Ермоловъ

Новый, обильный блестящими послѣдствіями періодъ русскаго владычества въ краѣ начинается тысяча восемь сотъ шестнадцатымъ годомъ, когда на Кавказѣ появляется Ермоловъ. Кавказскія войска съ восторгомъ узнали о назначеніи главою ихъ — Ермолова, героя Бородина и Кульма, любимца народной молвы, стяжавшаго себѣ громкую славу и качествами опытнаго и талантливаго вождя, обходимаго офиціальными реляціями, но популярнѣйшаго въ войскахъ, и своею неподкупною честностью, и своею истинно русскою душою, и мѣткими, злыми остротами надъ господствовавшими тогда всюду въ Россіи „нѣмцами“, народное нерасположеніе къ которымъ усилилось недавней народной войною 1812 года. Даже въ блестящей плеядѣ дѣятелей того недавняго прошлаго нашей народной и государственной жизни, Ермоловъ принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ, на которыхъ во всѣ грядущіе вѣка съ удивленнымъ вниманіемъ и глубокимъ сочувствіемъ остановится взоръ всякаго русскаго, кому дорога̀ русская національная слава. Природа, казалось, самою внѣшностью хотѣла отмѣтить любимаго витязя русскихъ войскъ. „Изъ ряда людей, прославленныхъ отечественной войною, изъ тѣснаго круга дѣятелей государственныхъ, — говоритъ о немъ историкъ Ковалевскій: — возвышается величавая фигура, выдающаяся изъ всѣхъ другихъ. Мужественная голова со смѣлою и гордою посадкой на мощныхъ плечахъ, привлекательныя очертанія лица, соразмѣрность членовъ и самыя движенія свидѣтельствуютъ о великой нравственной и физической силѣ Ермолова, этого необыкновеннаго человѣка“. И вдохновенный русскій поэтъ съ полнымъ правомъ могъ воскликнуть: „смирись, Кавказъ — идетъ Ермоловъ!“

Личная судьба Ермолова, какъ извѣстно, можетъ служить разительнымъ примѣромъ непостоянства и перемѣнчивости земного счастія; но потомство цѣнитъ только заслуги передъ отчизною, и въ его глазахъ несправедливость судьбы только возвышаетъ славнаго вождя, не всегда цѣнимаго своими современниками.

Начало блистательнаго военнаго поприща Ермолова захватываетъ еще славныя Екатерининскія времена, и на первыхъ же шагахъ онъ былъ замѣченъ геніальнымъ Суворовымъ, изъ рукъ котораго получилъ георгіевскій крестъ. Родившись 24 мая 1777 года, въ Москвѣ, онъ, по тогдашнему обыкновенію, еще въ дѣтствѣ записанъ былъ въ гвардію. Князь Юрій Владиміровичъ Долгорукій отвезъ его въ Петербургъ въ 1792 году, когда Ермоловъ имѣлъ 15 лѣтъ и уже чинъ капитана гвардіи. Зачисленный въ Нижегородскій драгунскій полкъ, стоявшій на Кавказѣ, онъ однако остался въ Петербургѣ адъютантомъ при генералъ-прокурорѣ графѣ Самойловѣ, у котораго отецъ Ермолова былъ тогда правителемъ канцеляріи. Пытливый, молодой умъ не давалъ однако Ермолову погрузиться въ чисто практическую службу, и постоянныя занятія военными науками скоро привели его въ шляхетскій артиллерійскій корпусъ, выгоднѣе другихъ тогдашнихъ учебныхъ заведеній обставленный научными средствами. Въ 1793 году Ермоловъ выдержалъ требовавшійся тогда для перевода въ артиллерію экзаменъ съ особымъ отличіемъ и, въ составѣ корпуса Дерфельдена, уже артиллеристомъ, выступилъ въ походъ противъ Польши. Здѣсь-то онъ и имѣлъ случай обратить на себя особенное вниманіе Суворова, лично назначившаго ему, послѣ штурма Праги, орденъ св. Георгія 4 степени. Польскій походъ былъ для Ермолова началомъ цѣлаго ряда лѣтъ, проведенныхъ среди бранныхъ тревогъ и опасностей. Отправленный вскорѣ въ Италію, онъ, съ австрійскою арміею, сдѣлалъ кампанію противъ французовъ, а по возвращеніи въ Россію, назначенъ былъ въ корпусъ графа Валеріана Зубова, шедшій на Персію, участвовалъ во взятіи Дербента и ходилъ къ Ганжѣ противъ Аги-Магометъ-Хана, двигавшагося навстрѣчу русскимъ съ огромнымъ войскомъ и восемьюдесятью слонами. Здѣсь въ первый разъ Ермоловъ познакомился съ Кавказомъ, глубоко заинтересовался его судьбами и полюбилъ его всею душою, видя въ то же время недостатки управленія и политики въ немъ, грозившіе странѣ столькими бѣдами. Впослѣдствіи, мысль сдѣлаться начальникомъ Кавказскаго края стала лучшею мечтою его жизни.

Ермолову было только 19 лѣтъ, а онъ уже имѣлъ за персидскій походъ Владимірскій крестъ и чинъ подполковника. Но, со вступленіемъ на престолъ императора Павла, въ его судьбѣ все вдругъ круто измѣнилось. Войска, участвовавшія въ походѣ въ Персію, получили приказаніе немедленно возвратиться въ Россію, и весь отрядъ отступилъ на Терекъ, гдѣ его ожидалъ, по выраженію Давыдова, „своенравный графъ Гудовичъ, пылавшій гнѣвомъ за то, что не ему было ввѣрено начальство надъ экспедиціоннымъ корпусомъ“. Избѣгая встрѣчи съ нимъ, многіе пробрались степью прямо въ Астрахань; въ числѣ ихъ былъ и Ермоловъ.

