Изъ жизни и дѣятельности Василія Васильевича Радлова

Имя В. В. Радлова, знаменитаго лингвиста, этнографа, археолога и научно-общественнаго дѣятеля, донынѣ бодраго и неутомимаго, съ юношеской свѣжестью — несмотря на восьмой десятокъ жизни — продолжающаго свою полувѣковую научную дѣятельность, уже давно принадлежитъ исторіи, и если его монументальные труды ждутъ еще достойнаго синтетическаго итога, то авторитетъ его, какъ перваго изъ современныхъ тюркологовъ, своего рода Колумба тюркскихъ языковъ и тюркскихъ народовъ Азіи, уже давно прочно установился въ ученомъ мірѣ.

Въ то же время — какъ это ни странно — жизнь этого знаменитаго ученаго до сихъ поръ оставалась почти совершенно неизвѣстной. Между тѣмъ она представляетъ совершенно самостоятельный интересъ. И не только въ психологическомъ, но и въ общественно-историческомъ отношеніи, ибо, на ряду съ безпрерывной научной работой, В. В. Радловъ успѣлъ много и плодотворно поработать на общественномъ поприщѣ, какъ педагогъ и академическій дѣятель.

Внѣшнія особенности его жизни сложились столь же оригинально, какъ и оригинальны были особенности его научной карьеры, прошедшей внѣ обычныхъ шаблоновъ, внѣ теплицъ факультетовъ и факультетской рутины, и при свѣтѣ первыхъ вѣрнѣе могутъ быть поняты особенности второй.

Въ деталяхъ жизнеописанія нашего юбиляра мы увидимъ его не только какъ ученаго, но и какъ выдающійся характеръ, какъ цѣльную и оригинальную личность.

Мы не претендуемъ, впрочемъ, въ этомъ очеркѣ дать исчерпывающее жизнеописаніе знаменитаго тюрколога.

В. В. Радловъ всегда бывалъ болѣе, чѣмъ скупъ, какъ въ своихъ печатныхъ работахъ, такъ и въ интимномъ общеніи, когда дѣло касалось ого личности. Къ нему обращались многократно издатели энциклопедій и біографическихъ словарей за свѣдѣніями о его жизни, и всѣ обращенія оставались обыкновенно безъ отвѣта.

Поэтому мы можемъ подѣлиться здѣсь только тѣми отрывочными свѣдѣніями, которыя остались у насъ въ памяти изъ случайныхъ бесѣдъ съ В. В. Радловымъ, и тѣми данными, которыя возможно было почерпнуть изъ нѣкоторыхъ его печатныхъ произведеній.

І.

Подобно своему знаменитому товарищу но академіи, покойному русскому историку Кунику, В. В. Радловъ родился и закончилъ свое университетское образованіе вь Германіи и, подобно Кунику, всю свою долгую жизнь посвятилъ научному возвеличенію своей новой родины — Россіи. По случайному совпаденію, фамиліи обоихъ нѣмецко-русскихъ ученыхъ звучатъ славянскими окончаніями. Какъ извѣстно, Куникъ, дѣйствительно, былъ славянскаго происхожденія, но фамилія «Радловъ» (Ratwolf, Ratolf, Ratlef, Radloff), по мнѣнію самого носителя ея, чисто нѣмецкая. Трудно найти также славянскія черты въ его внѣшнемъ обликѣ. Ранніе портреты рисуютъ его типичнымъ блондиномъ сѣверо-германскаго типа, да и теперь — послѣ полувѣковой жизни среди русскихъ — при первомъ же взглядѣ на его характерное лицо, даже люди, не знающіе его, сразу узнаютъ типичную физіономію нѣмецкаго ученаго…

Василій Васильевичъ (Фридрихъ-Вильгельмъ) Радловъ родился 6 января 1837 года въ Берлинѣ, гдѣ отецъ его, запасный офицеръ Прусской службы, участникъ войнъ 1813 года, занималъ постъ городского комиссара полиціи. Единственный сынъ у родителей, онъ получилъ тщательное воспитаніе, и, несмотря на скромныя средства отца-чиновника, мечтой родителей было дать сыну университетское образованіе. Первые годы гимназической жизни юнаго Радлова совпали съ знаменательными событіями 1848 года. Онъ былъ въ «квартѣ», когда на улицахъ Берлина разыгрались бурныя событія революціи. Объ этихъ событіяхъ, которыя, повидимому, произвели на бойкаго, пытливаго мальчика глубокое впечатлѣніе, у В. В. до глубокой старости сохранились живыя воспоминанія. Со свойственной ему экспансивностью онъ и теперь съ жаромъ вспоминаетъ различные эпизоды уличной жизни въ тѣ бурные дни, когда подростки съ увлеченіемъ окружали взрослыхъ, отливали пули, упражнялись въ стрѣльбѣ изъ пистолетовъ, заряжая ихъ, за неимѣніемъ пуль, гвоздями и т. п.

Изъ гимназическаго періода жизни В. В. больше всего любитъ вспоминать о своихъ учителяхъ классическихъ языковъ. Это были, повидимому, не только знатоки предмета, но и глубокіе энтузіасты, умѣвшіе увлекать своихъ слушателей, внушая имъ серіозное влеченіе къ великимъ писателямъ, философамъ и ораторамъ древности. Для этихъ скромныхъ педагоговъ-идеалистовъ литература классической древности служила въ то время единственнымъ каналомъ, черезъ который въ годы реакціи могъ вылиться столь свѣжій еще идеализмъ 48-го года. Недаромъ увлекательный профессоръ греческой литературы, доцентъ университета, Бенари, такъ много часовъ удѣлялъ рѣчамъ и дѣятельности Демосѳена, съ волненіемъ возсоздавая передъ слушателями трагедію грядущаго конфликта Аѳинъ съ Македоніей, словно дѣло шло о событіяхъ его собственной родины! Отлично преподавалась въ гимназіи, повидимому, и нѣмецкая литература. Еще донынѣ сѣдой ученый любитъ временами декламировать длиннѣйшіе отрывки изъ нѣмецкихъ классиковъ. Его любимыя вещи «Колоколъ» Шиллера, «Фаустъ» Гете и «Книга пѣсенъ» Гейне. Классики и новая литература, такъ хорошо поставленныя въ германскихъ школахъ, дали ему не только любовь и вкусъ къ филологіи: они помогли ему выработать отличный стиль, тотъ стиль, ясный, сжатый, простой, и вмѣстѣ съ тѣмъ изящный, который украшаетъ повѣствовательныя главы его «Aus Sibirien»…

Осенью 1854 года семнадцатилѣтній Радловъ вступаетъ въ Берлинскій университетъ на философскій факультетъ и съ жаромъ набрасывается на самыя различныя отрасли гуманитарныхъ наукъ. Былъ моментъ, когда онъ готовь былъ заняться теологіей, но первыя же лекціи охладили его и навсегда къ этой мало подходящей къ его натурѣ дисциплинѣ. Дольше онъ остался вѣренъ философіи. Этой наукой, которая тогда преподавалась въ духѣ гербартіанства, онъ отдался со всей свойственной ему серіозностью, и вынесеннымъ съ того времени философскимъ убѣжденіямъ онъ остался вѣренъ до конца, несмотря на то, что много лѣтъ спустя, уже будучи въ Казани, подъ вліяніемъ новыхъ вѣяній позитивизма, онъ снова принялся за философію и основательно изучилъ Милля и его школу. Но призваніе Радлова лежало къ филологіи. Это была эпоха расцвѣта новой великой науки сравнительнаго языкознанія. Въ Германіи жили тогда ея величайшіе жрецы. Въ Берлинѣ въ то время читалъ сравнительное языкознаніе самъ геніальный основатель этой науки, Францъ Боппъ, и параллельные курсы по тому же предмету читали такія свѣтила, какъ Тренделенбургъ, Мишеле и будущій основатель Völkerpsychologie, Штейнталь.

Молодому Радлову было чѣмъ увлечься, и онъ, дѣйствительно, поочередно переходитъ отъ одного профессора сравнительнаго языкознанія къ другому. А рукой подать отъ Берлина, въ маленькомъ Галле, читалъ другой изъ основателей сравнительнаго языкознанія, геніальный фонетикъ Августъ Ноттъ. Къ нему на цѣлыхъ два семестра перекочевалъ молодой Радловъ, чтобы изъ его собственныхъ устъ услышать тѣ геніальныя концепціи, которыя увлекали тогда весь ученый міръ. Не подозрѣвалъ еще нашъ будущій ученый, что ему самому придется со временемъ стать творцомъ сравнительной фонетики языковъ тюркскихъ, что черезъ четверть вѣка въ Internationale Zeitschrift für allgemeine Sprachwissenschaft, органѣ, объединявшемъ самыхъ выдающихся лингвистовъ Европы и Америки, его имя будетъ красоваться рядомъ съ именемъ его престарѣлаго геніальнаго учителя…

Но какъ это ни странно, не модный санскритъ, не блестящее индо-европейское языкознаніе выбралъ своей спеціальностью юный Радловъ. Въ этихъ отрасляхъ знанія пути уже были проложены. Юнаго, полнаго энергіи и иниціативы, юношу естественно повлекло туда, гдѣ поле еще было не тронуто, гдѣ дѣйствовали еще старые методы, гдѣ требовалась энергія, иниціатива новатора, піонера. И онъ набрасывается на оріенталистику. Поочередно онъ слушаетъ то еврейскій, персидскій, арабскій, то маньчжурскій, китайскій, турецкій¹.

