Слѣпцовъ-кавказецъ

10^го декабря, текущаго года, исполнится 50 лѣтъ со дня смерти одного изъ славныхъ дѣятелей покоренія Кавказа, генералъ-майора Николая Павловича Слѣпцова, павшаго въ сраженіи съ горцами на правомъ берегу р. Гехи, у аула Шалажи. Много за эти полъ-вѣка было помѣщено статей и воспоминаній, въ военныхъ и историческихъ журналахъ, о дѣятельности этого героя, посвятившаго военному дѣлу всю свою жизнь и отдавшаго ее столь рано во славу русскаго оружія; но и по настоящее время есть еще соратники и очевидцы его боевой жизни, полные любви къ покойному и принявшіе на себя трудъ возстановленія его памяти.

Имѣя въ виду подѣлиться этими новыми, не бывшими еще въ печати, воспоминаніями, мы приводимъ, предварительно, краткія біографическія свѣдѣнія о Слѣпцовѣ.

Призваніе къ военной службѣ проявилось въ немъ еще въ юности. Обучаясь въ Горномъ институтѣ, гдѣ проходились и военныя науки, Слѣпцовъ выдѣлялся между воспитанниками по всѣмъ военнымъ наукамъ и строевымъ занятіямъ и въ особенности по фехтованію, удостоиваясь при состязаніяхъ награжденіемъ самыхъ первыхъ призовъ. Проходя курсъ спеціальнаго заведенія и оказывая полные успѣхи во всѣхъ наукахъ, Слѣпцовъ не считалъ себя удовлетвореннымъ и все время просилъ отца о переводѣ его въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ. Обремененный семействомъ, отецъ его долго не рѣшался исполнить просьбу сына и только по общему ходатайству всѣхъ родныхъ, послѣ шестилѣтнихъ просьбъ, далъ на это свое согласіе. Получивъ столь желанное согласіе, 26 мая 1834 года, Слѣпцовъ написалъ своему отцу слѣдующее письмо:

«Я началъ письмо мое вступленіемъ о затрудненіяхъ предстоящаго экзамена не для того, чтобы возвысить въ глазахъ вашихъ цѣну заботъ моихъ, но отъ искренности и чистоты души, и потому еще, что это весьма важно въ теперешнемъ моемъ положеніи. Не думайте также, любезнѣйшій батюшка, чтобъ я раскаивался въ своемъ желаніи и предпріятіи. Боже, меня сохрани отъ такой мысли! Я никогда не допущу этого! Чѣмъ затруднительнѣе опредѣленная собственнымъ моимъ побужденіемъ цѣль, тѣмъ радостнѣе будетъ для меня достиженіе ея! Теперь же я смѣю только надѣяться, позволю даже себѣ быть увѣреннымъ, но отчаиваться — никогда! Постыдно и безбожно было бы мнѣ не чувствовать родительскихъ заботъ вашихъ; я понимаю ихъ и цѣню, какъ велитъ долгъ мой! Благословляю Творца, что Онъ по благости своей не судилъ еще до сихъ поръ заслужить отъ васъ упрека въ моемъ стараніи. Будучи осьмнадцати лѣтъ, я, сколько чувствую и сознаю себя, надѣюсь, что не допущу васъ въ немъ усомниться, и, если позволите сказать прямо, откровенно думаю, что заботы ваши упали на несовсѣмъ безплодную почву, но рано или поздно должны принести плоды (по силамъ моимъ), болѣе или менѣе для васъ утѣшительные. Чувства мои не должны быть для васъ закрыты, по законамъ Бога и природы я долженъ держаться передъ вами только одного: что на душѣ, то и на языкѣ. Я былъ бы слишкомъ безчувственъ, слишкомъ неблагодаренъ, если бы когда либо осмѣлился не быть увѣреннымъ составить ваше утѣшеніе. Молю только Бога, да продлитъ онъ дни ваши на радость и счастье! Батюшка! Я очарованъ истиннымъ назначеніемъ военнаго званія, я ставлю его выше всѣхъ другихъ понятій. Всѣ мои желанія, всѣ усилія стремятся къ тому, чтобъ вступить на это высокое, славное поприще и быть его достойнымъ. Я просилъ, умолялъ васъ, такъ сказать, вырвалъ у васъ согласіе, и теперь у меня нѣтъ и не должно быть ни другой мысли, ни другихъ заботъ, кромѣ тѣхъ, чтобы заботиться о вашихъ радостяхъ и оправдать доброе участіе родныхъ. Вы рѣшились — и для меня нѣтъ препятствій! Предо мной обширное поле къ блаженству. Теперь я забываю превратность судьбы; мнѣ кажется, что я счастливъ навсегда, навѣки; по крайней мѣрѣ, въ эти минуты — совершенно!».

Во время своего пребыванія въ школѣ подпрапорщиковъ Слѣпцовъ числился въ лейбъ-гвардіи Литовскомъ полку и въ 1836 году, пробывъ въ школѣ 2 года, изъ фельдфебелей былъ произведенъ въ прапорщики въ тотъ же полкъ. Но служба въ рядахъ гвардіи въ то время, когда не предвидѣлось для нея участія въ военныхъ дѣйствіяхъ, была не по сердцу Слѣпцову, и черезъ 4 года онъ переводится по собственному желанію въ Нижегородскій драгунскій полкъ, квартировавшій и тогда, какъ и теперь, на Кавказѣ. Осенью же 1840 года начинается боевая дѣятельность будущаго героя. Въ продолженіе 5 лѣтъ онъ въ чинахъ оберъ-офицерскихъ участвуетъ въ 30 боевыхъ дѣлахъ съ горцами и за отличіе, 19 января 1845 года, произведенный въ чинъ майора, назначается командиромъ 1^го Сунженскаго линейнаго казачьяго полка.

Принятіе имъ этого полка сопровождалось отдачею имъ слѣдующаго приказа, въ которомъ ярко отражается характеръ Слѣпцова, и видны не только воинскія его качества, но и душевныя и нравственныя, какъ человѣка.

«Высочайшимъ приказомъ въ 19 день января 1845 года назначенъ я командиромъ 1-го Сунженскаго линейнаго казачьяго полка. Обязанность моя — заботиться о благосостояніи вашемъ, и я приступаю къ трудному долгу своему съ удовольствіемъ. Желаніе государя и правительства, чтобы вы на новой линіи были твердымъ оплотомъ для защиты дарованныхъ вамъ земель, вашего имущества и семействъ противъ хищниковъ. Милостью царя вамъ даны вспомоществованія и преимущества. Чувствуйте благодѣяніе монарха и попеченіе начальниковъ.

«Вѣра въ Бога и повиновеніе властямъ земнымъ есть первый залогъ отваги и силы. Понимайте долгъ христіанскій, исполняйте его по присягѣ, и вы превзойдете старыхъ одностаничниковъ вашихъ, оправдаете надежду царя и начальниковъ.