Вскорѣ случилось новое обстоятельство, надолго совершенно устранившее Ермолова отъ военной дѣятельности. Между офицерами армейскихъ полковъ, квартировавшихъ въ Смоленской губерніи, развилось сильное неудовольствіе на крутыя мѣры и преобразованія, вводимыя новымъ императоромъ, и особенно на опалу, постигшую тогда любимаго фельдмаршала Суворова. По доносу смоленскаго губернатора, было назначено слѣдствіе, и между скомпрометированными офицерами былъ родной братъ Ермолова по матери, Коховскій, а письма, найденныя у него, замѣшали въ дѣло также и Ермолова. Онъ очутился въ Петропавловской крѣпости, но такъ какъ невиновность его была скоро обнаружена, то его выпустили, а вслѣдъ за тѣмъ внезапно арестовали опять и безъ объясненія причинъ сослали въ городъ Кострому, гдѣ въ то время жилъ въ ссылкѣ же знаменитый впослѣдствіи графъ Матвѣй Ивановичъ Платовъ. Изгнанники часто проводили время вмѣстѣ и, печальные, бесѣдовали о подвигахъ своихъ соратниковъ на Альпійскихъ горахъ. Это было время безсмертнаго Италійскаго похода Суворова.

Ссылка помѣшала Ермолову участвовать въ этомъ славномъ походѣ; но время бездѣйствія не пропало для него даромъ. Въ своемъ уединеніи онъ изучалъ латинскій языкъ и читалъ Цезаря въ то время, какъ новый цезарь и нашъ славный Суворовъ, одинъ послѣ другого, оглашали громомъ побѣдъ тѣ самыя мѣста, которыя видѣли нѣкогда предводимыя Цезаремъ римскія когорты.

По вступленіи на престолъ Александра Павловича, Ермоловъ былъ изъ ссылки возвращенъ. Но опредѣленіе его снова на службу долго встрѣчало большія затрудненія. „Съ трудомъ — говорится въ запискахъ Ермолова: — получилъ я роту конной артиллеріи, которую колебались мнѣ повѣрить, какъ неизвѣстному офицеру между людьми новой категоріи. Я имѣлъ за прежнюю службу георгіевскій и Владимірскій ордена, былъ употребленъ въ Польшѣ и противъ персіянъ, находился съ австрійской арміей въ приморскихъ Альпахъ, но все сіе ни къ чему мнѣ не послужило, ибо неизвѣстенъ я былъ въ экзерциргаузахъ и чуждъ Смоленскаго поля, которое было школою многихъ знаменитыхъ людей нашего времени“.

Испытанія, посланныя судьбою Ермолову, несомнѣнно закалили его и безъ того, сильный характеръ, укрѣпили въ немъ силу воли. Но самолюбіе его отъ того не менѣе страдало при мысли, что многіе изъ товарищей и сверстниковъ далеко обошли его въ службѣ и могли сдѣлаться въ недалекомъ будущемъ его начальниками. Къ тому же колкій языкъ Ермолова, его смѣлыя и язвительныя замѣчанія пріобрѣли ему сильнаго врага въ лицѣ инспектора всей артиллеріи, графа Аракчеева. Всѣмъ былъ извѣстенъ острый отвѣтъ его по поводу замѣчанія Аракчеева о худобѣ казенныхъ строевыхъ лошадей. Аракчееву оставалось только притвориться тогда не понявшимъ отвѣта, но Ермоловъ скоро почувствовалъ на себѣ всю тяжесть начальническаго гнѣва. Въ это-то время онъ писалъ: „Мнѣ остается или выйти въ отставку, или ожидать войны, чтобы съ конца своей шпаги достать себѣ все мною потерянное“. Въ этихъ гордыхъ словахъ сказалось только сознаніе своей силы, — Ермоловъ зналъ себѣ цѣну. И дѣйствительно, когда война началась, Ермоловъ явился на ратномъ полѣ однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ дѣятелей, учителемъ многихъ старшихъ себя по службѣ и, не смотря на все недоброжелательство къ себѣ сильныхъ и вліятельныхъ людей, проложилъ себѣ дорогу къ отличіямъ и сдѣлался лично извѣстенъ императору Александру Павловичу.

Первые блистательные подвиги оказаны Ермоловымъ въ компанію 1805 года, гдѣ онъ заслужилъ дружбу знаменитаго князя Петра Ивановича Багратіона, продолжавшуюся до смерти послѣдняго. За Аустерлицкое сраженіе Ермоловъ былъ наконецъ произведенъ въ полковники. Но, кажется, и эта награда была получена имъ только потому, что Кутузовъ выразилъ удивленіе, что отличный офицеръ, имѣвшій два знака отличія временъ Екатерины, девять лѣтъ сидитъ подполковникомъ, — почти небывалый случай при быстрыхъ производствахъ тогдашняго времени.

Чинъ полковника былъ первою ступенью къ быстрому служебному возвышенію Ермолова, которому чрезвычайно много послужила кампанія 1807 года. Ею начинается и эпоха необыкновенной популярности Ермолова въ арміи. Послѣ битвы при Прейсишъ-Эйлау, гдѣ предводимая имъ конно-артиллерійская рота отстояла лѣвый флангъ русской арміи — и Паленъ, и Бенигсенъ одновременно ходатайствовали о награжденіи его орденомъ св. Георгія 3-го класса. Но георгіевскій крестъ былъ данъ молодому графу Кутайсову, Ермоловъ же получилъ Владиміра 3-й степени. Князь Багратіонъ почелъ несправедливость, нанесенную Ермолову, личнымъ для себя оскорбленіемъ и жаловался цесаревичу. Ермоловъ съ своей стороны тоже не считалъ нужнымъ молча переносить обиду. И когда, по приказанію начальника артиллеріи, Рѣзваго, Кутайсовъ потребовалъ отъ него списки отличившихся, онъ, представляя эти списки, написалъ къ нему: „Благодарю ваше сіятельство, что вамъ угодно извѣстить меня, что вы были моимъ начальникомъ во время битвы“. Истинныя заслуги и дарованія не нуждались однако въ покровителяхъ: за Голыминъ Ермоловъ получилъ золотую саблю, за Гейльсбергъ — алмазные знаки ордена св. Анны 2-го класса, и наконецъ за дѣло при Гутштадтѣ и Пассаргѣ добился-таки Георгія на шею, въ которомъ на этотъ разъ уже никто не могъ отказать ему. Извѣстность, пріобрѣтенная имъ въ теченіе этой войны, была такъ велика, что одного удостовѣренія его казалось достаточно, чтобы получили георгіевскіе кресты три штабъ-офицера, отличившіеся на его глазахъ подъ Гейльсбергомъ. Когда солдаты наши замѣчали роту Ермолова, выѣзжавшую на позицію, и видѣли его колоссальную, гигантскую фигуру, они ободрялись и громко выражали увѣренность, что „Ермоловъ за себя постоитъ“.

Произведенный по окончаніи войны въ генералъ-майоры, Ермоловъ получилъ въ командованіе гвардейскую артиллерійскую бригаду, а вслѣдъ за тѣмъ, по личному выбору государя, сдѣлался начальникомъ гвардейской пѣхотной дивизіи. Попытку уклониться отъ этого почетнаго назначенія съ тѣмъ, чтобы ѣхать въ Дунайскую армію, императоръ Александръ принялъ за интригу противъ Ермолова и приказалъ передать ему, что впредь всѣ назначенія его по службѣ будутъ зависѣть отъ самого государя и что онъ ни въ комъ нужды не имѣетъ.

Пріѣздъ Ермолова въ Петербургъ однакоже замедлился; онъ сломалъ руку и долженъ былъ надолго слечь въ Кіевѣ. Вниманіе государя простерлось до того, что онъ прислалъ курьера узнать о его здоровьѣ и приказалъ увѣдомлять себя каждыя двѣ недѣли о ходѣ лѣченія.

„Удивленъ я былъ симъ вниманіемъ, пишетъ Ермоловъ: — сталъ сберегать руку, принадлежащую гвардіи; до того же менѣе заботился я объ армейской головѣ моей“.

Между тѣмъ наступилъ годъ, „памятный каждому Россіянину, тяжкій несчастіями, знаменитый блистательною славою въ роды родовъ“ — годъ отечественной войны, когда потребовались для спасенія отчизны необычайныя усилія и энергическіе люди, — и Ермоловъ назначается начальникомъ главнаго штаба въ арміи Барклая-де-Толли, противъ желанія вліятельнаго графа Аракчеева, рекомендовавшаго на этотъ постъ Тучкова. Своими распоряженіями въ качествѣ начальника штаба Ермоловъ, по общимъ отзывамъ историковъ, не разъ спасаетъ русскую армію отъ опасности и непосредственно, частными письмами, доноситъ государю о положеніи дѣлъ, настоятельно прося его о назначеніи одного общаго главнокомандующаго. Высокій постъ, занятый имъ по волѣ императора, создалъ ему въ арміи много сильныхъ враговъ, завидовавшихъ быстрому его возвышенію, тѣмъ болѣе, что онъ, подобно князю Багратіону, держался открытымъ противникомъ руководившей тогда всѣмъ нѣмецкой партіи, во главѣ которой стояли Барклай, Витгенштейнъ и другіе. Разсказываютъ, что у Ермолова спросили однажды: какой онъ желаетъ милости? — „Пусть пожалуютъ меня въ нѣмцы, отвѣтилъ онъ, — а тогда я получу все уже самъ“. Въ другой разъ, войдя въ залу передъ внутренними покоями императора Александра, гдѣ ждало много военныхъ генераловъ, онъ вдругъ обратился къ нимъ съ вопросомъ: „позвольте узнать, господа, не говорить ли кто-нибудь изъ васъ по-русски?“ О самомъ штабѣ Барклая онъ отзывался съ своею обычною рѣзкостью. „Здѣсь все нѣмцы, сказалъ онъ однажды: — одинъ русскій, да и тотъ Безродный“. Безродный — фамилія одного чиновника, служившаго при штабѣ, впослѣдствіи сенатора. Понятно, что Ермоловъ стоялъ въ прямой оппозиціи со многими сильными людьми, не упускавшими случая вредить ему.

Съ назначеніемъ Кутузова главнокомандующимъ русскою арміею, положеніе Ермолова въ главной квартирѣ нѣсколько стушевывается: на первый планъ выступаютъ любимцы стараго князя, Коновницынъ и Толь. Но Кутузовъ, не приближавшій его къ себѣ, тѣмъ не менѣе постоянно употребляетъ его во всѣхъ трудныхъ случаяхъ: и подъ Бородинымъ, гдѣ Ермоловъ вырвалъ изъ рукъ французовъ батарею Раевскаго, запечатлѣвъ геройскій подвигъ своею кровью (онъ былъ раненъ картечью въ шею), и подъ Тарутинымъ, и подъ Мало-Ярославцемъ, и подъ Вязьмой, и подъ Краснымъ. Однажды Кутузовъ, окруженный своимъ штабомъ, смотрѣлъ на отступленіе французовъ. Когда мимо него на своемъ боевомъ конѣ пронесся Ермоловъ, старый фельдмаршалъ, указывая на него окружающимъ, сказалъ: „Еще этому орлу я полета не даю“. И потомъ повторилъ нѣсколько разъ: „онъ рожденъ командовать арміями“.

Произведенный въ генералъ-лейтенанты за сраженіе подъ Заболотьемъ, близъ Смоленска, Ермоловъ за Бородинскую битву былъ представленъ Барклаемъ-де-Толли къ ордену Георгія 2-го класса. „Весьма справедливо сдѣлали, что мнѣ его не дали, говоритъ Ермоловъ въ своихъ запискахъ: — ибо не должно уменьшать важности онаго; но странно, что отказали „александра“, котораго просилъ за меня свѣтлѣйшій, а дали анненскую, наравнѣ съ чиновниками, бывшими у построенія мостовъ“.

Могильное молчаніе реляцій не могло уничтожить заслугъ Ермолова и даже, напротивъ, придавало имъ особенный блескъ. Подвиги его сдѣлались достояніемъ устныхъ разсказовъ, сообщавшихъ имъ легендарный характеръ, и тѣмъ дороже былъ герой для всѣхъ обожавшихъ его подчиненныхъ, что ему не отдавалось должной справедливости. Устная молва сдѣлала для Ермолова гораздо болѣе, чѣмъ могли бы сдѣлать самыя пышныя реляціи главнокомандующихъ: имя его перешло въ народъ, и онъ занялъ одно изъ виднѣйшихъ мѣстъ среди народныхъ героевъ 1812 года.

„Ермоловъ, говоритъ въ своихъ запискахъ Писаревъ: — напоминаетъ собою людей Святославова вѣка; онъ всегда при саблѣ, всегда спитъ на плащѣ. Ни гагачьи пуховыя постели помпадурскія, ни штофныя занавѣсы Монтеспанъ не манятъ его къ нѣгѣ и ко сну, который и въ столицѣ, какъ равно и въ кочевыхъ станахъ, продолжается у него только до разсвѣта“.

Жуковскій въ знаменитомъ „ПѢвцѣ во станѣ русскихъ воиновъ“ такъ характеризуетъ геройскую личность Ермолова:

„Если мы, говоритъ Давыдовъ: — современники и очевидцы магическаго дѣйствія, производимаго въ нашихъ войскахъ однимъ именемъ Ермолова, были глубоко удивлены необычайною популярностью, которой онъ всегда пользовался, то наши потомки будутъ въ правѣ думать, что извѣстіе о томъ, если не вымышлено, то, по крайней мѣрѣ, весьма преувеличено; а между тѣмъ самые враги его, бывшіе не разъ свидѣтелями необыкновенной любви и преданности, питаемыхъ къ нему войсками, не могутъ отрицать этого обстоятельства“.

При открытіи заграничной кампаніи 1813 года, Ермоловъ получаетъ въ командованіе артиллерію всѣхъ дѣйствующихъ армій. На этомъ посту онъ остается впрочемъ не долго. Главнокомандующій князь Витгенштейнъ, весьма неблаговолившій къ Ермолову, воспользовался неудачею Люцынскаго боя, чтобы свалить на него всю вину, несправедливо приписавъ его нераспорядительности недостатокъ артиллерійскихъ снарядовъ. Ермоловъ сдаетъ должность князю Яшвилю, опять впадаетъ какъ бы въ немилость, и остается безъ команды до самаго Кульмскаго боя. Только подъ Бауценомъ ему поручаютъ ничтожный арьергардъ, съ которымъ онъ борется однако, на глазахъ государя, почти противъ всей французской арміи, приводя въ восторгъ даже самого Витгенштейна. „Я оставилъ на полѣ сраженія, — писалъ этотъ послѣдній къ государю: — на полтора часа Ермолова; но онъ удержался на немъ, со свойственнымъ ему упрямствомъ, гораздо долѣе и сохранилъ тѣмъ Вашему Величеству около 50 орудій“.

Подъ Кульмомъ Ермоловъ командуетъ русскою гвардіей, — и первый день этого великаго по своимъ послѣдствіямъ боя безспорно составляетъ одно изъ лучшихъ украшеній военнаго поприща его. Въ самомъ началѣ сраженія ядро оторвало графу Остерману руку, и боемъ до конца руководилъ одинъ Ермоловъ.

Узнавъ объ этомъ, императоръ Александръ сказалъ: „Ермоловъ укрѣпилъ за собою гвардію“, и пожаловалъ ему александровскую ленту.

Реляція объ этомъ сраженіи была написана самимъ Ермоловымъ. Весь успѣхъ дѣла онъ отнесъ въ ней непоколебимой стойкости войскъ и распорядительности графа Остермана, совершенно умолчавъ о своемъ командованіи и о своихъ заслугахъ. Прочитавъ эту реляцію, Остерманъ, несмотря на жестокія страданія, собственноручно написалъ Ермолову:

„Довольно возблагодарить не могу ваше превосходительство; нахожу лишь только, что вы мало упомянули о генералѣ Ермоловѣ, которому всю истинную справедливость отдавать привыченъ“.

Когда флигель-адъютантъ Голицынъ привезъ графу Остерману знаки св. Георгія 2 класса, мужественный генералъ сказалъ ему: „Передайте государю, что этотъ орденъ долженъ принадлежать не мнѣ, а Ермолову“. Впослѣдствіи, когда Остерманъ удалился отъ дѣлъ и поселился въ Женевѣ, онъ пріобрѣлъ и повѣсилъ въ своемъ кабинетѣ портретъ Ермолова, служившій ему живымъ напоминаніемъ славнаго прошедшаго.

Наполеоновскія войны Ермоловъ блистательно закончилъ подъ стѣнами Парижа, командуя при взятіи его русскою и прусскою гвардіей. Парижу обязанъ онъ Георгіемъ 2 класса съ звѣздою, который съ своей груди надѣлъ на него цесаревичъ Константинъ Павловичъ. Пруссаки также спѣшили поздравить Ермолова и, намекая на несомнѣнно предстоящую ему награду орденомъ Чернаго Орла, говорили: „сегодня вашъ Красный Орелъ почернѣетъ“. Но прусскій король, недовольный потерей, понесенной его гвардіей, которую Ермоловъ, по собственному его выраженію, «вывелъ въ расходъ“, — не пожаловалъ ему этого ордена.

По низложеніи Наполеона, Ермолову порученъ былъ 8-ми тысячный обсерваціонный корпусъ на границахъ Австріи, и затѣмъ ему предоставлялась еще болѣе широкая дѣятельность. Графъ Аракчеевъ держалъ пари, что Ермоловъ будетъ военнымъ министромъ, и, дѣйствительно, сказалъ однажды государю слѣдующія памятныя слова:

— „Армія наша, изнуренная продолжительными войнами нуждается въ хорошемъ военномъ министрѣ; я могу указать Вашему Величеству на двухъ генераловъ; это — графъ Воронцовъ и Ермоловъ. Назначенію перваго, имѣющаго большія связи и богатства, всегда любезнаго и пріятнаго въ обществѣ, возрадовались бы многіе; но Ваше Величество скоро усмотрѣли бы въ немъ недостатокъ энергіи и бережливости, какія намъ въ настоящее время необходимы. Назначеніе Ермолова было бы для многихъ весьма непріятно, потому что онъ начнетъ съ того, что перегрызется со всѣми; но его дѣятельность, умъ, твердость характера, безкорыстіе и бережливость вполнѣ бы его оправдали“.

Характеристика эта была совершенно вѣрна; но государь готовилъ ему другое назначеніе. Въ то время, какъ онъ находился въ отпуску, въ орловскомъ имѣніи своего отца, высочайшимъ приказомъ отъ 24 мая 1816 года онъ былъ назначенъ главнокомандующимъ въ Грузію, а вмѣстѣ съ тѣмъ и чрезвычайнымъ посланникомъ въ Персію. Завѣтная мечта Ермолова, зародившаяся, какъ сказано выше, еще въ началѣ его военнаго поприща, такимъ образомъ исполнилась.

— Я бы не повѣрилъ, — сказалъ ему при свиданіи государь: — что ты можешь желать этого назначенія, но меня увѣрили въ томъ Волхонскій и Аракчеевъ.

„Объясненіемъ симъ, говоритъ Ермоловъ: — государь истолковалъ мнѣ, какого онъ о Грузіи мнѣнія. Сего достаточно было, чтобы на мѣстѣ моемъ устрашить многихъ, но я рѣшился повѣрить себя моему счастію. Не съ равнымъ удовольствіемъ принялъ я назначеніе меня посломъ въ Персію. Меня устрашали дѣла, по роду своему совершенно мнѣ незнакомыя. Я наслышался о хитрости и коварныхъ свойствахъ персіянъ и отчаивался исполнить съ успѣхомъ порученіе государя. Ничто такъ не оскорбляетъ самолюбія, какъ быть обманутымъ, а я никакъ не надѣялся избѣжать того“.

И вотъ на тридцать девятомъ году отъ роду, въ лучшую пору дѣятельности человѣка, Ермоловъ становится самостоятельнымъ правителемъ обширнаго, воинственнаго края, съ правами почти неограниченными, которыхъ до него не имѣлъ никто изъ его предмѣстниковъ. Вся предыдущая дѣятельность его обѣщала для Кавказа эпоху великихъ дѣлъ, и самая наружность Ермолова какъ бы соотвѣтствовала той силѣ и власти, которыми онъ былъ облеченъ: необыкновенная физическая сила, могучее тѣлосложеніе, громадный ростъ и характерная круглая голова, съ сѣдыми, въ безпорядкѣ лежавшими волосами, напоминавшая собою голову льва. Такимъ изображенъ онъ въ портретной галлереѣ Зимняго Дворца. Величественная и грозная фигура его, одѣтая въ косматую черкесскую бурку, опирается на обнаженную шашку; лицо дышетъ суровою энергіею, и непреклонною волею; на заднемъ планѣ — скалы, надъ головою нависли грозныя, тучи. Портретъ этотъ писанъ извѣстнымъ художникомъ Доу¹. Слѣдующіе стихи къ этому портрету весьма удачно передаютъ его характернѣйшія черты:

Осенью 1816 года Ермоловъ пріѣхалъ въ Георгіевскъ, тогдашній центръ управленія сѣвернаго Кавказа, но пробылъ тамъ лишь нѣсколько дней, спѣша въ Персію, чтобы прежде всего обезпечить границы со стороны этого безпокойнаго сосѣда. По уже и въ короткое время, знакомясь въ самыхъ общихъ чертахъ съ положеніемъ дѣлъ на Кавказской линіи, онъ успѣлъ вывести далеко не утѣшительныя заключенія. Онъ былъ уже въ этихъ мѣстахъ молодымъ артиллерійскимъ капитаномъ съ корпусомъ графа Зубова, и теперь, двадцать лѣтъ спустя, былъ пораженъ, не найдя почти никакой перемѣны къ лучшему. Рѣки крови русской, казалось, были пролиты здѣсь совершенно даромъ. Терскія станицы и лежащія за ними русскія поселенія по прежнему были ареной кровавыхъ набѣговъ и держались въ постоянной осадѣ. Не только сообщенія между ними сопряжены были съ серьезными опасностями, но даже выйти за ворота укрѣпленія уже значило рисковать свободой и жизнью. Населеніе и войска держались въ постоянномъ напряженіи, и о мирномъ развитіи края не могло быть и рѣчи.

Сдѣлавъ нѣсколько общихъ распоряженій, Ермоловъ отправился далѣе и вечеромъ 10 октября, въ простой рогожной кибиткѣ, въѣхалъ въ заставу Тифлиса. Но и Закавказье поразило его незначительностью достигнутыхъ русскою властью результатовъ во внутреннемъ управленіи. Пятнадцать лѣтъ минуло послѣ присоединенія къ намъ Грузіи; Закавказскія владѣнія, особенно благодаря побѣдамъ Циціанова и Котляревскаго, раздвинулись отъ моря до моря и въ самую глубь вѣчно враждебныхъ сосѣднихъ земель, а между тѣмъ сдѣлано было еще очень немногое, чтобы успокоить эту цвѣтущую окраину русскаго государства и поставить ее на путь мирнаго развитія. Пограничныя магометанскія ханства, богатыя дарами природы, но управляемыя алчными азіатскими деспотами, могли служить особенно рѣзкимъ примѣромъ неустройства закавказскихъ дѣлъ, оставаясь, какъ и въ моментъ ихъ завоеванія, все тѣми же ненадежными владѣніями, всегда держащими сторону сильнаго и готовыми отложиться при первомъ удобномъ случаѣ, при первыхъ успѣхахъ Персіи или Турціи. И прежде чѣмъ отправиться въ Тегеранъ, Ермоловъ почелъ необходимымъ ближе ознакомиться съ ханствами и объѣхалъ ихъ, чтобы съ большей ясностью понимать задачи политическаго разграниченія Россіи съ Персіей. Изъ осмотра ихъ онъ вывелъ еще то заключеніе, что подъ русскимъ управленіемъ ханства могли приносить Россіи въ десять разъ больше доходовъ и выгодъ, чѣмъ при автономномъ управленіи ханами.

Весною 1817 года, Ермоловъ уѣхалъ наконецъ въ Персію для выполненія своей политической миссіи. Положеніе его было въ высшей степени трудное. Императоръ Александръ далъ шаху обѣщаніе возвратить часть завоеванныхъ земель, а между тѣмъ изъ осмотра ханствъ Ермоловъ успѣлъ вынести твердое убѣжденіе, что всякія уступки невозможны и излишни и грозили бы только дальнѣйшими бѣдствіями войнъ. И передъ нимъ теперь лежала не легкая задача избѣжать исполненія обѣщаній императора. Но Ермоловъ съ честью вышелъ изъ затрудненій: онъ дѣйствовалъ съ такимъ искусствомъ, выказалъ такъ много энергіи, что заставилъ шаха самого отказаться отъ притязаній, и всѣ мусульманскія закавказскія земли остались за Россіей. Миръ Россіи на границахъ Персіи былъ обезпеченъ по крайней мѣрѣ на нѣсколько лѣтъ, и Ермоловъ могъ сосредоточить все свое вниманіе и заботы на внутреннемъ устройствѣ Кавказскаго края.

Эпоха Ермолова была для Кавказа прежде всего эпохою полнаго измѣненія внутренней политики. Наши традиціонныя отношенія къ завоеваннымъ ханствамъ и горскимъ народамъ были фальшивы въ самомъ своемъ основаніи, и это поняли изъ прежнихъ начальниковъ Закавказскаго края лишь князь Циціановъ, ставшій за то грозой для всѣхъ своихъ азіатскихъ сосѣдей, да маркизъ Паулуччи, понявшій всю правоту Циціанова, но не успѣвшій сдѣлать что-нибудь, по кратковременности своего начальствованія въ краѣ. Всѣ наши сношенія съ мелкими кавказскими владѣніями носили характеръ какихъ-то мирныхъ переговоровъ и договоровъ, при чемъ Россія всегда являлась какъ бы данницею. Большей части не только дагестанскихъ и иныхъ хановъ, но даже чеченскимъ старшинамъ, простымъ и грубымъ разбойникамъ, Россія платила жалованье, поддерживая тѣмъ въ нихъ алчность и возбуждая въ другихъ зависть и стремленіе набѣгами вынудить Россію платить «дань» и имъ. Какое-то совершенно ничтожное Анцуховское общество, обитавшее въ трущобахъ Дагестана, уже во времена Ермолова считало себя обиженнымъ, не получая отъ Россіи денегъ. Анцуховцы писали Ермолову, что обѣщаютъ жить въ мирѣ съ русскими только въ такомъ случаѣ, если будутъ получать дань, какую платили имъ грузинскіе цари.

Съ появленіемъ Ермолова на Кавказѣ все это прекратилось. Онъ понималъ, что если азіатскіе владѣльцы сами и не считаютъ желаніе Россіи откупиться отъ набѣговъ за слабость и робость передъ ними, то имѣютъ прямую выгоду представлять дѣло въ такомъ свѣтѣ передъ своими подданными, и уже въ одномъ этомъ обстоятельствѣ лежала причина дерзости горскихъ племенъ и вносимой ими въ наши предѣлы вѣчной войны, конца которой, при принятой системѣ сношеній съ врагами, невозможно было предвидѣть въ самомъ далекомъ будущемъ. Изъ этого взгляда прямо вытекала замѣна пассивной политики, съ палліативнымъ и недостигающимъ цѣли средствомъ задариванія враговъ, — политикою дѣятельною, имѣющею своею цѣлью не временный непрочный миръ, а полную побѣду, полное покореніе враждебныхъ земель. Принципомъ Ермолова было, что золото — не охрана отъ непріятеля, а приманка его, и онъ сталъ давать цѣну только желѣзу, которое и заставилъ цѣнить болѣе золота. „Хочу, говорилъ онъ однажды: — чтобы имя мое стерегло страхомъ наши границы крѣпче цѣпей и укрѣпленій, чтобы слово мое было для азіятцевъ закономъ, вѣрнѣе неизбѣжной смерти. Снисхожденіе въ глазахъ азіятцевъ — знакъ слабости, и я прямо изъ человѣколюбія бываю строгъ неумолимо. Одна казнь сохранитъ сотни русскихъ отъ гибели и тысячи мусульманъ отъ измѣны“.

Въ этихъ словахъ вся система Ермолова. Онъ смотрѣлъ на всѣ мирныя и не мирныя племена, населявшія Кавказскія горы, если не какъ на подданныхъ Россіи, то рано или поздно долженствующихъ сдѣлаться ими, и во всякомъ случаѣ требовалъ отъ нихъ безусловнаго повиновенія. И прежняя система подкупа и задариваній въ его рукахъ смѣнилась системою строгихъ наказаній, мѣръ суровыхъ, доходящихъ до жестокости, но всегда неизмѣнно соединенныхъ съ правосудіемъ и великодушіемъ. „Великодушіе, безкорыстная храбрость и правосудіе — вотъ три орудія, которыми можно покорить весь Кавказъ, — говоритъ извѣстный мусульманскій ученый Каземъ-Бекъ: — одно безъ другого не можетъ имѣть успѣха. Имя Ермолова было страшно и особенно памятно для здѣшняго края: онъ былъ великодушенъ и строгъ иногда до жестокости, но онъ былъ правосуденъ, и мѣры, принятыя имъ для удержанія Кавказа въ повиновеніи, были тогда современны и разумны“.

Система дѣйствій, положенная Ермоловымъ въ основаніе русскихъ отношеній на Кавказѣ, вывела ихъ на тотъ путь, на который они рано или поздно должны были стать. Россія не могла уже отказаться отъ своего вліянія на племена, населявшія Кавказскія горы. Она уже прочно утвердила тогда свое почти вынужденное, исторически создавшееся, подъ вліяніемъ тяжкой судьбы христіанскихъ народовъ того края, господство въ Закавказьѣ. Но между коренной Россіей и этой отдаленной окраиной лежалъ только одинъ путь сообщеній, черезъ перешеекъ между двумя морями, занятый Кавказскимъ хребтомъ, населеннымъ непокорными племенами, которыя всѣми зависящими отъ нихъ способами преграждали путь черезъ Кавказскія горы. Очевидно, чтобы власть Россіи въ Закавказьѣ была прочна, необходимо было вынудить черезполосныя земли Кавказа не мѣшать сношеніямъ черезъ нихъ. И если разъ система мира и подарковъ оказывалась недостигающею этой цѣли, — для Россіи оставался одинъ путь, путь войны, какихъ бы жертвъ она ни потребовала, тѣмъ болѣе, что когда-нибудь вѣдь нужно же было прекратить унизительную для Россіи политику, годившуюся еще развѣ во время войнъ съ Персіей и Турціей и безпорядковъ въ самомъ Закавказьѣ, но теперь совершенно безполезную.

Ермоловъ, постигая въ полномъ объемѣ эту неизбѣжность грядущихъ событій, первый выступилъ на настоящій путь отношеній къ кавказскимъ народамъ, — путь военный, путь открытой борьбы, исходъ которой не могъ для Россіи подлежать сомнѣнію. Онъ сознательно поставилъ себѣ задачу завоеванія Кавказскихъ горъ и, прекрасно понимая характеръ театра предстоявшихъ военныхъ дѣйствій, создалъ и новую цѣлесообразную программу ихъ. „Кавказъ, говорилъ онъ, смотря на вздымавшіяся передъ нимъ горы: — это огромная крѣпость, защищаемая многочисленнымъ, полумилліоннымъ гарнизономъ. Надо штурмовать ее или овладѣть траншеями. Штурмъ будетъ стоить дорого, такъ поведемъ же осаду“. И въ этихъ словахъ вся сущность руководящей дѣятельности Ермолова.

Частности этого великаго дѣла, поднятаго на свои плечи Ермоловымъ, опредѣлялись, — какъ это всегда бываетъ у «замѣчательныхъ людей, — самими обстоятельствами. Всѣ южные склоны главнаго Кавказскаго хребта и весь Закавказскій край не только въ, его христіанскихъ странахъ, но даже и въ магометанскихъ ханствахъ, были покорны Россіи, а мирный договоръ, заключенный съ Персіей, обезпечилъ Ермолову на нѣсколько лѣтъ полную свободу дѣйствій для развитія и укрѣпленія русскаго вліянія среди воинственныхъ племенъ, населявшихъ сѣверные отроги и склоны Кавказа. Поэтому вся дѣятельность его и сосредоточилась именно тамъ, въ то время какъ за хребтомъ она ограничилась лишь мирнымъ закрѣпленіемъ русскаго владычества въ пограничныхъ ханствахъ, да успокоеніемъ возникавшихъ по временамъ среди христіанскихъ племенъ, именно въ Имеретіи и Абхазіи, волненій. Не лишнее прибавить, что и въ послѣдующія времена, до самыхъ послѣднихъ дней, вся политика Россіи въ Закавказьѣ носила тотъ же мирный характеръ, за исключеніемъ острыхъ моментовъ персидскихъ и турецкихъ войнъ, всегда вносившихъ, въ край нѣкоторыя волненія.

Но задачи, предстоявшія Ермолову на сѣверномъ Кавказѣ, требовали именно его энергіи и ума. Военно-Грузинская дорога дѣлитъ Кавказъ на двѣ полосы: къ востоку отъ нея — Чечня и Дагестанъ, къ западу — Кабарда, простирающаяся до верховій Кубани, а далѣе Закубанскія земли, населенныя черкесами. Чечня съ Дагестаномъ, Кабарда и наконецъ Черкесія и составили три главнѣйшихъ театра борьбы, и по отношенію къ каждому изъ нихъ потребовались особыя мѣры.

Ермоловъ началъ съ Чечни, расположенной непосредственно къ югу за среднимъ теченіемъ Терека. Аулы чеченцевъ еще сидѣли въ то время на самомъ Терекѣ и тѣмъ весьма облегчали соплеменникамъ своимъ кровавые набѣги на русскія станицы. Ермоловъ началъ съ того, что оттѣснилъ чеченцевъ за Сунжу, а на ней, въ 1818 году, поставилъ первую свою крѣпость, Грозную, связавши ее рядомъ укрѣпленій съ Владикавказомъ, стоявшимъ у самаго прохода въ горы, на стражѣ Военно-Грузинской дороги. Это и была первая параллель къ „крѣпости“, какъ Ермоловъ называлъ Кавказскія горы. Чеченцамъ былъ прегражденъ свободный путь на Средній Терекъ, — и бѣдствія прежнихъ временъ съ тѣхъ поръ тамъ миновали.

Но на Нижній Терекъ открытый путь оставался еще черезъ Кумыкскія степи, и Ермоловъ, въ слѣдующемъ же, 1819, году, поставилъ близъ Андреевскаго аула новую крѣпость, Внезапную, раздѣлившую чеченцевъ отъ кумыковъ и въ то же время преграждавшую первымъ путь къ дагестанцамъ черезъ Салатавскія горы. Внезапная была соединена съ Грозною также рядомъ укрѣпленій. А далѣе, за Кумыками, къ морю, лежало дружественное намъ шахмальство, и желѣзный полукругъ уже охватывалъ Чечню и часть Дагестана. Чеченцы присмирѣли.

Непрочно однако было это мирное настроеніе Чечни, пока сама природа стояла на стражѣ ея границъ, дѣлая почти вовсе недоступными ея аулы. Прямо за Сунжею начинались огромные, непроходимые для русскихъ войскъ лѣса, въ которыхъ каждое дерево было равнозначуще вооруженному человѣку. Ермоловъ прекрасно понялъ, что дѣйствительнѣйшее средство борьбы съ непокорною Чечней, это сдѣлать доступными ея внутреннія поселенія, и время его было началомъ медленнаго, но прочнаго завоеванія страны посредствомъ завоеванія природы. При Ермоловѣ въ первый разъ возникла система рубки лѣсовъ. Широкія просѣки легли отъ одного аула къ другому и, мало по малу, начали дѣлать возможнымъ доступъ русскимъ въ самыя нѣдра чеченской земли, въ тотъ очагъ, гдѣ закалялась ненависть къ сильнымъ пришельцамъ и жили „преданья вольности“, волновавшія и взрослаго мужа и юнаго джигита. И эта система до самыхъ послѣднихъ дней кавказской войны стала необходимою основою всѣхъ дѣйствій, главнѣйшимъ средствомъ покоренія Кавказа, — и жестоко платились тѣ, которые отъ нея отступали.

Народы Дагестана, между тѣмъ, ведя въ судьбѣ Чечни угрожающую и имъ опасность, уже съ начала 1818 года подняли знамя возстанія. Въ Дагестанѣ возникло стремленіе составить обширный союзъ народовъ, чтобы разомъ и соединенными силами дѣйствовать противъ русскихъ. Къ союзу примкнули внутреннія ханства Аварское и Казикумыкское, вольное Акушинское общество и владѣнія, примыкавшія въ морю: Метхула, Каракайтагъ и Табасарань. Въ то же время дагестанцы старались привлечь къ союзу на сѣверѣ шахмальство, а на югѣ Кюринское владѣніе, нѣкогда отторгнутое Россіей отъ Казикумыка и уже потому отличавшееся постоянною вѣрностью хановъ. Возстаніе охватило обширную площадь. Ермоловъ понималъ опасность надвигавшейся грозы со стороны Дагестана и рѣшился одновременно вести борьбу и съ нимъ и съ Чечнею; лѣтомъ войска дѣйствовали въ Чечнѣ и на Кумыкской плоскости, зимою — въ Дагестанѣ.

„Государь! — писалъ Ермоловъ въ это время императору Александру: — внѣшней войны опасаться нельзя. Голова моя должна отвѣтствовать, если вина будетъ съ нашей стороны. Но внутреннія безпокойства гораздо для насъ опаснѣе. Горскіе народы примѣромъ независимости своей въ самыхъ подданныхъ Вашего Императорскаго Величества порождаютъ духъ мятежный и любовь независимости“… Онъ просилъ объ усиленіи Кавказскаго корпуса и писалъ, что „прибавленные полки уничтожатъ злодѣйскую власть хановъ, которыхъ правленіе не соотвѣтствуетъ славѣ царствованія Вашего Величества, а жители ханствъ, стенящіе подъ тяжестію сей власти, уразумѣютъ счастіе быть подданными Великаго Государя»… И дѣйствія Ермолова въ Дагестанѣ отличались еще большею рѣшимостью и быстротою, нежели въ Чечнѣ. Онъ началъ съ того, что зимою 1818 года, пройдя черезъ шахмальство, разгромилъ Метхулу и, уничтоживъ самостоятельность этого ханства, обратилъ его въ простое русское приставство. Въ слѣдующемъ году генералъ-майоръ князь Мадатовъ, дѣйствуя съ юга, со стороны Кубинской провинціи, покорилъ Табасарань и весь Каракайтагъ, докончивши такимъ образомъ непрерывную приморскую полосу русскихъ владѣній. Въ то же время Ермоловъ, съ своей стороны, наступая съ сѣвера, и соединившись съ Мадатовымъ въ шахмальствѣ, проникъ въ самыя нѣдра горъ, и битва подъ Лавашами, 19 декабря 1819 года, рѣшила судьбу сѣвернаго Дагестана: сильная, воинственная Акума была занята войсками и присягнула на вѣрность Россіи. Еще годъ — и перестало существовать независимое Казикумыкское ханство. Такъ послѣдовательно все тѣснѣе и тѣснѣе сжималось желѣзное кольцо вокругъ недоступныхъ Дагестанскихъ горъ, и племена ихъ, истощенныя въ непосильной борьбѣ, на долгое время замолкли.

Съ этихъ поръ до самаго расцвѣта въ горахъ мюридизма, необыкновенно фанатизировавшаго духъ магометанскаго Кавказа, Дагестанъ не пытался ни разу возобновлять открыто враждебныхъ дