Ванька Каинъ

I.

Всѣ историческіе народы, въ силу законовъ нравственной преемственности, въ большей или меньшей степени сохраняютъ память о прошедшемъ своей страны, о событіяхъ, имѣвшихъ роковое для нее значеніе, и о лицахъ, съ именами которыхъ связаны наиболѣе выдающіяся явленія прошлаго. Но, въ этомъ случаѣ, поражаетъ одна неизмѣнная черта у всѣхъ народовъ: народная память почти исключительно останавливается не на свѣтлыхъ рельефахъ прошлаго, а на его тѣняхъ, и если классическій грекъ почти всегда главнымъ пунктомъ отправленія для своей обыденной хронологіи бралъ нашествіе на Аттику персовъ или моровую язву, описанную Ѳукидидомъ, а римлянинъ мѣрилъ прожитыя Римомъ эпохи отъ нашествія галловъ и отъ спасенія Рима гусями, то и русскій народъ, въ разныя эпохи своего существованіи, бралъ началомъ своего лѣтосчисленія то «злую татарщину», то «лихолѣтье» начала ХѴІІ столѣтія, то московскій пожаръ, то, наконецъ, «первую холеру» и т. д. Точно такъ и по отношенію къ выдающимся личностямъ, къ болѣе или менѣе крупнымъ единицамъ изъ своего прошлаго, народная память относится не менѣе своеобразно: она большею частью останавливается не на свѣтлыхъ личностяхъ, которыхъ общественная дѣятельность, или личныя нерядовыя качества, или слѣпое счастье, высоко поднимало надъ общимъ уровнемъ, но большею частью на личностяхъ иного закала — или на тѣхъ, которыхъ воля, зло направленная, и память по себѣ оставила недобрую, или на тѣхъ, которые своими страданіями купили себѣ право на народную память, или же заслужили эпическіе когномены «несчастненькихъ».

Особенность эта до того присуща народной памяти, что если бы историческіе народы не имѣли писанной исторіи, то устная народная исторія большею частью группировалась бы или вокругъ нѣсколькихъ событій, и непремѣнно такихъ, которыя поразили страну какимъ-нибудь особеннымъ бѣдствіемъ, или вокругъ нѣсколькихъ именъ, которыя страна могла бы лишь оплакивать. Изъ памяти народа временемъ вытравливается большею частью все, что приносило ему добро; но то, что приносило зло или само страдало, крѣпко засѣдаетъ въ народной памяти и не вытравливается ни временемъ, ни другими событіями: память эта иногда только переноситъ извѣстныя событія изъ другихъ эпохъ къ своимъ почему либо излюбленнымъ личностямъ, и эти личности — не герои, не благодѣтели его, а какой нибудь «воръ Гаврюшенька» или «раз…сынъ комаринскій мужикъ». Въ устной народной памяти почему-то еще удержались представленія о Владимірѣ и его богатыряхъ, но все остальное, все, что проходило потомъ по русской землѣ, въ теченіи многихъ столѣтій — все это вычеркнуто изъ устной народной исторіи, и удерживается почему-то одинъ Мамай, нѣчто въ родѣ народа-великана, который оставилъ по себѣ память: на землѣ курганы по всей обширной области русской — это «мамаевы могилы», а на небѣ — слѣды своего страшнаго прослѣдованія черезъ русскую землю — это млечный путь, «мамаева дорога»; осталось еще кое-гдѣ въ разсказахъ имя Ивана Грознаго, туманное представленіе о которомъ, однако, почти ужъ вытравлено временемъ. Изъ исторіи смутнаго времени народомъ все вычеркнуто, и Годуновъ, и его красавица-дочь Ксенія, и Шуйскій-царь, и царевичъ-Димитрій, и нѣкогда славный и наиболѣе любимый народомъ герой Скопинъ-Шуйскій, а удержались только имена «Гришки Отрепьева» да «Маришки-безбожницы».

Народная память сохранила собственно шесть именъ, которыя въ представленіяхъ народа стоятъ какою-то отдѣльной группою, и если упоминается одно изъ этихъ именъ, то затѣмъ немедленно слѣдуетъ представленіе объ остальныхъ пяти, которыя въ народной памяти, повидимому, и не могутъ быть отдѣляемы одно оть другого. Имена эти — Стенька Разинъ, Ванька Каинъ, Гришка Отрепьевъ, Маришка-безбожница, Ивашка Мазепа и Емелька Пугачевъ. Замѣчательно, что въ эту странную плеяду попало и имя Ваньки Каина. Пишущій это еще въ раннемъ дѣтствѣ слышалъ въ народныхъ разсказахъ всѣ эти шесть именъ совмѣстно упоминаемыми, и Ванька Каинъ никогда не отдѣляется отъ именъ остальныхъ пяти личностей. Къ этому, повидимому, необъяснимому факту, мы полагали бы возможнымъ приложить такую историческую коньектуру.

Во всѣ времена, противъ враговъ церкви, государства и общественнаго спокойствія, церковь употребляла духовное оружіе, наказаніе — это или отлученіе отъ церкви или проклятіе, анаѳема. Анаѳематствованіе имѣло мѣсто въ первыя времена христіанства, когда враги церкви могли быть особенно опасны, тѣмъ, что колебали только что входящія въ народное сознаніе христіанскія вѣроученія: такъ былъ проклятъ Арій и многіе другіе противники освященныхъ вселенскими соборами догматовъ христіанства. Анаѳематствованіе всегда имѣло мѣсто и въ католической церкви, гдѣ сохранилось и до сихъ поръ. Анаѳематствованіе принято было и православной россійской церковью, которая въ разныя времена и предавала анаѳемѣ такихъ враговъ государства и церкви, какъ Дмитрій-Самозванецъ и ему подобные… Анаѳемѣ былъ преданъ и Стенька Разинъ, и Мазепа и другія личности, о которыхъ мы не упоминаемъ. Въ прошломъ вѣкѣ, уже во второй его половинѣ, анаѳемѣ преданы были убійцы Амвросія, архіепископа московскаго и калужскаго, растерзаннаго возмутившейся московской чернью. Анаѳема обыкновенно возглашалась въ церкви, и притомъ въ извѣстные дни, слѣдовательно, при наибольшемъ стеченіи народа. Анаѳема возглашается и въ настоящее время, каждогодно въ недѣлю православія. Въ этотъ день народъ вездѣ съ особеннымъ любопытствомъ стремится попасть на архіерейское служеніе, при которомъ и совершается анаѳематствованіе.

Церковныя возглашенія всегда имѣли для народа особенное значеніе, переходившее въ обаяніе: кромѣ анаѳематствованія, въ церквахъ возглашаются манифесты обо всѣхъ важныхъ событіяхъ въ государствѣ; въ церквахъ же народъ услышалъ и возглашеніе о дарованной ему свободѣ. Все, поэтому, что возглашается въ церкви съ особенной торжественностью, глубоко западаетъ въ память народа-младенца. Вотъ почему, между прочимъ, онъ самъ особенною торжественностью обставляетъ свои легендарные разсказы о лицахъ анаѳематствованныхъ, о такихъ, какъ Стенька Разинъ или Емелька Пугачевъ, которыхъ, будто бы, земля не принимаетъ и которые до сихъ поръ ходятъ по землѣ, какъ еврей Агасѳеръ, «вѣчный жидъ», не хотѣвшій помочь Христу нести тяжелый крестъ на Голгофу; и вотъ почему народъ до сихъ поръ убѣжденъ, что въ недѣлю православія проклинаютъ Стеньку Разина, Григорія Отрепьева, Емельку Пугачева, Ивана Мазепу, Маришку-безбожницу и непремѣнно Ваньку Каина, которыхъ земля не принимаетъ на вѣчное успокоеніе.

Ванька Каинъ собственно потому, можетъ быть, попалъ въ число помянутыхъ историческихъ личностей, которыхъ безсмертіе въ народѣ отчасти укрѣплено анаѳематствованіемъ, что народъ, по сходству именъ, смѣшалъ московскаго Ваньку Каина съ библейскимъ Каиномъ, котораго, перваго убійцу на землѣ, за убіеніе брата Авеля, земля не принимала.

А у народа подобныя смѣшенія или перенесенія историческихъ именъ и событій на другія бываютъ нерѣдко, какъ напримѣръ, онъ перенесъ свои языческія понятія о до-христіанскихъ богахъ на имена уже христіанскихъ святыхъ, какъ цѣликомъ перенесъ понятіе о богѣ Волосѣ на св. Власія, покровителя животныхъ, громовержца Перуна перенесъ на пророка Илію и т. д.

При всемъ томъ, нельзя не признать за Ванькой Каиномъ и нѣкоторыхъ другихъ качествъ, которыми онъ завоевалъ себѣ народную память: онъ дѣйствительно, былъ до нѣкоторой степени героемъ голытьбы; вся жизнь его посвящена была воровству и мошенническимъ продѣлкамъ, — а голытьба, сама по необходимости ворующая и выработывающая себѣ свой собственный кодексъ нравственности, свои собственныя уложенія о наказаніяхъ, о правахъ состоянія, о правѣ собственности, не могла не видѣть въ Каинѣ героя своего ремесла, личность даровитую съ точки зрѣнія голытьбы, олицетвореніе беззавѣтнаго удальства, эпическаго молодечества, того молодечества, которымъ народный эпосъ обставилъ и Ермака Тимоѳеевича, и Стеньку Разина, и «понизовыхъ удалыхъ добрыхъ молодцевъ», «воровскихъ казаковъ», «славныхъ разбойниковъ» и «поволжскихъ бурлаченьковъ», эту «голь кабацкую».

Нельзя не признать исторической достовѣрности за фактомъ, что народъ, не безъ уважительныхъ поводовъ, вноситъ въ циклъ своего историческаго эпоса нѣкоторыхъ избранниковъ, повидимому, не всегда чистыхъ и безукоризненныхъ, съ точки зрѣнія общепринятаго пониманія законовъ человѣческой нравственности, но такихъ, которыхъ дѣянія, гармонируя съ воззрѣніями голытьбы, дѣйствовали на ея творческое воображеніе, или которые за что либо пострадали и къ которымъ народъ могъ приложить любимый свой эпитетъ «несчастненькихъ». Князя «Владиміра ясно-солнышко» онъ излюбилъ болѣе другихъ русскихъ князей и единственно его только поставилъ центромъ всего своего эпоса потому, можетъ быть, что Владиміръ, пируя съ богатырями Добрынями да Ильями Муромцами, въ то же время, по свидѣтельству лѣтописи, выставлялъ на улицахъ и площадяхъ столы съ яствами и питіями для «нищей братіи», для «калѣкъ перехожихъ», для слѣпцовъ и для всей голытьбы древне-русской. Другой любимецъ народа — страшный царь Иванъ Грозный получилъ свое мѣсто въ народномъ эпосѣ, потому что, систематически давя своей опричниной княжескіе и боярскіе роды, онъ тѣмъ самымъ, по народному выраженію, на его колеса лилъ воду и, травя бояръ, зашитыхъ въ медвѣжьи шкуры, собаками, онъ, какъ народу казалось, самъ-то лично его не трогалъ. Стенькѣ Разину народъ посвятилъ, можно сказать, цѣлыя рапсодіи въ своемъ эпосѣ, потому что этотъ Стенька въ «казацкій кругъ не хаживалъ, съ стариками думы не думывалъ, а думалъ думушку съ голытьбою, съ «голью кабацкою» и эту голь повелъ онъ на добычу, обѣщая ей побить всѣхъ бояръ и сдѣлать всѣхъ равными. Переходя къ новому историческому времени, мы находимъ, что народъ обезсмертилъ своимъ эпическимъ творчествомъ уже въ ХѴІІІ вѣкѣ «Ваню Долгорукова» за то, что онъ былъ «несчастненькій» и, умирая на плахѣ, золотымъ перстенькомъ дарилъ палача, чтобы онъ скорѣе снялъ съ него буйную голову и не портилъ бы его могучихъ плечъ; обезсмертилъ и «короля прутскаго» за то, что «разнесчастненькій, безталанненькій король прутской, ничего-то онъ, король, не знаетъ про свою армеюшку, что ушла подъ француза», а «французъ прислалъ ему газетушки невеселыя, подъ, черной печатью»; обезсмертилъ и Захара Григорьевича Чернышева, который тоже сидѣлъ въ «темной темницѣ», въ «распроклятой заключевницѣ; обезсмертилъ и донскаго генерала Краснощекова, съ котораго татары съ живого кожу содрали, «да души его не вынули».

Ванька Каинъ въ народномъ сознаніи подходитъ подъ оба эти народные типа — и подъ типъ «удалого добраго молодца», и «разнесчастненькаго»; мало того — какъ человѣка, дѣйствовавшаго иногда прямо въ интересахъ народа, который онъ защищалъ отъ господъ, отъ подъячихъ, отъ полиціи, отъ неправильнаго рекрутства.

Какъ бы то ни было, народная память, отведя для Каина мѣсто въ своемъ эпосѣ, передаетъ его имя отъ поколѣнія къ поколѣнію, какъ лѣтописцы передавали отъ столѣтія къ столѣтію о событіяхъ, которыя безъ того совершенно утратились бы для исторіи, и тѣмъ обезсмертила это имя, возвела его въ разрядъ именъ историческихъ. Русская исторія, если не хочетъ игнорировать внутреннюю жизнь народа, его міровоззрѣніе въ извѣстныя эпохи, его экономическій и общественный бытъ, его понятія, какъ она не игнорировала его вѣрованій въ древнѣйшія эпохи существованія, его миѳическихъ воззрѣній на природу; если русская исторія желаетъ быть именно тѣмъ, чѣмъ должна быть исторія всякаго народа, исторія всякаго человѣческаго общества, а не исторіей королей, генераловъ и войнъ, — то она не можетъ и не должна обходить тѣхъ личностей, которыя необойдены и народомъ. Уже знаменитый Новиковъ, который начинаетъ собой въ Россіи, какъ Лессингъ въ Германіи, эпоху обращенія русской мысли и русской науки къ изученію основъ народной жизни и народнаго міровоззрѣнія, понялъ это народно-историческое значеніе личности Каина и занесъ въ свой сборникъ пѣсни, которыя пѣлъ народъ, называя ихъ «пѣснями Каина», или соединяя ихъ съ именемъ этого человѣка. Еще при жизни Каина ходили по рукамъ «сказанья» о его похожденьяхъ, а разсказы о немъ, почти легендарныя фабулы, наконецъ, «слова» и «изрѣченія» Каина переходили изъ устъ въ уста, какъ вообще разсказы о личностяхъ, оставляющихъ по себѣ слѣды въ исторіи… Такимъ образомъ, еще при жизни Каина, имя его становилось народнымъ, завоевавшимъ тѣмъ себѣ право на историческое безсмертіе, каково бы ни было это безсмертіе, почетное или постыдное. Составленное, что называется, по горячимъ слѣдамъ жизнеописаніе Каина, отчасти основанное на его собственномъ разсказѣ, уже въ прошломъ вѣкѣ имѣло до десяти изданій — число, до котораго не доходило изданіе жизнеописанія ни одной самой крупной исторической личности. Изданія эти продолжали повторяться и въ нынѣшнемъ столѣтіи, такъ что, вмѣстѣ съ изданіями Григорія Книжника и г. Безсонова, достигли до пятнадцати тисненій. Наконецъ, имя это занесено въ справочные словари и вошло въ народную рѣчь, какъ имя нарицательное (Словарь Толля).

Что же это была за личность — этотъ Ванька Каинъ и что выразила собой эта личность такого рельефнаго и памятнаго, чтобы такъ поразить народное воображеніе и такъ крѣпко засѣсть въ памяти массъ чѣмъ-то историческимъ, незабываемымъ?

Повидимому, значеніе Ваньки Каина до сихъ поръ не понято. А между тѣмъ, право Каина на историческое безсмертіе заключается въ томъ, что онъ — живое отраженіе всей тогдашней Россіи, микрокосмъ нашего деморализованнаго общества, которое, начиная отъ лицъ, стоявшихъ у престола, и кончая голью кабацкой, практиковало въ широкихъ размѣрахъ нравственныя и гражданскія правила Ваньки Каина — воровало, мошенничало, грабило, доносило: Меншиковъ воруетъ казну, грабить народъ и, показываемый исторической дубинкой Петра изъ рукъ самого царя, продолжаетъ вновь грабить и, подобно Ванькѣ Каину, ссылать своихъ сообщниковъ и доносить на другихъ; Биронъ и доноситъ, и грабитъ, и казнитъ; Шуваловъ грабитъ и доноситъ; военачальники грабятъ и доносятъ на своихъ противниковъ; временщики грабятъ сами, доносятъ и принимаютъ доносы; сенаторы грабятъ и доносятъ; духовные пастыри, какъ Ѳеофанъ Прокоповичъ и другіе, грабятъ и доносятъ; подъячіе грабятъ и доносятъ. Является Ванька Каинъ, и въ немъ, какъ въ фокусѣ рефрактора, отражается все безобразіе русскаго общества: онъ тоже весь пропитывается ходячей, практической идеей вѣка — воруетъ, грабитъ и доноситъ. Если кого русскіе люди половины прошлаго вѣка могли назвать «героемъ своего времени», въ постыдномъ значеніи этого слова — такъ это Ваньку Каина. Ванька Каинъ, въ изворовавшемся и въ деморализованномъ «ненавистнымъ израженіемъ» «слово и дѣло» обществѣ, былъ тоже, что и Донъ Кихотъ въ оглупѣвшей отъ идей издыхавшаго рыцарства Испаніи, и тотъ и другой — крайнее выраженіе ходячей нравственной эпидеміи вѣка. Оттого, такія личности, какъ Ванька Каинъ въ изворовавшейся Россіи и Донъ-Кихотъ въ одурѣвшей Испаніи, являются народными типами цѣлаго вѣка и становятся чѣмъ-то пословичнымъ и нарицательнымъ: Донъ-Кихотъ живъ до сихъ поръ въ примѣненіи къ жизни извѣстныхъ понятій; Ванька Каинъ тоже живетъ до сихъ поръ въ народѣ, какъ что-то «отъемное», съ значеніемъ «отъемнаго» входитъ даже въ русскій справочный словарь, въ числѣ именъ нарицательныхъ¹. Однимъ словомъ,Ванька Каинъ — это извѣстный типъ, какъ такими же типами стали въ русской землѣ созданія лучшихъ дѣятелей русской мысли, Фонъ-Визина, Грибоѣдова, Гоголя, Гончарова: типы Митрофанушекъ, Скотининыхъ, Молчалиныхъ, князей Тугоуховскихъ, Чичиковыхъ, Ноздревыхъ, Хлестаковыхъ, Подколесиныхъ, Обломовыхъ и т. д. Ванька Каинъ — типъ историческій, широкій типъ, соединяющій въ себѣ самыя безобразныя черты всего тогдашняго русскаго общества, какъ Шемяка-судья, тоже унаслѣдовавшій историческое безсмертіе въ народной памяти, выражаетъ собой все безобразіе суда, подъ которымъ жилъ русскій народъ въ теченіе многихъ столѣтій: въ свое время русская земля провѣдала, какъ незаконно и съ какимъ полнымъ презрѣніемъ правъ человѣчества судили враги князя Дмитрія Юрьевича Шемяку, и съ тѣхъ поръ всякій неправильный и возмутительный судъ называетъ «судомъ Шемякинымъ»; въ свое время народъ зналъ также, съ какимъ искусствомъ и съ какой полнотой Ванька Каинъ выразилъ собою болѣзненныя стороны всего общественнаго строя русской жизни — и съ тѣхъ поръ Каинъ не умираетъ, хотя, въ сущности, его постыдною историческою памятью осуждается вся система государственной и общественной нравственности, а не осуждается самъ Каинъ, къ которому народъ, вслѣдствіе этого, и относится съ замѣтнымъ сочувствіемъ.

Въ одномъ изъ старинныхъ жизнеописаній Каина, которое носитъ заглавіе: «Жизнь и похожденія россійскаго Картуша, именуемаго Каина, извѣстнаго мошенника и того ремесла людей сыщика, за раскаяніе въ злодѣйствѣ получившаго отъ казны свободу, но за обращеніе въ прежній промыселъ сосланнаго вѣчно на каторжную работу, прежде въ Рогервикъ, а потомъ въ Сибирь, писанная имъ самимъ, при Балтійскомъ портѣ, въ 1764 году», — Каинъ говоритъ будто бы отъ своего имени: «Я родился въ 1714 г.»²; въ изслѣдованіи же г. Есипова, составленномъ на основаніи подлинныхъ документовъ Сыскнаго приказа, значится, что Каинъ родился въ 1718 году, въ ростовскомъ уѣздѣ, въ с. Ивановѣ, въ крестьянскомъ семействѣ, принадлежавшемъ гостиной сотни купцу Филатьеву.

Тринадцати лѣтъ Ванька привезенъ былъ въ Москву на господскій дворъ, гдѣ, повидимому, вся обстановка его жизни сложилась такъ, чтобы выработать изъ крестьянскаго мальчика типъ «удалого добраго молодца», только не «понизоваго разбойничка», не «бурлаченьку вольнаго Поволжья», а гражданина «матушки-каменной Москвы». Жизнь при господскомъ дворѣ въ то время была, можно сказать, исключительно приспособлена къ тому, чтобъ изъ дворовыхъ людей выработывать будущихъ «разбойничковъ» и тѣмъ пополнять и безъ того богатый контингентъ «понизовой вольницы».

Въ помянутомъ жизнеописаніи Каина, онъ самъ разсказываетъ о причинахъ и началѣ своихъ воровскихъ похожденій и разсказываетъ съ свойственными его оригинальной, чисто народной рѣчи прибаутками, риѳмованными пословицами и ловкими загадочными сравненіями, которыя такъ нравятся народу, въ устномъ ли разсказѣ или подъ какими-нибудь лубочными картинами.

«Что до услугъ моихъ принадлежало, — говоритъ Каинъ, — то со усердіемъ должность отправлялъ, токмо, вмѣсто награжденія и милостей, несносные отъ него бои получалъ». Это — тотъ же эпическій пріемъ разсказа, который мы читаемъ во всѣхъ разбойничьихъ дѣлахъ прошлаго вѣка, гдѣ пойманные разбойники постоянно показываютъ на допросахъ, что служилъ-де онъ у своего господина съ усердіемъ, но только бывалъ отъ него невѣдомо за что жестоко истязуемъ, а пить-де ѣсть было нечего, обуться-де одѣться нево что, отчего-де босикомъ по морозу хаживалъ, а для своего прокормленія у сосѣдей куски стаскивалъ, а наконецъ-де, не стерпя тяжкихъ побой, ушелъ изъ дому, жилъ гдѣ день, гдѣ ночь, питался милостыней и присталъ затѣмъ къ атаману Гаврилѣ Букову или Ивану Брагину и т. д.

То же сдѣлалъ и Каинъ, когда жизнь его у Филатьева стала ему не вмочь.

«Чего ради вздумалъ встать поранѣ и шагнуть отъ двора его подалѣ. Въ одно время, видя его спящаго, отважился тронуть въ той же спальнѣ стоящаго ларца его, изъ котораго взялъ денегъ столь довольно, чтобъ нести по силѣ моей было полно; а хотя прежде онаго на одну только соль и промышлялъ, а гдѣ увижу медъ, то пальчикомъ лизалъ, и оное дѣлалъ для предковъ, чтобъ не забывалъ. Висящее же на стѣнѣ его платье на себя надѣлъ, и изъ дому тотъ же часъ не мѣшкавъ пошелъ; а болѣе за тѣмъ поторопился, чтобъ онъ отъ сна не пробудился и не учинилъ бы за то мнѣ зла».

Это — прологъ къ воровской, полной приключеніями, жизни Каина. Въ самомъ прологѣ этомъ слышится эпическій пріемъ разсказчика: такъ поступали всѣ, кому жизнь была тяжела, тѣмъ болѣе, что выхода изъ тяжелой обстановки дворовымъ того времени не было предоставлено даже закономъ — крестьяне по закону не могли жаловаться на своихъ помѣщиковъ, «аки дѣти на родителей». Жалобъ крестьянъ на помѣщиковъ не принимали, а вмѣсто того самихъ жалобщиковъ возвращали помѣщикамъ для наказанія — «на правежъ», сажали подъ караулъ, сѣкли плетьми, отдавали въ солдаты или ссылали въ Сибирь. Все это въ порядкѣ вещей — въ порядкѣ вещей было и то, что сдѣлалъ Каинъ, дитя своего времени. Мало того, эпичность обстановки, въ которой является вся жизнь Каина, яснѣе выказывается и въ томъ, что у Каина былъ уже учитель будущаго его ремесла — это солдатскій сынъ Петръ Камчатка. Съ нимъ онъ познакомился, какъ обыкновенно знакомились «удалые добрые молодцы», въ «царевомъ кабакѣ», который всегда былъ неизбѣжною эпической деталью въ жизни каждаго добраго молодца: какъ римскій народъ рѣшалъ свои дѣла на «форумъ романумъ», такъ русская голытьба, за неимѣніемъ форума и изъ боязни полиціи, о которой римляне не имѣли понятія, всегда принимала наиболѣе важныя рѣшенія своей жизни подъ эгидою царева кабака. О кабакѣ съ этой точки зрѣнія говоритъ и одна изъ извѣстныхъ «удалыхъ» пѣсенъ, гдѣ мать обращается къ сыну съ такими словами:

Камчатка и былъ такимъ «ярыгою кабацкою», который объяснилъ Каину, что жизнь двороваго, жизнь подъ страхомъ ежедневныхъ побоевъ и съ Сибирью или солдатствомъ въ перспективѣ, жизнь голодная, подневольная, можетъ быть замѣнена жизнью вольною, разгульною, хоть тоже подъ часъ и голодною, и холодною, но по своей волѣ — это жизнь бродяги, жизнь площадная, уличная.

Камчатка, по уговору, дожидался Каина, когда тотъ долженъ былъ бѣжать отъ своего господина. Въ разсказѣ о своей жизни Каинъ говоритъ, что, уходя изъ дому помѣщика, онъ написалъ у него на воротахъ:

Хотя г. Есиповъ, пользовавшійся подлиннымъ розыскнымъ дѣломъ о Каннѣ, и утверждаетъ, что онъ не умѣлъ писать, однако, дѣло не въ томъ, грамотенъ ли онъ былъ или нѣтъ, а опять-таки въ эпичности пріема, которымъ обставилъ народъ всякій фактъ изъ жизни Каина. Народъ въ былинахъ о богатыряхъ Владимірова цикла заставляетъ также писать и Илью Муромца. Понизовая вольница, подобно Каину или Муромцу, рѣшаясь напасть на какую-нибудь помѣщичью усадьбу или сжечь село, тоже молодецки извѣщаетъ, кого слѣдуетъ, о предстоящемъ подвигѣ и подъ извѣщеніемъ удалою, молодецкой рукой подписываетъ: «Иванъ Бѣлый, писалъ рукой смѣлой», или «писано въ кабакѣ, сидя на сундукѣ» и т. д.

Первымъ подвигомъ Каина, какъ и слѣдовало ожидать, было нашествіе на домъ сосѣда-попа.

