѣлыя Россіи самодержецъ Алексѣй Михайловичъ велѣлъ тебѣ вору вины твои сказать и за то свой великаго государя указъ учинить“.

„Въ прошломъ въ 182 году объявился ты, воръ и обманщикъ, на Запорожьѣ съ совѣтниками своими такими же ворами, въ которыхъ тебѣ вождь былъ Міуска. А затѣмъ ты вмѣщалъ и въ воровскихъ своихъ письмахъ писалъ самое великое и страшное дѣло, назвался великаго государя его царскаго пресвѣтлаго величества сыномъ блаженныя памяти великимъ княземъ Симеономъ Алексѣевичемъ, и будто за то, что похвалялся на бояръ — тебя хотѣли окормить и ты отъ отравы ушелъ на Донъ, а въ то время будто вмѣсто тебя чрезъ невѣдомо какого стряпчаго, да чрезъ бабу въ таковыхъ же мѣстахъ взять невѣдомо какой ребенокъ и окормленъ. А ты на Дону съ такимъ же воромъ и и богоотступникомъ и клятвопреступникомъ Стенькою Разинымъ въ воровствѣ былъ и изъ Дону пришелъ на Запорожье, а будучи на Запорожьѣ въ намѣреніи того своего воровства и по наученію товарищей своихъ тайно хотѣлъ быть въ Кіевѣ и ѣхать въ Польшу и сказывалъ себѣ пятнадцать лѣтъ и, будучи на Запорожьѣ, посланныхъ царскаго величества, сотника Василія Чадуева и подъячаго Семена Щеголева хотѣлъ побить, а запорожскимъ козакамъ великаго государя жалованья и пушекъ и всякихъ воинскихъ запасовъ и чаекъ не даютъ для того, что царское величество до нихъ милосердъ много, а бояре и малаго не даютъ“.

„А великаго государя нашего пресвѣтлаго величества сына блаженной памяти благовѣрнаго царевича и великаго князя Симеона Алексѣевича рожденіе было во 173 году, апрѣля въ 3 день, а успеніе его отъ земнаго царствія въ вѣчное блаженство во 177 году, іюня въ 18 день, о чемъ и во всѣхъ окрестныхъ государствахъ по его царскаго величества грамотамъ подлинно вѣдомо, и мощи его погребены въ царствующемъ градѣ Москвѣ въ соборной церкви архистратига Михаила, при его царскомъ величествѣ, на которомъ погребеніи были святѣйшіе патріархи: папа патріархъ и судья вселенной Паисій Александрійскій и святѣйшій Іосафъ, патріархъ Московскій всея Русіи, и митрополиты и архіепископы и епископы со всѣмъ освященнымъ соборомъ и его царскаго величества бояре и думные люди и стольники и стряпчіе и иныхъ всякихъ чиновъ служилые и жилецкіе люди, и по рожденіи его до успенія было четыре года, а по нынѣшній по 183 годъ, если бы многолѣтствовалъ, было бы ему десять лѣтъ, а не пятнадцать. А ты, воръ и обманщикъ и самозванецъ, въ двадцать лѣтъ“.

„А на Москвѣ въ разспросѣ у пытки и съ пытки говорилъ ты, что отецъ твой служилъ въ Польшѣ князю Еремѣю Вишневецкому, самъ былъ изъ Лохвицы, имя ему Ивашка Андреевъ сынъ, прозвище Воробей, и въ томъ во всемъ, что назывался ты воръ, затѣявъ именемъ страшнымъ и великимъ, винился и великому государю противъ писемъ своихъ вину свою страдничью принесъ, что во все помышлялъ ты воровски. Да ты-жъ, воръ и самозванецъ, умышлялъ съ такимъ же воромъ съ Міувскимъ собрать войско и, призвавъ крымскую орду, идти въ Россійское государство войною для того, чтобъ царскаго величества бояръ побить и Московское государство раззорить“.

„И великій государь царь и великій князь Алексѣй Михайловичъ всея Великія и Малыя и Бѣлыя Россіи самодержецъ, за то твое воровство, что ты назывался такимъ страшнымъ и великимъ именемъ и за твой злой умыселъ, указалъ и бояре приговорили казнить тебя смертію“.

Тотчасъ вслѣдъ за прочтеніемъ приговора совершена была казнь: отсѣкли вору руки, потомъ ноги, а наконецъ голову, и отсѣченные члены воткнули на колья. Это дѣлалось въ 9-мъ часу дня (т.е. въ 3-мъ часу по нашему времячисленію). Члены казненнаго стояли на кольяхъ на Красной площади до 4-го часа слѣдующаго дня (до 10 часовъ утра) и перенесены съ кольями на болото „и поставленъ воръ со Стенькою Разинымъ“.

Всѣ козаки, привезшіе вора (12 старшинъ и 208 рядовыхъ козаковъ) получили приличныя награды. Сѣрко, въ своей челобитной, просилъ въ видѣ милости уступить Запорожской Сѣчѣ Днѣпровскій перевозъ у Переволочной и городъ Кереберду для себя. Дана была царская грамота, по которой поручалось гетману Самойло́вичу выдать Сѣрку универсалъ на эти статьи. Но Самойло́вичъ, всегда непріязненный къ Сѣрку, долго послѣ того отклонялъ правительство отъ удовлетворенія своего соперника подъ тѣмъ предлогомъ, что владѣніе этими мѣстами будетъ вредно, потому что Сѣрко и всѣ его сторонники въ Сѣчѣ не искренно расположены къ государю и притомъ самъ Сѣрко уже имѣетъ во владѣніи своемъ городъ Мерефу, близъ Харькова, гдѣ проживало его семейство. Прилуцкій обозный, пріѣхавшій тогда съ запорожцами отъ лица гетмана, выпросилъ себѣ грамоту на сельца Гурбинцы и Игнатовку, на что гетманъ и выдалъ свой универсалъ, обязавшій жителей этихъ селъ находиться въ повиновеніи у обознаго.