«Молодечествомъ казакъ щеголяетъ, удальство въ крови его, оружіе и конь срослись съ нимъ. Новобранцы, берите примѣръ съ опытныхъ, и будемъ единодушно отстаивать собственность вашу твердо и мужественно. Не обманывайте себя заранѣе ложною силою непріятеля; вы будете имѣть борьбу съ народомъ, на которомъ лежитъ клеймо Божьяго гнѣва и презрѣнія, съ бродягами, попирающими земные дары, промѣнявшими честный трудъ на грабежи и мошенничество. Они сильны тогда только, когда нападаютъ на слабаго, а вы всегда сильны вѣрой, славой имени русскаго и славой казацкою съ давнихъ временъ.

«Будьте же достойны званія казака по долгу христіанскому, вѣрности присягѣ, доблести, мужеству, удальству, повиновенію старшимъ, ловкости и расторопности. Тогда будете имѣть успѣхъ въ хозяйствѣ, и дни ваши процвѣтутъ изобиліемъ и богатствомъ. Земля ваша имѣетъ всѣ способы къ тому, и вы сами ее уже оцѣнили.

«Нѣтъ врага кресту нашему, мы водрузимъ знаменіе Спасителя вездѣ, гдѣ укажетъ намъ Богъ перстомъ Царя. Долгъ нашъ — оружіемъ утверждаться здѣсь, на новыхъ мѣстахъ поселеній, и мы обязаны исполнить этотъ священный долгъ съ горячимъ усердіемъ, славно, честно, неутомимо.

«Кто не признаетъ истины въ словахъ моихъ, тотъ врагъ закону Божію, врагъ порядку и собственной пользѣ, тому судъ небесный, а на землѣ нѣтъ мѣры наказанія. Считаю обязанностью по званію моему и считаю долгомъ пріятнымъ жертвовать собою для пользы вашей; вы это узнаете послѣ. Отъ васъ же требую я усерднаго исполненія по закону и словамъ моимъ. Мой долгъ также соблюдать и ограждать права ваши: всякій, обиженный и не удовлетворенный кѣмъ бы то ни было и въ чемъ бы то ни было, можетъ прійти ко мнѣ во всякое время съ жалобой, лишь бы она была законна и справедлива. Объявляю вамъ также, что я буду каждый мѣсяцъ постоянно опрашивать претензіи и, вмѣстѣ съ тѣмъ, предваряю, что изслѣдованія мои по жалобамъ будутъ самыя строгія, и съ виновныхъ будетъ взыскиваться по законами, примѣрно. Всѣ бумаги, при которыхъ будутъ получаться для васъ деньги отъ правительства или другія вспомоществованія, поставляю правиломъ обнародовать отъ слова до слова на сходкахъ, какъ я уже дѣлалъ доселѣ.

«Высочайше одобренныя правила уже были не разъ обнародованы мною вамъ ко всеобщему свѣдѣнію. Отъ васъ зависитъ, чтобы довольство сопровождало дни ваши; исполняющій долгъ свой будетъ веселиться; веселье честной души радуетъ сердце начальника, а жить будемъ весело тогда, когда вы уразумѣете свое дѣло по долгу присягѣ и словамъ моимъ. Въ томъ я вамъ порукою».

Всѣ слова своего приказа Слѣпцовъ выполнилъ съ точностью. Основанная имъ Сунженская линія и ея станицы достигли полнаго благоустройства и процвѣтанія, а сунженцы сдѣлались грозой горцевъ и неоднократно разбивали самого Шамиля и его наибовъ. Въ теченіе пяти лѣтъ, Слѣпцовъ за свою выдающуюся храбрость и военныя доблести получилъ въ числѣ нѣсколькихъ орденовъ орденъ св. Георгія 4 ст., золотую саблю и въ 1850 г., 34 лѣтъ отъ роду, произведенъ въ генералъ-майоры. Къ сожалѣнію, въ слѣдующемъ году онъ палъ геройской смертью въ бою при рѣкѣ Гехи.

По словамъ участниковъ этого дѣла, полковника Прокопова и урядниковъ: Якова Мелихова, Архипа Крапивина и Самуила Монашенко, бой этотъ описанъ былъ пять лѣтъ тому назадъ, въ 1897 г., сотникомъ Фроловымъ въ № 27 «Терскихъ Вѣдомостей». Цѣль боя была прорубить просѣку, необходимую для обороны уже замирившагося аула Шалажи, при чемъ начальникъ отряда, генералъ Слѣпцовъ, имѣлъ также въ виду, при первой къ тому возможности, непремѣнно отнять у непріятеля орудіе, очень безпокоившее наши войска, стоявшія на лѣвомъ берегу р. Гехи.

Отрядъ состоялъ изъ Навагинскаго пѣхотнаго полка, 2 баталіоновъ тенгинцевъ, 6 сотенъ 1^го Сунженскаго линейнаго казачьяго полка, 4^хъ пѣшихъ орудій, саперной роты и ракетной команды.

Отрядъ, расположенный лагеремъ на лѣвомъ берегу рѣки, семь дней прорубалъ просѣку. 7^го или 8^го декабря, генералъ Слѣпцовъ ѣздилъ въ укрѣпленіе Урусъ-Мартановское; въ это время чеченцы вывозили свое орудіе и стрѣляли по лагерю и войскамъ, рубившимъ лѣсъ. По пріѣздѣ генерала, лазутчики увѣдомили, что непріятель намѣревается большими силами напасть на лагерь и помѣшать проложенію просѣки.

Н. П. Слѣпцовъ, руководствуясь этими сообщеніями, а главное потерявъ всякое терпѣніе видѣть передъ своими глазами непріятельское орудіе, рѣшилъ его непремѣнно взять. Для этого 9^го декабря, въ 9 час. вечера, Н. П. созвалъ военный совѣтъ, на которомъ рѣшено было до наступленія разсвѣта послать въ обходъ охотниковъ, назначеніе которыхъ должно было заключаться въ томъ, чтобы по первому выстрѣлу изъ непріятельскаго орудія зайти въ тылъ чеченцамъ и такимъ образомъ отрѣзать имъ путь къ отступленію. Въ охотники вышли 3 казачьи сотни подъ начальствомъ войскового старшины, В. С. Предимирова, и пѣхотинцы съ полковникомъ Каревымъ; главнымъ же силамъ съ остальными сотнями казаковъ приказано было прямо ударить во фронтъ врагу, переправившись черезъ рѣку, при чемъ баталіону подполковника Лухомскаго штурмовать завалы. По свидѣтельству участниковъ, завалы были сооружены чеченцами изъ срубленныхъ гигантскихъ стволовъ чинаръ, переброшенныхъ безъ всякаго систематическаго порядка. Это обстоятельство страшно мѣшало казакамъ свободно дѣйствовать, затрудняло даже движеніе пѣхоты и, наоборотъ, защищало непріятеля отъ страшнаго дѣйствія огня наступавшаго отряда.