Мечтая о востокѣ, Радловъ въ то же время слушаетъ знаменитаго географа Риттера, такъ много занимавшагося землевѣдѣніемъ Азіи. Но помимо этого внутренняго, такъ сказать, Drang nach Osten со стороны самого Радлова, тутъ не обошлось и безъ личнаго вліянія со стороны профессорскаго персонала. Это вліяніе главнымъ образомъ исходило отъ извѣстнаго въ то время полиглотта-оріенталиста Шотта, у котораго молодой Радловъ слушалъ языки монгольскій, татарскій, маньчжурскій и китайскій (послѣднимъ онъ занимался также у Штейнталя). Шоттъ одинаково свободно и плодотворно работалъ въ области синологіи, оставивъ замѣчательныя изслѣдованія литературы и языковъ китайскаго, сіамскаго, японскаго, и въ области языковъ урало-алтайскихъ (спеціально финскаго, далѣе, монгольскаго, киргизскаго, маньчжурскаго). Ему, по справедливости, принадлежитъ честь основателя этой послѣдней отрасли языкознанія. Къ языкамъ урало-алтайскимъ Шоттъ питалъ особое расположеніе. Съ нихъ онъ началъ свою карьеру, выступивъ работой — „Versuch über die tatarischen Sprachen“ (конечно, подъ tatarische Sprachen въ то время подразумѣвали не тюркскіе діалекты, а всѣ азіатскіе языки урало-алтайскаго корня), и многія его дальнѣйшія работы, напримѣръ: Aelteste Nachrichten von Mongolen und Tataren (1845 г.), Ueber die echten Kirgisen (1865 г.); Zur Üiguren-frage (1874–75 гг.), трактовали вопросы, впослѣдствіи составившіе главный предметъ изслѣдованій Радлова.

Благодаря занятіямъ урало-алтайскими языками и ихъ словесностью, Шоттъ сталъ въ близкія отношенія со многими вліятельными лицами въ Россіи, при содѣйствіи которыхъ былъ созданъ въ Берлинѣ спеціальный „Archiv zur wissenschaftlichen Kunde von Russland“, въ которомъ Шоттъ печаталъ главнѣйшія свои работы. Эти связи Шотта съ Россіей, повидимому, рѣшили судьбу Радлова.

Подъ вліяніемъ Шотта, еще на университетской скамьѣ у молодого Радлова сложилось твердое рѣшеніе посвятить себя востоку и именно дальнему. Въ центрѣ этого рѣшенія сталъ Петербургъ, и вотъ почему. Въ Петербургѣ незадолго до того (1854 г.) былъ основанъ Восточный факультетъ, въ который были приглашены тогдашнія свѣтила русской оріенталистики, какъ Тантави, Казем-бекъ, Березинъ, Поповъ, Хвольсонъ, Васильевъ. Въ Петербургѣ жилъ и работалъ тогда знаменитый Бетлингкъ, замѣчательная работа котораго о якутскомъ языкѣ, положившая основаніе сравнительной грамматикѣ тюркскихъ языковъ, еще на университетской скамьѣ произвела на Радлова огромное впечатлѣніе. Другое обстоятельство еще манило Радлова въ Петербургъ. То была эпоха обширныхъ научныхъ экспедицій на Востокъ, которыя снаряжались по иниціативѣ правительства въ связи съ недавнимъ присоединеніемъ обширнаго Амурскаго края. Въ низовьяхъ Амура тогда работала Экспедиція Шренка, снаряженная Академіей Наукъ, а Географическое Общество готовилось къ экспедиціи Ф. Б. Шмидта. Участіе въ одной изъ такихъ экспедицій было не малымъ соблазномъ для молодого лингвиста, мечтавшаго приложить свои теоретическія знанія къ изученію живыхъ языковъ и ихъ носителей-народовъ…

Мечтая такимъ образомъ о научной карьерѣ въ Россіи, Радловъ еще студентомъ сталъ изучать русскій языкъ и знакомиться съ Россіей, такъ что къ концу университетскаго курса онъ могъ уже бѣгло объясняться по русски. Къ этому времени относится любопытный эпизодъ въ жизни Радлова. Въ Берлинѣ въ то время славилась кондитерская итальянскаго еврея Бальзани. Радловъ любилъ захаживать туда, пользуясь случаемъ упражняться въ разговорѣ на итальянскомъ языкѣ. Въ одно изъ такихъ посѣщеній старикъ-кондитеръ, узнавъ, что Радловъ собирается въ Россію, предложилъ ему для упражненія въ русскомъ языкѣ познакомиться съ его сыномъ, профессоромъ математики Казанскаго университета. Первый русскій знакомый Радлова оказался не совсѣмъ ординарной личностью. Съ раннихъ лѣтъ онъ обнаружилъ феноменальныя способности и любовь къ математикѣ. Но родители не имѣли возможности дать ему систематическаго образованія, и юный математикъ вынужденъ былъ добывать себѣ средства къ существованію комми-вояжерствомъ. Но, путешествуя, онъ въ то же время не оставлялъ своихъ любимыхъ занятій. Въ Россіи, куда ему часто приходилось наѣзжать по торговымъ дѣламъ, онъ случайно завелъ знакомство съ учеными математиками, которые убѣдили его посвятить себя наукѣ. Въ одинъ и тотъ же годъ онъ сдѣлалъ гимназическій и магистерскій экзаменъ, и сразу получилъ каѳедру въ Казани…

Отъ этого человѣка со столь сказочной карьерой молодому Радлову впервые пришлось услышать подлинные разсказы о той странѣ, куда онъ такъ рвался и о которой до того онъ имѣлъ только теоретическое представленіе. Встрѣчами въ Берлинѣ знакомство этихъ двухъ берлинцевъ, которыхъ судьба такъ одинаково чудесно связала съ Россіей и русской наукой, не окончилось. Черезъ годъ они встрѣтились въ Петербургѣ, куда Бальзани пріѣхалъ держать свой докторскій экзаменъ, а спустя 12 лѣтъ они встрѣтились — и на этотъ разъ надолго — въ Казани, когда Радловъ былъ назначенъ туда инспекторомъ инородческихъ школъ.

20 мая 1858 года Радловъ получилъ званіе д-ра философіи въ Іенѣ, а лѣтомъ того же года съ 20 имперіалами въ карманѣ, полученными отъ отца, и рекомендательными письмами отъ Шотта онъ очутился въ Петербургѣ. Вѣря въ свою звѣзду, онъ передъ отъѣздомъ обручился съ молоденькой народной учительницей, Паулиной Августовной Фроммъ, которой суждено было вскорѣ стать дѣятельнымъ помощникомъ и вѣрнымъ другомъ его до конца жизни.

Въ Петербургѣ Радлова встрѣтили тепло и съ искренней готовностью содѣйствовать его планамъ.

Въ ученомъ мірѣ онъ скоро пріобрѣлъ дружбу такихъ людей, какъ знаменитый біологъ Бэръ, Миддендорфъ, Гельмерсенъ, Шифнеръ и др.

Въ административныхъ кругахъ онъ нашелъ себѣ цѣннаго покровителя въ лицѣ тогдашняго управляющаго кабинетомъ E. В., барона П. К. Мейендорфа, бывшаго передъ тѣмъ посланникомъ въ Берлинѣ, гдѣ онъ близко сошелся съ Шоттомъ. Горячее содѣйствіе барона Мейендорфа молодому Радлову навсегда останется великой заслугой его передъ тюркологіей. Много содѣйствовалъ также Радлову, благодаря своимъ обширнымъ связямъ, покойный лейбъ-медикъ Здекауеръ. Какъ это ни кажется страннымъ, но первоначальнымъ планомъ Радлова, по пріѣздѣ въ Петербургъ, было поступить на Восточный факультетъ, чтобы пополнить свои познанія въ китайскомъ и маньчжурскомъ языкахъ. Но ученые друзья отсовѣтовали его отъ этого шага, да и самъ онъ, присмотрѣвшись къ тогдашнему ученическому положенію студентовъ въ университетѣ, весьма скоро оставилъ этотъ планъ и предпочелъ пополнять свои знанія самостоятельными занятіями въ библіотекѣ Азіатскаго музея, преимущественно по маньчжурскому языку. Въ матеріальномъ отношеніи Радловъ былъ хорошо обезпеченъ, благодаря частнымъ урокамъ латинскаго, нѣмецкаго и итальянскаго языковъ, которые онъ легко получилъ при содѣйствіи своихъ новыхъ друзей.