• • •

Такъ окончилась судьба этого самозванца, одного изъ цѣлаго ряда являвшихся въ разныхъ мѣстахъ при разныхъ случаяхъ и подъ разными именами самозванцевъ. Съ легкой руки перваго названнаго Димитрія, который имѣлъ такой блестящій успѣхъ хотя не на долгое время, на Руси явленіе самозванцевъ стало какъ бы обычнымъ характеристическимъ признакомъ въ Русской исторіи. Самозванцевъ было такъ много, что ихъ не перечесть, да еще многіе въ свое время являвшіеся остались до сихъ поръ неизвѣстными и какъ бы случайно изъ мрака архивовъ открываются на горизонтѣ исторіи словно астероиды, безпрестанно увеличивающіе каталогъ планетъ. Надобно замѣтить, что самозванство въ своемъ основаніи лежало въ свойствахъ народнаго русскаго характера: сто́итъ только вспомнить безчисленное множество бродягъ, показывающихъ себя передъ властію не тѣмъ, чѣмъ они есть на самомъ дѣлѣ, этихъ Ивановъ не помнящихъ родства, какъ они называютъ себя, когда власти притиснутъ ихъ такъ, что сочинять небылицы станетъ неудобно. Назваться именемъ какого-нибудь знатнаго лица было соблазнительно для горячей мелко-самолюбивой натуры. При большой отдаленности отъ главнаго средоточія правительства народная масса находилась въ невѣдѣніи о томъ, что́ дѣлалось въ этомъ средоточіи и потому легко склонно было довѣрять всякому вымыслу, а между тѣмъ всегда существовали причины народнаго недовольства пріемами существовавшаго порядка; всегда раздавались жалобы то на такое, то на иное стѣсненіе и недостатокъ, всегда желалось перемѣны къ лучшему. Бродяга, выставлявшій себя лицомъ, имѣвшимъ родовое право на достиженіе силы и власти, заранѣе давалъ обѣщанія, щекоталъ народныя пожеланія и тѣмъ набиралъ себѣ сторонниковъ. Русскій народъ всегда питалъ беззавѣтную любовь къ своему царскому дому, но не зная близко, что происходило въ нѣдрѣ этого дома, принималъ все на вѣру и готовъ былъ признавать царскими дѣтьми и родственниками всякаго, кто подъ такимъ именемъ искалъ у народа помощи и опоры. Имя особы царскаго дома въ глазахъ народа освящало всякій бунтъ, всякую противозаконную выходку. Вотъ отчего многіе предводители возстанія противъ закона прикрывались святостію званія особъ изъ царскаго дома. Такъ Стенька Разинъ, предпринявши свой мятежный походъ по Волгѣ, держалъ при себѣ мнимаго царевича, по всему вероятію того самаго, о которомъ теперь идетъ рѣчь; такъ Пугачевъ впослѣдствіи волновалъ народъ, раздувая его страсти и обѣщая ему свободу, а для успѣха прикрывался именемъ государя. Такъ поступали и многіе другіе, о которыхъ припоминать здѣсь не мѣсто. Какія побужденія были у самозванца Лже-Симеона выданнаго запорожцами, мы подлинно не знаемъ. Былъ ли онъ смѣлый мятежникъ, хотѣвшій заварить кашу, или слѣпое орудіе другихъ, — на это, къ сожалѣнію, извѣстія о немъ не представляютъ данныхъ, какъ равно не можемъ мы несомнѣнно рѣшить, былъ ли этотъ юноша тотъ самый, котораго выставлялъ значкомъ своимъ Стенька, или этотъ бродяга былъ преемникомъ Стенькиной креатуры. Ясно только то, что имъ воспользовались запорожцы: нѣкоторые, вѣроятно по простодушному невѣжеству, дѣйствительно стали въ тупикъ, увидавши на тѣлѣ его какіе-то знаки, какъ показалось ихъ воображенію. Замѣчательно, что и теперь въ простомъ народѣ у малороссіянъ существуетъ вѣрованіе, что у царей и членовъ царской семьи есть „на плечахъ родимое пятно“. Вѣрованіе это, какъ показываетъ настоящее повѣствованіе, существовало издавна. Что касается до Сѣрка и другихъ, которые, подобно Сѣрку были болѣе развиты и образованны, то конечно они не придавали искренной вѣры этой баснѣ, а воспользовались ею на время только для того, чтобы подразнить Москву, противъ которой имѣли свои личныя причины неудовольствія. Сѣрко досадовалъ, что не только не сдѣлался гетманомъ, но еще и нѣсколько мѣсяцевъ пробылъ „въ московской неволѣ“. Вотъ онъ и нашелъ случай въ отместку за себя поднести москалямъ тертаго хрѣна, какъ говорится; но на самомъ дѣлѣ не былъ никогда расположенъ служить измѣнѣ и до конца своей жизни пребылъ вѣрнымъ царю козакомъ, хотя и своенравнымъ запорожцемъ.

↑