Объ этомъ первомъ своемъ похожденіи Каинъ такъ разсказываетъ, съ свойственнымъ ему юморомъ и народными прибаутками:

«Пришедъ къ попу, (а шелъ не по большой дорогѣ, а по проселочной, то есть, чрезъ заборъ), отперъ въ воротахъ калитку, въ которую взошелъ товарищъ мой Камчатка. Въ то время усмотрѣлъ насъ лежащій на дворѣ человѣкъ, который въ колоколъ рано звонитъ, т. е. церковный сторожъ, и, вскоча, спрашивалъ насъ: «что мы за люди, и не воры ли самовольно на дворъ взошли?» Тогда товарищъ мой ударилъ его лозой, чѣмъ воду носятъ, — «не ужли, ему сказалъ, для всякаго прихожанина ворота хозяйскія запирать, почему нѣкогда ему будетъ и спать»… Потомъ взошли къ попу въ покой, но болѣе у него ничего не нашли, кромѣ попадьи его сарафанъ, да его долгополый кафтанъ, который я на себя надѣлъ и со двора обратно съ товарищемъ пошелъ».

Какъ ни безпорядочны въ настоящее время улицы Москвы, но, сто тридцать лѣтъ тому назадъ, были еще безпорядочнѣе, а мракъ, особенно господствовавшій въ глухихъ частяхъ города, дѣлалъ изъ Москвы для гулящихъ людей такое же удобное поприще для похожденій, какъ Волга для понизовой вольницы или муромскіе лѣса для бѣглыхъ. Поэтому, для прекращенія гулящимъ людямъ возможности шататься по ночамъ и грабить беззащитныхъ обывателей, улицы съ вечера заставлялись рогатками и по ночамъ никому не дозволялось ни ходить, ни ѣздить, кромѣ полиціи и духовенства.

Ванька Каинъ, поэтому, воспользовался поповскимъ кафтаномъ, чтобъ благополучно пробраться по московскимъ улицамъ, между рогатками, къ тому мѣсту, куда его велъ Камчатка. А Камчатка велъ его къ Каменному мосту, гдѣ, подъ самымъ мостомъ, былъ притонъ воровъ и всякой голи кабацкой.

Но предоставляемъ Каину самому разсказывать, какъ онъ попалъ въ воровское гнѣздо. Разсказъ этотъ весь пропитанъ народнымъ юморомъ и отзывается тою эпичностью, которую мы видимъ въ народныхъ сказкахъ.

«Мы пришли подъ Каменный мостъ, гдѣ воришкамъ былъ погостъ, кои требовали отъ меня денегъ; но я, хотя и отговаривался, однако, далъ имъ 20 копѣекъ, на которые принесли вина, причемъ напоили и меня. Выпивши, говорили: „полъ да середъ сами съѣли, печь да полати въ наемъ отдаемъ, а идущимъ по сему мосту тихую милостыню подаемъ (т. е., мы-де мошенники), и ты будешь, братъ, нашего сукна епанча! (т. е. такой же воръ). Поживи здѣсь въ нашемъ домѣ, въ которомъ всего довольно; наготы и босоты изнавѣшены шесты, а голоду и холоду амбары стоятъ. Пыль да копоть, притомъ нечего и лопать“. Погодя немного, они на черную работу пошли».

Обстановка, въ которую попалъ Каинъ, тотчасъ обнаруживаетъ, что общество, членомъ котораго становился молодой Каинъ, было далеко не то, съ которымъ познакомили насъ архивныя разбойничьи дѣла Поволжья. Въ обстановкѣ этихъ послѣднихъ было что-то поэтическое, напоминающее древнюю Русь съ ея княжескими дружинами, потомъ съ новгородскими молодцами «ушкуйниками», затѣмъ съ казаками запорожскими, донскими, яицкими «воровскими». Понизовая вольница въ своихъ подвигахъ захватывала шире, чѣмъ та шайка воришекъ, въ которую попалъ Каинъ: понизовая вольница составляла бродячіе отряды, не прятавшіеся гдѣ-нибудь подъ городскимъ мостомъ, а имѣвшіе свои отдѣльные притоны, разъѣзжая вдоль Поволжья то въ «косныхъ лодкахъ», то конными отрядами. Понизовая вольница вступала не рѣдко въ открытый бой съ правительственными отрядами, и на водѣ и на сушѣ. Вольница имѣла свою общественную организацію, подчинялась атаманамъ и есауламъ и только по зимамъ искала пріюта въ селахъ и городахъ.

Не такова была вольница, съ которою сошелся Каинъ — это были простые городскіе воришки. Въ обстановкѣ этихъ послѣднихъ не видится ничего поэтическаго, ничего обстоятельнаго, между тѣмъ, какъ въ обстановкѣ понизовой вольницы, дѣйствительно, было что-то обаятельное для удалыхъ головъ и это-то обаяніе составляло, въ нѣкоторомъ смыслѣ, нравственную силу понизовой вольницы. Каинъ чувствовалъ самъ это различіе между тою мелкою ролью, которая выпала ему на долю, и тою, какая практиковалась понизовою вольницей, и оттого, желая возвысить свое положеніе и въ своихъ собственныхъ глазахъ, и въ глазахъ другихъ, онъ не чуждъ былъ того, чтобы рисоваться передъ другими: онъ хочетъ изобразить изъ себя «удалого добраго молодца»; онъ любитъ пѣть удалыя пѣсни, въ родѣ: «Не шуми, ты, мати зеленая дубравушка», или «Не былинушка въ полѣ зашаталася», или «Ахъ, тошно мнѣ, добру молодцу, тошнехонько»…; но, при всемъ томъ, онъ не можетъ подняться до той идеальной высоты, на которой, въ глазахъ народа, преимущественно голытьбы, стояли атаманы понизовой вольницы — Заметаевъ, Беркутъ, а еще дальше — Разинъ, Ермакъ, Кудеяръ, Кольцо и т. д. То были историческіе продукты еще не уложившагося въ рамки государственнаго строя безпорядочной жизни русскаго народа; это, напротивъ, уже искаженный продуктъ городской жизни, безобразный наростъ на обществѣ, уже тянувшемся за цивилизаціей, но не дотянувшемся до нея. Понизовая вольница — это дитя старой, отживавшей Руси, дитя, бравшее примѣръ съ своей исторической матери: понизовая вольница была отраженіемъ и удѣльной Руси, когда князья съ своими дружинами, какъ атаманы съ своими шайками, нападали другъ на друга и грабили волости своихъ противниковъ; она была и отраженіемъ казачества, которое воевало, смотря по выгодности дѣла, то съ басурманами, то съ своими же братьями-православными. Вольница, съ которою слился Каинъ — это, напротивъ, дитя Россіи ХѴІІІ вѣка, дитя, тоже бравшее примѣръ съ своей матери: какъ въ Россіи все, начиная отъ верховъ до низовъ, граждански грабило слабаго, воровало въ казнѣ и потомъ доносило на другихъ, такъ и Каинъ, какъ мы замѣтили выше, принявъ въ себя грязные поддонки Россіи ХѴІІІ вѣка, воруетъ, мошенничаетъ и доноситъ. Каинъ такой же сынъ” Россіи ХѴІІІ вѣка и такой же гражданинъ ея, какимъ былъ, напримѣръ, Монсъ: грабя все, съ чѣмъ только по своему положенію ни сталкивался Монсъ, онъ при всемъ томъ рисовался своей высокой ролью, былъ большой любезникъ, сочинитель стиховъ и акростиховъ; Каинъ также воровалъ все, что плохо лежало, грабилъ всѣхъ, съ кѣмъ ни сталкивался, и, въ тоже время, рисовался своею ролью, любилъ балагурить, блистать въ народѣ краснымъ словцомъ, прибауткой, хитрой параболой, понятною для народа и дорогою для него.

Послѣ того, какъ Каинъ приведенъ былъ Камчаткой подъ Каменный мостъ и новые товарищи его ушли на «черную работу», онъ такъ продолжаетъ повѣствованіе о своихъ первыхъ подвигахъ:

«Я подъ тѣмъ мостомъ былъ до самаго свѣта и, видя, что долго ихъ нѣту, пошелъ въ городъ Китай, гдѣ попалъ мнѣ на встрѣчу тогожъ дома г. Филатьева человѣкъ и, ничего не говоря, схватя, привезъ меня обратно къ помѣщику въ домъ. Въ тожъ время прикованъ былъ на дворѣ медвѣдь, близъ котораго и меня помѣщикъ приковать велѣлъ, гдѣ я 2 дня не ѣвши прикованный сидѣлъ, ибо помѣщикъ кормить меня не велѣлъ. Токмо, по счастію моему, къ тому медвѣдю дѣвка ходила, которая его кормила, при томъ, по просьбѣ моей, и ко мнѣ тихонько приносила, между тѣмъ сказала, что помѣщикъ нашъ состоитъ въ бѣдѣ: ландмилицкой солдатъ въ гостяхъ въ холодной избѣ, т. е. мертвымъ брошенъ въ колодезь. Потомъ помѣщикъ мой взялъ меня въ покой къ себѣ и, скинувъ все платье, сѣчь меня приказалъ; тогда я ему сказалъ: «хотя я тебя ночью, немножко окравши, попугалъ, и то для того, чтобъ подолѣ ты спалъ»; и, не дожидаясь болѣе, тотчасъ старую пѣсню запѣлъ: сказала, «слово» и «дѣло», отчего онъ въ немалый ужасъ пришелъ. Въ то же время случился притомъ быть полковникъ Иванъ Ивановичъ Пашковъ, который говорилъ ему, чтобъ болѣе меня не стращалъ, а кудабъ подлежитъ отослалъ; причемъ я ему и еще тою же пѣснью подтверждалъ, чтобъ, не продолжая времени, въ «Стуколовъ монастырь», сирѣчь въ «тайную», гдѣ тихонько говорятъ, отсылалъ».

«По прошествіи ночи, по утру, въ полицію меня представилъ, гдѣ къ той пѣснѣ еще голосу я прибавилъ, ибо оная для ночи не вся была допѣта, потому что дожидался свѣта; въ тотъ часъ драгуны ко мнѣ подбѣжали и въ тотъ монастырь, куда хотѣлъ, помчали, гдѣ, по пріѣздѣ, секретарь меня спрашивалъ: «по которому пункту я за собой сказывалъ?» коему я говорилъ, что «ни пунктовъ, ни фунтовъ, ни вѣсу, ни походу не знаю, а о дѣлѣ моемъ тому скажу, кто на томъ стулѣ сидитъ, на которомъ собачки вырѣзаны (т. е. на судейскихъ креслахъ). За что этотъ секретарь билъ меня той дощечкой, которую на бумагу кладутъ (т. е. линейкой). На другой день, по утру, графъ Семенъ Андреевичъ Салтыковъ, пріѣхавъ, приказалъ отвесть меня въ замшоную баню (т. е. въ застѣнокъ, гдѣ людей вѣсятъ, сколько потянетъ), въ которую самъ взошелъ, гдѣ спрашивалъ меня: «для чего-де я къ секретарю въ допросъ не пошелъ и что за собой знаю?» Я, ухватя его ноги руками, сталъ ему говорить: «что помѣщикъ мой подчивалъ ландмилицкихъ солдатъ деревянными кнутами, т. е. цѣпами, что рожь брюжжатъ, изъ которыхъ солдатъ одинъ на землю упалъ. То помѣщикъ мой видя, что оный солдатъ по прежнему ногами не всталъ, дождавшись вечера, завернулъ его въ персидскій коверъ, что соль вѣсятъ (т. е. въ куль), и снесли въ сухой колодезь, въ который соръ всыпаютъ, а секретарю для того не объявилъ, чтобы онъ лѣвой рукой Филатьеву не написалъ, ибо и въ домѣ у своего помѣщика его часто видалъ». Графъ приказалъ дать мнѣ, для взятья помѣщика, пристойное число конвою, съ которымъ я къ помѣщику своему пріѣхалъ: въ то время тотъ лакей у воротъ меня встрѣтилъ, который, какъ выше объявлено, къ помѣщику меня привелъ, и для того конвойнымъ взять его велѣлъ. «Ты меня, сказалъ я ему, поймалъ у Панскаго ряда днемъ, а я тебя ночью, такъ и долгу на насъ ни на комъ не будетъ». Пришли къ тому колодезю, изъ котораго мертваго ландмилицкаго солдата вытащили; почему взяли г. Филатьева и привезли въ Стуколовъ монастырь. Графъ спросилъ меня: «былъ ли при томъ убивствѣ господинъ твой?» Я сказалъ: «какой на господинѣ мундиръ, такой и на холопѣ одинъ. Сидоръ да Карпъ въ Коломнѣ живетъ, а грѣхъ да бѣда на кого не живетъ? Вода чего не пойметъ? а огонь и попа сожжетъ».

Не извѣстно, чѣмъ кончилось пребываніе Каина въ тайной канцеляріи и долго ли онъ тамъ сидѣлъ. Въ автобіографіи его скромно сказано: «Послѣ, въ скоромъ времени, дано мнѣ было отъ оной тайной канцеляріи для житья вольное письмо, которое, я, получа, въ Нѣмецкую слободу пошелъ».

Теперь начинается для Каина вольная жизнь, полная приключеніями. Новичокъ въ этой жизни, онъ скоро оставляетъ далеко за собой всѣхъ товарищей по ремеслу, своихъ старыхъ братьевъ и учителей, и становится ихъ коноводомъ. У Каина были умъ и находчивость, Каинъ головой выше своихъ товарищей: это далеко не дюжинная личность въ ряду обыкновенныхъ, мелкихъ и крупныхъ воровъ; это было своего рода дарованіе, которое вездѣ выдвинуло бы Каина на первое мѣсто. Подобно Цезарю, онъ хотѣлъ быть первымъ между мошенниками, чѣмъ вторымъ между честными людьми.

Явившись въ Нѣмецкой слободѣ, онъ идетъ туда, куда тянетъ его инстинктъ, въ народный клубъ — въ кабакъ. Тамъ онъ находитъ друга своего, Камчатку, и еще четырехъ молодцовъ, съ которыми онъ познакомился въ первую ночь послѣ побѣга, подъ Каменнымъ мостомъ. Сочиняется новый планъ воровской экскурсіи. Каинъ идетъ съ товарищами на Яузу, къ придворному доктору Елвиху, къ самому дворцу. Воры тайно входятъ въ садъ, пробираются въ бесѣдку. Сторожъ, замѣтившій ихъ и спросившій, что они за люди — дѣлается ихъ плѣнникомъ: его связываютъ и допрашиваютъ, какъ имъ удобнѣе войти въ домъ доктора. Сторожъ указываетъ окна. Воры вырѣзываютъ изъ рамы стекла; отворяютъ окно и входятъ прямо въ спальню доктора, котораго и видятъ спящаго рядомъ съ женою. Коноводитъ всѣмъ Каинъ. Онъ взбирается на подоконникъ и скидаетъ съ себя сапоги, чтобъ не разбудить спящихъ, и при этомъ съ эпическимъ спокойствіемъ прибавляетъ: «видя ихъ разметавшихся неопрятно, закрылъ одѣяломъ, которое сбито было ими въ ноги». Это уже удальство мастера, своего рода артистическая дерзость. Изъ спальной Каинъ идетъ въ другія комнаты, пробирается въ дѣтскую и, найдя тамъ спящую дѣвку, на вопросъ ея — зачѣмъ они пришли? — отвѣчаетъ: «пришли въ домъ купцы для пропалыхъ вещей». За Каиномъ входятъ въ домъ товарищи его, вяжутъ эту дѣвку и кладутъ на кровать — «въ средину того доктора и докторши», а сами, между тѣмъ, приговариваютъ:

— Бей во всѣ, колоти во всѣ и того не забудь, что и въ кашу кладутъ.

И дѣйствительно, воры ничего не оставляютъ, забираютъ съ собой всю серебряную посуду несчастнаго доктора.

Каинъ снова выходитъ съ своей шайкой на Яузу, переправляется черезъ нее на плоту; но, увидѣвъ за собой «погоду», т. е. погоню, какъ онъ выражается, обрубаетъ канатъ, на которомъ ходилъ плотъ, и ведетъ банду къ Данилову монастырю, гдѣ у нихъ уже есть заручка — дворникъ монастырскій, который и принимаетъ отъ нихъ краденыя вещи.

Затѣмъ, готовится новая экспедиція. Каинъ ведетъ товарищей въ Нѣмецкую слободу, къ дворцовому закройщику Рексу — какъ видно, Каинъ знаетъ, гдѣ лучше пожива — все практикуется около придворныхъ и притомъ нѣмцевъ. Воры подготовили это нападеніе на Рекса заранѣе: одинъ изъ товарищей Каина, Жаровъ, съ вечера забрался въ домъ Рекса, проскользнулъ въ спальную и засѣлъ у него подъ кроватью. Экспедиція удается какъ нельзя лучше: Рекса обираютъ тысячи на три — и уходятъ. За ними погоня. Воры хватаютъ бѣгущаго за ними человѣка, ведутъ къ Яузѣ, связываютъ, бросаютъ въ лодку и читаютъ наставленіе: «если станешь много говорить, мы заставимъ тебя рыбу ловить». Отталкиваютъ лодку отъ берега и уходятъ въ безопасное мѣсто.

Черезъ нѣсколько дней, новая экспедиція, еще болѣе удавшаяся. Шатаясь по Красной площади, Каинъ встрѣчаетъ давнишнюю свою знакомую, дворовую дѣвку своего помѣщика, Авдотью, которая когда-то кормила его и медвѣдя, когда они были привязаны близко одинъ отъ другаго. Съ этой дѣвушкой Каинъ и прежде былъ друженъ. Она говоритъ ему, что у нея на рукахъ барскія комнаты съ деньгами и пожитками. Каинъ рѣшается взять все это себѣ и, спустя нѣсколько дней, приходитъ на дворъ какого-то Татищева, который стоялъ рядомъ съ домомъ его помѣщика, и, перекинувъ черезъ заборъ нарочно принесенную съ собой курицу въ огородъ, стучится въ ворота. На вопросъ — зачѣмъ онъ стучится? — Каинъ отвѣчаетъ, что его курица залетѣла въ ихъ огородъ, и проситъ пустить его туда для поимки курицы. Его пускаютъ. Ловя курицу, онъ высматриваетъ мѣстность, откуда удобнѣе пробраться въ комнаты своего помѣщика, и потомъ идетъ къ своимъ товарищамъ. Ночью, они забираются въ домъ, «трогаютъ обухами сундуки», выбираютъ изъ нихъ серебро, деньги, шкатулки и ухарски при этомъ приговариваютъ: «Тяпъ да ляпъ — клѣтка, въ уголъ сѣлъ — и печка». Дѣлается въ домѣ тревога — «мелкая раструска», какъ выражается Каинъ. Воры бѣгутъ и около Чернышева моста, гдѣ была «великая тина», бросаютъ покраденныя вещи въ грязь и пробираются къ дому генерала Шубина, схватываютъ изъ этого дома человѣка, «что по ночамъ въ доску гремитъ», т. е. сторожа; говорятъ ему, что около ихъ дома лежитъ пьяный, и, когда сторожъ хочетъ идти къ указанному ими мѣсту, хватаютъ его, заворачиваютъ ему на голову тулупъ и завязываютъ ему ротъ. Затѣмъ, входятъ въ дворъ Шубина, выводятъ изъ конюшни лошадей, закладываютъ ихъ въ «берлинъ» и ѣдутъ на фабрику Милютина, гдѣ берутъ знакомую имъ бабу, сажаютъ ее въ берлинъ, ѣдутъ къ Чистымъ прудамъ къ одному купцу, пробираются на чердакъ, достаютъ оттуда женскій барскій уборъ, наряжаютъ бабу барыней и снова ѣдутъ къ Чернышеву двору, гдѣ брошены ими были въ грязь деньги и столовое серебро. Въѣхавъ въ грязь, скидываютъ у берлина колеса, велятъ мнимой барынѣ выйдти изъ берлина, кричать на нихъ, какъ на слугъ, и приговаривать: «что-де вамъ дома смотрѣть было не можно ли, все ли цѣло!» — Барыня кричитъ, а они таскаютъ въ берлинъ изъ грязи краденыя вещи, надѣваютъ колесо, снова ѣдутъ далѣе и, бросивъ берлинъ съ лошадьми у денежнаго двора, берутъ барыню подъ руки, ведутъ ее на квартиру къ Каину, который жилъ въ то время у «заплечнаго мастера», и, наградивъ деньгами, отпускаютъ домой.

Полиція, узнавши о пропажѣ у Филатьева, хватаетъ возлюбленную Каина, Авдотью, допрашиваетъ ее «подъ битьемъ кошками», не имѣла ли она съ ворами «подвоху» или какого разговору; но она запирается во всемъ и получаетъ свободу.

Проходитъ не мало времени. Каинъ встрѣчаетъ ее уже замужемъ и отпущенною на волю. Она замужемъ за рейтаромъ Нелидовымъ. Каинъ ведетъ ее въ питейный домъ, приноситъ туда шкатулку съ драгоцѣнными вещами, украденными у Филатьева въ послѣднее нашествіе на его домъ, и, предупредивъ ее, чтобы она берегла тайну — «только и ходу изъ воротъ да въ воду», — идетъ съ нею въ ея квартиру знакомиться съ ея мужемъ, говоритъ ему, что онъ «не воръ, не тать, только на ту же стать», гуляетъ съ нимъ допьяна, потомъ снова идетъ на промыселъ: обираетъ домъ какого-то шорника, возвращается къ рейтару, дѣлится съ нимъ деньгами, говоря своей бывшей возлюбленной: «вотъ тебѣ луковка попова, облуплена готова, знай почитай, а умру — поминай», затѣмъ идетъ домой и задумываетъ далекое путешествіе.

ІІ.

Москва видимо надоѣла Каину. Надо попытать силы внѣ Москвы — извѣдать волюшки на Волгѣ, съ понизовой вольницей. Слава понизовой вольницы видимо прельщала Каина. Это доказываетъ содержаніе его любимыхъ пѣсенъ.

Въ сборникахъ Новикова, Шиора и другихъ, изданныхъ еще въ прошломъ вѣкѣ, между «Каиновыми пѣснями», находятся, между прочимъ, слѣдующія: «Что пониже было города Царицына», или «Какъ изъ славнаго изъ царства астраханскаго», или «Не бушуйте вы, вѣтры буйные», затѣмъ — «Внизъ по матушкѣ по Волгѣ», «Ахъ, ты, батюшка, Ярославль-городъ», «Собирались у насъ, братцы, всѣ на дворъ бурлацкой» и т. д. Въ числѣ пѣсенъ, соединенныхъ съ именемъ Каина, есть одна, въ которой воспѣвается «Дуняша — любовь Ванюшкина». Дуняша — это та дѣвушка Авдотья, которая, вмѣстѣ съ Каиномъ, принадлежала одному господину, Филатьеву, и кормила Каина вмѣстѣ съ медвѣдемъ, а потомъ вышла замужъ за рейтара Нелидова. Пѣсня, какъ это мы обыкновенно видимъ въ народной поэзіи, свободно передергиваетъ факты, не подчиняя ихъ ни мѣсту, ни времени, ни исторической правдѣ, и переноситъ Каина и Дуняшу въ Архангельскъ:

Въ этомъ теремкѣ, конечно, сидятъ красныя дѣвушки и между ними Дуняша. Дѣвушки, по обыкновенію, «охочи за окошечко поглядывать, холостыхъ ребятъ приманивать».

Случается, поздно ночью, доброму молодцу проходить мимо этого терема; въ теремѣ, разумѣется, окошечко отворяется, а Дуняша-то въ окошечкѣ усмѣхается. Затѣмъ, случается Дуняшѣ идти за водой и ужъ ее непремѣнно встрѣчаетъ парень молодой. Это и есть Ванька Каинъ.

Какъ бы то ни было, факты говорятъ другое. Дуня замужемъ за конногвардейцемъ, за рейтаромъ, а Ваня несетъ свою буйную головушку на Волгу.

Въ шайкѣ Каина всего только шесть человѣкъ. Они идутъ изъ Москвы къ Макарьеву, гдѣ надѣются на богатую поживу во время ярмарочнаго съѣзда. Дорогой, молодцы, при всякомъ удобномъ случаѣ, практикуютъ свою профессію. Не доходя до города Вязниковъ, они встрѣчаютъ крестьянина, съ возомъ соломы. — «Гдѣ живетъ воевода?» спрашиваютъ бродяги. Оказывается, что мужикъ былъ «сыръ», т. е. пьянъ, и начинаетъ бранить бродягъ. Бродяги хватаютъ его, стаскиваютъ съ воза, привязываютъ къ дугѣ и зажигаютъ солому — чисто разбойничья проказа. Солома вспыхиваетъ. Испуганная лошадь скачетъ по полямъ, не разбирая дороги, а разбойники бѣгутъ за нею, любуясь, какъ мотается несчастный мужикъ, привязанный къ дугѣ. Бѣдная лошадь освобождается отъ преслѣдующаго ее пламени тогда, когда возъ соскакиваетъ съ передка, а она въ однихъ оглобляхъ является въ свою деревню только съ передними колесами и привязаннымъ къ дугѣ мужикомъ.

Но вотъ шайка въ Макарьевѣ на ярмаркѣ. Каинъ ведетъ ее къ такъ называемому «армянскому амбару», гдѣ находились товарные склады. Каина влекли туда армянскія деньги, про которыя онъ уже успѣлъ провѣдать. Изобрѣтательность московскаго вора была такова, что походъ противъ армянской кассы скоро увѣнчался успѣхомъ. Утромъ, хозяинъ амбара уходитъ на базаръ за покупкой мяса, а Каинъ велитъ одному изъ своихъ товарищей слѣдить за нимъ и, при проходѣ мимо гауптвахты, закричать — «караулъ»! Караульные солдаты, услыхавъ крикъ, берутъ на гауптвахту и армянскаго купца, и Каинова товарища. Каинъ съ остальными товарищами бѣгутъ вновь къ амбару, извѣщаютъ о задержаніи подъ стражею армянина его товарища, который оставался при амбарѣ, и этотъ послѣдній, заперевъ амбаръ, пошелъ на гауптвахту. Каину оставалось только вломиться въ амбаръ и взять армянскую кассу. Онъ такъ и сдѣлалъ. Деньги тотчасъ же были зарыты въ песокъ тамъ же, недалеко отъ амбара. Находчивость Каина не останавливается на этомъ. Онъ спѣшитъ на пристань, покупаетъ лѣсъ и лубья, ставитъ на томъ мѣстѣ, гдѣ были зарыты деньги, шалашъ, покупаетъ тесемокъ, «мошенокъ» и прочей мелочи, развѣшиваетъ все это въ шалашѣ и изображаетъ изъ себя купца. Но коммерція его продолжается только до ночи: ночью деньги перетаскиваются на квартиру къ товарищамъ, которые уже успѣли освободить арестованнаго на гауптвахтѣ своего соумышленника, а построенная наскоро лавочка бросается на произволъ судьбы.