Но Радлову не сидѣлось въ Петербургѣ. Его тянуло къ живой работѣ на востокъ, къ границамъ Китая. Больше всего онъ разсчитывалъ на экспедицію, снаряжавшуюся въ то время И. Р. Географическимъ Обществомъ подъ начальствомъ Ф. Б. Шмидта въ Амурскій край. При этой экспедиціи онъ надѣялся обслѣдовать лингвистически маньчжуровъ и тунгусскіе народы Приамурья, которые, кстати сказать, остаются и до сихъ поръ почти совершенно неизученными. Къ сожалѣнію, по недостатку ли средствъ или по другимъ причинамъ, комбинація эта не удалась. Не удалась и другая комбинація — проектировавшаяся бар. Мейендорфомъ экспедиція на счетъ кабинета E. В. для всесторонняго изученія Алтая. Тогда бар. Мейендорфъ, горячо желавшій пристроить Радлова къ живой лингвистической работѣ, предложилъ ему мѣсто учителя нѣмецкаго и латинскаго языковъ въ Барнаульскомъ Высшемъ Горномъ училищѣ, которое должно было быть вскорѣ преобразовано въ полную гимназію. Сама по себѣ служба эта не сулила Радлову ничего заманчиваго: штатное жалованье въ 1000 руб., да еще въ такомъ крупномъ центрѣ золотопромышленности, едва могла обезпечить даже холостого человѣка, между тѣмъ Радловъ, который, какъ мы видѣли, еще до отъѣзда изъ Берлина успѣлъ обручиться, собирался вызвать свою невѣсту въ Россію, чтобы устроиться по семейному. Приманкой въ предложеніи бар. Мейендорфа было другое. Именно, вмѣстѣ съ назначеніемъ на службу, ему обѣщано было исходатайствовать Высочайшее повелѣніе о дополнительномъ ассигнованіи въ теченіе 5 лѣтъ по 700 руб. въ годъ на лѣтніе разъѣзды по Алтайскому краю. Безъ всякихъ колебаній Радловъ принялъ предложеніе, сдалъ при университетѣ требовавшійся по закону экзаменъ на званіе учителя гимназіи, а 14 мая 1859 г., спустя годъ послѣ полученія университетскаго диплома въ Іенѣ, состоялось его оффиціальное назначеніе въ Барнаулъ. Еще черезъ два мѣсяца, полный радужныхъ надеждъ и жажды научнаго дѣла, молодой Радловъ съ казенной подорожной въ карманѣ мчался на перекладныхъ по чуждой и безконечной странѣ въ далекую Сибирь…

Послѣ утомительнаго пятинедѣльнаго путешествія, Радловъ добрался до Барнаула… То былъ замѣчательный уголокъ тогдашней Россіи. Центръ крупнѣйшихъ золотыхъ промысловъ кабинета, Барнаулъ былъ Эльдорадо горныхъ инженеровъ, то же, чѣмъ былъ Ташкентъ для радѣтелей Туркестана десять лѣтъ спустя. Здѣсь горные инженеры, получавшіе дореформенные оклады въ 50 руб. въ мѣсяцъ, жили по великокняжески и скопляли огромныя состоянія. Нажива безъ разбора средствъ была идеаломъ каждаго. Успѣхъ, добытый какой бы то ни было цѣной, широко раскрывалъ двери въ дома высшей барнаульской знати. Правда, уже и сюда духъ новаго царствованія врывался новой, свѣжей струей. Уже зачитывались новыми либеральными журналами, слово «взятка» стало принимать одіозный характеръ, но общій тонъ оставался тотъ же: карты, попойки, сплетни, нажива. Конечно, какъ и вездѣ на свѣтѣ, попадались и здѣсь исключенія, встрѣчались милые, симпатичные интеллигентные люди, интересовавшіеся науками и искусствами, какъ напр. инженеръ Т., занимавшійся переводами итальянскихъ классиковъ, но то были исключенія и не они задавали тонъ жизни.

Въ эту своеобразную, столь чуждую для него среду попалъ юный Радловъ. Несмотря на скромное положеніе учителя, барнаульское общество, въ томъ числѣ и представители администраціи, встрѣтили Радлова тепло. Въ такихъ медвѣжьихъ углахъ рады всякому новому человѣку, а молодой Радловъ долженъ былъ возбуждать особый интересъ своими широкими необычными планами, своимъ пріѣздомъ изъ заграницы.

Одинъ изъ старыхъ друзей Радлова по Барнаулу, горный инженеръ Т., до нынѣ здравствующій сверстникъ его, съ живостью разсказывалъ пишущему эти строки о первомъ впечатлѣніи, которое произвелъ на мѣстную интеллигенцію высокій, худой, бѣлокурый юноша, который, не смотря на плохую русскую рѣчь, привлекъ къ себѣ всеобщее вниманіе своимъ живымъ интересомъ ко всему окружающему, своей жизнерадостьностью и любознательностью. И мѣстная интеллигенція всячески старалась побольше ему показывать, побольше удовлетворить его жаждѣ наблюденій…

Но сойтись близко съ этимъ обществомъ, стать своимъ человѣкомъ въ этомъ кругу Радлову не пришлось: въ глазахъ этихъ людей такой человѣкъ, какъ Радловъ, который могъ предпочитать общество грубаго калмыка карточнымъ столамъ и пиршествамъ здѣшняго бомонда, который могъ просиживать цѣлыя ночи надъ скучными книгами или изученіемъ языка грязныхъ инородцевъ, такой человѣкъ былъ наивнымъ чудакомъ, не умѣющимъ цѣнить по достоинству лучшихъ благъ жизни. Да и не всегда Радлову, при его экспансивности, легко было удержаться отъ откровеннаго выраженія своихъ взглядовъ по поводу окружающей дѣйствительности, и подобныя откровенности, конечно, не всѣмъ могли быть пріятны. Большимъ сюрпризомъ, поэтому, для Радлова было встрѣтить здѣсь, среди царства дѣльцовъ, двухъ людей, которые, по своимъ умственнымъ и нравственнымъ интересамъ, стояли совершенно одиноко среди мѣстнаго общества. Одинъ изъ нихъ быль д-ръ Думбергъ, врачъ рѣдкой гуманности и широко образованный человѣкъ, который принялъ большое участіе въ судьбѣ Радлова и вскорѣ связался съ нимъ глубокой дружбой, которая продолжалась до самой смерти этого прекраснаго человѣка.

Другой былъ д-ръ Ю. В. Лудевигъ, даровитый натуралистъ, подобно Радлову, принявшій службу въ Барнаулѣ съ цѣлью научнаго изученія края. Много цѣнныхъ матеріаловъ собралъ онъ во время пребыванія своего на Алтаѣ, но исключительныя обстоятельства личной жизни помѣшали научной карьерѣ этого многознающаго натуралиста и врача, и ему пришлось вскорѣ оставить науку и перейти на земскую службу въ Россіи.

Черезъ сорокъ съ лишнимъ лѣтъ уже глубокими стариками имъ пришлось снова встрѣтиться и близко сойтись въ Петербургѣ…. Это было около 8 лѣтъ тому назадъ, В. В. Радловъ уже много лѣтъ былъ академикомъ и директоромъ Музея Этнографіи. И вотъ однажды является въ Музей семидесятилѣтній Лудевигъ… Онъ недавно вышелъ въ отставку, покинувъ мѣсто главнаго врача какого-то пріюта, но онъ чувствовалъ себя еще бодрымъ и способнымъ на научную работу и потому просилъ стараго своего друга дать ему возможность поработать въ анатомическомъ отдѣлѣ Музея. Около 8 лѣтъ этотъ замѣчательный старикъ, не смотря на восьмой десятокъ жизни, работалъ подъ началомъ Радлова и привелъ въ отличный порядокъ заброшенныя антропологическія собранія Музея, поражая всѣхъ споимъ живымъ интересомъ къ наукѣ и трудоспособностью.

Но вернемся къ Радлову. Какъ мы уже говорили, въ Барнаулѣ представители администраціи встрѣтили его чрезвычайно радушно и всячески старались оказывать ему содѣйствіе. Особенно тепло отнесся къ Радлову начальникъ горнаго округа, Александръ Ермолаевичъ Фрезе, который, въ теченіе всего времени пребыванія Радлова на Алтаѣ, не только оказывалъ ему постоянное содѣйствіе при разъѣздахъ по краю, но и всячески ограждалъ его отъ возможныхъ конфликтовъ съ представителями мѣстной администраціи и общества. Безъ покровительства Фрезе такому человѣку, какъ Радловъ, трудно было бы удержаться въ теченіе 10 лѣтъ въ затхлой атмосферѣ обычныхъ провинціальныхъ треній и столкновеній…

Какъ разъ ко времени пріѣзда Радлова А. Е. Фрезе собирался для ревизіи Кузнецкаго округа и, зная о научныхъ намѣреніяхъ Радлова, предложилъ ему присоединиться къ его компаніи. Въ пути Фрезе и его спутники всячески старались показывать ему все интересное въ краѣ, особенно инородческіе аулы и ихъ населеніе. На одномъ ночлегѣ, съ высокаго утеса на берегу бурливаго горнаго потока, при свѣтѣ костровъ, Радлову впервые пришлось быть очевидцемъ камланія тюркскаго шамана подъ открытымъ небомъ среди множества собравшихся инородцевъ…

По возвращеніи въ Барнаулъ, его ожидалъ другой пріятный сюрпризъ. У главнаго начальника заводовъ и губернатора Томской губ., Озерскаго, находилась депутація алтайскихъ горныхъ калмыковъ съ зайсаномъ во главѣ. При содѣйствіи губернатора, Радлову удалось убѣдить зайсана прислать съ Алтая толковаго инородца для обученія его живой калмыцкой рѣчи. Зайсанъ сдержалъ слово. Учитель-калмыкъ, котораго съ величайшимъ нетерпѣніемъ ждалъ Радловъ, пріѣхалъ… То былъ день величайшей радости въ жизни В. В., когда онъ могъ, наконецъ, поселить въ своей крошечной квартирѣ своего простодушнаго калмыка-учителя и приступить къ осуществленію своей давнишней мечты. Отнынѣ началась настоящая колея жизни. Днемъ будущій тюркологъ обучалъ барнаульскую молодежь, а долгіе зимніе вечера онъ самъ превращался въ ученика своего добродушнаго и терпѣливаго калмыка. Это была, нужно думать, не совсѣмъ легкая работа, ибо учитель калмыкъ ни слова не понималъ по-русски, а его ученый ученикъ столь же мало понималъ въ языкѣ своего учителя. За этими уроками Радловъ снова, впервые послѣ университета, вспомнилъ Бетлингка, который много лѣтъ передъ тѣмъ точно такъ же засѣлъ съ другимъ инородцемъ — якутомъ и черезъ 1½ года создалъ грамматику якутскаго языка. Къ веснѣ Радловъ настолько овладѣлъ языкомъ горныхъ калмыковъ, что могъ, наконецъ, предпринять свое первое путешествіе. Здѣсь кончается, если можно такъ выразиться, доисторическій періодъ жизни Радлова, періодъ мало кому извѣстный, кромѣ немногихъ близкихъ, и начинается періодъ историческій, періодъ, о которомъ говорятъ его многочисленные труды.

ІІ.

Десять лѣтъ провелъ Радловъ на Алтаѣ, и, несмотря на удаленность отъ научныхъ центровъ, на отсутствіе общенія съ людьми науки, стимуловъ соревнованія и сотрудничества, годы эти были самыми, быть можетъ, производительными въ его жизни. Чтобы представить себѣ всю колоссальность выполненнаго имъ труда, нужно представить себѣ тѣ условія, при которыхъ ему пришлось работать. Въ теченіе 8–9 мѣсяцевъ въ году день уходилъ на служебныя занятія въ школѣ и на частные уроки, которые ему пришлось давать для пополненія скуднаго жалованья, не хватавшаго на содержаніе разраставшейся семьи. Школьныя занятія отнимали у Радлова не только время и трудъ, но и массу психической энергіи. Судя по отзывамъ нѣкоторыхъ его учениковъ и по нѣкоторымъ мимоходнымъ воспоминаніямъ самого Радлова о своей школьной дѣятельности въ Барнаулѣ, онъ относился къ своему скромному учительскому дѣлу съ такимъ же увлеченіемъ, съ такой же неутомимой активностью, съ какой онъ дѣйствовалъ впослѣдствіи въ качествѣ руководителя татарскихъ школъ въ Казани и академическихъ учрежденій въ Петербургѣ… Послѣ утомительнаго трудового дня учителя Радловъ дѣлилъ свою ночь между практическими занятіями со своими учителями-инородцами, обработкой собранныхъ за лѣто матеріаловъ и пополненіемъ своего научнаго самообразованія. Годами онъ не зналъ болѣе 3–4 часовъ отдыха и сна. А когда наступала весна, обычное время отдыха для умственныхъ работниковъ, тогда только начиналась самая страдная пора научныхъ путешествій по огромному, суровому краю.

Эти путешествія, при всѣхъ ихъ поэтическихъ прелестяхъ, далеко не были отдыхомъ. Скудныя средства (700 руб. на 3–4 мѣсяца) не давали возможности обставить путешествія ни комфортабельно, ни съ достаточной безопасностью. Между тѣмъ, естественныя условія района его изслѣдованій были крайне суровы. Радловъ, не въ примѣръ многимъ другимъ путешественникамъ, не любить расписывать внѣшней стороны своихъ путешествій, хотя, судя по Aus Sibirien, для такихъ описаній онъ обладалъ всѣми необходимыми данными, но и изъ того немногаго, что онъ попутно сообщаетъ объ этой внѣшней сторонѣ своихъ экскурсій, можно получить достаточное представленіе о тѣхъ трудностяхъ, лишеніяхъ и опасностяхъ, которыя не разъ приходилось ему переносить во время его путешествій. И теперь переѣздъ по горнымъ кряжамъ Алтая представляетъ необычайныя трудности. Въ тѣ времена, при отсутствіи географическихъ свѣдѣній, при полномъ бездорожьѣ, путешествіе было безконечно труднѣе. На высотѣ многихъ тысячъ метровъ надъ уровнемъ моря, среди голыхъ кряжей безграничныхъ хребтовъ, подъ леденящимъ вѣтромъ, на каждомъ шагу рискуя вмѣстѣ съ лошадью очутиться на днѣ пропасти, истощивъ запасы провизіи, въ обществѣ ропчущихъ инородцевъ, не разъ Радлову приходилось долгими днями наугадъ искать дороги, или аула, гдѣ можно было спастись отъ голодной смерти. А по вѣрнымъ дорогамъ, въ лучшемъ случаѣ, сколько разъ приходилось по 10–14 часовъ въ сутки не слѣзать съ лошади, переплывать вбродъ черезъ горныя стремнины, висѣть по нѣскольку разъ на день надъ пропастью! А когда, наконецъ, путешественникъ добирался до желаемаго аула, тутъ только начиналась настоящая работа: тогда въ дымной юртѣ съ утра до вечера надо было записывать тексты, съ величайшимъ напряженіемъ ловя непривычнымъ ухомъ столь чуждые для европейца звуки, вести разспросы и передопросы, а потомъ, когда въ юртѣ водворяется сонъ, приводить въ порядокъ записанное въ теченіе дня, заносить все слышанное и видѣнное въ дневникъ… Попутныя работы, какъ раскопки, разспросы населенія могли поистинѣ считаться сладкимъ отдыхомъ.

Приходилось во время путешествій попадать, правда, въ культурныя мѣста, купеческія факторіи, китайскіе города, но и тутъ, вмѣсто отдыха, Радловъ собиралъ историческія, экономическія н статистическія свѣдѣнія, изучалъ памятники искусства и т. д.

И вотъ, такимъ образомъ, въ результатѣ каждой лѣтней поѣздки — новое изученное племя, новый діалектъ, новая народная словесность, новая изученная географическая или археологическая область. Только, благодаря этой кипучей неутомимости, при всѣхъ неблагопріятныхъ экономическихъ условіяхъ, несмотря на то, что во всѣхъ областяхъ его работъ ему приходилось быть піонеромъ, за нѣсколько лѣтъ своего пребыванія на Алтаѣ, Радловъ успѣлъ выполнить работу, которой для многихъ хватило бы на цѣлую жизнь. Діалекты и бытъ большинства тюркскихъ народовъ Западной Сибири и Средней Азіи были имъ изучены. Значительная часть этого огромнаго матеріала была имъ здѣсь обработана и опубликована и, покидая Алтай, Радловъ увезъ съ собой богатый багажъ знаній и матеріаловъ, изъ котораго онъ продолжалъ черпать и въ дальнѣйшіе годы своей дѣятельности. Недаромъ много лѣтъ спустя въ предисловіи къ своему Аus Sibirien онъ эти годы называетъ лучшими въ своей жизни („Diese Zeiten waren doch die schönsten in meinem Leben“)…

Нo бросимъ бѣглый взглядъ на ходъ его работъ въ эти годы.

Въ 1860-мъ году — въ первое же лѣто по пріѣздѣ въ Барнаулъ — подучившись за зиму живому разговорному языку у своего учителя-калмыка, онъ, въ сопровожденіи его и своей молодой жены, только что пріѣхавшей изъ Берлина, предпринимаетъ свое первое путешествіе по собственно Алтаю черезъ Уруссулъ къ Чуѣ, а затѣмъ къ китайской границѣ, собравъ, помимо лингвистическаго и фольклорнаго матеріала объ алтайцахъ, много свѣдѣній о торговыхъ сношеніяхъ русскихъ съ монголами. На обратномъ пути онъ на нѣкоторое время остановился въ Улалу, резиденціи миссіонерскаго стана, во главѣ котораго стоялъ тогда о. Вербицкій, хорошій знатокъ алтайскаго языка. Здѣсь онъ встрѣтился съ замѣчательнымъ въ своемъ родѣ человѣкомъ, который сталъ спутникомъ и дѣятельнымъ помощникомъ въ его дальнѣйшихъ путешествіяхъ. Это былъ телеутъ Чевалковъ, грамотный и очень способный инородецъ, впослѣдствіи посвященный въ священническій санъ. Этого Чевалкова Радловъ вывезъ въ Барнаулъ и всю слѣдующую зиму учился у него телеутскому языку. Во время этихъ занятій Чевалковъ составилъ свою замѣчательную автобіографію, которую Радловъ впослѣдствіи увѣковѣчилъ въ первомъ выпускѣ своихъ «Образцовъ народной литературы». Весной, вмѣстѣ съ новымъ учителемъ своимъ, Радловъ предпринимаетъ второе путешествіе свое, именно къ телеутамъ и горнымъ калмыкамъ Западнаго Алтая (Телецкое озеро). Попутно, спустившись по Чолыш-ману, онъ пробрался къ сойотамъ Саянскаго хребта, въ то время совершенно почти еще неизвѣстнымъ.

Въ 1862 году онъ переходитъ въ Восточную киргизскую степь, къ казакъ-киргизамъ, обслѣдываетъ всестороннѣ Илійскую долину съ его пестрымъ населеніемъ изъ калмыковъ, киргизовъ, таранчей, китайцевъ и маньчжуровъ, языкъ которыхъ такъ занималъ его въ Берлинѣ и Петербургѣ, и добирается до Иссыкъ-куля. Плодомъ этого путешествія было не только богатое собраніе киргизскаго фольклорнаго матеріала, но и историко-географическое описаніе этого интереснаго края, впервые сдѣланное въ научной литературѣ. Въ это же путешествіе, по порученію Археологической Коммиссіи, Радловъ впервые началъ свои работы надъ древними могильниками Алтая, приведшія его впослѣдствіи къ столь важнымъ результатамъ.

Въ 1863 году онъ заканчиваетъ Алтай, направившись въ Восточную его часть къ абаканскимъ татарамъ (черезъ Томь, Ташлыкъ, Минусинскъ), одновременно съ лингвистическими изслѣдованіями усердно продолжая свои работы по археологіи въ этомъ богатѣйшемъ краѣ бронзовой культуры.

Тутъ произошелъ нѣкоторый перерывъ въ алтайскихъ изслѣдованіяхъ Радлова. Кончилось пятилѣтіе его субсидіи на лѣтнія экскурсіи, и пришлось ѣхать въ Петербургъ для исходатайствованія продолженія командировки. Тѣмъ временемъ прежній покровитель Радлова, исходатайствовавшій ему первую командировку, баронъ Мейендорфъ, уже успѣлъ умереть, и пришлось искать новыхъ заступниковъ. Помогъ ему академикъ Беръ. Онъ познакомилъ его съ извѣстной фрейлиной, Эдитой фонъ-Раденъ, и черезъ нее съ великой княгиней Еленой Павловной. Раденъ отнеслась къ Радлову со своей обычной сердечностью, познакомила его въ своемъ салонѣ съ разными вліятельными лицами, и продолженіе командировки устроилось очень скоро. Въ салонѣ этой выдающейся и обаятельной женщины, столь справедливо воспѣтой Кони, Радловъ впервые познакомился съ цѣлымъ рядомъ выдающихся представителей русской интеллигенціи и общественности, между прочимъ съ Кавелинымъ, и о хорошихъ часахъ, проведенныхъ въ обществѣ Раденъ и ея друзей, онъ сохранилъ навсегда самыя теплыя воспоминанія. Эдитѣ фонъ-Раденъ признательный Радловъ посвятилъ свою наиболѣе популярную работу «Aus Sibirien».

Изъ Петербурга, гдѣ Радловъ успѣлъ расширить свои знакомства въ ученомъ мірѣ (между прочимъ за это лѣто онъ особенно сблизился съ акад. Куникомъ) и въ обществѣ, онъ на нѣкоторое время съ женой отправился за границу, извѣстилъ въ Берлинѣ своихъ стариковъ, и послѣ короткаго отдыха въ Тиролѣ, освѣженный новыми впечатлѣніями и ободренный поощреніями ученыхъ друзей за границей и въ Россіи, снова вернулся въ Барнаулъ, гдѣ принялся съ удвоенной энергіей за продолженіе своихъ прежнихъ работъ, собираніе новыхъ матеріаловъ и обработку прежде собранныхъ. Въ это время (вторая половина 60-хъ годовъ) началось завоеваніе Туркестана, и Радлову открылась возможность, при особенно благопріятныхъ условіяхъ, проникнуть въ эту исконную страну тюркскихъ народовъ, изученіе которыхъ, какъ и всей страны вообще, живо интересовало тогда и общество, и высшую администрацію края. Но Радловъ не сразу направился туда. Ему необходимо было покончить съ Алтаемъ и западно-сибирскими татарами. Этому онъ посвятилъ два лѣта 1865 и 1866 г.г. Слѣдующіе два лѣта онъ посвящаетъ Семирѣчью, сначала сѣверной части (1868 г.) и затѣмъ остальнымъ частямъ этой громадной области и вторично Илійской долинѣ (1869 г.), собравъ обширные матеріалы не только по лингвистикѣ и фольклору, но по географіи, быту, торговлѣ и управленію этой огромной страны. Между прочимъ во время путешествій по Туркестану, какъ знатокъ туземныхъ языковъ, онъ оказалъ большія услуги администраціи края въ дѣлѣ разграниченія завоеванныхъ территорій съ сосѣдними ханствами.

Послѣдній годъ своей командировки Радловъ снова посвящаетъ путешествію по Алтаю, причемъ доѣзжаетъ до китайскаго города Кобдо, описаніе котораго находимъ въ «Aus Sibirien».

Такъ прошло десятилѣтіе алтайской дѣятельности Радлова Но путешествія, перечисленныя нами, только внѣшніе этапы этой колоссальной дѣятельности.

Матеріалы требовали многократной провѣрки, систематизаціи, обработки и опубликованія. Первые 5 лѣтъ прошли на подготовительныя къ опубликованію работы. Только отдѣльные отчеты и сообщенія въ разныхъ научныхъ изданіяхъ (Archiv für wiss Kunde v. Russland, бюллетеняхъ Академіи, Petermann’s Mitteilungen, Erman’s Archiv и др.), время отъ времени давали знать ученому міру о дѣятельности Радлова. Съ 1866 года почти безпрерывно годъ за годомъ начинаютъ появляться его капитальныя работы.

Въ этомъ году въ изданіи Академіи Наукъ явился первый томъ его монументальнаго труда (всего вышло 10 томовъ, не считая переводовъ) «Образцовъ народной литературы тюркскихъ племенъ» (Поднарѣчія алтайцевъ, телеутовъ, черневыхъ и лебединскихъ татаръ, шорцевъ и саянцевъ). За ними (1868 г.) послѣдовали «Поднарѣчія Абаканскія (Сагайское, Койбальское, Качинское), Кызыльское и Чулымское»; въ 1870 г. — ІІІ часть — «Нарѣчія киргизовъ». Эти капитальныя работы, требовавшія огромнаго труда не только по переводу, но и транскрибированію, и содержащія столько цѣннаго лингвистическаго и фольклорнаго матеріала, сразу доставили Радлову почетную извѣстность не только среди языковѣдовъ, но среди широкаго круга фольклористовъ.

Академикъ Шифнеръ уже въ предисловіи къ первому тому «Образцовъ» отмѣтилъ двойное значеніе этихъ работъ Радлова. «Es dürfte — говоритъ онъ — diese Sammlung aber nicht blos Sprachforschern erwünscht sein. Der reiclie Stoff, welchen sie darbietet, wird vielfach Veranlassung geben, Fragen, welche in das Gebiet der vergleichenden Mythen- und Märchenkunde gehören, wiederholter Besprechung zu unterwerfen». Предсказаніе Шифнера сбылось очень скоро. Послѣ первыхъ же выпусковъ «Образцовъ» явилось извѣстное изслѣдованіе В. В. Стасова «Происхожденіе русскихъ былинъ», основанное на матеріалахъ Радлова, а извѣстный фольклористъ А. Веселовскій рекомендовалъ работы Радлова своимъ слушателямъ, какъ настольную книгу для всякаго изслѣдователя въ области фольклора…

Кромѣ этихъ капитальныхъ работъ, Радловъ напечаталъ въ эти годы нѣсколько интересныхъ статей, изъ которыхъ упомянемъ: «Средняя Заравшанская долина», «Das Ili-Thal in Hoch-Asien und Seine Bewohner», «Торговыя сношенія Россіи съ Западной Монголіей и ихъ будущность» и цѣлый рядъ отчетовъ о путешествіяхъ въ Извѣстіяхъ Географическаго Общества.