Въ воскресенье, 10^го числа, выдался сѣренькій денекъ. Зимы не было въ 1851 г., и въ описываемое время цвѣлъ даже терновникъ. До 10 час. утра было все спокойно, пѣхота не рубила просѣки вслѣдствіе праздника. Генералъ же былъ крайне нервенъ, все время справлялся объ охотникахъ, выступившихъ ночью, ворчалъ на долгое молчаніе непріятельскаго орудія и видимо жаждалъ боя. «Ужъ такъ опротивѣла ему пушка», — выражается урядникъ Мелиховъ. Наконецъ, въ началѣ третьяго часа дня, раздался первый выстрѣлъ изъ орудія чеченцевъ, зловѣщій сигналъ къ общему наступленію. Въ одно мгновеніе, Н. П. Слѣпцовъ со своимъ дежурствомъ очутился на непріятельскомъ берегу, и его бѣлый конь уже гарцовалъ впереди; за нимъ стремглавъ, въ безпорядкѣ, неслись любимыя сотни, одна за другой, лишь только сотенные значки указывали мѣсто ихъ нахожденія. Пѣхота съ подполковникомъ Лухомскимъ стройно прошла за казаками. Стремительность генерала, желаніе наскочить съ быстротой молніи, поразить и оглушить врага — были отличительной его тактикой; всѣ это знали, и никто никогда не отставалъ. Такова была уже «закваска Слѣпцовская».

Здѣсь надо обратить вниманіе на одно обстоятельство, послужившее большой ошибкой въ дѣлѣ. Непріятель обыкновенно свое орудіе вывозилъ почти противъ нашего лагеря. Въ этотъ же день почему-то орудіе было не довезено до обыкновеннаго своего пункта, а поставлено далеко вправо. Такимъ образомъ, не зная этого, охотники и главная колонна прошли неожиданно лишнее пространство. Непріятель, увидавъ внезапный и рѣшительный натискъ, быстро увезъ орудіе; «мы его и не видали съ тѣхъ поръ, и неизвѣстно, куда чеченцы его скрыли», — говоритъ полковникъ Прокоповъ. Когда сотни доскакали до заваловъ, непріятель уже отступалъ; слѣва слышалось звонкое «ура» охотниковъ и ружейная пальба, направленная на наткнувшагося на нашихъ охотниковъ непріятеля. Н. П. Слѣпцовъ кинулся съ однимъ казакомъ Яковомъ Мелиховымъ по направленію выстрѣловъ, желая лично убѣдиться, что это за перестрѣлка. Освѣдомившись, генералъ вернулся обратно къ заваламъ, къ которымъ подходилъ батальонъ подполковника Лухомскаго. Слѣпцовъ приказалъ ему занимать ихъ, а самъ отправился къ сотнямъ. Въ это время, по словамъ очевидцевъ, у нихъ шла отчаянная рукопашная схватка. Картина была ужасная: казаки смѣшались съ чеченцами; послѣдніе были въ овчинныхъ теплыхъ бешметахъ и шныряли между казаками, снимая бешметы, надѣтые поверхъ черкесокъ; такимъ образомъ, чеченцы, явившись въ черкескахъ, мало отличались отъ казаковъ, имѣвшихъ одинаковый костюмъ съ ними, а потому приходилось дѣйствовать, лишь столкнувшись съ врагомъ лицомъ къ лицу.

Видя, что дѣло идетъ успѣшно, и непріятель отступаетъ, Слѣпцовъ поскакалъ къ навагинцамъ и началъ торопить пѣхоту итти черезъ завалы, сильно затруднявшіе движеніе. «Сейчасъ, ваше превосходительство!» — былъ отвѣтъ подполковника Лухомскаго. Въ этотъ моментъ впереди заваловъ не было видно непріятеля; генералъ подскочилъ къ завалу. Его бѣлый кабардинецъ былъ виденъ, разсказываетъ Мелиховъ, въ 15 саженяхъ у завала. На Н. П. было пальто распахнутое, темнаго цвѣта, виднѣлась сѣрая черкеска, и мелькалъ красный верхъ папахи. Вдругъ Мелихову показалось, что конь рванулся въ сторону, и сѣдокъ покачнувшись какъ будто склонился. Инстинктивно бравый казакъ, подбодривъ коня нагайкой, очутился около командира. Лицо генерала покрылось смертной блѣдностью, глаза закрылись, лѣвая рука была опущена внизъ. Тотчасъ Мелиховъ, соскочивъ съ сѣдла, принялъ обожаемаго генерала на руки. Послѣдній не промолвилъ ни единаго слова. Мелиховъ крикнулъ: «Дежурство сюда, бросай завалъ, командиръ раненъ!» Тотчасъ нѣсколько казаковъ очутилось около раненаго. Никто не зналъ о случившемся, лихой же полкъ продолжалъ рубить чеченцевъ далеко отъ мѣста происшествія. Казаки понесли дорогого раненаго къ рѣкѣ, и лишь дорогою, на минуту очнувшись, Слѣпцовъ прошепталъ: «несите меня, братцы, я не хочу здѣсь умирать!» Въ это время подъѣхалъ докторъ Лужинскій.

ІІо увѣренію Якова Мелихова, докторъ не осматривалъ раны, какъ объ этомъ писали, да и сомнительно, чтобъ Слѣпцовъ это позволилъ сдѣлать. На пути къ ставкѣ Н. П. Слѣпцовъ снова, открывъ глаза, спросилъ: «отбита ли пушка?» Ему отвѣтили отрицательно. «Ахъ, жаль, очень жаль!…» — проговорилъ герой. Никакихъ распоряженій, по свидѣтельству Мелихова, генералъ не дѣлалъ, онъ всегда до начала каждаго сраженія назначалъ, на случай своей смерти или раны, старшаго. На этотъ разъ онъ приказалъ полковнику Кареву быть его замѣстителемъ.

Генералъ быстро ослабѣвалъ, поминутно впадалъ въ забытье; вслѣдствіе этого д-ръ Лужинскій часто подносилъ какой-то пузырекъ къ носу, и раненый, открывая глаза, дѣлался бодрѣе. Въ третій разъ Н. П. спрашивалъ про пушку и все жалѣлъ, что ея не отбили. Въ ста саженяхъ отъ рѣки раненый попросилъ пить: «дайте воды»… Мелиховъ вынулъ баклажку, всегда имѣвшуюся у казаковъ, назначавшихся на дежурство къ генералу. Напившись, Н. П. сказалъ: «Несите меня, братцы, я васъ всѣхъ записалъ въ свое завѣщаніе. Жаль, очень жаль, что не отбили пушки»… Это были послѣднія слова героя, послѣ чего началась предсмертная агонія; генералъ, впавъ въ забытье, больше уже не говорилъ. Начали спускаться къ переправѣ. Въ 25 саженяхъ отъ рѣки видны были усилія раненаго что-то сказать, но силъ не хватило, глаза открылись, но это былъ уже не тотъ знаменитый орлиный, острый взглядъ, заставлявшій каждаго трепетать!… Лишь только вступили казаки въ воду рѣки, Н. П. Слѣпцовъ вздохнулъ, и голова его склонилась на бокъ: отошелъ въ вѣчность тотъ, при имени котораго трепетала вся Чечня. Тихо, благоговѣйно казаки донесли тѣло отца-командира своего до лагеря; по суровымъ, загорѣлымъ лицамъ ихъ пробѣгали крупныя слезы, да горькая, щемящая душу кровавая обида захватывала дыханіе: каждому изъ этихъ честныхъ, преданныхъ героевъ хотѣлось отдать свою жизнь, лишь бы воскресить батюшку командира, послѣдній вздохъ котораго былъ за Русь и за царя!…