Дерзость Каина не знаетъ предѣловъ. Не довольствуясь армянскою кассою, Каинъ забирается въ гостиный дворъ. Въ колокольномъ ряду онъ подсматриваетъ, какъ купцы считаютъ деньги — «серебряныя копѣйки», по ироническому выраженію Ваньки, — и потомъ оставляютъ ихъ въ лавкѣ, покрывъ цыновкой. Каинъ прячется подъ прилавкомъ и, выбравъ удобную минуту, вскакиваетъ въ лавку, схватываетъ изъ-подъ цыновки кулекъ, воображая, что въ немъ деньги; оказывается, что въ кулькѣ былъ серебряный окладъ. Сидѣвшая неподалеку отъ этой лавки торговка пряниками, увидавъ Каина съ кулькомъ, кричитъ хозяевамъ лавки, и Каина захватываютъ съ поличнымъ. Каинъ въ плѣну — но онъ и тутъ не покидаетъ своей ироніи, когда вспоминаетъ объ этомъ происшествіи. Онъ говоритъ, что его привели въ «свѣтлицу, гдѣ купцы пишутъ», — это онъ такъ называетъ контору. Начинается домашняя расправа. У Каина берутъ паспортъ, самого его раздѣваютъ и бьютъ «желѣзной сутугой». Затѣмъ, по выраженію самого Каина, накладываютъ ему на шею «монастырскія четки», т. е. вѣшаютъ на шею стулъ, замѣнявшій въ то время иногда и кандалы, и орудіе пытки. Каинъ чувствуетъ, что попалъ въ западню и, при всей своей находчивости, «не можетъ болѣе сыскать себѣ къ избавленію способу». Тогда онъ прибѣгаетъ къ давно испытанному средству, къ средству отчаянному; но для Каина все было нипочемъ. Онъ «запѣлъ», какъ самъ выражается, «старинную свою пѣсню» — закричалъ страшное «слово и дѣло».

Каина тотчасъ же отправляютъ въ канцелярію полковника Рѣдькина, который командированъ былъ въ Макарьевъ съ особымъ отрядомъ по сыскнымъ дѣламъ. Каина сажаютъ въ «каменный мѣшокъ», какъ онъ выражается — и участь его должна была рѣшиться трагически.

Но у Каина былъ старый другъ — Камчатка. Камчатка узнаетъ о безвыходномъ положеніи своего друга и прибѣгаетъ къ тѣмъ средствамъ для освобожденія Каина, которыя всегда такъ успѣшно практиковались удалыми молодцами. Онъ выводитъ его изъ острога. Для этого Камчатка покупаетъ калачи, несетъ ихъ въ острогъ подъ видомъ раздачи милостыни, одѣляетъ калачами всѣхъ колодниковъ, а Каину даетъ два и шепчетъ ему при этомъ на своемъ воровскомъ языкѣ: «Тріока калачъ ѣла, стромыкъ сверлюкъ страктирила», т. е. въ калачѣ ключи для отпиранія цѣпи.

Доставъ ключи, Каинъ ловко устраиваетъ планъ побѣга. Онъ посылаетъ часоваго драгуна «купить товару изъ безумнаго ряду», т. е. въ кабакъ за водкой. Выпиваетъ потомъ «для смѣлости красоулю», идетъ въ «заходъ», поднимаетъ тамъ доску, отпираетъ цѣпной замокъ и немедленно скрывается изъ острога. За бѣглецомъ наряжается погоня, «токмо, — дополняетъ Каинъ, — за случившимся тогда кулачнымъ боемъ, отъ той погони я спасся».

Отчаянный воръ не только спасается отъ тюрьмы, но, благодаря своей рѣдкой находчивости, дѣлаетъ новыя, блистательныя побѣды въ средѣ своей спеціальности. Преслѣдуемый погонею, онъ бѣжитъ въ татарскій табунъ и находитъ татарскаго мурзу спящимъ въ своей кибиткѣ. Даже въ эту отчаянную минуту Каинъ не забываетъ «сшутить шуточку». — Онъ видитъ, что у спящаго мурзы подъ головою стоитъ «подголовокъ». Каинъ привязываетъ ногу мурзы къ аркану стоящей при кибиткѣ лошади этого спящаго татарина, бьетъ лошадь коломъ — и испуганная лошадь во всю прыть убѣгаетъ съ привязаннымъ за ногу татариномъ. Каинъ схватываетъ «подголовокъ» и находитъ, что онъ полонъ денегъ. «Неужели татарскихъ денегъ въ Руси брать не будутъ?» спрашиваетъ онъ самъ себя и, однако, уноситъ деньги съ собой. Отыскиваетъ товарищей и снова каламбуритъ на своемъ воровскомъ языкѣ: «На одной недѣлѣ — четверга четыре, а деревенскій мѣсяцъ — съ недѣлей десять». Это значило, что разбойниковъ вездѣ ищетъ погоня.

Шайка, какъ настигаемая собаками стая волковъ, уходитъ въ поле, на просторъ. Разбойники переправляются черезъ Волгу, входятъ въ Лысково, перемѣняютъ на себѣ платье и — неожиданно натыкаются на партію драгунъ. Драгуны бросаются ловить разбойниковъ. Шайка разсыпается; но при этомъ Камчатка успѣлъ перекинуться съ своимъ другомъ риѳмованною фразою:

Каинъ бѣжитъ на Макарьевскую пристань, переѣзжаетъ вмѣстѣ съ народомъ за Волгу, спѣшитъ въ торговую баню, раздѣвается; выходитъ на дворъ и снова натыкается на драгунъ. Каинъ обратно вскакиваетъ въ баню, связываетъ свое платье, бросаетъ его подъ полокъ, оставляя на себѣ только одни портки, и, въ костюмѣ прародителя, бѣжитъ на гауптвахту. Тамъ онъ заявляетъ караульному офицеру, что у него въ банѣ украли платье, деньги и паспортъ. Офицеръ, видя передъ собою нагую фигуру, приказываетъ прикрыть Каина солдатскимъ плащемъ и посылаетъ въ сыскную канцелярію Рѣдькина. На вопросъ Рѣдькина — кто онъ такой — Каинъ говоритъ, что онъ московскій купецъ, что въ банѣ онъ ограбленъ и потерялъ свой паспортъ, выданный ему изъ московскаго магистрата. Каина велятъ допрашивать формально. — Тебѣ будетъ, другъ, муки фунта два съ походомъ — т. е. кафтанъ съ камзоломъ, шепчетъ Каинъ допрашивающему его подъячему и пріобрѣтаетъ въ немъ себѣ друга.

Но Каину угрожаетъ новая опасность. Въ сыскную канцелярію является тотъ солдатъ, у котораго изъ подъ часовъ уже разъ бѣжалъ Каинъ. — «Я согнулся дугой и сталъ, какъ другой», говоритъ о себѣ Каинъ. Солдатъ не узнаетъ его. Не довѣряя, однако, Каину, Рѣдькинъ приказываетъ спросить торгующихъ на ярмаркѣ московскихъ купцовъ — дѣйствительно ли Каинъ принадлежитъ къ ихъ сословію; но и тутъ подъячій спасаетъ Каина, отыскавъ между купцами своего пріятеля, который и удостовѣряетъ, что знаетъ Каина, какъ московскаго купца.

Каинъ опять на свободѣ; мало того, у него въ карманѣ двухгодовой купеческій билетъ, выданный ему изъ сыскной канцеляріи. Онъ ѣдетъ въ Нижній, гдѣ ожидаетъ встрѣтить своихъ товарищей, но, напротивъ — встрѣчается съ своими врагами — драгунами. Тѣ хватаютъ его «за воротъ», называютъ бѣглымъ, не смотря на паспортъ сыскной канцеляріи, и ведутъ съ собою. Воровская находчивость Каина снова спасаетъ его: проходя мимо одного двора и замѣтивъ стоящую у воротъ кадку съ водой, онъ вырывается изъ рукъ драгунъ, вскакиваетъ на кадку, съ кадки на заборъ, оттуда на дворъ, въ садъ, изъ саду бѣжитъ на Соколъ-гору, гдѣ и находитъ своихъ товарищей.

— Спасибо Петру, что сберегъ сестру, — каламбуритъ онъ, здороваясь съ товарищами, и велитъ шайкѣ собираться въ путь.

Шайка въ сборѣ. Къ путешествію приготовлены кибитки, словно бы это были настоящіе нижегородскіе купцы, а не воры-разбойники, — и вотъ шайка двигается въ путь.

Каинъ снова въ Москвѣ. Снова начинается рядъ воровскихъ похожденій: — подвижная даровитая, только зло направленная натура Каина требуетъ постоянной дѣятельности, и неутомимо изобрѣтательный умъ даетъ разнообразную пищу для этой дѣятельности. Въ Нижнихъ Садовникахъ шайка Каина отыскиваетъ какую-то пустую избу, поселяется въ ней и, въ первую же ночь, устраиваетъ въ своемъ импровизированномъ помѣщеніи нѣчто въ родѣ калашнаго заведенія. Для этого дѣлается изъ «бумаги оконница», а внутри избы, какъ только настало утро, удалые молодцы начинаютъ тереть камень о камень, чтобы прохожіе думали, что въ калашномъ заведеніи муку мелютъ. Камчатка посыпаетъ себѣ голову мукой, чтобы больше быть похожимъ на калашника, и высовывается вь окно. Увидавъ проходящаго мимо избы мужика съ мясомъ, онъ подзываетъ его къ себѣ, покупаетъ у него мясо и, сказавъ продавцу, что сейчасъ отдастъ ему деньги, передаетъ мясо товарищамъ, и тотчасъ же всѣ уходятъ изъ избы другимъ ходомъ. Мясникъ остается ни съ чѣмъ. Соскучившись ждать, онъ входитъ въ избу и никого въ ней не находитъ. Собирается толпа, мясникъ сообщаетъ прохожимъ свое горе, и никто не могъ объяснить обманутому продавцу.

Ясно, что такія продѣлки дѣлали имя Каина все болѣе и болѣе популярнымъ, потому что народъ не могла не поражать эта неистощимая изобрѣтательность безшабашнаго мошенника. Изобрѣтательность эта дѣйствительно была неизтощима. Послѣ проказы съ мясникомъ, шайка Каина идетъ въ греческій монастырь и является въ келью грека Зефира. Зефиръ въ это время былъ въ церкви, а въ кельѣ оставался только работникъ, къ которому воры обратились какъ бы отъ имени его хозяина. Они объявляютъ работнику, что Зефиръ приказалъ ему принести въ церковь восковыхъ свѣчей, и едва лишь онъ собрался уходить, воры схватили его и допрашиваютъ:

Каинъ почти вездѣ объясняется риѳмованными каламбурами — въ этомъ его сила, его вліяніе на товарищей и на массу: гипербола и парабола — самыя сильныя оружія въ рукахъ народныхъ коноводовъ и пророковъ, и Каинъ постоянно и вездѣ побѣждаетъ всѣхъ этимъ оружіемъ.

Ограбивъ келью грека Зефира, Каинъ взялъ, въ числѣ прочихъ вещей, два маленькіе пистолета, которые и выдали его. Послѣ грабежа, шайка отправилась въ свой временной притонъ, который въ это время находился у суконщика Нагибина, — и отдали Нагибину награбленныя вещи для храненія. На другой день живущая у Нагибина работница отправляется съ пистолетами на Красную площадь, чтобы продать ихъ тамъ, и прямо попадаетъ въ руки грека Зефира. Грекъ торгуетъ у нее пистолеты, ведетъ ее въ греческій монастырь, связываетъ ее тамъ и представляетъ въ полицію. По ея указанію, полиція окружаетъ домъ Нагибина — арестуетъ Каина и товарища его Жарова.

И вотъ Каинъ снова подъ арестомъ. Снова идутъ допросы, запирательства, очныя ставки. На очной ставкѣ Каинъ прибѣгаетъ къ своему спасительному средству — къ воровскому жаргону.

— Овинъ горитъ, а молотильщики обѣда просятъ, говоритъ онъ своему товарищу (это значитъ, что слѣдуетъ подкупить секретаря и повытчика).

Каина кладутъ и сѣкутъ плетьми. Жарова выводятъ на крыльцо. Таинственныя слова, брошенныя Каиномъ на допросѣ, спасаютъ Жарова: онъ бѣжитъ, а Каинъ остается подъ карауломъ.

Три недѣли сидитъ Каинъ подъ стражей. Три недѣли другъ его. Камчатка ищетъ средствъ спасти своего атамана — и, наконецъ, спасаетъ.

Къ Каину приходитъ какая-то старуха и говоритъ ему:

— У Ивана въ лавкѣ по два гроша лапти.

— Чай примѣчай, куды чайки летятъ, — отвѣчаетъ Каинъ. Его снова берутъ къ допросу. Допросъ идетъ «пристрастный», подъ плетьми. Каинъ и подъ плетьми объясняется съ начальникомъ полиціи метафорически:

— Здѣсь, въ полиціи, баня дешева, стойка по грошу, лежанка по копѣйкѣ, говоритъ онъ, намекая на то, что плети — слишкомъ легкая баня, которая не въ состояніи вызвать у виновнаго признанія.

Каина ведутъ въ тюрьму. Но вѣрный товарищъ его, безшабашный Камчатка, не дремлетъ: онъ подкупаетъ караульнаго вахмистра; бабу-доносчицу отпускаютъ въ баню, она переодѣвается и изчезаетъ, а вмѣстѣ съ нею изчезаетъ и возможность уличить Каина въ грабежѣ.

Каина освобождаютъ и отдаютъ на поруки рейтару Нелидову, мужу извѣстной уже намъ Дуняши.

Каинъ снова на свободѣ и его вновь тянетъ на Волгу, къ «широкому раздолью».

Въ этотъ новый походъ, Каинъ беретъ съ собой товарищей — Столяра, Кувая, Лягаетъ, Жузлу и неизмѣннаго своего друга и учителя, Камчатку.

Камчатка — это одна изъ не менѣе крупныхъ личностей извѣстнаго пошиба, какъ и Каинъ. Какъ на Каина, такъ и на Камчатку упалъ лучъ безсмертія — это народная память, народное творчество, которое выразилось въ прекрасной пѣснѣ, не умирающей до нынѣ. Вотъ какъ плачется эта пѣсня надъ участью несчастнаго Ваньки Каина:

Камчатка — такой же микрокосмъ Россіи ХѴІІІ вѣка, микрокосмъ деморализованнаго, изворовавшагося и изъѣденнаго нравственною гангреною общества. Камчатка, это — народное, уличное «мирское» прозвище; настоящее его имя — Петръ Смирной-Закутинъ. Камчатка — сынъ бутырскаго солдата Смирного. Отецъ Камчатки умираетъ рано и мать его выходитъ замужъ за матроса Закутина — и вотъ у Камчатки является двойная фамилія: Смирной-Закутинъ. Маленькій Камчатка учился на фабрикѣ и рано пріобрѣтаетъ всѣ пороки окружающей его среды. Мошенничество доводитъ его до Сыскнаго приказа и до плетей. Камчатка, наконецъ, солдатъ. Тяжелая солдатская жизнь доводитъ его до побѣга изъ Казани, гдѣ стоялъ ихъ полкъ; Камчатка пробирается на родину, въ Москву, и снова всасывается въ омутъ безпріютнаго пролетаріата; онъ добываетъ себѣ хлѣбъ тяжкимъ трудомъ, роетъ землю; снова попадаетъ въ руки властей и опредѣляется на фабричную работу. Не выноситъ Камчатка подневольной жизни и — снова бѣжитъ, снова начинаетъ свою безпріютную, волчью жизнь. Эта жизнь сводитъ его съ Каиномъ, который былъ моложе Камчатки на три года. Впослѣдствіи, Каинъ губитъ своего друга и учителя; но объ этомъ послѣ.

Отправляясь въ новый походъ, Каинъ закупаетъ для своей шайки лошадей. Шайка держитъ путь по Волгѣ, къ Кашину. Въ Кашинѣ шайка живетъ безъ дѣла, вѣроятно, потому, что московскіе промыслы обезпечили ее матеріально. Каинъ такъ выражается объ этомъ въ своей автобіографіи:

Изъ Кашина шайка идетъ къ Фролищевой пустыни. На дорогѣ встрѣчается цыганскій таборъ — и Каинъ снова пускаетъ въ ходъ свою удалую изобрѣтательность. Вотъ, по словамъ Каина, что они сдѣлали съ цыганами:

Бросивъ потомъ ограбленнаго цыганскаго сотника, удалые молодцы ѣдутъ внизъ по Волгѣ, въ урочище, лежащее ниже Макарья, —

Затонъ представлялъ удобное мѣсто для грабежа плывущихъ по Волгѣ судовъ. Изъ Затона добрые молодцы ѣдутъ къ Макарью для покупки съѣстныхъ припасовъ и, по дорогѣ, снова «шутятъ» свои молодецкія «шуточки»; увидѣвъ на Макарьевскомъ лугу, «незнаемо какого званія, шесть человѣкъ спящихъ»:

У Макарья, въ «песочномъ кабакѣ», Каинъ сталкивается съ настоящей понизовой вольницей, съ шайкой добрыхъ молодцевъ въ семьдесятъ человѣкъ, подъ предводительствомъ атамана Михайла Зари. Шайка Каина сливается съ шайкой Зари — и съ этой минуты Каинъ изъ горожанина превращается въ поволжскаго разбойника. Онъ мѣняетъ ремесло вора на ремесло вольнаго казака и даже, по примѣру прочихъ товарищей шайки, называетъ себя «донскимъ казакомъ».

Шайка вооружается — закупаются ружья и порохъ. Выбравшись изъ города, удалые молодцы раздѣляются на три отряда, или, по казацкому выраженію, на три «круга». Во всѣхъ трехъ кругахъ было до ста молодцевъ. Первое нападеніе дѣлается на одинъ изъ винныхъ заводовъ. Остановившись вблизи завода, разбойники разсѣлись по кругамъ и стали варить себѣ кашу, а для рекогносцировки послали на заводъ «огневщика». Посланный не возвратился. Послѣ оказалось, что его поймали на заводѣ, какъ подозрительную личность, и привязали къ столбу.

Атаманъ командируетъ на заводъ своего есаула, которымъ избранъ былъ Камчатка. Отправляя этого новаго посланника, атаманъ приказываетъ ему, въ случаѣ какого-нибудь несчастья, подать сигналъ шайкѣ. Камчатка является на заводъ, спрашиваетъ заводскихъ людей — «для чего они безъ резону къ столбу вяжутъ?» Начальникъ завода или «набольшій», какъ его называетъ Каинъ, увидѣвъ Камчатку съ «голдареи», велитъ и его привязать къ столбу. Камчатка даетъ шайкѣ сигналъ — свищетъ:

Шайка быстро овладѣваетъ заводомъ, захватываетъ заводскихъ людей въ «солодовомъ амбарѣ» и запираетъ ихъ тамъ.

Между тѣмъ, «набольшій» завода приказываетъ стрѣлять по разбойникамъ изъ ружей, а потомъ, видя безуспѣшность сопротивленія, запирается въ своихъ покояхъ. Разбойники берутъ бревно, и, словно тараномъ, разбиваютъ двери въ «щепы» и входятъ въ домъ. У «набольшаго» въ это время былъ какой-то «князекъ», который, защищаясь отъ разбойниковъ, «задѣлъ по шеѣ нашего огневщика саблей», какъ выражается Каинъ. Разбойники схватываютъ «князька», запираютъ въ «заходъ», говоря при этомъ: «тебѣ опослѣ будетъ». Атаманъ, увидѣвъ у «набольшаго» на кафтанѣ звѣзду, обращается къ нему съ обыкновенной разбойничьей метафорической рѣчью:

Разбойники милостиво раздѣлываются съ начальникомъ завода и лично его не трогаютъ, а берутъ только то, что имъ нужно:

Князька выводятъ изъ заключенія и допрашиваютъ: оказывается, что это былъ «знатный грузинскій князь». Отсюда шайка направляется въ Керженскій лѣсъ. Керженецъ — это, можно сказать, историческій притонъ всего, что укрывается отъ «недреманнаго ока» правительства, отъ полицейскихъ и судебныхъ властей. Въ Керженцѣ всегда находили пріютъ раскольники. Керженецъ служитъ этимъ «asylum» для раскола по настоящее время, и Керженецъ же, съ его раскольничьими общинами и ихъ таинственными продѣлками, далъ богатое содержаніе для извѣстнаго романа П. И. Мельникова (Андрея Печерскаго), подъ заглавіемъ «Въ лѣсахъ». Что дѣлала шайка въ Керженскихъ лѣсахъ — неизвѣстно; въ автобіографіи Ваньки Каина сказано только, что они, «избравъ тамъ мѣсто, стояли съ мѣсяцъ».

Но Волга, съ ея раздольемъ и идущими по ней караванами, должна была привлекать разбойниковъ больше, чѣмъ Керженскія лѣсныя чащи. Изъ Керженца шайка идетъ на Волгу, въ село Работки. Село это, съ которымъ соединено имя Ваньки Каина, около этого времени, получило историческое значеніе. Всѣмъ извѣстна любовь императрицы Елизаветы Петровны къ Шубину, который пользовался ея расположеніемъ, когда Елизавета Петровна была еще великой княгиней. Извѣстно также, что за эту привязанность къ Шубину высокой особы, онъ, простой сержантъ гвардіи, о которомъ княжна Юсупова на допросѣ говорила, «что-де былъ въ гвардіи сержантъ Шубинъ, и собою-де хорошъ и пригожъ былъ, а потомъ-де имѣлся у государыни-цесаревны ѣздовымъ, посланъ-де въ ссылку»; что по воцареніи Елизаветы онъ изъ ссылки былъ возвращенъ и ему пожалованы были разныя вотчины, въ томъ числѣ село Работки, гдѣ бывшій любимецъ императрицы и проживалъ до самой смерти. Извѣстно, наконецъ, что императрица, прощаясь съ своимъ любимцемъ, благословила его образомъ Спасителя и частью ризы Господней и что сокровища эти до сихъ поръ хранятся въ Работкахъ, въ мѣстной приходской церкви.

Въ это-то историческое село является шайка Ваньки Каина изъ Керженца. Управитель села спрашиваетъ ихъ — что за люди? Каинъ отвѣчаетъ, съ свойственной ему находчивостью:

Уѣзжая изъ Работокъ, разбойники спрашиваютъ случившагося тамъ калмыка: кому принадлежитъ это село? Получивъ отвѣтъ, что село принадлежитъ генералу Шубину, разбойники своей воровскою рѣчью даютъ понять, что они еще навѣстятъ вотчину Шубина.

— Неужели у него лѣтней одежды нѣтъ, а всегда ходитъ въ шубѣ? Вотъ будутъ къ вамъ портные для шитья лѣтнихъ кафтановъ.

Изъ Работокъ шайка направляется на Оку, къ Лосенскому перевозу. Переѣзжая на паромѣ черезъ рѣку, разбойники встрѣчаютъ неизвѣстнаго офицера, который спрашиваетъ ихъ — что за люди? Атаманъ шайки, сойдя съ своими товарищами на берегъ, отвѣчаетъ офицеру:

— Ты спрашивалъ насъ на водѣ, а мы спрашиваемъ тебя на землѣ: лучше бы ты въ деревнѣ жилъ, да овины жегъ, а не проѣзжающихъ спрашивалъ.

И тотчасъ же приказываетъ отобрать у офицера шарфъ, «знакъ» и шпагу, а взамѣнъ этого даетъ ему нѣсколько денегъ.

Съ Оки шайка отправляется снова въ Москву, дѣлится на двѣ партіи и располагается по постоялымъ дворамъ въ Ямской Переславской слободѣ.

Здѣсь разбойники живутъ болѣе полугода и постоянно спрашиваютъ всѣхъ пріѣзжающихъ, не скажется ли кто принадлежащимъ генералу Шубину. Наконецъ, они находятъ такого, который называетъ себя его служителемъ и притомъ объявляетъ, что Шубинъ наѣзжаетъ въ свою вотчину каждое лѣто. Это-то и нужно добрымъ молодцамъ. Дождавшись весны, они опять предпринимаютъ экспедицію на Волгу. Атаманъ отправляетъ Ваньку Каина впередъ съ двумя товарищами, съ тѣмъ, чтобы они ѣхали въ село Избылецъ на рекогносцировку — осмотрѣли всю мѣстность и выбрали убѣжище для притона шайки.

Уходя съ товарищами изъ Москвы, Каинъ у Лефортовой слободы встрѣчается съ двумя неизвѣстными прохожими, которые ведутъ женщину, съ головою и лицомъ, обернутыми простынею по самую шею, а одинъ идетъ впереди съ мѣшкомъ.

— Кого ведете? — спрашиваетъ другъ Каина, Камчатка.

— Ведемъ бабушку на повой, — отвѣчаютъ незнакомцы.

— Видно, что въ воду головой, — каламбуритъ Каинъ.

Прохожихъ останавливаютъ и осматриваютъ «бабушку». Завязывается ссора. Одинъ изъ прохожихъ выхватываетъ ножъ, но его удерживаютъ отъ удара³. Другой товарищъ его, бросивъ «бабушку», убѣгаетъ въ лѣсъ. Прохожаго и «бабушку» везутъ въ Лефортово и отдаютъ «у рогатки часовымъ». Оказывается, что «бабушка» была «дѣвка дому господина Лихарева». Ее сманили прохожіе, чтобы, спрятавъ въ мѣшокъ, утопитъ.

Что за ужасное время! Что за ужасные люди! Исполняя порученіе атамана, Каинъ идетъ съ товарищами по Владимірской дорогѣ и приходитъ въ село Избылецъ. Тамъ онъ находитъ одного знакомаго мужика, съ помощью его изготовляетъ четыре лодки и ожидаетъ прибытія остальной «артели». Артель является, и добрые молодцы ѣдутъ Волгою къ Работкамъ. Тамъ застаютъ они «торгъ», но самого Шубина не застаютъ: онъ на охотѣ. Добрые молодцы ставятъ караулы у домовъ управляющаго и приказчика, входятъ въ домъ Шубина, берутъ деньги и пожитки и, взявъ съ собою управителя и приказчика, да захвативъ, кстати уже, знакомаго имъ калмыка, снова садятся въ лодки и выѣзжаютъ изъ Работокъ. За ними посылается погоня. Добрые молодцы приказываютъ управителю и приказчику остановить погоню: несчастныя жертвы кричатъ, чтобы, прекратили погоню — и народъ останавливается. Добрые молодцы ѣдутъ далѣе и выбрасываютъ своихъ плѣнниковъ на берегъ, предварительно связавъ ихъ.

По всему берегу, по обѣимъ сторонамъ Волги, распространяется тревога. По селамъ бьютъ въ набатъ. За добрыми молодцами посылается команда изъ отряда Рѣдькина. Разбойники бросаютъ лодки, забираютъ съ собою часть пожитковъ и скрываются въ лѣсахъ. Пробираясь лѣсами въ теченіе трехъ сутокъ, они доходятъ до Мурома и даютъ тамъ себѣ двухдневный роздыхъ. Вѣсть о разбойникахъ доходитъ до Мурома — и добрые молодцы снова направляются къ Избыльцу, гдѣ оставлены были ихъ лошади. Въ Избыльцѣ они посылаютъ развѣдчиковъ къ знакомому мужику и узнаютъ отъ него, что для поимки разбойниковъ въ кабакѣ оставлены пять человѣкъ солдатъ и съ ними бургомистръ.