Въ общей сложности все опубликованное Радловымъ за годы пребыванія на Алтаѣ представляло цѣлую энциклопедію совершенно новыхъ данныхъ по тюркской лингвистикѣ, этнографіи, географіи и археологіи Западной Сибири, Алтая и Средней Азіи. Эта огромная работа нашла себѣ достойную оцѣнку въ ученомъ мірѣ. Въ 1868 г. Дерптскій университетъ за услуги Радлова по языкознанію (pro maxima intelligentia linguarum orientalium) наградилъ его званіемъ доктора филологіи honoris causa.

ІІІ.

Прошло около 11 лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Радловъ выѣхалъ изъ Петербурга на Алтай. Все, что можно было использовать въ научномъ отношеніи въ этомъ краѣ, при тѣхъ условіяхъ, въ которые Радловъ былъ поставленъ, было использовано. Кончилась и его стипендія на научныя путешествія. На скромное учительское жалованье въ 1000 руб., при разросшейся семьѣ, въ Барнаулѣ существовать было невозможно. А и безъ того, послѣ столькихъ лѣтъ оторванности отъ живого научнаго общенія и культурнаго общества, Радлову пора было вернуться въ Европу. И тутъ счастье, которое было неизмѣннымъ спутникомъ его ученой карьеры, явилось ему на подмогу какъ разъ во время.

Въ 1871 г., собираясь разстаться съ Барнауломъ, онъ отправляется въ Петербургъ, чтобы подъискать себѣ болѣе подходящее мѣсто. По пути онъ остановился въ Казани погостить у извѣстнаго оріенталиста, знатока поволжскихъ татаръ и ревнителя христіанства среди инородцевъ, профессора духовной академіи, Н. И. Ильминскаго, и у него случайно встрѣчается съ попечителемъ Казанскаго учебнаго округа Шестаковымъ. Зашелъ разговоръ о татарскихъ школахъ, которыми близко интересовался Ильминскій. Вдругъ Шестаковъ обращается къ Радлову съ предложеніемъ, не согласился ли бы онъ стать во главѣ школъ для татаръ-мусульманъ, на тѣхъ же основаніяхъ, на которыхъ Ильминскій вѣдаетъ школы татаръ крещеныхъ. Школъ, о которыхъ говорилъ Шестаковъ, еще не было, равно какъ не было штатовъ для завѣдующаго ими. Все это надо было еще провести законодательнымъ путемъ, но, въ случаѣ согласія со стороны Радлова, Шестаковъ уполномочивалъ его доложить объ этомъ проектѣ тогдашнему министру Народнаго Просвѣщенія, графу Д. И. Толстому, и ускорить проведеніе проекта. Предложеніе было въ высшей степени соблазнительно для Радлова. Обезпеченное мѣсто въ университетскомъ городѣ, благопріятныя условія для продолженія занятій тюркскими языками, и, наконецъ, last not least, большое поле дѣятельности, требовавшее организаторскаго таланта, иниціативы и энергіи: все это такъ соотвѣтствовало умственнымъ запросамъ и характеру Радлова. Предложеніе Шестакова было тутъ же принято и, по пріѣздѣ въ Петербургъ, Радловъ сейчасъ же горячо принимается за дѣло. Съ обычной своей способностью увлекать людей своими планами, онъ быстро добивается полнаго согласія Толстого. Въ Министерствѣ безъ замедленій былъ составленъ проектъ, но его нужно было еще провести черезъ Государственный Совѣтъ, а въ послѣднемъ всякій проектъ долженъ былъ, по обыкновенію, вылеживаться, дожидаясь очереди… Пришлось бы, быть можетъ, ждать годы… Радловъ испрашиваетъ тогда ауденцію у Великаго Князя Константина Николаевича, тогдашняго предсѣдателя Государственнаго Совѣта, и добивается проведенія проекта внѣ очереди.

Обезпечивъ формальную сторону дѣла, всякій другой на его мѣстѣ успокоился бы, но Радлову казалось, что того педагогическаго опыта, который онъ пріобрѣлъ въ Барнаулѣ, мало для того важнаго дѣла, которое онъ на себя принялъ, что педагогика за эти годы ушла далеко впередъ, и чтобы выполнить по всей совѣсти трудную задачу, принятую имъ на себя, необходимо поучиться. Министерство охотно даетъ ему ученую командировку за границу и Радловъ съ юношескимъ пыломъ объѣзжаетъ крупные центры Европы, посѣщая образцовыя школы, бесѣдуя съ педагогами, штудируя всевозможные учебники и пособія, и пріобрѣтая все необходимое для будущей татарской семинаріи.

Въ Берлинѣ онъ случайно встрѣчается съ Толстымъ. Въ связи съ этой встрѣчей Радловъ вспоминаетъ эпизодъ, не лишенный нѣкотораго общаго интереса. Толстой въ то время знакомился съ постановкой классицизма въ Германіи и по этому поводу часто совѣщался съ мѣстными педагогами.

Собираясь уѣхать изъ Берлина, Толстой устроилъ обѣдъ для директоровъ мѣстныхъ гимназій. Получилъ приглашеніе и Радловъ, не подозрѣвая, что ему придется экспромптомъ выдержать своего рода экзаменъ передъ ареопагомъ берлинскихъ педагоговъ.

Толстой, повидимому, желая выказать передъ гостями свои широкіе педагогическіе планы, заговорилъ неожиданно о своихъ проектахъ школьнаго образованія среди инородцевъ, и тутъ же предложилъ Радлову, который менѣе всего ждалъ этого, изложить программу организаціи этого дѣла. Нужно думать, что Радловъ съ честью вышелъ изъ этого испытанія, такъ какъ ему пришлось за это время не мало подумать объ интересовавшемъ его дѣлѣ.

Наконецъ, зимой 1872 г. состоялось оффиціальное назначеніе Радлова «инспекторомъ татарскихъ, башкирскихъ и киргизскихъ школъ Казанскаго учебнаго округа». Радловъ немедленно переселяется въ Казань и приступаетъ къ выполненію серьезно обдуманнаго имъ плана дѣйствій. Тутъ мы видимъ Радлова во весь ростъ не только какъ ученаго и путешественника, но и какъ общественнаго дѣятеля съ огромной иниціативой, энергіей и неутомимой активностью, какимъ мы видимъ его впослѣдствіи въ Петербургѣ въ качествѣ дѣятеля Академіи, Музея Этнографіи и Комитета для изученія Средней и Восточной Азіи…

Какъ мы уже говорили, никакихъ русско-инородческихъ школъ для некрещеныхъ татаръ не было. Правда, существовали конфессіональныя школы, но онѣ были въ вѣдѣніи Министерства Внутреннихъ дѣлъ, а Министерство Народнаго Просвѣщенія, несмотря даже на неоднократныя ходатайства муллъ, эти школы въ свое вѣдѣніе ни за что принять не соглашалось. Да и вообще Министерство не только оказалось инертнымъ въ дѣлѣ инородческаго просвѣщенія, но часто прямо и вредило дѣлу несуразными и подчасъ тенденціозно-враждебными распоряженіями.

Съ первыхъ же дней противодѣйствіе стало оказывать съ другой стороны само населеніе, которое видѣло въ затѣяхъ Радлова угрозу родной религіи. Пришлось такимъ образомъ начать дѣло безъ школъ, безъ учителей и даже безъ учениковъ, такъ какъ родители боялись школы, какъ очага прозелитизма.

Первое, о чемъ позаботился Радловъ, это создать разсадникъ учителей, учительскую семинарію. Естественнѣе всего, конечно, было устроить ее въ Казани, резиденціи инспектора школъ. Къ несчастію, штаты для семинаріи были пока утверждены только для Уфы, а такъ какъ создавать новое учрежденіе заочно путемъ переписки было невозможно, то Радлову пришлось безпрестанно кочевать изъ Казани въ Уфу и обратно, проводя по многу недѣль внѣ дома. Но самое трудное было не въ этомъ. Чтобы привлечь симпатіи населенія, необходимо было имѣть штатъ учителей изъ татаръ. Къ сожалѣнію, не смотря на всѣ его старанія, Радловъ на первыхъ порахъ могъ найти только одного татарина, и то мало пригоднаго, бывшаго помощника муллы, котораго приставилъ къ школѣ въ качествѣ класснаго наставника. Остальныхъ учителей пришлось взять русскихъ. Впослѣдствіи ему съ большимъ трудомъ удалось привлечь трехъ татаръ къ преподаванію. Первымъ изъ нихъ быль извѣстный издатель татарскихъ книгъ и составитель русско-татарскихъ календарей — Абдулъ Каюмовъ. Другой былъ студентъ Ахмеровъ, котораго Радловъ убѣдилъ сначала сдѣлаться народнымъ учителемъ, а, по окончаніи имъ курса въ университетѣ, привлекъ въ казанскую семинарію, гдѣ впослѣдствіи онъ былъ инспекторомъ. Третій, наконецъ, былъ ветеринарный врачъ Тарагуловъ, которому поручено было преподавать естественныя науки. Но эти лица работали съ Радловымъ уже въ Казани въ то время, когда у него была нѣкоторая опора въ упрочившейся уфимской семинаріи. Не мало затрудненій предстояло и въ дѣлѣ привлеченія учениковъ. Къ счастью, семинарія давала льготу отъ воинской повинности, и это дало возможность привлечь на первое время нѣсколько человѣкъ-учениковъ. То были великовозрастные слушатели медресе, готовые кандидаты въ муллы, наматерѣвшіе во всѣхъ премудростяхъ мусульманской схоластики. Для такого контингента учениковъ, по вѣрнымъ соображеніямъ Радлова, требовались особые методы преподаванія, чтобы вызвать у нихъ интересъ къ европейскому знанію. Схоластики, разсуждалъ Радловъ, они имѣли болѣе, чѣмъ достаточно, теперь имъ необходимо поменьше книги, а побольше природы, побольше опытнаго знанія. Методы нагляднаго обученія опытнымъ знаніямъ — физикѣ, химіи и т. д. (Anschaungsmethoden in der Naturlehre) Радловъ особенно тщательно изучалъ за границей, и поэтому эту отрасль преподаванія онъ принялъ на себя, хотя вынужденъ былъ для этого основательно засѣсть за цѣлый рядъ естественныхъ наукъ, полузабытыхъ имъ со времени гимназіи. Въ виду неопытности остальныхъ учителей, Радлову пришлось руководить преподаваніемъ всѣхъ предметовъ, по нѣкоторымъ даже составлять учебники. Такъ, напр., имъ былъ составленъ спеціальный учебникъ русскаго языка для татарскихъ школъ. Спеціально преподавалъ онъ педагогику и исторію, и кромѣ того руководилъ преподаваніемъ въ начальной школѣ, для которой выписалъ учителей изъ Уфы. Любопытенъ пріемъ, употребленный Радловымъ для привлеченія довѣрія населенія къ школѣ. Зная, что коренной причиной недовѣрія является страхъ совращенія учениковъ въ христіанство, онъ всѣми силами старался придать учительской школѣ строго-религіозный характеръ. Для поступающихъ былъ установленъ строгій экзаменъ въ мусульманскомъ богословіи; въ самой школѣ отъ учениковъ требовалось строжайшее соблюденіе всѣхъ обрядностей мусульманства, что̀, какъ и разсчитывалъ Радловъ, должно было, наоборотъ, въ силу инстинктивнаго протеста учениковъ противъ внѣшняго принужденія, привести къ результатамъ обратнымъ, т. е., къ отрицательному отношенію учениковъ ко всѣмъ внѣшнимъ обрядностямъ, какъ оно и случилось въ дѣйствительности. Но не смотря на всѢ усилія и усердіе свое, какъ и можно было ожидать отъ столь труднаго опыта, Радловъ терпѣлъ разочарованіе за разочарованіемъ. Сверху не совсѣмъ удачно вмѣшивались въ дѣло какъ Министерство Внутреннихъ дѣлъ, такъ и Министерство Народнаго Просвѣщенія. Въ частности, послѣднее было недовольно ревнивымъ отношеніемъ Радлова къ неприкосновенности мусульманства и поэтому — вопреки основному принципу Радлова — предписало объявить татарамъ, что вступительные экзамены по богословію временная мѣра, и что правительство никакого значенія не придаетъ мусульманскому знанію.

Министерство, далѣе, настаивало, чтобы разрѣшеніе на ремонтъ старыхъ мечетей выдавалось только подъ условіемъ открытія русскихъ школъ при медресе. Эта мѣра, по своей одіозности въ глазахъ населенія, грозила погубить все дѣло Радлова, которое и безъ того съ такимъ трудомъ налаживалось. Ему пришлось энергично протестовать противъ этой мѣры, взамѣнъ которой, въ видѣ компромисса, онъ предложилъ исполненіе Высочайше утвержденнаго Положенія Комитета Министровъ о томъ, чтобы новые медресе устраивались не иначе, какъ при условіи открытія при нихъ русскихъ классовъ.

Съ другой стороны, населеніе изъ фанатизма оказывало отчаянное противодѣйствіе устройству свѣтскихъ школъ, не давало помѣщеній², преслѣдовало всякаго, кто осмѣливался чѣмъ-нибудь содѣйствовать Радлову, не останавливаясь при этомъ ни передъ какими средствами, не брезгая даже лжедоносами противъ своихъ собственныхъ единовѣрцевъ. И заодно съ населеніемъ дѣйствовала уѣздная полиція, которая получала крупныя взятки отъ татаръ и дѣйствовала въ стачкѣ съ ними.

Съ какими трудностями пришлось бороться Радлову въ то время, можетъ показать слѣдующій примѣръ. Съ самого вступленія въ должность Радловъ задался цѣлью пробить брешь въ рабскую замкнутость татарской женщины. Но долгое время мысль объ открытіи женской школы не могла найти осуществленія, такъ какъ не находилось ни одной татарской женщины, которая могла бы быть учительницей такой школы, между тѣмъ въ школѣ съ мужскимъ учительскимъ персоналомъ ни одинъ татаринъ, разумѣется, не рѣшился бы обучать своихъ дочерей. Наконецъ, послѣ долгихъ поисковъ, спустя 4 года, нашлась татарка съ образованіемъ, согласившаяся не только принять на себя обязанности учительницы, но и помѣстить школу въ своемъ собственномъ домѣ.

И вотъ, къ великой радости Радлова, школа, наконецъ, была открыта, съ большимъ трудомъ удалось привлечь въ нее семь бѣдныхъ ученицъ, и дѣло стало налаживаться, но Министерство неожиданно нашло, что ради семи татарскихъ дѣвицъ не стоитъ тратиться на школу, и, такимъ образомъ, первый разсадникъ женскаго образованія среди татаръ безвременно погибъ.

Но самое ужасное разочарованіе ожидало Радлова въ казанской учительской школѣ, въ которую имъ вложено было столько энтузіазма и труда. Всѣ его педагогическія усилія были направлены на то, чтобы изъ воспитанниковъ школы сдѣлать преданныхъ піонеровъ просвѣщенія среди татарскихъ массъ. Но школа оказала на учениковъ вліяніе, котораго меньше всего ожидалъ ея устроитель. Вкусивъ европейскаго образованія, ученики стали чуждаться своего народа, стыдились своей принадлежности къ нему, и отъ крайностей прежней религіозной дисциплины бросились въ другую крайность — пьянство, разгулъ. Изъ девяти учениковъ перваго выпуска, трое самыхъ способныхъ и симпатичныхъ кончили алкоголиками… Высокія мечты казалось, потерпѣли полное крушеніе… Въ дѣйствительности, при всѣхъ трудностяхъ, дѣло все же подвигалось впередъ, хотя и медленно, но Радлову, послѣ всѣхъ его усилій, результаты казались ничтожными, и долгое время спустя, даже уже послѣ переселенія своего въ Петербургъ, Радловъ не разъ съ грустью говорилъ о тщетности трудовъ и усилій, вложенныхъ въ теченіе 12 лѣтъ въ дѣло татарскаго просвѣщенія. Правда, время отъ времени пріѣзжіе интеллигентные татары навѣщали его въ Петербургѣ, напоминая ему такъ или иначе о результатахъ его усилій. Но эти единичные случаи мало его удовлетворяли. Между тѣмъ, въ дѣйствительности, не все оказалось столь грустнымъ, какъ думалось Радлову. Казанская учительская школа исподволь дѣлала свое дѣло, начальная школа развилась чрезвычайно, и настало время, когда сѣмена, посѣянныя Радловымъ, принесли свои плоды.

Въ 1905–06 гг. какъ-то вдругъ выросли татарскіе журналы, газеты, татарскіе учебники, учительскіе союзы, татарское школьное движеніе, феминистическое движеніе, неомусульманское теченіе. Менѣе всего Радловъ связывалъ эти явленія со своей прежней дѣятельностью, но вотъ въ день его 50-ти лѣтняго юбилея на имя В. В. посыпались телеграммы, письма и сочувственные адреса отъ татарскихъ школъ, учителей, татарскихъ органовъ прессы, говорившихъ ему о признательности за труды его по просвѣщенію татарскаго народа и краснорѣчиво свидѣтельствовавшихъ, что труды эти принесли, наконецъ, свои плоды. И изъ всѣхъ многочисленныхъ адресовъ, полученныхъ Радловымъ ко дню юбилея, адреса его татаръ доставили ему наибольшее удовлетвореніе. Хорошій день въ его жизни былъ и тотъ, когда съ открытіемъ Государственной Думы, стали являться къ нему депутаты-татары изъ бывшихъ его учениковъ или учителей основанныхъ имъ учительскихъ семинарій… Но обширная дѣятельность В. В. въ дѣлѣ просвѣщенія татаръ здѣсь не можетъ быть развернута во всей ея полнотѣ: она требуетъ спеціальнаго изслѣдованія. Теперь перейдемъ къ другимъ сторонамъ жизни и дѣятельности Радлова въ Казани.

ІѴ.

Организація татарскихъ школъ и наблюденіе за ними, при пылкомъ отношеніи Радлова къ дѣлу, какъ и можно было ожидать, должна была поглотить массу времени, и въ научной дѣятельности его наступилъ наружно, по крайней мѣрѣ, значительный перерывъ. Въ 1872 году (годъ переселенія въ Казань) вышла 4 часть «Образцовъ», именно, «Нарѣчія барабинцевъ, тарскихъ, тобольскихъ и тюменскихъ татаръ», но трудъ этотъ былъ еще законченъ въ Барнаулѣ, и до 1882 года (въ теченіе 9 лѣтъ) этотъ обычно столь производительный научный работникъ не опубликовалъ ничего, кромѣ нѣкоторыхъ учебниковъ, составленныхъ для татаръ Восточной Россіи и обязанныхъ своимъ появленіемъ въ свѣтъ его педагогической дѣятельности въ инородческихъ школахъ. Научное молчаніе Радлова имѣло, быть можетъ, еще одну немаловажную причину, кромѣ обремененности школьной дѣятельностью. Послѣ 10 лѣтъ пребыванія въ отдаленномъ Алтаѣ, послѣ изнурительнаго безпрерывнаго труда надъ собираніемъ діалектологическаго матеріала, живой умъ его на первое время потребовалъ другой, болѣе свѣжей, болѣе глубоко-захватывающей работы. И, дѣйствительно, мы видимъ Радлова на время увлеченнымъ своей старой любовью — философіей, которой, какъ мы видѣли, онъ ревностно отдавался еще на университетской скамьѣ. Въ Казани жилъ тогда извѣстный юристъ Бобрищевъ-Пушкинъ, человѣкъ всестороннѣ образованный и серьезно увлеченный въ то время новѣйшими теченіями въ области философіи. Между нимъ и Радловымъ, которые, кстати сказать, жили очень дружно, происходили постоянные споры: Радловъ былъ гербартіанецъ, его оппонентъ — позитивистъ, поклонникъ Милля. Радловъ чувствовалъ себя отставшимъ отъ новыхъ теченій въ философіи и со свойственной ему серіозностью принялся за изученіе авторитетовъ позитивизма… Это увлеченіе философіей продолжалось около 2-хъ лѣтъ. Впрочемъ, и послѣ этого онъ остался вѣренъ доктринамъ своей молодости и имѣлъ удовольствіе скоро увидѣть, какъ доктрина эта ожила въ новомъ движеніи нео-кантіанства.

Другое его философское увлеченіе того періода, гораздо болѣе серіозное и важное въ его жизни — общая лингвистика. То было естественнымъ результатомъ всѣхъ его работъ предыдущаго періода. Огромный лингвистическій матеріалъ по діалектологіи, собранный В. В. среди цѣлаго ряда тюркскихъ племенъ, властно толкалъ мысль на сопоставленія и сравненія, на поиски законовъ причинности въ ходѣ расчлененія обще-языковаго матеріала тюркскихъ народовъ. Умъ изслѣдователя искалъ синтеза, а его могла дать только общая наука лингвистики. Въ этихъ поискахъ за философіей языкознанія онъ нашелъ въ Казани сочувственную среду.

Въ тѣ годы въ Казани профессоромъ сравнительнаго языкознанія былъ извѣстный лингвистъ, талантливый прововозвѣстникъ психологической школы въ Россіи, большой энтузіастъ науки, И. А. Бодуэнъ де Куртенэ. Вокругъ него группировался кружокъ лингвистовъ, которые регулярно собирались и горячо дебатировали всевозможные вопросы языковѣдѣнія. Въ этомъ дружномъ кружкѣ Радловъ имѣлъ чѣмъ дѣлиться, столько лѣтъ поработавши у самого источника языкознанія, среди живыхъ діалектовъ первобытныхъ народовъ. Но уча, онъ самъ пріобрѣлъ много новаго въ общемъ языкознаніи и могъ въ дебатахъ со спеціалистами провѣрять свои собственныя вынесенныя изъ личнаго опыта воззрѣнія.

Это увлеченіе Радлова обще-лингвистическими вопросами имѣло большое вліяніе на дальнѣйшій ходъ его научныхъ работъ. Дѣйствительно, на нѣсколько лѣтъ Радловъ совершенно оставляетъ печатаніе своего громаднаго запаса неопубликованныхъ текстовъ и всецѣло отдается обще-лингвистическимъ изысканіямъ, обще-лингвистической обработкѣ своего огромнаго діалектологическаго матеріала, и въ результатѣ въ 1882 г., вслѣдъ за Lautalternationen und ihre Bedeutung für die Sprachentwickelung belegt durch Beispiele aus den Türksprachen (докладъ на конгрессѣ оріенталистовъ 1881 г.) является первая часть его «Vergleichende Grammatik der nördlichen Türksprachen: Phonetik d. nördlichen Türksprachen», а въ слѣдующемъ году — вторая часть: «Die Consonanten», — трудъ, который поистинѣ былъ не только epochamachend для тюркологіи и урало-алтайскихъ языковъ, но имѣлъ важное значеніе и для общей лингвистики.

Трудъ этотъ, первый и единственный пока въ наукѣ опытъ статики и динамики тюркской фонетики, помимо огромности собраннаго въ немъ сравнительнаго матеріала, столь замѣчательный по глубинѣ и оригинальности анализа въ труднѣйшей области языкознанія, именно въ психо-физіологіи фонетики, сейчасъ же послѣ своего появленія, вызвалъ самые сочувственные отзывы такихъ авторитетовъ, какъ Флейшеръ, Габленцъ, Техмеръ, Бодуэнъ де Куртенэ и мн. др., и сразу поставилъ его автора въ первые ряды европейскихъ лингвистовъ. Болѣе четверти вѣка прошло со времени появленія этой замѣчательной работы, много шума и споровъ образовалось вокругъ нея, далеко двинулась впередъ за это время и сама тюркологія, и трудъ этотъ быть можетъ требуетъ уже много дополненій и измѣненій, но и до настоящаго времени онъ остается единственнымъ въ этой области, сохранивъ свое руководящее научное значеніе не только для отрасли языковъ урало-алтайскихъ, но и для общаго языкознанія.

Послѣдней работой В. В. въ Казани нужно считать его замѣчательную книгу «Aus Sibirien», въ которой собраны, вмѣстѣ съ выдержками изъ дневниковъ его путешествій, цѣлый рядъ капитальныхъ статей по религіи, археологіи и этнографіи Западной Сибири. Книга эта, оставшаяся, къ стыду нашей этнографіи, непереведенной на русскій языкъ, исключая главы по археологіи («Сибирскія древности», въ пер. гр. В. Бобринскаго), сразу пріобрѣла самую широкую извѣстность въ Европѣ, и сдѣлала имя автора такъ же популярнымъ среди этнографовъ и археологовъ, какъ его прежніе труды среди спеціалистовъ-лингвистовъ.

До сихъ поръ вся этнографическая и археологическая часть этой книги остаются важнымъ источникомъ по соотвѣтствующимъ вопросамъ, а нѣкоторыя части, какъ Das Shamanenthum und sein Kultus, останется навсегда образцомъ проникновеннаго описанія вѣрованій первобытныхъ народовъ.

Помимо научной цѣнности своей, «Aus Sibirien» является образцомъ этнографическаго стиля, простого, яснаго, сжатаго и вмѣстѣ съ тѣмъ изящнаго.

Въ заключеніе объ «Aus Sibirien» напомнимъ, что книга эта является до извѣстной степени автобіографическимъ документомъ, такъ какъ значительная часть ея, то, что авторъ называетъ lose Blatter, составились изъ его интимныхъ писемъ къ женѣ.

Наконецъ, къ работамъ Радлова въ Казани нужно прибавить еще его изслѣдованіе о языкѣ Кумановъ (по поводу изданія Codex Cumanicus), аналитическая и конструктивная работа, которая могла только быть выполнена такимъ знатокомъ тюркскихь языковъ и такимъ фонетикомъ, какъ Радловъ.

1883 годомъ кончается казанскій періодъ жизни Радлова. Въ 1884 году состоялось крупнѣйшее событіе въ жизни нашего ученаго, которое кореннымъ образомъ измѣнило всѣ условія его научной дѣятельности. Избранный ординарнымъ академикомъ И. Академіи Наукъ «по части исторіи и древностей азіатскихъ народовъ», онъ навсегда покидаетъ Казань и переселяется въ Петербургъ, гдѣ впервые получаетъ возможность всецѣло предаться своимъ научнымъ занятіямъ н научно-общественной дѣятельности…

О петербургскомъ періодѣ жизни и дѣятельности В. В. Радлова, столь блестящемъ и плодотворномъ, но столь близкомъ къ людямъ и событіямъ нашего времени, мы надѣемся поговорить въ другомъ, мѣстѣ.

☆☆☆