Тѣло перенесли въ лагерь и положили въ палаткѣ. Въ 6 час. дня вернулись войска. Не поддается никакому описанію безпредѣльное горе отряда отъ казака и солдата до офицера. Буквально навзрыдъ рыдалъ весь отрядъ. 11^го числа утромъ войска продолжали рубить просѣку; войсковой старшина Предимировъ съ тремя сотнями повезъ дорогое тѣло въ Ачхой, Ассинскую и далѣе въ ст. Сунженскую, исполняя волю покойнаго: «желаю быть неразлучно съ моими сунженцами». Въ аулѣ Ачхой прахъ былъ положенъ въ гробъ, обитый чернымъ бархатомъ съ серебромъ; знаменитому бѣлому кабардинцу сшита черная попона. Жители станицы Ассинской всѣ вышли на ¹⁄₂ пути встрѣчать прахъ скончавшагося основателя своей станицы. Всѣ горько, неутѣшно рыдали… Шествіе приблизилось къ Сунженской станицѣ. «Трудно выразить, что происходило», говорятъ урядникъ Архипъ Крапивинъ, Яковъ Мелиховъ и другіе. «Дѣтей подносили къ гробу; жены и дѣвчата громко рыдали; по дорогѣ разстилали шали и платки. Вся станица была на лицо, рыданія превратились въ зловѣщій гулъ, кругомъ стоялъ стонъ неописуемый!… Станица рыдая стонала… укоряла полкъ, не съумѣвшій сберечь драгоцѣнную жизнь дорогого батюшки, отца кормильца, во славу отечества, царя-батюшки и своихъ незабвенныхъ сунженцевъ. Тѣло его пребывало 4 дня въ часовнѣ (церкви еще не было).

При громѣ пушекъ и залповъ ружей опущенъ былъ прахъ въ склепъ. Родныхъ не было. Одинъ Яковъ — столѣтній старецъ, слуга Слѣпцова, жившій въ станицѣ и заботившійся о немъ, какъ мать о дитяти, да Ларька (Ларіонъ изъ крѣпостныхъ) рыдали у изголовья Н. П., замѣняя родныхъ. Вся Сунжа отъ мала до велика была родной Слѣпцову, и всѣ рыдали… даже конь, говоритъ Мелиховъ, двигался, опустивъ шею, какъ бы понимая общее горе, навсегда разставшись съ своимъ бравымъ, храбрымъ сѣдокомъ хозяиномъ! Такъ закончилъ свои славные дни Н. П. Слѣпцовъ, вѣрный долгу присяги и своему казацкому слову!

Объ этомъ же боѣ имѣютъ интересъ, еще не появлявшіяся въ печати, воспоминанія соратника Николая Павловича, бывшаго въ нижнемъ чинѣ ординарцемъ при немъ, нынѣ отставного полковника Мартина Григорьевича Афонасова. Предчувствіе близкой смерти, по словамъ Афонасова, явилось у Слѣпцова за полъ-года до сраженія при Гехи, когда онъ, будучи раненъ въ ногу пулею 16 іюня на Нурикоевской полянѣ, по лѣвую сторону той же рѣки, послѣ сдѣланной ему докторомъ удачной операціи, попросилъ къ себѣ своего любимца старика Якова Михайловича (управляющій всѣмъ его хозяйствомъ, 70^ти лѣтній старикъ, служившій еще дѣду Слѣпцова, бывшій у него дядькой) и приказалъ ему благословить себя иконой въ благодарность за исцѣленіе. Благословляя, старикъ Михайлычъ заплакалъ, говоря, что у него сильно щемитъ сердце, и что ему вѣрно больше не видать своего барина. Всю осень этого года Слѣпцовъ дѣйствительно замѣтно грустилъ, казался взволнованнымъ и удрученнымъ, какъ бы какимъ-то горемъ. Отрядъ въ это время стоялъ въ бездѣйствіи лагеремъ на той же лѣвой сторонѣ рѣки Гехи.

Въ началѣ декабря къ Слѣпцову стали являться лазутчики изъ горъ съ донесеніемъ, что по распоряженію Шамиля, наибъ Дуба съ большимъ числомъ чеченцевъ долженъ напасть на наши войска, при чемъ при ихъ отрядѣ есть одно орудіе. Лазутчики доносили объ этомъ, какъ люди, щедро задаренные Слѣпцовымъ, не жалѣвшимъ ничего для успѣха каждаго дѣла и расходовавшимъ на это деньги даже изъ своихъ личныхъ средствъ. Освѣдомленный о семъ Слѣпцовъ, съ 9^го на 10^е декабря, не прилегъ всю ночь, занятый распоряженіями по предстоящей отправкѣ пѣшей колонны на правый берегъ подъ начальствомъ войскового старшины Предимирова, съ цѣлью отрѣзать при отступленіи непріятеля отъ близлежащаго аула. Все раннее утро 10^го декабря онъ лично распоряжался по расположенію на лѣвомъ берегу части владикавказскаго полка подъ начальствомъ полковника Шостака, выбравъ при этомъ хорошо видное непріятелемъ мѣсто, съ цѣлью заманить врага на этотъ отрядъ. Окончивъ всѣ эти распоряженія, самъ Слѣпцовъ съ небольшимъ отрядомъ казаковъ и частью пѣхоты сталъ въ укрытомъ мѣстѣ на правомъ берегу р. Гехи, имѣя намѣреніе при нападеніи непріятеля ударить ему во флангъ. Онъ былъ въ большомъ нетерпѣніи, ожидая съ 10 часовъ утра до 2^хъ часовъ дня выстрѣла со стороны непріятеля. Наконецъ, въ началѣ третьяго часа, раздался первый выстрѣлъ изъ непріятельскаго орудія. Генералъ быстро вскочилъ на лошадь, бросился къ кавалеріи и закричалъ ей: «на конь! на конь!» и поѣхалъ по правому берегу рѣки сперва рысью, а потомъ вскачь. Двѣ сотни неслись за нимъ на полномъ карьерѣ. Проскакавъ съ версту наша небольшая кучка всадниковъ была уже на одной высотѣ съ непріятельской колонной, находившейся на лѣвой сторонѣ рѣки. Генералъ, скакавшій впереди, закричалъ: «ура!» Окружавшіе его вынули шашки и, продолжая нестись во весь духъ, влетѣли на поляну, усѣянную рѣдкими деревьями. Тутъ-то и былъ непріятель, встрѣтившій нашихъ градомъ пуль, но неожиданное появленіе казаковъ испугало чеченцевъ, и они бросились вразсыпную бѣжать. Казаки догоняли и рубили бѣжавшихъ. Кавалерія, вся въ разсыпномъ строѣ, скакала впередъ, перепрыгивая черезъ срубленныя и поваленныя деревья, пока не была задержана огромными завалами, за которыми залегъ непріятель, открывъ учащенную стрѣльбу. Когда кавалерія остановилась передъ завалами, Слѣпцовъ послалъ приказаніе пѣхотѣ усилить маршъ, и когда подошелъ батальонъ навагинцевъ къ завалу, генералъ, надѣясь дружно атаковать непріятеля и отнять его пушку, повелъ всѣхъ на приступъ заваловъ. При немъ въ это время находились урядники Молыхинъ, Мелиховъ и я, Афонасовъ; остальные же казаки дежурства вели ожесточенную перестрѣлку съ разсыпавшимися по лѣсу чеченцами.

«Когда Молыхинъ и я, — разсказываетъ Афонасовъ, — подскакали къ завалу, составленному изъ очень толстыхъ деревьевъ, и вскочили на него, то замѣтили передъ собой шагахъ въ десяти, за очень старымъ и толстымъ чинаромъ, прятавшихся четырехъ чеченцевъ, изъ которыхъ одинъ, какъ сейчасъ помню, очень красивый, молодой, въ черной черкескѣ съ серебромъ, съ бѣлыми газырями и съ бѣлой чалмой на папахѣ, увидѣвъ насъ стоящими на завалѣ, смѣло сдѣлалъ шагъ въ сторону отъ дерева и, быстро прицѣлившись въ насъ, выстрѣлилъ изъ винтовки; пуля пролетѣла подъ моей лѣвой рукой, что заставило меня машинально повернуться влѣво, какъ бы за пулей, и увидѣть ужасную картину пораненія нашего общаго всѣми обожаемаго любимца, окончившагося его смертью. Слѣпцовъ схватился за грудь, и Мелиховъ, бросившійся къ нему, обхватилъ его съ боку рукою и сталъ поддерживать его падающее тѣло. Мелиховъ и Молыхинъ сняли его съ коня, а я вытащилъ находившуюся у моего сѣдла его собственную бурку, разложилъ ее на землю, и до прибытія врача онъ оставался въ нее завернутымъ. Осмотрѣвъ рану, докторъ покачалъ головой и на вопросъ присутствовавшаго при этомъ генеральнаго штаба капитана Циммермана: «ну, что, какъ рана?» неосторожно отвѣтилъ довольно громко: «смертельная». Раненый услышалъ эти слова и сейчасъ же, обращаясь къ Циммерману, спросилъ: «а что, пушку взяли?» и на отвѣтъ послѣдняго: «нѣтъ», онъ еще задалъ вопросъ: «есть ли прикрытіе?» на что ему всѣ отвѣтили: «есть». Тогда, обращаясь къ намъ, ординарцамъ, онъ сказалъ: «оберните меня обратно, я взгляну назадъ», и затѣмъ, когда это исполнили, онъ посмотрѣлъ на завалъ и сказалъ: «несите меня поскорѣй, я не хочу здѣсь умереть, и не плачьте — я все, что могъ, для васъ сдѣлалъ». Я въ то время, когда несли его, держалъ его лѣвую руку, а товарищъ мой, Кондратъ Отченешенковъ, правую, чтобы онъ не срывалъ отъ боли положенную докторомъ повязку. Дорогою, при переносѣ тѣла черезъ рѣку, я почувствовалъ, что рука его ослабѣла и похолодѣла, а глазами онъ продолжаетъ смотрѣть, но этотъ взглядъ уже былъ взглядъ мертвеца; онъ незамѣтно и тихо отошелъ въ жизнь вѣчную, безъ страданій н мученій; ни стона, ни крика не вырвалось изъ его устъ; онъ заснулъ тихо, и никто не примѣтилъ, какъ улетѣлъ отъ насъ могучій духъ обожаемаго вождя.

«На другой день смерти, мы доставили тѣло его въ Ачхой, гдѣ былъ воинскимъ начальникомъ подполковникъ Мезенцевъ, который устроилъ для нашего незабвеннаго героя парадные проводы на дрогахъ, съ пышнымъ балдахиномъ, при чемъ весь его полкъ провожалъ процессію до Сунженской (она теперь Слѣпцовская) станицы, гдѣ онъ и былъ погребенъ на станичномъ кладбищѣ. Потерю Слѣпцова оплакивали всѣ жители не только всѣхъ окрестныхъ станицъ, но жители всего Кавказа, а намѣстникъ Кавказа, князь Воронцовъ, когда узналъ о смерти своего любимца Николы (какъ онъ его всегда называлъ), два часа ходилъ по кабинету, плача о незабвенномъ подчиненномъ, осуществившемъ его, князя, предначертанія созданіемъ Сунженскаго полка и Сунженской линіи».

Кромѣ свѣдѣній о послѣднемъ боевомъ подвигѣ Слѣпцова и его кончинѣ, Мартынъ Григорьевичъ Афонасовъ сообщилъ намъ также свѣдѣнія, рисующія Слѣпцова, какъ человѣка.

Будучи холостымъ, онъ былъ въ то же время какъ бы рѣдкимъ семьяниномъ, въ смыслѣ своихъ сердечныхъ и почтительныхъ отношеній къ отцу и всѣмъ роднымъ. Онъ питалъ къ нимъ самую горячую привязанность и величайшее почтеніе. Любилъ онъ вообще людей и въ особенности дѣтей окружавшихъ его станичныхъ жителей, любилъ такъ, какъ рѣдко можетъ любить человѣкъ близко родной.

Въ свободныя минуты отъ службы онъ отдавалъ себя въ распоряженіе станичныхъ подростковъ, устроивая съ ними игры и забавы. Любя страстно военное дѣло, онъ желалъ развить любовь и привычку къ нему и въ окружающей его молодежи. Испросивъ, въ 1847 г., у намѣстника, князя Воронцова, разрѣшеніе взять четыре пушки, отбитыя имъ у непріятеля, для постановки ихъ въ Слѣпцовской и Троицкой станицахъ, по двѣ въ каждой, онъ организовалъ въ обѣихъ станицахъ военныя игры для подростковъ и, вооруживъ ихъ деревянными шашками, кинжалами и нагайками, каждый праздникъ производилъ съ ними военныя игры, какъ бы двухсторонніе маневры, самъ при этомъ садился на коня, указывалъ, какъ дѣйствовать, и, какъ бы руководя боемъ, увлекалъ всѣхъ въ минуты побѣдъ, какъ въ дѣйствительномъ бою, что, конечно, развивало у станичной молодежи любовь къ военному дѣлу и дало впослѣдствіи изъ нихъ многихъ истыхъ героевъ въ дальнѣйшихъ дѣлахъ по покоренію Кавказа.

Живущій также и понынѣ въ Слѣпцовской станицѣ, соратникъ Н. П. Слѣпцова, отставной войсковой старшина Родіонъ Севастьяновичъ Пузанковъ, любезно доставилъ намъ фотографическій снимокъ со второго памятника Слѣпцову, поставленнаго четыре года тому назадъ въ Троицкой станицѣ, по иниціативѣ также соратника Слѣпцова, полковника Прокопова (недавно лишь умершаго), на средства, собранныя сунженцами. Вспоминая о Н. П. Слѣпцовѣ, Пузанковъ также сообщилъ и нѣкоторыя черты изъ его жизни. Его любовь къ людямъ выразилась во время холеры, въ концѣ сороковыхъ годовъ.

Весь свой домъ Слѣпцовъ отдалъ въ полное распоряженіе заболѣвающихъ, при чемъ самъ оставался жить вмѣстѣ съ больными. Принявъ все продовольствіе больныхъ на свой счетъ, онъ лично все свое время отдавалъ уходу за ними; давалъ лѣкарство изъ своихъ рукъ, разносилъ пищу и, не досыпая ночей, дошелъ до крайняго утомленія. Во время этой эпидеміи самъ Слѣпцовъ два раза заболѣвалъ ею, заразившись, но, несмотря на это, онъ, какъ только начинало улучшаться состояніе его здоровья, вновь принимался за помощь страдающимъ своимъ ближнимъ. Вотъ гдѣ выказалась душа человѣка, храбраго воина, христіанина-человѣколюбца, — такъ заканчиваетъ это сообщеніе свое соратникъ героя и очевидецъ всего этого, старшина Пузанковъ.

Прилагая здѣсь лучшій изъ портретовъ Н. П. Слѣпцова (копія съ находящагося въ Тифлисскомъ музеѣ), приводимъ одно изъ самыхъ точныхъ описаній героя, взятое изъ книги «Кавказцы» Новоселова.

По этому описанію, Слѣпцовъ былъ средняго роста, худъ и сухъ. Блѣдное лицо его, покрытое загаромъ отъ солнца боевыхъ полей Чечни, было очень красиво. Строгій, благородный очеркъ, орлиный носъ, густые, короткіе усы, маленькія бакенбарды, обходившія кругомъ лица, и черные глаза, которыхъ обыкновенное выраженіе было мягкое и ласковое, но которые въ минуту одушевленія и гнѣва сверкали, какъ угли, составляли въ цѣломъ одну изъ тѣхъ физіономіи, которыя нельзя забыть, видѣвъ ихъ хотя одинъ разъ. Волосы его были густые, курчавые и черные, какъ смоль, но въ нихъ начинало уже пробиваться серебро сѣдинъ. Движенія и жесты Слѣпцова были рѣзки; ходилъ онъ быстро, говорилъ скоро; когда находился въ волненіи, то немного заикался. Голосъ его былъ пріятенъ и имѣлъ особенный тонъ; въ минуты же гнѣва и раздраженія дѣлался необыкновенно звонкимъ и крикливымъ. Выражался онъ просто, не стараясь отыскивать и придумывать фразъ, говорить красно и высокопарно. Въ разговорѣ любилъ употреблять уменьшительныя слова. Слѣпцовъ былъ пылокъ, имѣлъ самую огненную натуру, но былъ добръ и щедръ. Чрезвычайно раздражительный, онъ вспыхивалъ, какъ порохъ, но скоро остывалъ. Когда что-нибудь исполнялось противъ его приказаній, и этимъ нарушались его распоряженія, онъ приходилъ въ совершенную ярость, кричалъ пронзительно. Но этотъ взрывъ страсти скоро проходилъ, и онъ иногда (если былъ не права.) спѣшилъ извиниться предъ тѣмъ, на кого излился его гнѣвъ. Были примѣры, что онъ передъ всѣми просилъ прощенія у простыхъ казаковъ. Никто изъ тѣхъ, которые подверглись его справедливому гнѣву, не чувствовалъ себя оскорбленнымъ. Преобладающее военное качество въ Слѣпцовѣ было отвага безоглядная. Онъ былъ храбръ, какъ рыцари въ романахъ, какъ паладины среднихъ вѣковъ. Не было преграды, которая бы его остановила; опасности, которой бы онъ устрашился; предпріятія военнаго, которое бы счелъ неисполнимымъ. Хотя онъ не отличался особенною физическою крѣпостью, но энергія души его все превозмогала; онъ былъ неутомимъ, способенъ переносить всѣ труды и лишенія, чтобы достигнуть своей цѣли.

Въ пылу боя Слѣпцовъ себя не щадилъ нисколько и никогда не видѣлъ опасности, не замѣчалъ пуль, летавшихъ кругомъ его. Имѣя всегда горячее желаніе пасть на полѣ ратномъ, онъ пугался самой мысли о смерти на постели, отъ болѣзни. Бывъ готовъ умереть каждую минуту, Слѣпцовъ выбралъ могилу себѣ самъ въ Сунженской станицѣ, подлѣ убитаго своего племянника. Ведя съ непокорными чеченцами открытую, рыцарскую войну, онъ въ то же время любилъ этотъ народъ и много заботился объ устройствѣ благосостоянія тѣхъ, которые переселились къ намъ, и съ плѣнными обходился кротко. Слѣпцовъ былъ также рѣдкій семьянинъ: къ своему престарѣлому отцу онъ питалъ особенную горячую привязанность и глубочайшее почтеніе. Въ іюнѣ 1848 года, почтенный старецъ скончался и былъ похороненъ въ отдаленной деревнѣ. Осенью того же года въ этой деревнѣ вдругъ неожиданно явился штабъ-офицеръ и попросилъ къ себѣ священника. Это былъ Слѣпцовъ: прямо съ Сунжи, лишь только позволили ему служебныя дѣла, онъ пріѣхалъ поклониться милому праху на свѣжей могилѣ. Въ уединеніи отъ всѣхъ, онъ долго и усердно молился, говѣлъ тамъ и причастился святыхъ тайнъ; потомъ уже отправился на свиданіе съ родными. Родственность его, согрѣтая истиннымъ дружествомъ, была самая преданная; не было просьбы, въ которой онъ отказалъ бы роднымъ; этого мало, онъ самъ напрашивался на все, что только отъ него зависѣло. Всѣхъ бѣдныхъ, всякаго званія земляковъ, служившихъ на Кавказѣ или искавшихъ случая поступить чрезъ ходатайство его въ службу, онъ ласкалъ, какъ людей, близкихъ себѣ, и имѣлъ о нихъ особенное попеченіе; многихъ содержалъ на свой счетъ.