Добрые молодцы окружаютъ кабакъ и кричатъ:

— Когда масъ на хасъ, такъ и дульясъ по гасъ! — кричитъ атаманъ (это значитъ — «никто не шевелись»!).

Добрые молодцы распоряжаются въ кабакѣ, какъ дома: бражничаютъ — пьютъ вино и пиво.

Затѣмъ, садятся на лошадей и ѣдутъ къ Гороховцу. Атаманъ приказываетъ избрать мѣсто для роздыха — и мѣстомъ этимъ избираютъ село Языково на рѣкѣ Сурѣ, гдѣ шайка и живетъ мѣсяца съ три въ «смирномъ образѣ».

Но долго не приходится добрымъ молодцамъ жить въ «смирномъ образѣ». На Сурѣ стоитъ торговое армянское судно. Надо его пощупать. Добрые молодцы бросаются къ судну. Хозяинъ приказываетъ стрѣлять по разбойникамъ изъ ружей, «только тѣмъ спасенія себѣ никакого не получилъ», поясняетъ въ своемъ разсказѣ Каинъ. Добрые молодцы взбираются на судно. Испуганный хозяинъ прячется и велитъ заложить себя товарами; но водоливъ указываетъ разбойникамъ, гдѣ спрятанъ хозяинъ, и его вытаскиваютъ, обыскиваютъ и допрашиваютъ.

Не найдя у своей жертвы денегъ, добрые молодцы перевязываютъ купца поперегъ тонкой бичевкой и, схвативъ за руки и за ноги, бросаютъ въ Суру, придерживая за бичеву, чтобы тотъ не утонулъ. Помучивъ въ водѣ, несчастнаго снова втаскиваютъ на судно и начинаютъ пытать. Для этого вздуваютъ «виногоръ» (огонь), чтобы «сушить», т. е. жечь купца. Пытка развязываетъ языкъ плѣннику, и онъ отдаетъ разбойникамъ деньги, пожитки и часть товаровъ.

Изъ Языкова шайка идетъ на село Барятино. Тамъ добрые молодцы узнаютъ, что за ними выслана погоня, и потому поворачиваютъ къ рѣкѣ Пьяной, въ татарскія и мордовскія селенія. Въ одномъ селѣ они заходятъ къ татарскому «Абызу», берутъ у него лошадей, ѣдутъ къ монастырю Боголюбову, что около Владиміра. Въ монастырѣ добрые молодцы живутъ съ недѣлю, на «знакомомъ дворѣ» — у нихъ вездѣ знакомые, вездѣ притонъ и пріютъ! Таково было время…

Изъ Боголюбова Каина командируютъ въ Москву для пріисканія квартиры. Каинъ ѣдетъ съ Камчаткой. Въ Москвѣ они останавливаются въ Кожевникахъ. Камчатка идетъ на парусную фабрику, такъ какъ онъ на службѣ былъ матросъ, а Каинъ ѣдетъ въ Ямскую Рогожскую, гдѣ и живетъ у знакомаго ямщика до осени.

III.

Въ это время совершается крупный переломъ въ жизни Каина — переломъ, повидимому, необъяснимый, но, по нашему мнѣнію, совершенно естественный съ исторической точки зрѣнія. Не надо забывать, что̀ это было за ужасное время, въ которое жили такія личности, какъ Каинъ. — Выше мы говорили, что Каинъ былъ истинное дитя своей исторической эпохи и своего общества: служить, грабить, воровать, доносить и дослуживаться до высокихъ степеней — это были синонимы въ каиновское время. Служилъ, грабилъ, воровалъ и доносилъ Меншиковъ; служилъ, грабилъ и доносилъ Монсъ — всѣ служили, грабили и доносили. Каинъ, дитя своего вѣка — рѣшается идти по стопамъ другихъ государственныхъ дѣятелей и поступаетъ въ сыщики и доносчики, не бросивъ, въ то же время, профессіи мошенника, вора и разбойника.

«Это было въ 1741-мъ году — говоритъ Г. В. Есиповъ въ своей, богатой архивными данными, монографіи о Ванькѣ Каинѣ. — Что дѣлалъ Ванька до рождественскихъ праздниковъ, осталось неизвѣстно; но въ это время внутреннее ли сознаніе порочной прошедшей жизни привело его къ раскаянію и возбудило въ немъ желаніе быть полезнымъ обществу, или онъ обдумалъ и рѣшился привести въ исполненіе особенный способъ мошенничать и воровать — только, побуждаемый тою или другою причиною, онъ явился 27 декабря 1741 года въ сыскной приказъ и предложилъ себя въ сыщики». (Осьмнадцатый вѣкъ, П. Бартенева, кн. III, 302).

Мы полагаемъ, что наше объясненіе правильнѣе. Самъ Каинъ такъ говоритъ объ этомъ переломѣ въ своей жизни: «Притомъ (т.е. осенью 1741 г.) ходилъ по Москвѣ и провѣдывалъ воровъ и разбойниковъ, гдѣ кто пристанище имѣетъ, потому что въ то время для покупки ружей, пороху и другихъ снарядовъ въ Москву многія партіи пріѣзжаютъ, а какъ о многихъ свѣдалъ, то вздумалъ о себѣ гдѣ подлежало объявить, а помянутыхъ воровъ переловить. Идучи по дорогѣ изъ той Рогожской въ городъ, спросилъ идущихъ: «кто въ Москвѣ наибольшій командиръ»; коего искать мнѣ велѣли въ сенатѣ. Почему я къ сенату пришелъ, въ которой въ то же время пріѣхалъ князь Кропоткинъ, коему подалъ я приготовленную мною записку, и въ ней было написано, что я имѣю до сената нѣкоторое дѣло, и хотя отъ меня та записка и взята была, однако резолюціи по ней никакой не получилъ. По случаю, пришелъ я на дворъ того князя и, оставаясь у крыльца, ожидалъ его. Тогда вышелъ изъ покоевъ его адъютантъ, котораго я просилъ объявленія о себѣ князю; но адъютантъ столкалъ меня со двора. Однако, не хотя я такъ оставить, пошелъ по близости того двора въ кабакъ, въ коемъ для смѣлости выпилъ вина и обратно въ тотъ же князя Кропоткина домъ пришелъ. Взошелъ въ сѣни, гдѣ тотъ же адъютантъ попалъ мнѣ на встрѣчу, и я объявилъ за собою важность, почему приведенъ былъ передъ того князя, который спрашивалъ о причинѣ моей важности, и я сказалъ, что я воръ и притомъ знаю другихъ воровъ и разбойниковъ не только въ Москвѣ, но и въ другихъ городахъ. Тогда князь приказалъ дать мнѣ чарку водки, и въ тотъ же часъ надѣтъ на меня былъ солдатскій плащъ, въ коемъ отвезли меня въ сыскной приказъ, изъ котораго, какъ настала ночь, при конвоѣ, для сыску тѣхъ людей отправленъ я былъ».

Между тѣмъ, въ статьѣ г. Есипова приведенъ самый текстъ челобитной, поданной Каиномъ на высочайшее имя въ сыскной приказъ, съ поясненіемъ мотивовъ мнимаго раскаянія Ваньки. Вотъ эта челобитная:

«Въ началѣ, какъ Всемогущему Богу, такъ и вашему императорскому величеству, повинную я симъ о себѣ доношеніемъ приношу, что я забылъ страхъ Божій и смертный часъ и впалъ въ немалое прегрѣшеніе. Будучи въ Москвѣ и въ прочихъ городахъ во многихъ прошедшихъ годахъ, мошенничалъ денно и нощно; будучи въ церквахъ и въ разныхъ мѣстахъ, у господъ и у приказныхъ людей, у купцовъ и всякаго званія у людей, изъ кармановъ деньги, платки всякіе, кошельки, часы, ножи и прочее вынималъ».

«А нынѣ я отъ оныхъ непорядочныхъ своихъ поступковъ, запамятовавъ страхъ Божій и смертный часъ, и уничтожилъ, и желаю запретить нынѣ и впредь, какъ мнѣ, такъ и товарищамъ моимъ, которые со мною въ тѣхъ погрѣшеніяхъ обще были, а кто именно товарищи и какого званія и чина люди, того я не знаю, и имена ихъ объявляю при семъ въ реэстрѣ».

«По сему моему всемірному передъ Богомъ и вашимъ императорскимъ величествомъ покаянію отъ того прегрѣшенія престалъ, и товарищи мои, которыхъ имена значатъ ниже сего въ реэстрѣ, не только что мошенничаютъ и изъ кармановъ деньги и прочее вынимаютъ, но я уже увѣдомлялъ, что и вяще воруютъ и ѣздятъ по улицамъ и по разнымъ мѣстамъ, всякихъ чиновъ людей грабятъ и платья и прочее снимаютъ, которыхъ я желаю нынѣ искоренить, дабы въ Москвѣ мои товарищи вышеописанныхъ продерзостей не чинили, а я — какого чина человѣкъ и товарищи мои и гдѣ и за кѣмъ въ подушномъ окладѣ не писаны, о томъ всякъ покажетъ о себѣ самъ».

«И дабы высочайшимъ вашего императорскаго величества указомъ повелѣно было сіе мое доношеніе въ сыскномъ приказѣ принять, а для сыску и поимки означенныхъ моихъ товарищей по реэстру дать конвой, сколько надлежитъ, дабы оные мои товарищи впредь, какъ господамъ офицерамъ, и приказнымъ, и купцамъ и всякаго чина людямъ такихъ продерзостей и грабежа не чинили, а паче всего опасенъ я, что бы отъ оныхъ моихъ товарищей не учинилось смертоубійства, и въ томъ бы мнѣ отъ того не пострадати» (Есиповъ, 303).

Къ челобитной приложенъ былъ реэстръ, въ которомъ поименовано 32 мошенника, и въ томъ числѣ другъ Каина — Петръ Камчатка.

Въ сыскномъ приказѣ у Каина снимаютъ допросъ. Здѣсь онъ разсказываетъ о своемъ происхожденіи, о побѣгѣ отъ помѣщика, о первыхъ своихъ воровскихъ похожденіяхъ въ Москвѣ; разсказываетъ, что для тѣхъ же цѣлей четыре раза былъ на Макарьевской ярмаркѣ, пять разъ въ троицко-сергіевской лаврѣ, два раза въ Дмитровѣ, затѣмъ въ Кашинѣ, Устюжнѣ, Гороховцѣ, Вязникахъ, въ Нижнемъ-Новгородѣ и во Владимірѣ. Но при этомъ показываетъ, что «на разбояхъ нигдѣ не бывалъ и убійствъ не чинивалъ». Ясно,что онъ обманывалъ сыскной приказъ и что цѣль его была — мнимымъ раскаяньемъ сдѣлать себѣ блестящую карьеру, не останавливаясь пи передъ какими средствами.

И вотъ для Каина начинается новая жизнь. Въ тотъ же день, 27 декабря, сыскной приказъ даетъ Каину 14 человѣкъ солдатъ и подъячаго Петра Донскаго. Каинъ — лицо оффиціальное! Онъ становится грозою для своихъ прежнихъ товарищей. Сыскной приказъ, отправляя его въ экспедицію, запрещаетъ только входить «въ знатные господскіе дома».

Въ первую же ночь Каину приходится не мало поработать. Онъ ведетъ команду въ Зарядье, въ тотъ темный и грязный уголъ въ Китай-городѣ, гдѣ и теперь, говорятъ, не совсѣмъ безопасно ходить одному ночью.

Здѣсь, въ Зарядьѣ, у Москворѣцкихъ воротъ, въ домѣ протопопа (вотъ въ какихъ домахъ были притоны!) забираютъ до 20 человѣкъ воровъ, вмѣстѣ съ головою ихъ Яковомъ Зуевымъ.

Въ Зарядьѣ же, въ домѣ ружейнаго мастера, берутъ Николая Пиву съ товарищами, всего 15 человѣкъ.

Близь пороховаго цейхгауза, въ домѣ дьякона, забираютъ воровъ и мошенниковъ до 45 человѣкъ.

За Москвою-рѣкой, въ татарскихъ баняхъ, хватаютъ 16 бѣглыхъ солдатъ и при нихъ ружья и порохъ. Эта шайка собиралась идти въ Сыромятники — грабить надсмотрщика Абрама Худякова.

Противъ устья рѣки Яузы, на стругу, забираютъ 7 человѣкъ бурлаковъ съ воровскими паспортами.

Вмѣстѣ съ ворами и разбойниками забираютъ ихъ хозяевъ, мужчинъ и женщинъ, до 20 человѣкъ.

На этомъ не кончается первая ночная экспедиція. Возвращаясь съ поиска, Каинъ, у самыхъ Москворѣцкихъ воротъ, велитъ подъячему и солдатамъ идти къ отверстію въ берегу или, какъ тогда называли, къ «печурѣ». Это было тоже воровское гнѣздо. Въ «печурѣ» находятъ какого-то человѣка, въ лохмотьяхъ, блѣднаго, худого. На плечахъ у неизвѣстнаго накинутъ нагольный тулупъ. Онъ сидитъ на землѣ, а передъ нимъ, на скамьѣ, лежитъ какая-то бумага: нищій, при свѣтѣ зажженной лучины, что-то пишетъ.

— Берите его! — кричитъ Каинъ солдатамъ.

— Эхъ, Ванька, грѣхъ тебѣ! — говоритъ обитатель «печуры». Этотъ нищій — старый товарищъ Каина, бѣглый солдатъ Алексѣй Соловьевъ. У него страсть вести ежедневно журналъ своей воровской дѣятельности — вотъ странная жажда безсмертія! Если Цезарь велъ свой журналъ «de bello gallico» или о походахъ въ Германію, то отчего бы товарищу Ваньки Каина не вести своего журнала? Вѣдь ремесло того и другого — борьба за права человѣческія, различно понимаемыя людьми. Въ запискахъ новаго московскаго Цезаря значилось: «въ понедѣльникъ взято въ всесвятской банѣ въ вечеру 7 гривенъ… въ четвергъ 50 коп., штаны васильковые; въ кузнецкой банѣ взялъ въ четвергъ рубаху тафтяную, штаны, камзолъ китайчатый, крестъ серебряный, на кожаномъ мосту 16 алтынъ…» Таковы «комментаріи» московскаго Цезаря, бѣглаго солдата Соловьева. Въ «комментаріяхъ» находятъ списокъ мошенниковъ, и между ними значатся — Ванька Каинъ и Камчатка! «Кто знаетъ — говоритъ Есиповъ, — можетъ быть, этотъ списокъ былъ подготовленъ Соловьевымъ для доноса; можетъ быть, Ванька, провѣдавъ объ этомъ и спасая себя, поспѣшилъ выдать своихъ товарищей».

Но въ «печурѣ» еще кто-то шевелится на полатяхъ.

— Берите ужъ и Степана, кстати! — кричитъ Каинъ солдатамъ. Съ полатей стаскиваютъ человѣка лѣтъ сорока, въ одной рубахѣ, и присоединяютъ къ остальнымъ плѣнникамъ.

И вотъ невообразимый кортежъ перевязаннаго разнокалибернаго народа,окруженный солдатами и предводительствуемый Каиномъ и подъячимъ Донскимъ, направляется къ сыскному приказу. Толпа состоитъ почти изъ полутораста человѣкъ.

Г. Есиповъ прекрасно характеризуетъ эту толпу, на другой день представленную Каиномъ передъ присутствующими въ сыскномъ приказѣ. «Какой все это былъ сбродъ! (говоритъ онъ). Вотъ купеческій сынокъ Иванъ Елисѣевъ Булановъ, — онъ остался въ малыхъ годахъ сиротою, не зналъ, чѣмъ кормиться, пошелъ въ солдаты, но не выдержалъ и двухъ лѣтъ: бѣжалъ и пріютился въ общество мошенниковъ. Ему только еще 16 лѣтъ, но за расторопность получилъ прозваніе хорь, хорька. Вотъ еще мальчишка 14 лѣтъ, Иванъ Михайловъ, тоже купеческій сынъ, остался послѣ отца малолѣтнимъ. Былъ у него старшій братъ: они кормились вмѣстѣ, работая женскія серьги, мѣдныя и желѣзныя; умираетъ братъ, оставляя его безъ помощи. Къ счастію, ратуша пришла на помощь: за неплатежъ подушныхъ, 12-ти лѣтняго Ивана посадили въ тюрьму; по крайней мѣрѣ, ходя на цѣпи съ колодниками по улицамъ, для мірскаго подаянія, хоть какъ-нибудь и чѣмъ-нибудь кормился бѣдный мальчишка. Продержали его два года и выпустили. Куда дѣваться? Судьба наткнула его на Красной площади на слѣпаго, который нанялъ Ивашку водить себя. Оказалось, что у слѣпаго Андрея Обухова былъ сборъ мошенниковъ. Ивашка получилъ должность вожатаго и выучился воровству. Вотъ еще мальчикъ 14 лѣтъ — Леонтій Васильевъ Юдинъ, сынъ матроса; отецъ умеръ давно, Левку отдали въ гарнизонную школу, у Варварскихъ воротъ. Эта школа была разсадникомъ мальчишекъ-воришекъ. Присмотръ былъ плохой; Красная площадь и Крестцы подъ бокомъ, мальчишки, вмѣсто ученья, убѣгали на площадь и тутъ знакомились съ другими мальчишками пособниками взрослыхъ мошенниковъ; они получали за ловкость награжденіе, бросали ученье и, наконецъ, дѣлались полными мошенниками. Мальчишки эти пробивались во всякой толпѣ и, пользуясь тѣснотой, вынимали вещи и деньги изъ кармановъ, и тутъ же, за пряники и орѣхи, сбывали краденое бабамъ и торгашамъ площаднымъ. Особенно благопріятны для нихъ были крестные ходы; въ эти дни, въ толпѣ особенно являлось много мальчишекъ-мошенниковъ — Варварской гарнизонной школы. Между ними были свои учителя, обучавшіе, напримѣръ, какъ воровать изъ кармановъ; они показывали ученикамъ своимъ,тутъ же, съ какой ловкостью надо это дѣлать: вынимали у проходящаго изъ кармана табакерку, нюхали табакъ и клали ее опять назадъ въ карманъ проходящему, а этотъ шелъ, ничего не замѣчая» (Есиповъ, 306).

Но не всѣ изъ захваченныхъ оказываются дѣтьми. Тутъ есть старые, закаленные въ бояхъ «дѣльцы» того ужаснаго времени, когда люди превращались въ звѣрей и это превращеніе шло отъ боярскихъ и княжескихъ палатъ по нисходящей линіи до нищенскихъ трущобъ и «печуръ». Захваченный въ «печурѣ» Степанъ оказывается Степаномъ Болховитиновымъ. Онъ уже не разъ былъ пытанъ въ сыскномъ приказѣ. Одна баба также была не одинъ разъ подъ кнутомъ. Тутъ же были и прежніе друзья Каина, гулявшіе съ нимъ на Волгѣ: Тимоѳей Титовъ, бѣглый солдатъ Жузла, Куваевъ, Криворотовъ, Семенниковъ, по прозванію «Голый».

Сенатъ прощаетъ Каину его прежнія преступленія, назначаетъ его оффиціальнымъ сыщикомъ и въ бумагахъ называетъ «доносителемъ Иваномъ Каиномъ». Каину выдается особый указъ или открытый листъ для ловли преступниковъ. Въ помощь ему дается особая команда. Во всѣ административныя учрежденія, въ военную и въ полицеймейстерскую канцеляріи, въ сыскной приказъ и въ подлежащія команды посылаются «для вѣдома и вспоможенія указы».

Сдѣлавшись оффиціальнымъ лицомъ, Каинъ нанимаетъ себѣ особый домъ въ Зарядьѣ, близь мытнаго двора. Тамъ же, въ особомъ флигелѣ, онъ устраиваетъ покой для отдыха — бильярдъ, «зернь и прочія разныя игры».

Каждый день, Каинъ, тайно вспомоществуемый своею командою, ходитъ по московскимъ площадямъ и церквамъ, по торговымъ рядамъ и ловитъ крупную и мелкую вороватую птицу. Онъ забирается во всѣ трущобы, не даетъ ворамъ покоя и въ окрестностяхъ Москвы.

Въ Мѣщанской беретъ «денежныхъ мастеровъ» (фальшивыхъ монетчиковъ), Якима Холщевникова съ 16 товарищами, забираетъ ихъ «воровскія» деньги и все это сдаетъ въ сыскной приказъ.

Въ 40 верстахъ отъ Москвы, въ дворцовомъ селѣ, разбойники грабятъ старосту, и дворцовая канцелярія предписываетъ Каину найдти грабителей. Каинъ, черезъ нѣсколько дней, хватаетъ у Яузскихъ воротъ пьянаго человѣка, находитъ у него 4 фальшивыхъ паспорта и нѣсколько денегъ, и ведетъ въ свой домъ. Проспавшійся незнакомецъ, обманутый ласковыми словами и обѣщаніями Каина, объявляетъ, что онъ принадлежитъ къ шайкѣ, ограбившей дворцовое село, и что товарищи его живутъ около Покровскаго монастыря. Каинъ отправляется туда съ командой и захватываетъ огромную шайку разбойниковъ — въ 49 человѣкъ, съ двумя атаманами Камазаевымъ и Медвѣдемъ. Отбираетъ у нихъ деньги и пожитки, а самихъ ихъ сдаетъ въ приказъ. Добрые молодцы винятся во многихъ воровствахъ и смертныхъ убійствахъ. Одинъ изъ нихъ, Савелій Вьюшкинъ, показываетъ, что «онъ бывалъ во многихъ партіяхъ до 70 разбоевъ, а смертныхъ убійствъ учинилъ, сколько числомъ — того по множеству не упомнитъ…»

Каково время и каковы люди! Поневолѣ вспоминается при этомъ разсказъ Горбунова о курахъ…

За тѣмъ Каинъ захватываетъ разбойничью шайку атамана Михаила Бухтѣя и съ нимъ товарищей 72 человѣка. Добрые молодцы винятся въ томъ, что разбили Колотсковъ монастырь, чинили во многихъ мѣстахъ воровства, разбои и смертныя убійства…

Въ Покровскомъ селѣ, въ баняхъ, Каинъ беретъ 35 человѣкъ разбойниковъ. Эти винятся въ «разбитіи» кашинскаго помѣщика Мелистина и во многихъ другихъ воровствахъ и разбояхъ.

Около Васильевскаго сада, захватываетъ фабричнаго Андрея Скоробогатаго съ товарищами — 17 человѣкъ. Это фальшивые монетчики.

Въ Тверской ямской слободѣ, беретъ вора съ образомъ. Воръ винится въ томъ, что обокралъ церковь въ Старицѣ.

Беретъ воровъ — Алексѣя Журку съ товарищами — 14 человѣкъ.

Вновь беретъ 14 человѣкъ воровъ. Эти винятся въ кражѣ изъ сибирскаго приказа казенной рухляди и во многихъ другихъ воровствахъ. Изъ нихъ пять человѣкъ казнятъ смертью.

Беретъ 9 человѣкъ, а потомъ еще 5. Эти винятся во многихъ преступленіяхъ, между прочимъ — въ уводѣ изъ Дѣвичьяго монастыря монастырской старицы…

Въ Ямской дорогомиловской, арестуетъ 57 человѣкъ разбойниковъ, вмѣстѣ съ атаманомъ Алексѣемъ Лукояновымъ. Винятся во многихъ воровствахъ, разбояхъ и убійствахъ.

Арестуетъ на Ордынкѣ атамана Лебедя съ шайкою. Беретъ вора Замчалку съ товарищами. Винятся въ кражѣ у компанейщика Демидова 5000 рублей.

Беретъ петербургскаго вора, обокравшаго милютинскія лавки, и, по его показанію, арестуетъ другихъ мошенниковъ, винившихся въ воровствахъ, разбояхъ и «изъ разныхъ мѣстъ изъ-подъ караула въ утечкахъ».

Еще беретъ 18 человѣкъ, затѣмъ 40 человѣкъ. Эти послѣдніе оговариваютъ еще 170 человѣкъ.

Вѣдь это повальное воровство! Грабежомъ, воровствомъ и убійствами дышетъ это ужасное общество! Таковъ былъ весь строй жизни — и нельзя не удивляться, что бѣдная Россія до сихъ поръ еще несетъ на себѣ тяжесть общественныхъ прегрѣшеній своего невеселаго прошлаго.

Какъ отголосокъ этого прошлаго, по настоящее время звучитъ въ устахъ народа прекрасная, въ высокой степени стройная по своему складу пѣсня, связанная съ именемъ Ваньки Каина. Вотъ что говоритъ эта пѣсня:

Но эта слава, которую пріобрѣлъ Ванька Каинъ между удалыми добрыми молодцами, не удовлетворяла его. Трудовая жизнь сыщика не приносила ему никакихъ матеріальныхъ выгодъ. Правда, сыскной приказъ цѣнитъ таланты своего сыщика; въ поощреніе Каина, ему выдаютъ 5 рублей награды. Но эта ничтожная сумма могла только раздражить бывшаго разбойника, которому ни почемъ было захватывать у своихъ жертвъ сотни и тысячи рублей.

Два года терпитъ Каинъ это положеніе и, наконецъ, рѣшается напомнить начальству о своихъ заслугахъ. Онъ обращается въ сыскной приказъ съ просьбой (въ ноябрѣ 1743 г.), въ которой говоритъ, что «поймалъ онъ разбойника Якова Иванова», что «Ивановъ далъ ему 15 рублевъ, чтобы онъ его выпустилъ, но онъ, Каинъ, не хотя корыстоваться, привелъ его и деньги 15 рублей отдалъ въ сыскномъ приказѣ», и что «теперь онъ, Каинъ, для пропитанія забралъ по разнымъ харчевнямъ всякаго харча и хлѣба на 12 р. 40 к. и потому проситъ сыскной приказъ, чтобы ему дали денегъ на расплату долговъ и впередъ на пропитаніе».

Но, къ удивленію, сыскной приказъ отказываетъ Каину въ наградѣ.

Этотъ отказъ — говоритъ г. Есиповъ — заставляетъ его перейдти на другую дорогу, хотя и опасную, но болѣе выгодную. Онъ обдумываетъ свое положеніе: ежедневно ходитъ онъ съ солдатами по улицамъ и площадямъ, ловитъ мошенниковъ, разбойниковъ и бѣглыхъ, выдаетъ своихъ товарищей и друзей, подвергается иногда побоямъ — и какая же награда? Даже 12 р. 40 к., затраченныхъ на эти служебные поиски, — и тѣхъ не выдали! Можетъ быть, это происходило оттого, что Ванька Каинъ не доставлялъ хлѣбца подъячимъ. Ванька задумался. Пройдя черезъ огонь и воду, съ головою свѣжею, съ знаніемъ современнаго народнаго быта, смѣтливый, молодой (ему было тогда всего только 25 лѣтъ!) — онъ обсудилъ свое положеніе и принялся вырабатывать его такъ, чтобы оно было и почетно и выгодно.

Эту новую эпоху своей богатой приключеніями жизни, Каинъ начинаетъ съ того, что женится.

Женитьба эта совершается такъ же разбойнымъ образомъ, какъ и все, что ни дѣлалъ Ванька Каинъ.

Близь его квартиры, когда онъ еще не былъ сыщикомъ, жилъ отставной сержантъ, у котораго была дочка Арина, по батюшкѣ Ивановна⁴. Каинъ былъ знакомъ съ отцомъ дѣвушки, а съ нею, какъ онъ самъ выражается, «захотѣлъ жити еще поближе». Начинается ухаживанье. Каинъ даритъ ее подарками, и за эти подарки, какъ говорится въ автобіографіи Каина, «попросилъ у ней пѣчево, токмо онаго отъ нея получить не могъ, кромѣ какъ обходились на однихъ разговорахъ». Дѣвушка, вѣроятно, не рѣшалась связать свою судьбу съ человѣкомъ, ремесло котораго ей было, конечно, не безъизвѣстно. Поэтому она и спрашиваетъ своего любезнаго — «какой онъ человѣкъ?»

Каинъ, по обыкновенію, отвѣчаетъ прибаутками:

Сдѣлавшись сыщикомъ, Каинъ возобновляетъ ухаживанье за гордой красавицей. Узнавъ, что она «имѣетъ охоту идти замужъ», Каинъ приходитъ къ ней и говоритъ, чтобы она кромѣ него ни за кого не выходила. Но дѣвушка и тутъ отказала на отрѣзъ: о замужествѣ ея съ Каиномъ она «и слышать не хотѣла и думать ему о томъ не велѣла».

Каинъ отправляется въ сыскной приказъ и подговариваетъ содержащагося тамъ фальшиваго монетчика Андрея Скоробогатаго, того самаго, котораго онъ же поймалъ — на допросѣ оговорить гордую невѣсту, будто бы и она знала прежде о дѣланіи фальшивыхъ денегъ, но не донесла о томъ. Арину берутъ въ приказъ, допрашиваютъ «подъ жестокимъ битьемъ плетьми», но дѣвушка ничего показать все таки не можетъ, потому что ничего не знаетъ. Тогда Каинъ подсылаетъ къ ней одну женщину и велитъ сказать: если дѣвушка пойдетъ за него замужъ, ее тотчасъ отпустятъ на волю. Дѣвушка и тутъ остается непреклонна. И вотъ Каинъ пугаетъ ее пыткой. Дѣвушка не выдерживаетъ и соглашается на все. Каинъ проситъ начальство не пытать его невѣсту, а только наказать кнутомъ и выпустить на волю, потому-де что «сколоченная посуда два вѣка живетъ» .

Дѣвушку отдаютъ Каину на поруки, «съ роспискою». Онъ вручаетъ ее знакомой просвирнѣ «для излеченія», а по излеченіи назначаетъ день свадьбы.

Но и брачное торжество не можетъ совершиться безъ разбоя.

Женихъ и невѣста въ церкви. Приходитъ священникъ. Каинъ подаетъ ему «вѣнечную память». Оказывается, что «память» фальшивая: Каинъ самъ себѣ написалъ ее! Священникъ отказывается вѣнчать вора и уходитъ изъ церкви. Первый разъ въ жизни Каину становится «стыдно», потому что въ церкви много народу — всѣмъ хочется посмотрѣть свадьбу знаменитаго Каина, начальника сыскной команды. Но Каинъ всегда отличался находчивостью — находчивость не покидаетъ его и тутъ. Онъ тотчасъ же изъ церкви посылаетъ свою команду «для сыску идущаго по улицѣ какого-нибудь священника». Священника ловятъ, приводятъ въ церковь — и обрядъ вѣнчанья совершенъ!

Пируетъ Ванька Каинъ на своей свадьбѣ — и опять-таки пируетъ, какъ удалой добрый молодецъ. Онъ высылаетъ на улицу свою команду и велитъ хватать всѣхъ мимоидущихъ купцовъ. Команда набираетъ такихъ невольныхъ гостей сорокъ человѣкъ и ставитъ ихъ на дворѣ Каина. Каинъ приказываетъ молодой своей женѣ насыпать мѣшокъ гороху, и съ этимъ свадебнымъ угощеніемъ новобрачные выходятъ къ гостямъ. Купцамъ подносятъ на тарелкѣ гороху и бѣдные гости должны откупаться отъ слишкомъ жесткаго лакомства…

«Многочисленныя похожденія, продѣлки и дѣянія Каина, частію записанныя, частію доселѣ ходящія въ разсказахъ между народомъ, таковы — говоритъ г. Безсоновъ⁵ — что обличаютъ въ немъ не просто обычнаго вора, мошенника или разбойника, напротивъ — своего рода артиста, который соединялъ въ себѣ всѣ эти качества до высшей наглости и дерзости, совмѣщалъ въ себѣ и извѣстнаго чиновника на службѣ, и весьма народнаго человѣка, но ко всему относился съ величайшей, ему только свойственной виртуозностью. Онъ руководился и здѣсь народнымъ обычаемъ, обставлялъ все это обрядностью, отъ вѣка сложившеюся, украшалъ красными словами, поговорками и пословицами, разыгрывалъ пѣснею. Понятно, что, при всемъ отвращеніи, и самъ народъ относился къ нему съ невольнымъ любопытствомъ и удивленіемъ: это отношеніе уцѣлѣло въ памяти, разсказахъ, пѣсняхъ».

Ясно, что такая личность не могла ограничить свое брачное торжество однимъ кормленіемъ купцовъ горохомъ. Каинъ ищетъ популярности, шума, народнаго говора. Послѣ свадьбы онъ устраиваетъ около мытнаго двора масляничныя горы, которыя обезсмертили имя Каина въ народѣ и съ этой стороны: урочище, гдѣ было устроено Каиномъ народное торжество, и до сихъ поръ называется «Каиновою горою».

Каинъ устроенную имъ гору украшаетъ елками, «болванами» (украшенія въ видѣ истукановъ) и краснымъ сукномъ. Всю масляничную недѣлю народъ катается съ Каиновой горы. Въ послѣдній день масляницы Каинъ собираетъ до 30 человѣкъ комедіантовъ и велитъ имъ представить народу «игру о царѣ Соломонѣ», что и исполняется «двумя шутами». «Игра о царѣ Соломонѣ» — это очень древнее народное представленіе, перешедшее въ русскій народъ вмѣстѣ съ прежнимъ творчествомъ романскихъ народовъ. Игра заключается въ томъ, что у царя Соломона нѣкій врагъ Морольфъ или Морольтъ крадетъ жену, а потомъ Соломонъ самъ воруетъ жену у другаго царя и т. д. Соломона и Морольфа изображаютъ «два шута». Вмѣсто жены, у Соломона «нарочно» воруютъ деньги. Вора-Морольфа ловятъ. Морольфа изображаетъ «суконщикъ», нанятый для этого случая Каиномъ. Вора приговариваютъ къ наказанію. Его раздѣваютъ, а потомъ надѣваютъ на него деревенскую шапку, на шею галстукъ, на руки большія рукавицы, къ спинѣ привязываютъ маленькаго медвѣдя (вѣроятно, шкуру медвѣдя, какъ объясняетъ г. Безсоновъ) и ведутъ «сквозь строй» — сквозь ряды 200 зрителей, вооруженныхъ метлами. При этомъ бьютъ въ барабанъ. Экзекуціей заправляетъ нѣкій «маіоръ» (шуточный, конечно), который ѣздитъ по рядамъ верхомъ на лошади и понуждаетъ вооруженныхъ метлами зрителей бить по спинѣ суконщика. Его проводятъ по рядамъ шесть разъ, «избиваютъ до крови»… Народъ хохочетъ — вѣдь такъ весело, когда кого-нибудь «избиваютъ до крови»!… Это такое народное зрѣлище… Исторія и сама пріучила народъ къ этимъ зрѣлищамъ… Но «суконщику» это ни по чемъ — къ розгамъ не привыкать стать. За то онъ получаетъ отъ Каина «рубль денегъ» и новую шубу.

Слава Каина растетъ больше и больше. Имя его гремитъ по Москвѣ. Уже при жизни онъ завоевываетъ себѣ славу, что рѣдко достается на долю и великихъ людей: онъ становится народнымъ героемъ. Въ то же время и экономически онъ устраивается очень умѣлымъ образомъ: онъ знаетъ, что за деньги покупается не только уваженіе, но даже и любовь, конечно, особаго сорта — и онъ пріобрѣтаетъ и то и другое. Онъ снова сводитъ дружбу съ своими прежними товарищами -помощниками; сходится и съ секретарями, и съ подъячими полицеймейстерской канцеляріи и сыскнаго приказа. Онъ снова становится «удалымъ добрымъ молодцомъ», только подъ офиціальною эгидою «доносителя» сыскнаго приказа.

Накопивъ деньги, Каинъ покупаетъ себѣ домъ въ Китай-городѣ. Въ домѣ этомъ — двѣ свѣтлицы, которыя выходятъ на улицу. Въ одной свѣтлицѣ — печь съ уступомъ, украшенная зелеными изразцами; потолокъ оштукатуренъ, полъ выстланъ каменною лещадью. Въ свѣтлицѣ четыре окна — это помѣщеніе для гостей! Въ другой свѣтлицѣ печь кирпичная, потолокъ и полъ досчатые. Это — семейное помѣщеніе, теремъ. Есть и особая спальная — «коморка». Между свѣтлицами сѣни бревенчатыя съ двумя чуланами. На дворѣ особая блинная изба и конюшня; на улицѣ — лавка. Въ свѣтлицахъ образа въ серебряныхъ и золоченыхъ окладахъ. Въ каморкѣ, въ кіотѣ, образъ св. Іоанна Милостиваго, съ серебряными гривенниками, съ убрусомъ, низаннымъ жемчугомъ и дорогими каменьями. На стѣнахъ, обитыхъ травчатою клеенкою — зеркала въ золоченыхъ рамахъ, печатныя картинки съ портретомъ Петра I, къ которому, по словамъ Безсонова, Каинъ видимо питалъ особое уваженіе. Вдоль стѣнъ стулья, обитые чернымъ трипомъ. Два дубовыхъ стола покрыты персидскими коврами, одинъ — толковымъ, другой — триповымъ. По отношенію къ хозяйству, домъ у Каина — «полная чаша»: въ кладовыхъ — посуда оловянная, бывшая въ то время въ большомъ употребленіи, и фарфоровая; однѣхъ тарелокъ 18 дюжинъ; въ кладовыхъ же запасы сахару «Канарскаго и чаю жулярскаго». У жены юбки, балахоны тафтяные и объяринные; душегрѣйки гарнитуровыя съ серебряными городками и съ золотымъ позументомъ. Въ сундукахъ хранятся золотыя и серебряныя вещи — стопы, подносы, чайники, серьги, карманные часы и проч. Самъ Ваня дома щеголяетъ въ суконныхъ сюртукахъ то маковаго цвѣта, то зеленаго, въ туфляхъ зеленыхъ, гризетовыхъ, шитыхъ серебромъ. Есть и портретъ Ваньки, перешедшій потомъ въ печатныя изданія: это мужчина среднихъ лѣтъ, съ густою курчавою бородой, на головѣ длинные, мягкіе, русо-рыжеватые волосы, какъ гласитъ преданіе; лицо худощавое, умное и хитрое, но вообще очень приличное; на лбу морщины — слѣды думъ, страстей и тревогъ.

У Каина много работы — и онъ работаетъ неустанно, потому что не дюжинная природа этого человѣка требуетъ дѣла, требуетъ практическаго примѣненія богатыхъ силъ, къ сожалѣнію, зло направленныхъ.

Каждый день гуляетъ Каинъ съ своею командою по обширной Москвѣ. То онъ на Красной площади, то на Крестцахъ, то на стругахъ на Москвѣ-рѣкѣ, то около кабаковъ. Ваньку окружаютъ его старые друзья, люди разгульные, рѣшительные, на все готовые. Они знаютъ Москву вдоль и поперекъ; они знаютъ, гдѣ ловить и крупнаго и мелкаго звѣря — они сами были этимъ звѣремъ и по слѣду выслѣживаютъ добычу. Добыча ловится почти каждый день — и Каинъ не ведетъ ее въ приказъ, а прежде къ себѣ на домъ. Дома у него свой судъ, своя пыточная, своя расправа съ палачами. Если пойманный идетъ на предложенныя ему условія, откупается отъ Каина — его отпускаютъ. Упрямаго и бѣднаго преступника, которому нечѣмъ задобрить Каина, ведутъ въ приказъ. Словно непремѣнный членъ приказа и полиціи, Каинъ шныряетъ тамъ между подъячими почти каждый день. Оттуда онъ идетъ въ харчевню, угощаетъ подъячихъ, ложныхъ свидѣтелей и всѣхъ нужныхъ людей. Вечеромъ или гуляетъ у знакомыхъ или собираетъ у себя гостей на вечеринки и попойки. Вечеринки идутъ въ «блинной» избѣ. Пускаются въ ходъ карты и нерѣдко — фальшивыя деньги. Проигравшимся оказывается помощь закладомъ вещей и платья. Жена помогаетъ Каину во всемъ.

Вотъ главныя похожденія Каина изъ этой эпохи, какъ онъ самъ о нихъ разсказываетъ:

Приходитъ къ Каину одинъ посадскій человѣкъ и проситъ избавить его сына отъ рекрутства. Каинъ тотчасъ же является къ монастырскому управляющему, у котораго былъ арестованъ, для сдачи, въ рекруты, сынъ посадскаго, и требуетъ, чтобъ его освободили. Управляющій не соглашается — и вотъ, по знаку Каина, друзья его въ «покояхъ управляющаго пошевелились». А между тѣмъ, Каинъ велитъ подать бочку съ дегтемъ, ставитъ управляющаго на колѣни и окачиваетъ дегтемъ, приговаривая:

Такимъ образомъ, рекрутъ освобождается.

Ловитъ Каинъ бѣглаго солдата и находитъ у него выкраденные изъ сенатской типографіи бланки паспортовъ. Оказывается, что солдатъ раздаетъ эти билеты «разнаго званія людямъ» и самъ принимаетъ ихъ отъ одного помѣщика. Каинъ беретъ и этого помѣщика: отъ помѣщика онъ узнаетъ, что тотъ выдалъ уже разнымъ лицамъ до 300 такихъ паспортовъ, и самъ получалъ бланки отъ сенатскаго сторожа.

Все это такъ хорошо рисуетъ эпоху: вездѣ бѣглые бродяги, воры, удалые молодцы; вездѣ какая-то круговая порука — подкапываться подъ общественные порядки, при которыхъ людямъ жить такъ ужасно и жить можно только «воровскимъ образомъ».

Послѣ того, на Срѣтенкѣ, Каинъ беретъ пьянаго бѣглаго матроса и узнаетъ, какъ этотъ матросъ и его товарищи грабили купца Горскаго, какъ одну изъ его дворовыхъ дѣвокъ посадили въ погребъ, а другую убили. Каинъ ловитъ и эту шайку.

Послѣ бѣглаго матроса, ловитъ бѣглаго рекрута и узнаетъ отъ него, что онъ отданъ былъ въ рекруты «подложно» и что подлогъ этотъ сдѣланъ былъ помѣщикомъ Милюковымъ. Каинъ отыскиваетъ Милюкова, и въ сыскномъ приказѣ онъ сознается, что такъ же «подложно» имъ сдано въ рекруты до 300 человѣкъ!

Каинъ хватаетъ потомъ бѣглаго суконщика въ «господской ливреѣ» — и выпытываетъ у него признаніе о цѣломъ рядѣ преступленій: воровства, грабежи, разбои — все это такъ и пестритъ въ каждомъ словѣ признанія. Мало того, разбойники производятъ грабежи, называя себя «посланными изъ тайной канцеляріи».

Трудно даже представить себѣ, какъ можно было жить въ такое ужасное время, въ какое жилъ Каинъ, и не быть разбойникомъ. Безобразія этой жизни положительно невѣроятны, а между тѣмъ, цѣлая Россія жила въ этихъ ужасающихъ условіяхъ…

Изъ Петербурга бѣгутъ въ Москву двое изъ служителей компанейщика Замятнина. Они обворовали своего господина и бѣжали въ Москву. Одного ловятъ и сажаютъ подъ караулъ въ корчемную контору, а другой является къ знаменитому Каину и проситъ освободить изъ подъ стражи товарища, обѣщая за это Каину 300р. Каинъ беретъ часть своей команды, ѣдетъ въ корчемную контору, застаетъ тамъ спящаго подъячаго и сѣчетъ его за это плетьми («напугалъ» подъячаго, какъ выражается Каинъ). Затѣмъ беретъ изъ-подъ стражи арестанта и вмѣстѣ съ нимъ часоваго, везетъ ихъ на Царицынъ лугъ, на Конную площадь, приказываетъ кузнецу сбить съ арестанта цѣпь и кандалы и, заковавъ, вмѣсто него, караульнаго солдата, отсылаетъ его подъ стражу въ корчемную контору! Арестанта освобождаетъ и получаетъ за это обѣщанныя деньги.

Заходитъ Каинъ въ питейный домъ и встрѣчаетъ тамъ знакомаго ему военнаго писаря Совѣтова и съ нимъ какую-то старицу. Совѣтовъ и старица «напитки пьютъ»; подносятъ также и Каину, и при этомъ Совѣтовъ проситъ Каина «не осудить его за эту вольность». Ловкій Каинъ отвѣчаетъ:

— Живите посмирнѣе… А ты, госпожа монахиня, пошла по матери, изъ чего видно, что изъ тебя будетъ путь.

Но бѣглую старицу вскорѣ ловятъ и привозятъ въ консисторію. Старица показываетъ, что она монахиня Страстнаго монастыря по имени Кинофонтія⁶, что ее сманилъ изъ монастыря Совѣтовъ и въ селѣ Черкизовѣ обвѣнчался съ ней. Послѣ допроса ее отсылаютъ «подъ началъ» въ Вознесенскій монастырь, а Совѣтова требуютъ въ консисторію для отвѣта. Совѣтовъ является къ Каину и проситъ помочь ему въ этомъ дѣлѣ, обѣщая за помощь 100 руб. Каинъ не задумывается надъ труднымъ дѣломъ. На другой же день надѣваетъ офицерское платье, беретъ съ собою нѣсколько человѣкъ изъ своей команды, захватываетъ также на всякій случай сержанта Ноговицына, который игралъ въ его домѣ, и всѣ ѣдутъ къ Вознесенскому монастырю. Находятъ, что проѣздъ въ монастырь весь заставленъ «господскими колясками», и вотъ Каинъ приказываетъ своему сержанту отогнать отъ воротъ экипажи, говоря, что въ монастырь долженъ скоро пріѣхать графъ П. И. Шуваловъ. Разогнавъ экипажи, Каинъ вводитъ свою команду въ монастырь, часть ея изъ предосторожности оставляетъ въ потаенномъ мѣстѣ, а съ остальными входитъ къ игуменьѣ въ келью и говоритъ:

— Госпожа игуменья! что ты долго спишь? У тебя въ головахъ холстъ, токмо не очень толстъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ объявляетъ игуменьѣ, что присланъ изъ тайной канцеляріи за тѣмъ, чтобы взять старицу Кинофонтію. Старицу тотчасъ же отдаютъ Каину. Онъ сажаетъ ее въ сани и привозитъ къ Совѣтову, говоря на прощаньѣ: «Ежель и впредь въ другой старицѣ будетъ тебѣ нужда, то я служить буду».

Въ гостиный дворъ рыбный торговецъ привозитъ на продажу рыбу. Въ одномъ изъ возовъ таможенные сторожа находятъ бочку съ виномъ и везутъ ее подъ караулъ. Торговецъ прибѣгаетъ къ Каину и проситъ его, чтобъ онъ, когда секвестрованное вино съ его работникомъ повезутъ въ корчемную контору, отбилъ отъ солдатъ и вино и работника. Каинъ тотчасъ же посылаетъ знакомаго ему солдата, а съ нимъ своихъ товарищей, — Волка, Барана, Монаха и Тулью и приказываетъ имъ отнять у таможенныхъ солдатъ и вино и работника. Каиновы слуги ловко исполняютъ порученіе. Солдатъ, забѣжавъ впередъ, хватаетъ за воротъ арестованнаго таможенными работника и кричитъ ему: «Ты въ солдаты меня отдалъ, а теперь самъ мнѣ попался!» Съ своей стороны, суконщики кричатъ, что у работника будто бы ворованная лошадь, что украдена она у нихъ — хватаютъ таможенныхъ солдатъ, вяжутъ ихъ, бросаютъ въ сани съ виномъ, отпрягаютъ лошадь и скачутъ къ хозяину получать плату за свою ловкую продѣлку.

Но это только часть подвиговъ Каина. Важно въ этомъ случаѣ то, что подвиги его — не простыя мошенничества, а злыя насмѣшки надъ существующими общественными порядками, насмѣшки надъ властями — и все это дѣлается открыто, среди бѣлаго дня, потому что все гармонируетъ съ общимъ ходомъ всей государственной жизни. Вотъ почему Каинъ — микрокосмъ всей Россіи ХѴІІІ вѣка съ ея безобразіями и ужасами.

Приходитъ къ Каину купецъ изъ кружевнаго ряда и говоритъ, что онъ отправилъ изъ Москвы въ Калугу «неявленные товары» (неоплаченные пошлиной), что товары эти, въ дорогѣ, на таможенной заставѣ арестованы и т. д. Каинъ собираетъ часть своей неутомимой команды, скачетъ на заставу, перевязываетъ караульныхъ солдатъ — и съ товарами возвращается въ Москву… Хороша таможенная застава!

Чрезъ нѣсколько дней къ Каину является другой купецъ изъ кружевнаго ряда. Онъ объявляетъ, что близь нѣмецкой слободы нѣмцы «тянутъ заповѣдное серебро и золото». Каинъ въ ту же ночь скачетъ съ своей командою въ указанное мѣсто и приказываетъ суконщику Волку влѣзть черезъ слуховое окно на чердакъ того дома, гдѣ тянули золото. Одинъ нѣмецъ, увидавъ Волка, хватаетъ его за волосы и откусываетъ одно ухо. Каинъ велитъ вышибить дверь бревномъ, входитъ въ домъ, беретъ все золото и серебро, не забывъ захватить съ собой и инструменты для дѣланія монеты. Живущій по сосѣдству господинъ, услыхавъ шумъ, зоветъ своихъ служителей; но ловкій Каинъ предупреждаетъ его: господина стаскиваютъ съ галлереи, кладутъ въ сани и, снявъ съ одной ноги сапогъ, бросаютъ босаго въ снѣгъ на Гороховомъ полѣ. Несчастный остается на морозѣ, поджавъ подъ себя босую ногу, а шайка Каина скачетъ къ купцу и получаетъ за инструменты 300 рублей.

Вскорѣ послѣ этого, Каинъ ловитъ мѣдныхъ мастеровъ на дѣланьѣ «воровскихъ денегъ» и сдаетъ въ сыскной приказъ: этихъ мастеровъ, какъ повѣствуетъ Каинъ, «тогда же въ немшоной банѣ взвѣсили, и кто изъ нихъ болѣе тянулъ — узнали» (т.е. въ тайной канцеляріи вздернули на дыбу и все отъ нихъ выпытали).

Въ троицынъ день, во время народнаго гулянья, молодцы изъ партіи Каина «пошевеливаютъ въ карманѣ компанейщика Григорія Колосова на 20,000 р. протестованныхъ векселей». Колосовъ является къ Каину и проситъ помочь ему въ его горѣ. Каинъ отыскиваетъ векселя у своихъ молодцовъ, ночью приноситъ ихъ въ домъ Колосова, тихонько запирается на чердакъ и кладетъ тамъ векселя за прибитую къ стѣнѣ картину. На другой день Колосовъ встрѣчается съ Каиномъ и спрашиваетъ его о векселяхъ. Каинъ отвѣчаетъ, что векселя ужъ у него въ домѣ. Идутъ къ Колосову. Каинъ велитъ маленькому сыну Колосова пойдти на чердакъ и взять векселя за картиной. Понятно, что Колосовъ смотритъ на ловкія штуки Каина, какъ на какое-то чудо, и выноситъ ему мѣшокъ съ деньгами. Каинъ спрашиваетъ, сколько у него людей, и, получивъ въ отвѣтъ, что человѣкъ до 16-ти, отсчитываетъ изъ мѣшка 16 руб., на каждаго по рублю, а остальные беретъ себѣ.

Купецъ Бабкинъ проситъ Каина розыскать украденныя у него 4,700 р. Каинъ находитъ вора и возвращаетъ деньги хозяину. Скупецъ Бабкинъ даетъ Каину за трудъ 50 р.; Каинъ отказывается и заявляетъ объ этомъ въ сыскномъ приказѣ. Бабкина берутъ въ приказъ, гдѣ несчастному, какъ выражается Каинъ, пришлось «поговорить съ присутствующими и секретарями посмирнѣе и со мною противъ прежняго получше».

Утомительно излагать эту возмутительную эпопею воровства, мошенничества, грабежей, разбоевъ, убійствъ… Вмѣсто людей, рисуются какіе-то кровожадные звѣри, вмѣсто исполнителей закона — палачи и грабители, вмѣсто закона — явное насиліе или омерзительная игра въ подъяческую терминологію.

Послѣдующими своими подвигами Каинъ лучше всего и положительно неопровержимо доказываетъ это послѣднее, повидимому, нѣсколько рѣзкое для историка заключеніе. Каковъ государственный и общественный строй — таковъ и выродокъ этого строя, законнорожденное дитя «добраго стараго времени».

ІѴ.

Со второй половины 1744 года Каинъ становится личностью всесильною на Москвѣ. Если бы онъ захотѣлъ, то силу его почувствовала бы вся Россія…

Каинъ знаетъ эту Россію, до костей, если можно такъ выразиться, изъѣденную язвами доноса, повальнаго грабительства, казнокрадства, народоистязанія и народной бѣдности. Въ умной головѣ этого чада своего вѣка создается геніальный, съ точки зрѣнія вседоносящаго и всеворующаго общества, планъ.

Въ сентябрѣ этого года Каинъ является въ сенатъ и предъявляетъ сенаторамъ слѣдующее:

— «Я, Каинъ, въ поимкѣ воровъ и разбойниковъ крайнѣйшее всегда стараніе прилагаю и впредь питать буду, и о таковыхъ злодѣяхъ, гдѣ они жительство и пристань въ Москвѣ и въ другихъ мѣстахъ имѣютъ, провѣдываю черезъ таковыхъ же воровъ и съ ними знакомство имѣю, и для того я съ ними принужденъ знаться, дабы они въ томъ отъ меня потаены не были, а не имѣя съ ними такого обхожденья, такихъ злодѣевъ сыскивать невозможно. Притомъ я, Каинъ, такое опасеніе имѣю, что когда каковые злодѣи по поимкѣ гдѣ будутъ на меня о чемъ показывать, не приведенъ бы я былъ по оговорамъ ихъ къ какому истязанію».

Сенатъ поддается на уловку Каина — и простой воръ превращается въ общественную силу.

Сенатъ торжественно объявляетъ вору и мошеннику, чтобъ онъ продолжалъ отыскивать мошенниковъ безъ всякаго опасенія, а что если они и покажутъ на него, «то оное показаніе за истинное принято не будетъ и къ нему, яко изыскателю тѣхъ воровъ, не токмо какое подозрѣніе причтено быть можетъ, но что онъ за отысканіе воровъ будетъ награжденъ, токмо бы онъ, Каинъ, съ таковыми злодѣями въ томъ, что до ихъ воровства и злодѣйства касается, ни подъ какимъ видомъ не мѣшался и никакого къ тому умыслу и тѣмъ злодѣямъ совѣту и наставленія въ такихъ злодѣйствахъ не имѣлъ и не чинилъ, и неповинныхъ къ тому злодѣйству не привлекалъ: ибо ежели онъ, Каинъ, въ томъ подлинно явится и доказано будетъ, то съ нимъ, Каиномъ, яко съ злодѣемъ, поступлено будетъ». Мало того, обманутый сенатъ поступаетъ такъ неосмотрительно, что посылаетъ сыскному приказу указъ, въ которомъ, между прочимъ, повелѣваетъ: «что ежели въ томъ приказѣ кто изъ содержащихся колодниковъ или впредь пойманныхъ злодѣевъ будетъ на него, Каина, что показывать, того кромѣ важныхъ дѣлъ не принимать и имъ, Каиномъ, по тому не слѣдовать».

Этимъ распоряженіемъ сената Каинъ покупаетъ себѣ нѣчто равносильное папской непогрѣшимости: доносы на него товарищей-воровъ становятся не опасными для Каина; онъ можетъ теперь дѣйствовать очертя голову — и сенатъ никому не повѣритъ, потому что самъ рѣшилъ никому не вѣрить доносамъ на Каина; мало того, подъячіе сами не должны давать ходу ни одному дѣлу, которое было бы не въ пользу Каина — вѣдь велѣно давать ходъ только «важнымъ дѣламъ», — а эпитетъ «важный» такъ неуловимъ, особенно когда друзья-подъячіе, ворующіе вмѣстѣ съ Каиномъ, не захотятъ уловить важности дѣла, всегда имѣя возможность свалить вину на свое подъяческое «неуразумѣніе».

Но и этого Каину мало. Онъ становится ненасытенъ — обаяніе силы толкаетъ его еще дальше, словно Цезаря черезъ Рубиконъ. И Каинъ переходитъ черезъ подъяческій Рубиконъ. Черезъ мѣсяцъ онъ является въ сенатъ съ новымъ заявленіемъ. Онъ напоминаетъ сенату, что поймалъ болѣе 500 воровъ и мошенниковъ,что въ Москвѣ ихъ еще много, но что, по неимѣнію инструкціи о сыскѣ и поимкѣ воровъ, ему чинится не малое препятствіе изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ оные злодѣи имѣютъ свои воровскія пристани, а отъ командующихъ вспоможенія не имѣется. Ловкій Каинъ проситъ сенатъ дать ему инструкцію и объявить о томъ въ Москвѣ по командамъ, «чтобы въ сыскѣ и поимкѣ воровъ ему препятствія не чинили».

И сенатъ снова попадается на такую грубую уловку — Каину вручаютъ буквально диктатуру надъ всей Москвой! Сенатъ даетъ Каину такое громадное полномочіе: «Доносителю Каину для безпрепятственнаго въ поискѣ и въ поимкѣ имъ воровъ и разбойниковъ и другихъ подобныхъ имъ злодѣевъ дать изъ правительствующаго сената съ прочетомъ указъ, въ которомъ написать, что ежели гдѣ въ Москвѣ случай допуститъ ему, Каину, помянутыхъ злодѣевъ ловить и въ той ихъ поимкѣ будетъ требовать отъ кого вспоможенія, то въ такомъ случаѣ всякаго чина и достоинства людямъ, яко вѣрноподданнымъ ея императорскаго величества, въ поимкѣ тѣхъ злодѣевъ чинить всякое вспоможеніе, дабы оные злодѣи чрезъ такой его сыскъ вовсе могли быть искоренены, и всѣ подданные ея императорскаго величества по искорененіи таковыхъ злодѣевъ съ покоемъ безъ всякой опасности и разоренія впредь остаться могли; а ежели кто при поимкѣ такихъ злодѣевъ ему, доносителю Каину, по требованію его вспоможенія не учинитъ и черезъ то такіе злодѣи упущены и ко умноженію ихъ воровства поводъ подастся и сыщется про то до-пряма, таковые, яко преступники, жестоко истязаны будутъ по указамъ безъ всякаго упущенія; о томъ же въ военную коллегію, въ главную полицеймейстерскую канцелярію и въ сыскной приказъ подтвердить, и чтобъ по командамъ въ поимкѣ такихъ злодѣевъ помянутому доносителю Каину всякое вспоможеніе чинено было; напротиву же того и ему, Каину, въ поимкѣ подъ видомъ таковыхъ злодѣевъ никому постороннимъ обидъ не чинить и напрасно не клеветать подъ такимъ же истязаніемъ, а военной коллегіи учинить о томъ по сему ея императорскаго величества указу».

Никакая власть теперь не въ правѣ ослушаться Каина: всякое ослушаніе становится государственнымъ преступленіемъ и ослушники должны быть «жестоко истязаны безъ всякаго упущенія».

Но именно тутъ, въ зенитѣ своего могущества, Каинъ и теряетъ все, что успѣлъ пріобрѣсти его воровской геній. Такъ всегда бываетъ съ людьми, когда ненасытная жажда чего-либо, постоянно удовлетворяясь,переходитъ въ безумную жадность и ослѣпляетъ человѣка. Каинъ не понялъ вовремя, что по одной дорогѣ дальше идти невозможно — и потерялъ все…

Онъ столкнулся съ другою силою, которая и погубила его. Это та сила, съ которою вся Россія сладить не можетъ вотъ ужъ болѣе двухъ вѣковъ. Это та сила, которая погубила и не такихъ историческихъ дѣятелей, какъ Ванька Каинъ. Сила эта — историческое прошлое Россіи, ея древне-русская традиція, съ которою не легко было сладить и такому генію, какъ Никонъ, и такимъ сильнымъ царямъ, какъ Алексѣй Михайловичъ и Петръ Великій. Сила эта — первородный грѣхъ русскаго народа, его невѣжество. Однимъ словомъ, сила эта — расколъ.

Каинъ, обезумѣвшій отъ власти надъ бѣднымъ народомъ, надъ подъячими, надъ ворами и разбойниками — вздумалъ пойдти противъ раскола, словно русскіе богатыри противъ «силы невѣдомой», которая превратила ихъ въ камни, и камни эти вросли въ землю.

Около этого времени (въ 1745 г.), вѣроятно, вслѣдствіе появленія въ Ивановскомъ монастырѣ особой раскольничьей секты, изданъ былъ указъ о сыскѣ лжеучителей и еретиковъ съ назначеніемъ въ Москвѣ особой «раскольничьей коммиссіи» (Полн, собраніе законовъ, т. ХІІ, стр. 507).

Каинъ находитъ это обстоятельство очень удобнымъ для расширенія своей дѣятельности и, кромѣ воровъ и мошенниковъ, открываетъ походъ противъ раскольниковъ. Сначала дѣла его идутъ удачно.

На основаніи архивныхъ данныхъ, г. Есиповъ говоритъ, что съ того времени Каинъ въ своихъ поискахъ по городу начинаетъ заходить не только въ кабаки и трущобы, но и въ дома богатыхъ раскольниковъ, силою отбираетъ у нихъ дѣтей и отводитъ къ себѣ на домъ. Отцамъ и матерямъ арестованныхъ дѣтей приходится выкупать ихъ у Каина.

Раскольники не выносятъ этого и жалуются на Каина «раскольничьей коммиссіи». Коммиссія, по журнальному постановленію, требуетъ Каина чрезъ сыскной приказъ для допроса; но Каинъ подкупаетъ подъячихъ — и бумага изъ коммиссіи въ приказъ отправляется по прошествіи трехъ лѣтъ (въ ноябрѣ 1748 года)!

Не довольствуясь цѣлой командой молодцовъ, которые по знаку Каина идутъ въ огонь и въ воду, онъ входитъ въ стачку еще съ двумя ловкими дѣльцами, собственно по раскольничьимъ дѣламъ — съ крестьянами Ѳедоромъ Парыгинымъ и Тарасомъ Ѳедоровымъ. Вмѣстѣ съ ними и другими дѣльцами, онъ неутомимо рыскаетъ по городу, забирается въ дома богатыхъ людей, объявляетъ о себѣ, что онъ сыщикъ тайной канцеляріи и молодцы его — сыщики; при этомъ обыкновенно требуются деньги, и если получается отказъ — то стращаютъ ночнымъ посѣщеніемъ «гостей» изъ тайной конторы.

Эти рысканья едва не доводятъ Каина до Сибири; но, какъ видно, часъ его еще не пробилъ.

Каинъ узнаетъ, что у богатаго крестьянина Еремѣя Иванова племянница состоитъ въ расколѣ. Надѣясь сорвать съ раскольниковъ взятку, Каинъ является къ Иванову. Ивановъ денегъ не даетъ. Тогда Каинъ и товарищи начинаютъ его бить, разбиваютъ лавочный ящикъ, вынимаютъ изъ него деньги, берутъ всякую рухлядь и уводятъ съ собою племянницу Иванова и къ дому его ставятъ караулъ. Дѣвку отводятъ не въ раскольничью коммиссію, а къ Каину на домъ. Тамъ ее истязали плетьми, добиваясь признанія въ томъ, что она раскольница и что дядя ея также придерживается раскола. При этой экзекуціи присутствуетъ и супруга Каина, приговаривая: «бейте ее гораздо!» Мало того, она совѣтуетъ несчастной повиниться или хоть что-нибудь показать на дядю. «Скажешь — легче будетъ, и бить не станутъ»… Но истязуемая только кричала и ни въ чемъ не созналась. На другой день Каинъ съ своими молодцами опять является въ домъ Иванова.

— Молись Богу — я племянницу твою Афросинью освобожу, — говоритъ Каинъ.

Ивановъ несетъ Каину 20 р. Афросинья освобождается. Иванова же Каинъ ведетъ разсчитываться въ харчевню и получаетъ отъ него деньги при харчевникѣ.

— Молись Богу! — снова успокоиваетъ Каинъ свою жертву — а то бы я твою племянницу и тебя свелъ въ тайную контору.

Въ опьянѣніи отъ сознанія своей власти, Каинъ совершенно теряетъ голову и уже не хоронитъ концовъ своихъ продѣлокъ.

Ивановъ и харчевникъ доносятъ объ этихъ продѣлкахъ тайной конторѣ, и Каина съ Парыгинымъ и Ѳедоровымъ арестуютъ. Послѣдніе сознаются во всемъ, Каинъ — ни въ чемъ. У Парыгина вырѣзываютъ ноздри и ссылаютъ его въ Сибирь, въ дальній городъ, Ѳедорова — въ Оренбургъ въ работы. «Каинъ и тутъ выскочилъ», — добавляетъ г. Есиповъ. — Тайная контора дѣлаетъ о немъ такое постановленіе: «хотя бы онъ подлежалъ жесточайшему наказанію кнутомъ и дальней ссылкѣ, однакоже, дабы впредь въ сыскѣ разбойниковъ и воровъ и прочихъ подозрительныхъ людей имѣлъ онъ крѣпкое стараніе, того для, оное ему нынѣ оставить; а дабы тѣ его воровства вовсе ему упущены не были и впредь бы отъ такого его воровства и отъ прочихъ тому подобныхъ продерзостей имѣлъ онъ воздержаніе и предосторожность, учинить ему, Каину, въ тайной конторѣ наказаніе: бить плетьми нещадно и, по учиненіи того наказанія, объявить ему подъ страхомъ смертной казни съ подпискою, ежели впредь сверхъ должности своей явится въ какихъ-либо хотя наималѣйшихъ воровствахъ и взяткахъ, то уже поступлено съ нимъ будетъ по силѣ указовъ ея императорскаго величества безъ всякаго упущенія, а чтобъ впредь къ воздержанію его отъ всякого воровства и въ сыску подозрительныхъ людей невиннымъ раззоренія не имѣло быть, имѣть надъ нимъ, Каиномъ, наблюдательство».

Каина бьютъ плетьми нещадно, т. е.«внушаютъ» ему и велятъ полиціи наблюдать за нимъ.

«Какъ же подѣйствовали на него внушенія тайной конторы? (спрашиваетъ г. Есиповъ) — Какъ съ гуся вода! Онъ отлежался, полѣчился и взялся за прежнее: въ сыскной приказъ водилъ ежедневно пойманныхъ мелкихъ воровъ и мошенниковъ, а самъ, между тѣмъ, съ своими товарищами занимался преступнымъ воровствомъ».

Зимой 1747 г. Каинъ заходитъ однажды въ гости «на стругъ», что стоялъ на Москвѣ-рѣкѣ, къ приказчику одного орловскаго купца, къ Осипу Тимоѳееву. Попили они чаю, поболтали и, выйдя изъ-подъ палубы, стали прощаться. Въ это время, черезъ стругъ проходитъ на сосѣднюю барку купецъ первой гильдіи Клепиковъ.

— Вотъ онъ, Клепиковъ (говорить приказчикъ) — и въ худомъ платьѣ ходитъ, да богатъ. У него денегъ пять тысячъ — болѣе, а кромѣ пива, ничего не пьетъ!

— А гдѣ у него деньги? — спрашиваетъ Каинъ.

— Держитъ на своемъ стругу, что съ хлѣбомъ.

Возвратившись домой, Каинъ приглашаетъ къ себѣ извѣстнаго уже молодца своего, Шинкарку, и другаго молодца, цѣловальника Колобова, который часто посѣщалъ Каина въ игорные вечера. Составляется воровской совѣтъ — какъ бы ограбить Клепикова. Колобовъ, по своей кабацкой спеціальности, предлагаетъ: опоить Клепикова пивомъ съ дурманомъ, испробовавъ прежде, сколько нужно положить дурману!..

Послѣ совѣта отправляются въ погребокъ, по дорогѣ покупаютъ кувшинъ, а въ погребкѣ — полведра пива, и возвращаются къ Каину. Послѣ того насыпаютъ въ пиво дурману съ фунтъ, замазываютъ кувшинъ тѣстомъ и ставятъ въ печь. Когда «снадобье» было готово, кувшинъ раскупориваютъ и выпиваютъ по стакану. Наблюдая другъ за другомъ, воры замѣчаютъ, что снадобье не оказываетъ никакого дѣйствія — всѣ трое остаются въ памяти. Принимаются за новый опытъ: покупаютъ еще четверть пива и выливаютъ въ оставшееся съ дурманомъ пиво. Колобовъ и Шинкарка выпиваютъ по три стакана — и расходятся.

Вечеромъ Шинкарка приводитъ Колобова въ домъ Каина «въ безуміи», да и самъ едва доходитъ до дому. Каинъ укладываетъ ихъ спать. Молодцы проспались и встали совершенно здоровые. Тогда рѣшаются дѣйствовать по этому плану и только выжидаютъ случая, чтобъ опоить «снадобьемъ» Клепикова. Случая не представляется, а между тѣмъ, Колобову настоитъ крайняя необходимость выѣхать по дѣламъ изъ Москвы. Каинъ и Шинкарка подговариваютъ на задуманное дѣло другого молодца — матроса парусной фабрики, Антона Коврова. Ковровъ совѣтуетъ приступить къ дѣлу попроще, по-военному — просто ограбить стругъ. Видно, что Ковровъ знаетъ морскіе или поволжскіе порядки; «сарынь на кичку» — и концы въ воду, какъ дѣлали наши поволжскіе пираты, понизовая вольница. Но здѣсь нужно воспользоваться случаемъ, когда Клепикова не будетъ на стругѣ. Матросъ Ковровъ поручаетъ своему четырнадцатилѣтнему сынишкѣ слѣдить за Клепиковымъ и за стругомъ, а въ помощь къ дѣлу берутъ еще двухъ фабричныхъ ребятишекъ — сверстниковъ юнаго Коврова — Крылова и Соколова. Вскорѣ мальчишки даютъ знать, что Клепиковъ съ женою отправился со струга къ обѣднѣ въ церковь Георгія, что въ Ендовѣ. Каинъ спѣшитъ въ церковь, чтобы выслѣдить, куда Клепиковъ пойдетъ послѣ обѣдни. Клепиковъ изъ церкви отправляется на Болото — по соображеніямъ Каина, для покупки хлѣба, и вѣроятно, останется тамъ довольно долго. Каинъ извѣщаетъ объ этомъ товарищей, которые, запасшись ломами и топорами, скачутъ на саняхъ къ стругу. Самъ Каинъ наблюдаетъ за ними изъ «дранишнаго ряду». Молодцы входятъ на стругъ и стучатся въ двери.

— Что за стукъ? — окликиваетъ ихъ работникъ.

— Письмо нужное изъ Орла, — отвѣчаютъ ему.

Дверь отворяется. Молодцы бросаютъ работнику въ глаза золы и соли и валятъ его подъ лавку. Мигомъ ломаютъ сундукъ, гдѣ находились деньги, и наполняютъ ими мѣшки, заранѣе припасенные. Въ минуту все было покончено!

Замѣчательно, что все это дѣлается въ центрѣ Москвы, у Москворѣцкихъ воротъ, и середи бѣла дня. Такова была Москва болѣе столѣтія тому назадъ и такою отчасти осталась она и понынѣ!

Съ добычею молодцы скачутъ въ Преображенское къ матросу Коврову, прячутъ у него «поживу», расходятся по домамъ, а вечеромъ вновь собираются, по разбойничьему выраженію, «дуванъ дуванить». Само собою разумѣется, Каинъ получаетъ львиную долю въ дѣлежѣ (450р. рублевиками, полуполтинниками и гривенниками), Ковровъ и Крыловъ 200 р., юный Ковровъ — 50 р., Соколовъ — 100 р., а Шинкарка — всѣхъ меньше, можетъ быть, потому, что онъ тутъ же, пока товарищи «дуванили», стащилъ изъ общаго ворованнаго фиска связку низанаго жемчуга и серьги съ жемчугомъ.

Неудивительно, что Каинъ, захвативъ въ свои сильныя руки гегемонію воровскаго дѣла въ первопрестольной столицѣ Россіи, становится какъ бы родоначальникомъ новаго разбойнаго цикла. Вмѣсто уменьшенія воровъ и разбойниковъ, онъ, напротивъ, начинаетъ страшно плодить ихъ: подобно хвастливому римскому тріумвиру-полководцу, увѣрявшему, что ему стоитъ только топнуть ногою, чтобъ изъ земли вышли легіоны, Каину стоило только свиснуть своей шайкѣ или хлопнуть въ ладоши, чтобъ его молодцы «пошевелились». И они, покровительствуемые своимъ игемономъ, дѣйствительно, страшно «шевелились». Съ весны 1748 г., помимо повальныхъ грабежей и разбоевъ, Москва начинаетъ горѣть со всѣхъ концовъ. Горятъ сотни, тысячи домовъ; горятъ церкви, монастыри; народъ горитъ сотнями. — Москва выбирается изъ домовъ и живетъ за городомъ лагерями. Загораются сами собой нежилые дома, сараи, даже заборы… Являются подметныя письма… Полиція ловитъ поджигателей…

Паника переходитъ въ Петербургъ, словно черезъ 23 года, во время страшной чумы. Петербургъ оцѣпляютъ пикетами изъ гвардейскихъ полковъ, и особенно императорскіе дворцы. Въ Москву командируютъ генералъ-маіора и премьеръ-маіора лейбъ-гвардіи преображенскаго полка Ушакова. Въ Москву вводятъ войско…

Вотъ до чего довела воровская гегемонія безграмотнаго Ваньки Каина!

А между тѣмъ, Ванька продолжаетъ свое дѣло. Онъ, по прежнему, мошенничаетъ и грабитъ; но въ корнѣ силы его подорваны… Онъ уже не командуетъ Москвой и всѣми ея воинскими командами, какъ командовалъ въ теченіе трехъ-четырехъ лѣтъ. Команды Ушакова его не слушаются и таскаютъ всѣхъ разбойниковъ и подозрительныхъ людей не къ Каину, а къ Ушакову. На сцену являются новые дѣятели — и они даже не знаютъ въ лицо Каина.

Мало того, новыя команды начинаютъ бить Каина. 10 іюня, часовъ въ 10 утра, Каинъ идетъ мимо мытнаго двора, гдѣ находится царевъ кабакъ («фортина»). Поровнявшись съ окнами «фортины», Каинъ слышитъ голосъ цѣловальника: «караулъ! караулъ! грабятъ казну!» Каинъ вбѣгаетъ въ кабакъ и видитъ, что солдаты ломаютъ стойку, гдѣ хранилась казенная выручка. Каинъ начинаетъ унимать солдатъ, а солдаты бросаются на него и бьютъ. Каинъ, выхвативъ у одного изъ солдатъ шпагу, защищается ею и убѣгаетъ въ дверь. Изъ кабака онъ бѣжитъ въ караульню и заявляетъ о происшествіи караульному офицеру Головину. Головинъ выхватываетъ изъ рукъ Каина шпагу, велитъ солдатамъ тамъ наклонить его за волосы — и бьетъ Каина шпагою по спинѣ. Потомъ связываетъ ему назадъ руки, прикрѣпляетъ веревкою за ноги къ приказному крыльцу и велитъ его бить батогами въ продолженіе часа!

Вотъ что сталось съ всемогущимъ Каиномъ.

Вырвавшись отъ Головина, онъ подаетъ на него жалобу въ сыскной приказъ. Вь приказѣ осматриваютъ пострадавшаго Каина: «оказалось — онъ избитъ былъ порядочно, спина вся синяя и багровая, плечи, руки всѣ вь синихъ пятнахъ».

Наконецъ, Каинъ самъ себя губитъ — онъ глубоко падаетъ въ общественномъ мнѣніи удалыхъ добрыхъ молодцовъ. Черезъ мѣсяцъ послѣ битья его Головинымъ, Каинъ выдаетъ своего лучшаго друга и учителя — Петра Камчатку.

Выше уже мы говорили о Камчаткѣ, какъ о крупной личности изъ того разряда людей, къ которымъ принадлежалъ Каинъ. Что заставило послѣдняго предать своего друга — остается неразъяснимымъ, тѣмъ болѣе, что Камчатка въ послѣдніе годы значительно остепенился и добывалъ себѣ хлѣбъ работой сначала на желѣзныхъ заводахъ Демидова въ калужской губерніи, а потомъ въ Москвѣ, «на бережкахъ» и на Балчугѣ; кормился онъ также и тѣмъ, что скупалъ въ лавкахъ мѣдные кресты и иглы и продавалъ по деревнямъ.

Каинъ встрѣтилъ своего друга на Балчугѣ, когда тотъ шелъ къ празднику въ Новоспасскій монастырь — и представилъ въ сыскной приказъ.

Камчатку допрашивали и пытали. Но онъ не выдалъ своего бывшаго друга, который погубилъ его.

Въ декабрѣ 1748 г. Камчатка наказанъ былъ кнутомъ и сосланъ въ Оренбургъ въ вѣчную работу.

Къ этому-то, вѣроятно, времени и относится та тоскливая народная пѣсня, посвященная памяти Камчатки, гдѣ мать оплакиваетъ свое дитятко, говоря, что «знать ему, доброму молодцу, въ тюрьмѣ вѣкъ вѣковати».

Съ этого времени Каинъ теряетъ довѣріе и въ начальствѣ и въ кругу своихъ товарищей, добрыхъ молодцевъ. Отшатнулись отъ него и чиновники сыскнаго приказа и полиціи, которыхъ онъ могъ предать такъ же, какъ и своего друга.

Во время производства слѣдствія надъ Камчаткою, сыскной приказъ даетъ дежурному оберъ-офицеру инструкцію о содержаніи колодниковъ; въ §12 этой инструкціи говорится: «Оберъ-офицеру, изъ команды своей, никому караульныхъ не давать и самому не отпускать, ни зачѣмъ не отсылать никуда, подъ опасеніемъ военнаго суда, а посылать по требованіямъ отъ секретарей, по наказамъ и сыскнымъ, и сколько потребно посылать безъ задержанія; тако жъ, если доноситель Каинъ будетъ объявлять, что ему надлежитъ для поимки сколько солдатъ, то спрося присутствующихъ, а не въ бывность ихъ, дежурнаго секретаря, и дежурному секретарю спросить тайно доносителя, куда идтить и въ какіе домы и за какими людьми, чтобы въ томъ отъ него, доносителя, знатнымъ людямъ какихъ страховъ и безчинства не нанесено было и не внѣ ли Москвы; а ежели подлежитъ той посылкѣ быть, того часа потребное число солдатъ посылать и съ ними унтеръ-офицера и капрала, съ такимъ наставленіемъ, чтобы на которыхъ онъ, доноситель Каинъ, будетъ показывать, тѣхъ брать и содержать, чтобы ихъ не упустить и приводить прямо въ сыскной приказъ, а окромѣ сыскнаго приказу тѣхъ колодниковъ по домамъ никуда не водить и къ доносителю Каину въ домъ не водить же, ибо отъ онаго доносителя многія продерзости явились, и что онъ перво къ себѣ водитъ, и то оказывается; въ немъ, въ сыскномъ приказѣ въ томъ, что ему, доносителю Каину, того не чинить, взята подписка. Посланному съ доносителемъ команды оберъ-офицеру приказывать унтеръ-офицеру, чтобъ его, унтеръ-офицера, команда, будучи ему и командѣ, при взятьѣ тѣхъ по указыванью доносителемъ колодниковъ въ которыхъ домахъ взяты будутъ, обидъ и разоренія и грабежа никакого не учинить и доноситель бы во взятыхъ домахъ грабежа не учинилъ же; и въ тѣхъ домахъ, гдѣ взяты будутъ подозрительные люди, велѣть оставлять караулъ по два человѣка солдатъ и смотрѣть, чтобы изъ того дому чего вывезено не было; также и доносителю какъ во взяткахъ и въ грабежахъ и въ разореніяхъ не быть послушнымъ, ибо отъ онаго доносителя изъ дому его караульной явился въ поддорожномъ намѣреніи отбоѣ подозрительнаго человѣка, по томъ по слѣдствію въ сыскномъ приказѣ, по повинкѣ его, отосланъ на военный судъ, изъ чего видны онаго доносителя неправдивые поступки, за что и прежде учинено съ нимъ было по указамъ»…

Ѵ.

Такую народную силу, какъ Каинъ, выросшую на благодатной почвѣ исторіи, не легко было сломить сразу; онъ, какъ библейскій Сампсонъ съ обрѣзанными волосами, чувствовалъ въ себѣ на столько силы, чтобы потрясти и разрушить зданіе, въ которомъ его заключили враги.

У Каина подъ ногами была, дѣйствительно, прочная историческая почва: русская земля, развивавшаяся въ извѣстныхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, вмѣсто одного крупнаго Каина, ежегодно рождала сотни, тысячи и сотни тысячъ мелкихъ Каиновъ, которые стоили одного крупнаго. Зло нельзя было вырвать съ корнемъ, когда корни сидѣли въ почвѣ и въ подпочвѣ такъ глубоко, что и до сихъ поръ эти историческіе корни даютъ русской землѣ ни чѣмъ не заглушаемыя поросли общественнаго зла.

Русская земля всегда преизобиловала бѣглыми и безпаспортными. «Иваны не помнящіе родства» стали историческимъ типомъ. Этимъ «Иванамъ» покровительствовалъ Ванька Каинъ, и на нихъ все еще опиралась его сила. Особенно много бѣглыхъ давала московская адмиралтейская фабрика, на которой работали матросы.

Вотъ одинъ изъ случаевъ, обнаруживающій силу Каина между сѣрымъ, бѣглымъ и безпріютнымъ людомъ.

Начальство парусной фабрики узнаетъ, что Каинъ скрываетъ у себя бѣглаго матроса Осипа Соколова съ товарищами, и требуетъ его въ контору для допроса. Каинъ не повинуется. Тогда начальство фабрики посылаетъ военную команду схватить Каина и привести силою. Посланные застаютъ Каина дома, читаютъ ему указъ и берутъ силою непокорнаго сыщика; но едва они отошли нѣсколько саженъ отъ двора, какъ Каинъ вырывается изъ рукъ караульныхъ, сбрасываетъ съ себя сюртукъ и шляпу, избѣгая, кричитъ «незнаемо какимъ людямъ: дай дубья!» Точно изъ земли являются человѣкъ двадцать въ «сѣрыхъ кафтанахъ», бьютъ подъячаго, капрала и солдатъ «смертнымъ боемъ», отбиваютъ Каина и исчезаютъ съ нимъ вмѣстѣ.

Что Каинъ является чисто народнымъ историческимъ типомъ — сквозитъ въ каждомъ его поступкѣ. Это была беззавѣтно-отчаянная голова, напоминавшая тѣ историческіе типы, первообразъ которыхъ кроется еще въ богатыряхъ Владимірова цикла и въ новгородскихъ «ушкуйникахъ», а потомъ въ Стенькѣ Разинѣ, Емелькѣ Пугачевѣ и въ цѣлой массѣ понизовой вольницы. Для Каина нѣтъ ничего невозможнаго. Въ немъ, дѣйствительно, кроется большая сила, хотя зло направленная, но это отблескъ той нравственной силы, которая въ миѳическомъ Прометеѣ горѣла «украденнымъ» имъ съ неба огнемъ. Въ Каинѣ, дѣйствительно, есть этотъ огонь, хотя онъ, къ несчастію, освѣщаетъ только грязныя стороны его жизни и дѣяній, но это потому, что историческая и общественная почва не вызвала его силу на лучшія дѣянія. Огонь этотъ — нравственная сила, сила творчества, и она помѣщается въ груди только сильныхъ личностей. Правда, онъ обманчиво свѣтится и въ груди дюжинностей, дюжинностей не простыхъ, а историческихъ; но это не Прометеевъ огонь, а простая гнилушка, которая тускло свѣтится только ночью, гдѣ-нибудь подъ заборомъ или въ дуплѣ стараго дерева — и ничего не освѣщаетъ.

У Каина, напротивъ, много дѣйствительной силы. Изъ простаго комнатнаго мальчишки, котораго кормятъ тумаками и подзатыльниками, изъ безграмотнаго двороваго выростаетъ своего рода грозная сила, заносимая въ русскую государственную исторію («Исторія Россіи», Соловьева, т. ХХІІ, 268) и воспѣваемая народомъ, который не многихъ историческихъ дѣятелей удостоиваетъ этой чести.

Вотъ что народъ поетъ по поводу простой любовной интриги Ваньки Каина:

Событіе это — не народная фантазія, не простое пѣсенное творчество. Архивные документы, обнародованные г. Есиповымъ, вотъ что говорятъ объ этомъ событіи изъ жизни Каина, слѣдовавшемъ тотчасъ послѣ освобожденія Каина отъ фабричной команды невѣдомыми «сѣрыми кафтанами»:

За Никитскими воротами, въ собственномъ домѣ, жилъ солдатъ Коломенскаго полка Ѳедоръ Тарасовъ Зѣвакинъ. У него была хорошенькая 15-ти лѣтняя дочка. Дѣвочка ходила иногда на вечеринки къ знакомой солдаткѣ Ѳедосьѣ Савельевой, гдѣ ее и увидалъ Каинъ. Дѣвочка ему понравилась. «Съ каждымъ днемъ, или, точнѣе сказать, съ каждою вечеринкою, которыя бывали у Ѳедосьи — говоритъ г. Есиповъ — Каинъ влюблялся въ дѣвочку все сильнѣе и сильнѣе, носилъ ей лакомства, а чаще всего старался угостить ее пивомъ или виномъ». Но дѣвочка отказывалась отъ всѣхъ предложеній Каина, а отецъ ея началъ замѣчать за Каиномъ.

Но вотъ, 17 января 1749 г., въ домѣ отца возлюбленной Каина является знакомая имъ женка Авдотья Степанова. Это та «Дуняша — любовь Ванюшкина», первая дѣвушка, которую любилъ Каинъ и которая, когда онъ былъ еще никому не извѣстный юноша и былъ привязанъ своимъ господиномъ рядомъ съ домашнимъ медвѣдемъ, тихонько кормила и медвѣдя и своего «Ванюшку». Дуняша шепчется о чемъ-то съ дочерью Зѣвакина — и въ этотъ же день дѣвочка пропадаетъ изъ дому. Отецъ бросается къ знакомымъ искать дочери — никакого слуха. Старикъ вспоминаетъ ухаживанья за дѣвушкой Каина — и бросается искать этого послѣдняго, разузнавать о немъ. Онъ подсылаетъ къ женѣ Каина двухъ женщинъ: тѣ, по знакомству, стараются выпытать отъ нея, гдѣ Каинъ былъ наканунѣ, что дѣлалъ, куда ѣздилъ. Женскій языкъ болтливъ — замѣчаетъ г. Есиповъ — и какъ ни осторожна была жена Каина, однако проговорилась, что слышала, будто мужъ ея увезъ какую-то солдатскую дочь отъ Никитскихъ воротъ, но куда — невѣдомо. Ловкія бабы поразспросили и прислугу: работница Каина разсказала, что солдатскую дочь Каинъ да баньщикъ Иванъ Готовцевъ увезли въ село Павилено… «Тамъ дѣвица и обезславилась», какъ говоритъ пѣсня.

Обиженный отецъ заявляетъ о похищеніи дочери… На Каина ложится новое обвиненіе.

Но Сампсонъ еще не задавилъ себя, хотя уже и взялся за столбы, поддерживающіе зданіе, въ которомъ заключили его враги.

Столбы эти были — раскольники, о чемъ мы уже и замѣтили выше.

Мы сказали, что сила Каина была надломлена другою, уже болѣе неподатливою историческою силою — раскольниками. Это были скопцы, которые и въ прошломъ, и въ нынѣшнемъ вѣкѣ не разъ показывали, какой это могучій, хотя невидимый рычагъ въ общемъ строѣ русской жизни. Скопцы стирали съ земли и не такихъ силачей, какъ Ванька Каинъ, и даже въ нынѣшнее время дѣло Плотицына доказало, что сила скопцовъ, дѣйствительно, историческая сила, и она имѣетъ подъ ногами свою историческую почву, почву, удобренную вѣками. А съ дѣломъ вѣковъ людямъ бороться нелегко.

Вотъ какъ самъ Каинъ разсказываетъ о своемъ столкновеніи съ скопцами.

Попадается ему на улицѣ безчувственно-пьяная женщина. Баба, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, сказываетъ за собою «важное дѣло», и Каинъ ее арестуетъ. Протрезвившись, женщина объявляетъ о себѣ, что она купеческая жена, Ѳедосья Яковлева, и что ей извѣстны нѣкоторые раскольники, «которые собираются на богомерзкое сборище». Каинъ беретъ отъ купчихи письменную объ этомъ записку, своеручно ею составленную и запечатанную, и въ тотъ же день относитъ къ совѣтнику тайной канцеляріи Казаринову. Прочитавъ записку, Казариновъ велитъ взять Каина подъ караулъ; но Каинъ не только не позволяетъ арестовать себя, но и напускаетъ на Казаринова своихъ молодцовъ: «мои товарищи — говоритъ онъ — пошевелились въ его покояхъ такъ, что въ окнахъ стеколъ мало осталось». Напуганный Казариновъ послѣ этого говоритъ съ Каиномъ уже «посмирнѣе» и спрашиваетъ его — кто писалъ эту записку. Каинъ отвѣчалъ: «я писать не умѣю, а кто писалъ, тотъ въ домѣ у меня остался».

Казариновъ немедленно беретъ съ собою Каина и ѣдетъ къ генералъ-аншефу и сенатору Василію Яковлевичу Левашову, который управлялъ тогда Москвой. Поговоривъ съ Левашовымъ, Казариновъ отсылаетъ Каина домой. Но ночью является къ нему полковникъ Ушаковъ, тайной канцеляріи секретарь и два офицера съ командою въ 120 человѣкъ. Начинаютъ стучаться у воротъ: «А у меня, — говоритъ Каинъ своимъ неизмѣннымъ параболическимъ языкомъ, тѣмъ языкомъ, какимъ почти всегда говорятъ личности не заурядныя, исключительныя, тѣмъ языкомъ, о которомъ въ одномъ мѣстѣ упоминаетъ и Гейне и которымъ любилъ объясняться Суворовъ: «у меня, — говоритъ Каинъ:

Каинъ говоритъ шуточно, что онъ «пришелъ въ ужасъ» и принужденъ былъ «свою команду потревожить». Въ одинъ моментъ у Каина является 45 человѣкъ солдатъ, да сержантъ, «да чернаго народу хорошаго сукна тридцать». Отпираютъ ворота. Ушаковъ и секретарь входятъ къ Каину. Секретарь беретъ Ѳедосью Яковлеву въ особливую коморку, «дуетъ ей на ухо» и, посадя съ собой въ берлинъ, ѣдетъ съ ней на Покровку, гдѣ команда тайной канцеляріи арестуетъ купца Григорія Сапожникова, и отправляетъ въ «стукаловъ монастырь» (такъ Каинъ называетъ страшную канцелярію). Тамъ говорятъ съ Сапожниковымъ «противъ шерсти», и въ ту же ночь, по показанію Ѳедосьи Яковлевой, ставятъ караулы еще въ 20 домахъ. На другой день берутъ въ Таганкѣ купца Якова Фролова и его малолѣтняго сына. Сына этого Каинъ везетъ къ себѣ на домъ, а прочихъ отправляютъ въ тотъ же «стукаловъ монастырь». Каинъ, по своимъ соображеніямъ, начинаетъ допрашивать малолѣтняго Фролова, — «гдѣ живетъ Андреюшка нѣмой и съ кѣмъ онъ говоритъ?» (раскольникъ этотъ выдавалъ себя за нѣмого). Юный Фроловъ признается, что Андреюшка съ тѣми говоритъ, «кто ихъ сборищу согласенъ», а жительство-де имѣетъ за Сухаревой башней. Посланные для арестованія Андреюшки узнаютъ, что онъ, вѣроятно, унюхавъ грозу, ускакалъ въ Петербургъ, куда и отправляютъ за нимъ нарочнаго. Андреюшку привозятъ въ Москву, отправляютъ въ «не мшоную баню» (такъ, по народному выраженію, называлась иногда «дыба» или пыточная изба, иногда висѣлица: «палаты не мшоны и не вершоны»). Въ «не мшоной банѣ» его «взвѣшиваютъ», «а сколько вѣсу въ немъ оказалось, того знать мнѣ было не можно», заключаетъ свой разсказъ Каинъ.

Это-то и было столкновеніе Каина со скопцами, которое и погубило его.

Лаконическій и нѣсколько темный разсказъ Каина объ этомъ таинственномъ дѣлѣ г. Безсоновъ интерпретируетъ очень обстоятельно. Онъ справедливо замѣчаетъ, что Каинъ, какъ разбойникъ и самъ же сыщикъ, занявъ, такимъ образомъ, мѣсто между государствомъ и народомъ, очевидно разсчитывалъ обмануть и ту и другую сторону, поочереди ихъ сталкивая и ловя рыбу въ мутной водѣ. Это ему до времени удавалось. Но гибельный толчекъ вышелъ тоже изъ средины, занимавшей мѣсто между государствомъ и народомъ — изъ раскола, тоже сильной функціи народной жизни, — и тогда обѣ силы, и государственная, и народно-раскольничья, обрушились на Каина. При императрицѣ Аннѣ, какъ извѣстно, впервые слишкомъ явно обнаружилась и привлекла вниманіе государства давнишняя скопческая секта: знаменитое дѣло сборищъ Ивановскаго монастыря вывело на сцену, между прочимъ, Акулину Иванову, занимающую первое мѣсто въ скопческой догматикѣ при расколоучителѣ Андреѣ Селивановѣ и въ его сочиненіи «Страды». Акулина Иванова — это раскольничья «богородица», родоначальница всѣхъ послѣдующихъ, подобныхъ ей «богородицъ». Смѣтливый умъ Каина тотчасъ догадался, что для его ловкости здѣсь открывается новое, обширнѣйшее и самое плодотворное поле дѣйствія; не зная хорошенько всей серьезности этого дѣла, онъ поторопился ускорить подозрѣнія властей, началъ дѣлать захваты самые наглые, брать съ своихъ жертвъ выручки самыя щедрыя, не предчувствуя, что это самое прикосновеніе къ дѣламъ раскольничьимъ, а тѣмъ болѣе къ скопческимъ — всего скорѣе могло и должно было погубить его.

«Нѣмой Андреюшка», о которомъ говоритъ Каинъ — это и есть знаменитый Андрей Селивановъ, тогда только еще «нѣмой убогой», юродивый, а вслѣдъ за тѣмъ — родоначальникъ нововоскресшаго въ Россіи скопчества, а потомъ, по скопческой догматикѣ, онъ же «государь Петръ ІІІ Ѳеодоровичъ», одинъ изъ первыхъ самозванцевъ съ именемъ Петра ІІІ, и слѣдовательно — предшественникъ Пугачова. Андрей Селивановъ во время Каина днемъ ходилъ по Москвѣ въ образѣ юродиваго, а ночью собиралъ около себя «сборища людей божіихъ», и дѣйствительно, жилъ за Сухаревой башней, у Николы въ Драчахъ, куда и по нынѣ скопцы ходятъ на поклоненіе. Жилъ онъ именно у той Ѳедосьи Яковлевой или Іевлевой, которую Каинъ поднялъ на улицѣ въ пьяномъ видѣ и которая прятала у себя «Андреюшку» въ подпольѣ. Въ своихъ «Страдахъ» самъ «Андреюшка» говоритъ о ней такъ: «И жилъ я въ домѣ у жены мірской, у Ѳедосьи Іевлевой грѣшницы (она, какъ мы видѣли, запивала). У ней въ подпольѣ тамъ и жилъ: она меня приняла, а свои не приняли. И они же и привели къ ней въ домъ… команду солдатъ». Они — это Сапожниковъ и Фроловъ. «Андреюшку» сослали въ Сибирь, и онъ на дорогѣ принялъ «большое оскопленіе», а изъ Сибири съ торжествомъ возвратился снова въ Петербургъ.

Народный эпосъ, — говоритъ г. Безсоновъ, — овладѣвшій лицомъ и жизнью Каина, овладѣлъ и всѣмъ, что къ нему прикасалось. Народъ жадно слушалъ и читалъ жизнеописаніе Ваньки Каина, пѣлъ о немъ пѣсни, разсказывалъ чудеса о его подвигахъ и окончательно обезсмертилъ его, поставивъ рядомъ съ Гришкою Отрепьевымъ, Маринкою-безбожницей, Стенькою Разинымъ и Ивашкою Мазепой. Равнымъ образомъ, извѣстная часть народа жадно слушала и читала жизнеописаніе «Андреюшки» или его «Страды» — произведеніе, современное съ жизнеописаніемъ Каина и притомъ совершенно народное, съ тою же игрою словъ, какъ у Каина, съ тѣми же остротами и пословицами, съ вставками стиховъ и пр. Мало того, и «Андреюшку» и Каина народное творчество помѣстило рядомъ въ своемъ историческомъ эпосѣ. Вотъ, по народной поэзіи, эти эпическіе богатыри⁷.

И такъ, по справедливому замѣчанію г. Безсонова, столкновеніе съ расколомъ, и особенно съ скопчествомъ, богатымъ средствами мщенія, и столкнуло Каина въ пропасть: тутъ онъ затрогивалъ уже не воровъ только и не мошенниковъ, не однихъ удалыхъ добрыхъ молодцовъ и не голь кабацкую, а «гражданъ», богатыхъ и приличныхъ по всей видимости. Тѣ, которыхъ онъ не успѣлъ захватить — а такихъ было больше, чѣмъ захваченныхъ, и они были сильнѣе пострадавшихъ — не могли простить ему и повели вѣрный подкопъ подъ самого Каина, потому что раскольники, какъ это доказала исторія, всегда находили средства добираться до самыхъ затаенныхъ и самыхъ сильныхъ пружинъ государственнаго механизма. Раскольники, конечно, сдѣлали то, что сначала раскольническая коммиссія, за нею сыскной приказъ и тайная канцелярія, а наконецъ, и полиція съ воинскими командами, т. е. всѣ представители государственной власти постепенно переходили отъ недовѣрія къ Каину къ ожесточенію противъ него, а потомъ къ преслѣдованію. Тутъ, конечно, припоминались и страшные пожары, истребившіе тысячи домовъ въ Москвѣ, припоминались и поджигатели, бывшіе друзья Каина. И вотъ, въ сознаніи легко поддающихся массъ «Каинъ» превращается въ «окаяннаго», въ проклятаго, въ анаѳематствованнаго. Припоминается и то, что Каинъ былъ «страстенъ до женщинъ». Полицейскій подъячій Будаевъ доноситъ на него, что онъ увезъ его жену. Такимъ образомъ, къ послѣднему рѣшенію судьбы Каина сходятся всѣ женщины, или любившія его или пострадавшія отъ него: изъ нихъ первыя — естественныя соперницы между собою, потому что любили одного мужчину, и слѣдовательно — оскорбленныя мстительницы; послѣднія — мстительницы ad hoc et propter hoc. Все это сваливается на умную голову Каина.

Къ довершенію всѣхъ золъ, изъ Петербурга присылается въ Москву новый генералъ-полицеймейстеръ Татищевъ. Кто знаетъ, не проведена ли была и сюда тонкая нить мщенія скопцовъ? Полагаютъ, что Ѳедоръ Тарасовъ Зѣвакинъ, у котораго Каинъ увезъ дочь, былъ братъ того Тарасова, который ѣздилъ за «пророкомъ» Андреюшкой въ Сибирь, чтобы освободить его.

Какъ бы то ни было, но едва Татищевъ явился въ Москву, какъ тотчасъ же приказалъ арестовать Каина по дѣлу о похищеніи дочери Тарасова и тотчасъ же донесъ объ этомъ самой императрицѣ.

Арестованный Каинъ, все еще не потерявшій вѣры въ свою силу, на первомъ допросѣ отвѣчаетъ всякій вздоръ, думая отдѣлаться по прежнему. Но Татищевъ приказываетъ посадить его въ погребъ, кормить очень мало и никого къ нему не допускать.

Въ первый разъ въ жизни Каинъ не выноситъ такой муки, особенно когда Татищевъ приказалъ подать «кошекъ». Онъ кричитъ ужасное: «слово и дѣло!»

Это было 1 февраля 1749 г. На этомъ днѣ Каинъ кончаетъ свой разсказъ о своей богатой впечатлѣніями жизни. Онъ оканчиваетъ этотъ разсказъ такъ же шуточно, какъ и началъ его. Онъ говоритъ, что послѣ того, какъ онъ сказалъ «слово и дѣло», его отослали въ тайную канцелярію, «гдѣ посмирнѣе говорятъ, въ которой учиненные мною послѣ своего раскаянія вышеписанные непорядки въ бытность сыщикомъ графу Александру Ивановичу Шувалову показалъ, отъ чего произведена была коммиссія, по окончаніи оной, отправленъ я въ Рогервикъ или Балтійскій портъ, т. е.:

гдѣ и нынѣ нахожусь».

Значитъ, онъ разсказываетъ о событіяхъ своей жизни самъ, въ Рогервикѣ, словно Наполеонъ I на островѣ св. Елены.

Но Каинъ умалчиваетъ о многомъ горькомъ въ своей жизни, особенно о томъ ея періодѣ, когда онъ уже потерялъ все свое обаяніе и сидѣлъ въ тюрьмѣ. Объ этомъ горькомъ досказываютъ за него архивныя дѣла.

Вотъ что говорятъ эти дѣла, извлеченныя г. Есиповымъ изъ исторической могилы — архива.

Едва произнесено было «слово и дѣло», какъ Каина тотчасъ же отправляютъ въ контору тайной канцеляріи. Тамъ его допрашиваютъ. Каинъ объявляетъ, что «слова и дѣла» за нимъ никакого нѣтъ, что онъ закричалъ его изъ страха умереть отъ изнуренія въ сыромъ и холодномъ погребу, въ который его посадилъ Татищевъ. Тогда канцелярія, по принятому порядку, опредѣляетъ: «за ложное сказываніе «слова и дѣла» Каина бить нещадно плетьми; по учиненіи наказанья, для слѣдованія и рѣшенія въ показанныхъ на него изъ полицеймейстерской канцеляріи воровствахъ, отослать опять туда же».

И вотъ Каинъ опять въ ненавистныхъ рукахъ Татищева. Татищевъ снова сажаетъ его подъ строгій караулъ. Со всѣхъ сторонъ къ Татищеву идутъ доносы на Каина…

Выхода больше нѣтъ — спасенья ждать не откуда: надо было дать послѣдній отвѣтъ за всю свою такъ рано погубленную жизнь. Каину было всего тридцать лѣтъ.

Онъ обѣщаетъ Татищеву разсказать всю истину. Ему даютъ немного отдохнуть и полѣчиться послѣ плетей въ тайной канцеляріи.

Но вотъ 24 февраля Каинъ является къ допросу. Словно Лепорелло развертываетъ передъ Донъ-Жуаномъ безконечный свитокъ его любовныхъ похожденій, такъ Каинъ развертываетъ такой же безконечный свитокъ своихъ воровскихъ похожденій передъ Татищевымъ. Онъ не щадитъ никого — ни полиціи, ни сыскнаго приказа, ни раскольничьей коммиссіи; мелкія, громкія и даже очень громкія имена пестрятъ на длинномъ спискѣ участниковъ Каина въ его темныхъ похожденіяхъ; въ числѣ взяточниковъ стоятъ совѣтникъ Воейковъ, сенатскій прокуроръ Щербининъ и графъ Сергѣй Алексѣевичъ Шереметевъ. Татищевъ считаетъ необходимымъ донести объ этомъ императрицѣ Елизаветѣ Петровнѣ и, между прочимъ, поясняетъ со словъ Каина, что «онъ то все чинилъ въ надеждѣ на имѣющихся въ сыскномъ приказѣ судей и секретарей и протоколиста, которыхъ онъ за то, чтобъ его остерегали, даровалъ и многократно въ домахъ у нихъ бывалъ, и, какъ между пріятелей обыкновенно, пивалъ у нихъ чай и съ нѣкоторыми и въ карты игрывалъ», что, по показанію Каина, «сколько возможность допустила, собрано товарищей его и прочихъ касающихся до того слѣдствія сорокъ одинъ человѣкъ, которыхъ должно разспрашивать, а другихъ сообщниковъ же его и которые о воровствахъ его вѣдали, а не доносили, собирать и ими слѣдовать, чего главной полиціи за врученными полицейской должности дѣлами по множеству объявленнаго имъ, Каиномъ, съ товарищами его воровства, производить невозможно, ибо и нынѣ уже въ настоящихъ полицейскихъ дѣлахъ учинилась не малая остановка»; но что при этомъ «сыскному приказу объ немъ, Каинѣ, и о сообщникахъ его слѣдовать за выше показаннымъ яснымъ подозрѣніемъ не только невозможно, но и весьма опасно, чтобъ большему воровству, и разбоямъ ему, Каину, съ его сообщниками попущенія не учинилось».

Ясно, что вся московская администрація заподозрѣна въ сообщничествѣ съ Каиномъ; онъ всѣхъ опуталъ одной петлей; всю Москву, начиная отъ крупныхъ и мелкихъ властей и кончая голью кабацкою, какъ бы заставивъ признать его своимъ атаманомъ. Все это такъ и сквозитъ въ донесеніи Татищева Елизаветѣ Петровнѣ.

Чтобы вынуть Москву изъ этой петли, Татищевъ предлагаетъ императрицѣ: «по всеподданнѣйшему моему мнѣнію, наискорѣе бы его, Каиново, и его сообщниковъ воровство изслѣдовано и пресѣчено быть могло, ежели бы ваше императорское величество изволили указать особливую для того коммиссію учинить, понеже въ повинной его, вора и разбойника Каина, сверхъ того ихъ воровства, показано взятковъ на посланнаго отъ сенатской конторы по требованію его, Каина, для осмотру на стругахъ воровъ и подозрительныхъ людей, ярославскаго пѣхотнаго полка прапорщика графа Сергѣя Алексѣева сына Шереметева, такожъ сенатской конторы на прокурора Щербинина и на присутствующаго въ московской полиціи совѣтника Воейкова, секретарей и приказныхъ служителей и раскольничьей коммиссій на секретаря».

Развернемъ и мы хотя малую часть этого Каинова покаяннаго свитка. Прослѣдимъ, какъ въ этомъ покаяніи онъ вспоминалъ и переживалъ свою загубленную жизнь — вѣдь это историческій образчикъ милліоновъ такихъ же загубленныхъ жизней, изъ которыхъ слагалась исторія русскаго народа…

— Изъ компанейской питейной конторы, — кается Каинъ Татищеву — содержащагося подъ карауломъ скованнаго въ побѣгѣ и въ кражѣ денегъ прикащика, подъѣхавъ къ той конторѣ на извощикѣ, по согласію съ тѣмъ прикащикомъ, который тогда у караульныхъ выпросился на дворъ, якобы для нужды, — увезъ и, сбивъ съ него желѣзо, отпустилъ и за то взялъ съ того прикащика 50 рублевъ.

— Товарищъ мой суконщикъ Алексѣй Шинкарка, по приказанію моему, одного торгующаго на Живомъ мосту незнаемо чьего крестьянина Илью, за непослушаніе, что оный Илья лодки не подалъ, билъ рукою, который тогожъ часа и умре.

— Московскіе купцы два человѣка, пришедъ ко мнѣ, объявили, что они везли въ Москву товары, кои у нихъ остановилъ доноситель, и притомъ просили меня, чтобъ я какимъ-нибудь случаемъ того доносителя захватилъ въ сыскной приказъ, чтобъ имъ между тѣмъ тотъ товаръ убрать. И по той ихъ просьбѣ, пришедъ я въ тотъ приказъ, присутствующему тогда князю Якову Кропоткину фальшиво доносилъ, что будто тотъ доноситель отбилъ у меня съ пушкарями оговорнаго человѣка. Почему тотъ Кропоткинъ и велѣлъ того доносителя сыскать, котораго я, сыскавъ, привелъ въ сыскной приказъ, и хотя онъ въ томъ и не винился, но по осмотру явился битъ кнутомъ, за что держанъ былъ недѣлю, а потомъ, по наказаніи за тотъ отбой плетьми, освобожденъ, за что вышепоказанные купцы дали мнѣ 50 рублевъ.

— Бѣглаго ссылочнаго на каторгу, Михаила Цыганова, поймавъ въ кирпичныхъ сараяхъ, отпустилъ и въ надлежащее мѣсто не привелъ, только за отпускъ за бѣдность взять было съ него нечего.

— Усмотрѣлъ я въ городѣ ходящаго незнаемо какого человѣка въ новой шубѣ и привелъ въ сыскной приказъ, токмо никому еще не объявлялъ, а по приводѣ ощупалъ у его чересъ (поясъ) съ деньгами, причемъ тотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, что онъ городовой купецъ, и просилъ, чтобъ я его отпустилъ, за что-де онъ дастъ мнѣ изъ имѣющихся у него въ чересу денегъ половину. Чего ради я его изъ того приказа выведши и взявъ у него изъ тѣхъ денегъ половину, напримѣръ — рублевъ съ тридцать, отпустилъ, а послѣ я объ немъ увѣдомился, что онъ бѣглый солдатъ, а потомъ уже и самъ видѣлъ его скованнаго.

— Торгующаго въ епанечномъ ряду Кондратья Бачюрина поймалъ на дорогѣ и говорилъ ему, что онъ бѣглый солдатъ, который, боясь меня, далъ мнѣ 60 рублевъ, чтобъ я впредь его не вербовалъ.

— Товарищи мои, посольскаго двора ученики, Михайло Наживинъ и прочіе разныхъ чиновъ, съ людей срывали шапки и съ пьяныхъ обирали платье и отнимали деньги, — что я все за ними вѣдалъ, а нигдѣ не доносилъ и ихъ закрывалъ.

— Въ домъ свой приваживалъ бурлаковъ, кого гдѣ поймаю, и бивалъ, и съ кого что возьму, хотя бы и подозрителенъ былъ, отпускивалъ, а съ кого взять нечего — приводилъ въ сыскной приказъ.

Каинъ дѣлаетъ такихъ признаній десятки, сотни… Память отказывается служить ему въ выворачиваньи наизнанку своего мутнаго прошлаго. Онъ забываетъ имена — вѣдь тысячи именъ и лицъ прошли по его жизни, по его памяти; а надо все припомнить, все стряхнуть съ души… Но въ этомъ выворачиваньи своего прошлаго передъ грознымъ судьей онъ видимо не искрененъ: онъ стряхиваетъ съ своего прошлаго одну мелочь, пыль; а тяжелые камни прошлаго не сворачиваетъ съ своей памяти — это онъ оставляетъ про себя. Онъ все еще надѣется вынырнуть изъ омута, оставивъ тамъ другихъ, менѣе виновныхъ…. Онъ дѣлаетъ оговорку, что «за множествомъ» этихъ камней, лежащихъ на его прошломъ, онъ «сказать не можетъ».

Не говоритъ Каинъ въ этой покаянной исповѣди ни о своемъ шатаньѣ по Волгѣ съ шайкой атамана Зори, ни о первыхъ московскихъ похожденіяхъ. Но за то, видимо озлобленный противъ московскихъ властей, потворствовавшихъ ему изъ-за взятокъ и не попавшихъ вмѣстѣ съ нимъ въ погребъ, онъ вноситъ въ свой свитокъ этихъ благополучно возсѣдающихъ на своихъ судейскихъ и секретарскихъ креслахъ чиновниковъ, чтобы въ послѣдній разъ въ жизни поблагодарить ихъ и показать,что они — его братья по крови и плоти, что они сосали молоко изъ исторической груди той же, общей всѣмъ имъ матери…

— Приказомъ правительствующаго сената посланъ былъ, — говоритъ онъ — напольныхъ полковъ оберъ-офицеръ графъ Шереметевъ, по причинѣ пойманныхъ мною разбойниковъ, для осмотру на идущихъ въ Москву судахъ работныхъ людей, причемъ былъ и я, и нѣсколько человѣкъ подозрительныхъ людей нашли, въ томъ числѣ и съ воровскими паспортами, которые были у хозяина-армянина Марки Шишикина, кои и отведены въ сыскной приказъ, токмо оный ІІІишикинъ въ тотъ приказъ незнаемо для чего былъ не сысканъ. А во время того осмотру, оный графъ Шереметевъ бралъ себѣ во взятокъ съ каждаго струга по два рубли, въ томъ числѣ съ одного орловскаго купца Семена Уткина взялъ онъ, графъ Шереметевъ, кафтанъ смурый суконный простой, да мнѣ Уткинъ далъ 10 рублевъ за то, чтобъ мы на его стругѣ бурлаковъ не осматривали и никакой турбаціи имъ не чинили, за что мы съ того струга никого и не взяли. Да тогда жъ оный Шереметевъ со струга купца Логина Лепешева за тожъ взялъ барана живого большого…

Отъ графа Шереметева, берущаго и рублями, и кафтанами, и баранами, онъ переходитъ къ своимъ друзьямъ — подъячимъ, протоколистамъ, секретарямъ, членамъ, совѣтникамъ, прокурорамъ.

— При взятіи изъ Ивановскаго монастыря въ раскольничью коммиссію старицъ, кои явились въ расколѣ, одну старуху — говоритъ Каинъ — я отпустилъ. А какъ я въ отпускѣ той старухи взятъ былъ въ ту коммиссію и держанъ подъ карауломъ, тогда по свободѣ, пришедъ къ той коммиссіи секретарю Ивану Шаврову, подарилъ платкомъ италіанскимъ и просилъ, чтобъ онъ меня къ сыску той же старухи не принуждалъ; а послѣ того въ разныя времена прислалъ къ нему ренскаго рубли на три, и послѣ того оной старухи отъ меня не требовано.

За секретаремъ раскольничьей коммиссіи слѣдуетъ протоколистъ сыскного приказа Молчановь, большой охотникъ до краденыхъ «епанечекъ» и до прочаго.

— Содержащаяся въ сыскномъ приказѣ колодница Акулина Леонтьева, призвавъ меня къ себѣ — продолжаетъ Каинъ, — отдала мнѣ краденую епанечку тафтяную алую на заячьемъ мѣху, которая у нея была въ закладѣ, и онаго приказа протоколистъ Степанъ Молчановъ оную епапечку взялъ къ себѣ и отнесъ въ домъ свой, о чемъ извѣстны подъячіе Андрей Аверкіевъ да Иванъ Коноваловъ. Да оный же Молчановъ, при взятьѣ разбойниковъ, изъ пожитковъ огородника, у коего они пристань имѣли, навязалъ цѣлый узелъ и взялъ къ себѣ. Да и при всѣхъ таковыхъ выемкахъ, какъ секретари, такъ и подъячіе то чинили.

А вотъ огульная характеристика всего сыскного приказа:

— Тогожъ приказу секретари и протоколистъ, будучи въ приказѣ, почасту говаривали мнѣ, чтобъ я позвалъ ихъ въ питейный погребъ и поилъ ренскимъ, которыхъ я и паивалъ и издерживалъ на то по рублю и больше. За то, когда на меня произойдетъ въ томъ приказѣ какая въ чемъ жалоба, чтобъ они мнѣ въ томъ помогали и съ тѣми людьми, не допуская въ дальное слѣдствіе, мирили, что и самымъ дѣломъ бывало неоднократно. Сверхъ того, даривалъ я ихъ шапками, платками, перчатками и шляпами и къ вербному воскресенію раскрашенными вербами, а протоколисту и сукна на камзолъ, да женѣ его бархату чернаго аршинъ да объяри на балахонъ и на юпку, да три и четыре платка италіанскихъ. А одинъ секретарь, Иванъ Богомоловъ, при осмотрѣ въ одномъ домѣ, гдѣ приставали воры, не явится ль воровскихъ пожитковъ, взялъ образъ маленькій, обложенъ серебромъ, и отвезъ въ домъ свой.

А вотъ, вкусы и привычки судей, которые такъ любили пытки, дыбу, застѣнокъ — и «кенарскій сахаръ», «крашеныя вербы», любили играть въ картишки съ Каиномъ и пр.

— Того жъ приказу судья Аѳанасій Сытинъ говаривалъ мнѣ въ домѣ своемъ, въ коемъ я у него бывалъ часто и пивалъ съ нимъ чай, что я мало къ нимъ воровъ вожу, у него-де нѣтъ сахару и чаю. Почему я, купя въ городѣ сахару келарскаго полпуда, отнесъ къ нему. И сверхъ того, онъ, Сытинъ, биралъ меня съ собою часто для разныхъ покупокъ, за которыя деньги отдавалъ не всѣ, а послѣ я доплачивалъ своими; а иногда посылывалъ меня для всякихъ покупокъ и одного, только съ человѣкомъ своимъ, которое я покупалъ на свои же деньги. А какъ я въ домъ его, Сытина, по призыву его ходить пересталъ, тогда онъ, Сытинъ, и поставленныхъ ко мнѣ для сыску воровъ солдатъ изъ дому свелъ. Да того жъ приказу судьѣ Егору Непѣнину самому и чрезъ служителя его передарилъ картъ дюжины съ двѣ. И въ одно время въ домѣ его игралъ я съ нимъ, Непѣнинымъ, по приказу его для забавы безденежно въ карты, въ называемую игру «едну». Да ихъ, Сытина и Непѣнина, къ вербному воскресенью, купя, подарилъ по крашеной вербѣ, и въ той надеждѣ на ихъ, судей, секретарей и протоколиста, я вышепоказанныя продерзости и чинилъ, а безъ того дарить бы ихъ не изъ чего. Оные жъ секретари и протоколистъ, что у меня въ домѣ имѣлась зернь, знали и въ бытность у меня въ домѣ и игроковъ видали.

Наконецъ, исповѣдь Каина знакомитъ насъ и съ совѣтникомъ московской полиціи Воейковымъ «съ товарищи», изъ коихъ Воейкову, за освобожденіе «изъ цѣпи»,Каинъ далъ 50 рублевъ, секретарю Захару Фокину 3 рубли, канцеляристу Будаеву 7 рублевъ, капралу Воейкова штаны замшевые черные, а сыну Воейкова, «за стараніе» о Каинѣ, подарены «рукавицы бархатныя зеленыя, обложены голуномъ золотымъ, да двѣ шапки круглыя бархатныя».

Вмѣстѣ съ прочими, «лакомился» взятками и прокуроръ сенатской конторы Щербининъ, не брезгуя брать по 10 «рублевъ», наравнѣ съ дворецкимъ графа Петра Шереметева.

Наконецъ, исповѣдь Каина кончается. Ее представляютъ на усмотрѣніе императрицы и вновь забираютъ цѣлыя массы лицъ, на которыя указывалъ Каинъ въ своемъ покаянномъ спискѣ.

Но Москва скоро почувствовала, что она потеряла Каина. Началось общее броженіе несчастныхъ осадковъ московскаго общества: они тоже почуяли, что нѣтъ больше Каина. Съ московской суконной фабрики разомъ бѣжало до тысячи человѣкъ, которые разсыпались по городу и окрестностямъ и каждый изъ нихъ превратился въ маленькаго Каина.

Тутъ только почувствовало правительство, что за силы сидѣли въ томъ невзрачномъ человѣчкѣ, котораго Татищевъ засадилъ въ погребъ.

25 іюня 1749 г состоялся именной указъ за собственноручнымъ подписаніемъ императрицы. Въ указѣ, между прочимъ, повелѣвалось: «для искорененія злодѣевъ московскую полицейскую команду усилить солдатами изъ полевыхъ полковъ, а вора Каина съ его товарищами изъ полиціи со всѣмъ его дѣломъ передать въ сыскной приказъ, но опредѣля судей и приказныхъ служителей безподозрительныхъ, а подозрительныхъ отрѣшить, о всемъ изслѣдовать розыскомъ, и какіе его Каинова товарищи покажутся, тѣхъ сыскивать и присылаемыхъ изъ полиціи, впредь такихъ злодѣевъ принимая, разспрашивать и ими розыскивать же, и всякими образы стараться оныхъ до конца искоренять, а кто такимъ казнямъ подлежать будетъ, не чиня экзекуціи, ея императорскому величеству доносить».

На основаніи этого указа, отрѣшаются отъ должностей всѣ прежніе заподозрѣнные чины сыскнаго приказа, а на ихъ мѣста назначаются другіе, именно — Богдановъ, князь Горчаковъ, Алексѣй Еропкинъ, князь Вадбольскій, Струковъ и др. Имъ велѣно изслѣдовать дѣло «розыскомъ», т. е. пыткою.

Самая коммиссія но дѣлу Каина помѣщается на мытномъ дворѣ у москворѣцкихъ воротъ. Сюда приводится и Каинъ со всею своею многочисленною свитою: Иванъ Каинъ — въ ручныхъ и ножныхъ желѣзахъ; за нимъ, въ кандалахъ, его свита: фабричные — Алексѣй Шинкарка, Дмитрій Мазъ, Иванъ Крыловъ; матросы — Антонъ Ковровъ, Иванъ Ковровъ, матросскій сынъ Соколовъ, отставной солдатъ Никонъ Богомоловъ, купецъ Сергѣй Чижикъ, фабричный ученикъ Петръ Волкъ, посольскаго двора ученики Михайло Наживинъ, Степанъ Буслай, Иванъ Шелковниковъ, нѣсколько купцовъ, нѣсколько женщинъ, въ числѣ которыхъ капитанская дочка Марья Петровна Аксакова и жена инженера Авдотья Жеребцова и другія.

Каина помѣщаютъ въ особую палату, въ два окна; окна отъ земли 3½ арш.

Для карауловъ назначается особая военная команда въ 50 человѣкъ солдатъ съ унтеръ-офицеромъ и оберъ-офицеромъ. Командѣ дается особая инструкція: «Каина никогда и ни для чего съ означенными его товарищами не спускать, также и другихъ колодниковъ никого, никуда и за карауломъ не отпускать и приходящихъ къ нимъ и къ Каину никого не допускать. Если кто будетъ приносить пищу, то сперва самому (караульному офицеру) пробовать, кромѣ вина, и потомъ отдавать. Вина въ милостыню не принимать отъ приносящихъ. Приносимые калачи и хлѣбы осматривать, нѣтъ ли въ нихъ чего запеченаго. Смотрѣть, чтобы между колодниками никакихъ ссоръ, непотребствъ и игранія въ карты или какія зерни не было. Осматривать, нѣтъ ли у колодниковъ ножей или вредительныхъ инструментовъ. Раздавать ежедневно каждому кормовыя деньги по 1 копѣйкѣ. О состояніи колодниковъ и караула ежедневно подавать рапортъ».

Переводъ арестантовъ въ новое помѣщеніе состоялся 7 іюля, а 15-го числа караульные замѣтили, что колодники Андрей Пичкала и Иванъ Ковровъ съ кѣмъ-то разговаривали въ окно. Хватаютъ уличнаго переговорщика. Узнаютъ: «зовутъ его Василіемъ Алексѣевымъ, по прозванію Чижикъ, суконщикъ, отъ роду 40 лѣтъ. Отецъ его — Галкинъ. Подходилъ къ окну, потому что колодники кликнули его поднять денежку, брошенную какимъ-то проѣзжимъ; денежку онъ не нашелъ, а свою подалъ». Оказалось, что въ числѣ колодниковъ, товарищей Каина, есть тоже Чижикъ, купецъ, но не родня пойманному.

24 іюля колодникъ Осипъ Соколовъ показалъ, что къ Каину приходитъ жена его Арина Иванова и ночевала съ нимъ двѣ ночи; что сержантъ Подымовъ выпускаетъ Каина въ другую палату, гдѣ сидятъ его товарищи и каждый день сержантъ съ Каиномъ, Антономъ Ковровымъ, Шинкаркою, съ Петромъ Волкомъ и другими ѣдятъ, пьютъ и играютъ въ кости и въ карты на деньги, что для этой игры жена Каина приносила деньги, а что прежде онъ проигралъ шубу.

Колодники, дѣйствительно, не скучали — говоритъ г. Есиповъ — и этимъ они обязаны были сержанту Подымову, который съ своими дежурными солдатами проводилъ день и ночь въ палатахъ, гдѣ сидѣли колодники. Да и гдѣ же ему было проводить время? При домѣ, гдѣ помѣщались колодники и коммиссія, особой караульной не было устроено. Сержантъ и солдаты должны были стоять подъ открытымъ небомъ. Что же удивительнаго, что Подымовъ проводилъ время въ колодничей и притомъ очень пріятно. День и ночь онъ пировалъ съ арестантами — пили, пѣли, играли въ карты или въ зернь. Но все дѣло испортили женщины, которыя носили мужьямъ деньги; а отсюда — азартныя игры и доносы со стороны обыгранныхъ. Виновныхъ сѣкутъ плетьми — и слѣдствіе идетъ своимъ порядкомъ. Допросы продолжаются каждый день — работы палачамъ по горло.

«Читая журналы и протоколы слѣдственной коммиссіи — продолжаетъ г. Есиповъ — невольно удивляешься нравственному складу людей того времени. Члены коммиссіи, какъ записано въ протоколахъ, нерѣдко начинали пытку съ 10-го часа по полуночи и оканчивали ее только въ половинѣ 3-го по полудни. Какіе нужны нервы, чтобы 5¹⁄₂ часовъ сряду смотрѣть на страданія пытаемыхъ, слушать ихъ вопли, — и это повторялось на другой день, какъ дѣло вполнѣ законное, необходимое и справедливое!»

Болѣе шести лѣтъ сидѣлъ Каинъ въ «темной темницѣ». Въ прежней палатѣ, гдѣ онъ содержался, «стѣны разсѣлись», и его перевели въ «нижнюю палату» безъ оконъ. Въ желѣзной двери для свѣту прорубили окошко.

Къ этому грустному для Каина періоду жизни относятъ пѣсню, помѣщенную въ первомъ изданіи «Каиновыхъ пѣсенъ», а потомъ перепечатанную у Новикова и др., подъ названіемъ: «Послѣдняя пѣсня Ивана Осиповича, по прозванью Ваньки-Каина». Вотъ эта прекрасная, всѣмъ извѣстная пѣсня, доселѣ любимая народомъ:

Для того, чтобы насъ не обвиняли въ идеализаціи такой личности, какъ Каинъ, и въ возведеніи простого вора въ типъ народнаго героя, мы позволяемъ себѣ привести слова г. Безсонова въ доказательство того, что эту пѣсню, дѣйствительно, могъ пѣть Каинъ въ темницѣ и что пѣсню эту народъ приписывалъ, дѣйствительно Каину. Каинъ, документально извѣстно, въ заключеніи своемъ пѣлъ (по документамъ г. Есипова): пѣлъ съ товарищами, пѣлъ, конечно, и одинъ. Всю жизнь любя пѣсни и играя въ нихъ роль, онъ не могъ не пѣть: долженъ былъ пѣть теперь, когда дѣла сводились къ развязкѣ, и серьезной. Не дрогнуть, не задуматься, не погоревать нельзя было; для этого не нужно было присѣсть и сочинить, были пѣсни готовыя, принесенныя издали, слышанныя вокругъ. Моментъ, можетъ статься, лучшій въ жизни Каина — передъ смертію вызвалъ въ памяти и душѣ его лучшій образецъ творчества, лучшую и старшую пѣсню. Весь вопросъ идетъ къ тому: точно «примѣнилъ» ли къ себѣ пѣсню Каинъ, или «спеціализировалъ» ее, чтобы общее достояніе народа сдѣлалось его собственнымъ и послѣ опять возвратилось въ народъ съ его личнымъ образомъ или именемъ? Съ этой стороны всего важнѣе начало: «Нешуми, мати, зеленая дубравушка, не мѣшай мнѣ, доброму молодцу, думу думати». Положительно утверждаемъ, что въ исторіи нашего народнаго творчества, ни прежде Каина не встрѣчается пѣсня съ этимъ началомъ, ни послѣ не попадается другой съ тѣмъ же началомъ, ни сама она, приписанная Каину, никогда не имѣетъ начала другого… Весь народъ нашъ цѣликомъ, гдѣ ни поетъ и гдѣ мы его ни слышимъ, единственно эту пѣсню называетъ всегда Каиновою и постоянно ему приписываетъ: его пѣсня и объ немъ; о Каинѣ поетъ толькосъ этимъ началомъ, не знаетъ начала другого и съ тѣмъ же началомъ не поетъ ни о комъ другомъ. И напѣвъ вездѣ въ народѣ одинаковъ… Нужды нѣтъ, что, по основѣ, пѣсня эта старше, что образы и выраженія ея не примѣняются прямо ко внѣшней дѣйствительности Каина; нужды нѣтъ,что пѣсня выше, лучше, подлиннѣе, народнѣе всего Каинова прошлаго: народъ входить въ его положеніе передъ казнью, народъ признаетъ, что въ этомъ настроеніи Каинъ былъ народнѣе, подлиннѣе, лучше, выше, даже старше самого Каина, ближе къ древнему и высшему, творческому типу народному. Въ эту минуту преступникъ для нашего народа становится только «несчастнымъ». А кто знаетъ? Можетъ статься, на эту страшную и высокую минуту, и хоть только на минуту, народу вспоминались изъ прошлаго Каина тѣ труды, которые, въ ряду преступленій, отдавалъ онъ защитѣ крестьянъ, крѣпостныхъ и рекрутовъ! А эти труды бывали. Какъ бы ни было, относительно пѣсни, общее преданіе гласитъ тоже: отступя отъ слоевъ «простонародныхъ», слои общественные всегда были и остаются того же убѣжденія. Не можемъ забыть впечатлѣній нашей ранней молодости, какъ старикъ Д. Н. С — въ, человѣкъ въ высокой степени почтенный, лучшихъ сферъ нашего общества, семейный, литературный, богатый, пѣвалъ намъ эту «Каинову» пѣсню одушевленнымъ и разтроганнымъ голосомъ, съ пылавшими взорами… Мы и послѣ встрѣчали то же самое чувство, и глубину взволнованной души, и безотрадную грусть, и нѣкоторую восторженность напѣва отъ многихъ другихъ: многіе вовсе не знали при этомъ «дѣйствительнаго» Каина, какъ мы знаемъ его теперь по документамъ — всѣ одинаково знали и сознавали «творческаго».

Только въ іюнѣ 1755 г. кончилось сложное дѣло Каина. Ему было въ это время 37 лѣтъ: лучшіе годы, годы полнаго развитія съѣдены тюрьмою; годы самой ранней молодости, до 20–23 лѣтъ, отданы «Волгѣ-матушкѣ, широкому раздолью». Послѣдніе годы жизни съѣла каторжная работа.

Судъ приговорилъ Каина къ смертной казни: колесовавъ, отрубить голову.

Но сенатъ, по представленію юстицъ-коллегіи, смягчилъ постановленіе суда. Воръ Каинъ и товарищъ его Алексѣй Шинкарка наказаны кнутомъ, вырѣзаны имъ ноздри и съ знаками на лбу и на щекахъ В.О.Р. сосланы они «въ тяжкую работу». Въ этой-то «тяжкой работѣ», конечно, въ минуты роздыха, разсказана имъ и записана досужими слушателями повѣсть о богатой событіями жизни этого страннаго человѣка. Напечатана эта повѣсть въ первый разъ въ 1775 г.; но лучшее ея изданіе считается то, которое вышло подъ заглавіемъ: «Жизнь и похожденіе россійскаго Картуша» и т. д.

•••

Все изложенное нами выше едва ли допускаетъ сомнѣніе въ томъ, можетъ ли быть имя Каина внесено въ списокъ именъ историческихъ. Оно самимъ народомъ внесено въ этотъ списокъ, и если народный голосъ имѣетъ какой-либо вѣсъ въ русской исторіи, то голосъ этотъ присуждаетъ Каину историческое безсмертіе. Помимо этого, личность Каина сама собою является личностью крупною, историческою: не дѣло исторіи выбрасывать эту личность изъ лѣтописи русской земли, какова бы ни была дѣятельность этой личности, какъ исторія не выбросила изъ міровой лѣтописи ни Герострата, ни Нерона за то, что они были поджигатели. А Каина нельзя выбросить изъ исторіи, потому что безсмертіе дано ему народомъ и — по праву. Мы совершенно согласны съ неизвѣстнымъ авторомъ замѣтки, помѣщенной въ 1859 г. въ «Русскомъ Словѣ», по поводу изданія г-мъ Геннади (Григоріемъ Книжникомъ) жизнеописанія Ваньки Каина. Авторъ замѣтки называетъ Каина «своеобразнымъ героемъ», какъ С. М. Соловьевъ, упоминая о немъ въ ХХІІ томѣ «Исторіи Россіи», смотритъ на Каина, какъ на историческую личность, «типическую въ своемъ родѣ». Авторъ замѣтки «Русскаго Слова» справедливо говоритъ, что къ личности Каина лежали симпатіи современниковъ, а его автобіографія обличаетъ въ немъ далеко не дюжинную натуру. Онъ говоритъ, что въ автобіографіи Каина «разсказъ веденъ съ удивительною простотою и спокойствіемъ: человѣкъ вѣдь не афектируется здѣсь нисколько, не становится на ходули и не самоуничижается, что сдѣлала бы всякая мелкая натуришка — нѣтъ, онъ проходитъ мимо всего этого съ какимъ-то пренебреженіемъ, — все это ниже его, все это мелко; — для него подлость, зло, обманъ, благородство, добро — вещи несуществующія, такъ что объ нихъ и думать не стоитъ… А вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, какъ вглядѣться глубже въ эту личность, такъ невольно какъ-то представляется еще одинъ, совершенно оригинальный экземпляръ изъ разряда широкихъ натуръ, которыми такъ обильна наша русская земля»… Мы скажемъ даже больше: безъ Каина для насъ не вполнѣ понятна была бы внутренняя жизнь и исторія русскаго народа перваго полустолѣтія ХѴІІІ вѣка, когда Россію насильно повернули лицомъ къ Западу такъ круто, что едва не сломили у ней позвоночный столбъ, забывая, что ноги ея и туловище, и сердце и самый черепъ вросли въ неблагопріятную историческую почву такъ глубоко, какъ мощи Іоанна Многострадальнаго. Каинъ — это громадный рефракторъ, въ которомъ отразилась вся подпочвенная историческая Русь, доселѣ не выбравшаяся еще вполнѣ на Божій свѣтъ.

☆☆☆