Искусственнаго въ Слѣпцовѣ ничего не было. Скромность, при всей уже его извѣстности, доходила до того, что онъ слова въ письмахъ и въ разговорахъ съ нимъ, невольно иногда вырывавшіяся отъ удивленія къ нему, принималъ не иначе, какъ за лесть. Онъ былъ чрезвычайно ласковъ и привѣтливъ. Задумчивость въ присутствіи Слѣпцова всегда заставляла его сомнѣваться въ томъ, довольны ли имъ, и онъ немедленно старался развлечь окружающихъ и разсѣять свое сомнѣніе; самъ же задумывался часто. Онъ любилъ во всемъ порядокъ, стройность, чистоту, цѣнилъ выше всего откровенность, прямоту, добросердечіе; человѣка каверзнаго гнушался. Ложь и притворство были ему незнакомы и недоступны. Мстительности никогда не допускалъ. Незадолго передъ его кончиной, по его назначенію, были розданы отъ неизвѣстнаго довольно значительныя денежныя пособія тѣмъ, которые по одному случаю были причиною его большого горя, перенесеннаго имъ съ твердостью, какъ испытаніе свыше. Въ то же время Николай Павловичъ имѣлъ всѣ типическія свойства русскаго человѣка: былъ гостепріименъ, радушенъ, хлѣбосолъ. Домъ его и карманъ были открыты для всѣхъ. Для пользы общей и служебныхъ обязанностей онъ не щадилъ ничего, и не на словахъ, а на дѣлѣ все состояніе съ жизнью своею повергнулъ на алтарь отечества. Это былъ Баярдъ Кавказской арміи, рыцарь безъ страха и упрека. Въ Слѣпцовѣ было что-то магическое, волшебное: такъ онъ умѣлъ очаровывать, привязывать къ себѣ, возбуждать фанатическую преданность. Одинъ казачій офицеръ, человѣкъ образованный, одинъ изъ преданнѣйшихъ ему людей, сказалъ черезъ нѣсколько дней послѣ его смерти: «Я былъ вѣренъ и преданъ ему, какъ лягавая собака господину; я поклонялся ему, какъ дикій поклоняется солнцу». Но у Слѣпцова были свои странности. Напримѣръ, онъ, воинъ столь отважный и смѣлый, прославившійся своимъ безстрашіемъ на Кавказѣ, гдѣ такъ много неустрашимыхъ людей, боялся различныхъ насѣкомыхъ и пресмыкающихся. Когда онъ увидитъ бывало гадину, то сейчасъ измѣнится въ лицѣ.

Въ станицѣ Самашки много ядовитыхъ пауковъ; онъ не любилъ тамъ бывать и говаривалъ: «тамъ паучки есть!»

Когда онъ пріѣзжалъ туда и сидѣлъ у станичнаго начальника, то всегда осматривался: ему казалось, что по немъ ползаютъ пауки. Къ сверчкамъ въ особенности имѣлъ онъ страшное отвращеніе.

Сунженскій полкъ и Сунженская линія созданы имъ въ осуществленіе предначертаній князя Воронцова. Слѣпцовъ былъ вѣрный и точный исполнитель воли этого намѣстника.

Всѣ станицы на Сунжѣ построены имъ. Въ первые годы устройства линіи тревоги въ ней были безпрестанныя. Чеченцы часто дѣлали набѣги, и Слѣпцовъ съ своими казаками не зналъ покоя. Бывало раздается пушечный выстрѣлъ, возвѣщающій появленіе непріятельской партіи: на линіи тревога, казаки поспѣшно вооружаются, садятся на коней и скачутъ изъ станицъ на сборный пунктъ. Слѣпцовъ ведетъ ихъ отбивать скотъ, отогнанный непріятелемъ, преслѣдовать чеченцевъ или отрѣзать имъ путь отступленія и истребить. Послѣ удачнаго дѣла летучій отрядъ возвращается на линію. Пѣсни гремятъ въ рядахъ казаковъ; они ѣдутъ, неся отбитое оружіе, значки, ведутъ немногихъ плѣнныхъ, а за ними кони, бранные товарищи, везутъ перекинутыя черезъ сѣдла тѣла убитыхъ казаковъ. Вѣсть о дѣлѣ прилетаетъ въ станицу; разсказываютъ, кто убитъ, кто раненъ. Толпа собирается для встрѣчи у воротъ. При восклицаніяхъ ея побѣдитель въѣзжаетъ въ станицу. Но радость торжества нарушается печальною сценою. Съ воплемъ бросаются на встрѣчу вождю жены и дѣти убитыхъ. Онъ кидаетъ имъ деньги, даетъ семьѣ убитаго казака 100–160 рублей серебромъ, обезпечиваетъ ихъ будущность. Столь благороднымъ образомъ прожилъ онъ все свое состояніе. Вотъ отчего любили его такъ казаки, и отчего еще и до сихъ поръ скорбятъ по немъ ихъ внуки. Казаки и татары (милиціонеры) и понынѣ поютъ пѣсни и славятъ добродѣтели покойнаго, его отвагу, его безстрашіе, его щедрость, его великодушіе. Память о Слѣпцовѣ всегда сохранится на Сунжѣ, среди населенія, имъ водвореннаго, въ землѣ, которую онъ покорилъ русскому скипетру, отнимая ее у враговъ, шагъ за шагомъ, наводя на нихъ ужасъ своимъ смѣлымъ набѣгомъ и повторяя ударъ за ударомъ. Имя его, воспѣтое въ казачьихъ пѣсняхъ, не будетъ забыто потомствомъ; онъ сдѣлался любимымъ героемъ сказаній и легендъ этого края. Дѣти нынѣшнихъ казаковъ поютъ и теперь боевую пѣснь Сунженскаго полка:

Любовь къ Слѣпцову питали не одни казаки, но и всѣ войска, почему-либо его знавшія; память о немъ навсегда сохраняется и въ полкахъ, находившихся временно подъ его командою.

Весною 1861 года, т. е. въ послѣдній годъ жизни Слѣпцова, первый баталіонъ Эриванскаго его императорскаго высочества наслѣдника цесаревича (нынѣ лейбъ-гренадерскій Эриванскій Его Величества) полка, по волѣ князя Воронцова, отправленъ былъ изъ Грузіи въ Чечню, для участія въ военныхъ дѣйствіяхъ. Путь предстоялъ дальній, край былъ мало кому извѣстенъ, но карабинеры шли радостно, какъ бы на веселый пиръ. Незадолго до того государь императоръ Николай Павловичъ украсилъ полкъ августѣйшимъ именемъ въ Бозѣ почивающаго императора Александра ІІ, и всѣ горѣли желаніемъ въ кровавомъ бою отпраздновать милость царскую. Гдѣ же найти было болѣе раздолья для праздника, какъ не на чеченскихъ поляхъ, тамъ, гдѣ Слѣпцовъ со своими сунженцами вихремъ-опустошителемъ носился по вражескимъ ауламъ, заметая за собою и слѣды вертеповъ, въ которыхъ гнѣздились хищники. Храбрымъ немного времени нужно, чтобы свести дружбу до гробовой доски. Сунженцы приняли въ дома свои эриванцевъ, какъ родныхъ братьевъ; Слѣпцову стоило только разъ взглянуть на нихъ, чтобъ полюбить ихъ отъ всей души, чтобъ отгадать въ каждомъ молодца изъ молодцовъ.

Много трудностей выпало на долю эриванцамъ: вмѣсто отдыха послѣ дальней дороги пришлось имъ подъ лучами палящаго солнца, отъ ранняго утра до поздняго вечера, рыть землю для устройства новыхъ станицъ; но работали они весело, безропотно, зная, что Слѣпцовъ, при случаѣ, дастъ имъ поработать и штыками вмѣсто лопатъ. Этотъ случай скоро представился. 15^го іюня на Нурикойской полянѣ, сунженцы, какъ снѣгъ на голову, налетѣли на чеченскія стада и погнали ихъ покойно за собою, словно давнюю собственность, между тѣмъ какъ имъ наперерѣзъ чеченцы сыпались въ лѣсъ густою толпою. «Постойте, вы, шайтаны! — толковали казаки между собою, — на чистомъ мѣстѣ пропали ваши коровушки, а въ темномъ лѣсу пропадутъ и головушки!»

Въ лѣсу непріятеля ждала пѣхота, завязался жаркій бой, и эриванцы доказали на самомъ дѣлѣ, что все то правда, что сразу отгадалъ въ нихъ орлиный взглядъ Слѣпцова, чего безсознательно ждали отъ нихъ простые казаки. Казачья шашка сроднилась съ карабинернымъ штыкомъ, и вскорѣ въ рядахъ эриванцевъ сложили пѣсню:

Прошло съ тѣхъ поръ полгода, и не стало доблестнаго вождя, но въ этомъ немногомъ времени онъ видѣлъ много подвиговъ воинскаго самоотверженія эриванцевъ, и въ то же время карабинеры, въ свою очередь, видѣли много доблестей казачьяго генерала, о которомъ и теперь идутъ у нихъ безконечные разсказы.

Когда на слѣдующій годъ кончилась боевая жизнь эриванцевъ въ Чечнѣ, и батальону было велѣно воротиться съ Сунжи, они пришли проститься съ почившимъ героемъ. Въ глубокой тишинѣ выстроился батальонъ передъ свѣжей могилой. Всѣ были проникнуты торжественностью минуты. Послышалось церковное пѣніе, началась заупокойная панихида. Серебристой росой падали слезы наземь; въ высь, къ голубому небу, неслась теплая молитва объ упокоеніи души раба Божія, воина Николая, въ мѣстѣ злачномъ, въ мѣстѣ покойномъ, отнюду же отбѣже всякая болѣзнь, печаль и воздыханіе. На троекратное возглашеніе вѣчной памяти отозвался троекратный ружейный залпъ. Командиръ батальона, подполковникъ Шатиловъ, скомандовалъ на «караулъ!», послѣ чего батальонъ прошелъ церемоніальнымъ маршемъ мимо могилы. Равняясь съ нею, офицеры салютовали, солдаты обращали къ ней глаза. Присутствовавшимъ казалось, что вотъ герой вымолвитъ имъ слово, отъ котораго бывало живымъ огнемъ вспыхивали сердца подчиненныхъ, что поблагодаритъ карабинеровъ за ихъ службу молодецкую.

Насколько станичники любили Слѣпцова, настолько же враги наши, горцы, его ненавидѣли. Осенью 1877 года, несмотря на то, что со дня смерти ихъ врага прошло 26 лѣтъ, они совершили неожиданное нападеніе на памятникъ, воздвигнутый въ Слѣпцовской станицѣ. Цѣль этого нападенія до сихъ поръ осталась невыясненной, но, по словамъ очевидца этого событія, урядника 4 сотни Собственнаго Его Величества конвоя Терскаго казачьяго войска, Ивана Киселева, о пробитіи склепа станица узнала отъ мальчиковъ пастуховъ, пасшихъ вблизи кладбища овецъ. Услышавши шумъ и стукъ, пастухи побѣжали къ памятнику и увидѣли подъ нимъ дыру, пробитую въ стѣнкѣ склепа.

По полученіи о семъ извѣстія казаки сбѣжались къ кладбищу, и въ числѣ 3–4 человѣкъ спустился въ склепъ и упомянутый урядникъ Киселевъ. По его словамъ, крышка дубоваго гроба была приподнята и отклонена однимъ краемъ на стѣнку склепа. Въ полуоткрытомъ гробу лежали не потревоженныя кости, но изъ украшеній мундира не хватало одного эполета и газырей, а сукно мундирное, прикрывавшее кости, истлѣло настолько, что отъ прикосновенія Киселева къ нему рукою оно распадалось, какъ зола. Въ присутствіи всей станицы крышка была положена на гробъ, и, по совершеніи панихиды по покойномъ, склепъ задѣланъ, и стѣны его, ранѣе того сложенныя изъ булыжника, были обложены обожженнымъ краснымъ кирпичемъ. О случаѣ этомъ донесено по командѣ, но истинная причина нападенія горцевъ на склепъ такъ и осталась невыясненной, и, какъ общее предположеніе, то была не только месть ненавистному врагу, но даже месть его праху.

Когда въ Петербургѣ еще не знали о смерти Слѣпцова, онъ былъ назначенъ 23 декабря 1851 года начальникомъ Владикавказскаго военнаго округа. Императоръ Николай Павловичъ, всегда такъ прекрасно увѣковѣчивавшій доблестные подвиги своихъ слугъ, высочайшимъ приказомъ 29 декабря 1851 года повелѣлъ: «въ память генералъ-майора Слѣпцова, образовавшаго Сунженскій казачій полкъ и постоянно водившаго его къ побѣдѣ, — станицу Сунженскую, въ коей расположена штабъ-квартира всего полка, именовать впредь Слѣпцовскою». Вслѣдъ за этимъ, 28 мая 1852 года, приказомъ его императорскаго высочества наслѣдника цесаревича и великаго князя Александра Николаевича, по званію тогда главнаго начальника военно-учебныхъ заведеній, имя Слѣпцова внесено на черную мраморную доску, находящуюся въ церкви Николаевскаго кавалерійскаго училища.

Въ память героя Саратовская городская дума почтила покойнаго, какъ уроженца этой губерніи, назвавъ именемъ его одну изъ улицъ города и повѣсивъ въ залѣ городской думы его портретъ. 44^ый Нижегородскій драгунскій полкъ помѣстилъ въ своемъ офицерскомъ собраніи, въ память своего знаменитаго однополчанина, портретъ Слѣпцова и копію съ картины «бой при рѣкѣ Гехи». Изъ картинъ, изображающихъ смерть генерала Слѣпцова, лучшія находятся: въ Зимнемъ дворцѣ, въ запасной половинѣ, въ залѣ 2-го этажа, выходящей на площадь противъ Александровской колонны, и въ Тифлисскомъ музеѣ (работы худождика Рубо). Въ память героя названъ также колодецъ источника, находящійся въ Михайловской станицѣ на землѣ «Юртовъ надѣлъ». Въ колодцѣ этомъ лѣчилъ свои раны Слѣпцовъ, а потому станичники назвали колодецъ его именемъ и поставили надъ нимъ срубчатый домикъ, надъ дверью котораго вставленъ образъ св. Николая Чудотворца (по имени Слѣпцова).

Перечисливъ все, чѣмъ почтилась память незабвеннаго героя, не можемъ не высказать еще одного пожеланія увѣковѣчить память этого боевого генерала такъ же, какъ того удостоились въ прошлое царствованіе кавказцы: Котляревскій, Ермоловъ, Циціановъ и другіе, имена которыхъ носятъ тѣ строевыя части, которыми они командовали. Думается, что среди этихъ кавказцевъ имя доблестнаго генерала Слѣпцова вполнѣ достойно займетъ свое мѣсто, какъ имя того, коимъ сформированъ нынѣ 1^й Сунженско-Владикавказскій казачій полкъ, въ которомъ протекла вся боевая его служба, и съ которымъ имя его могло бы быть связано навсегда.

☆☆☆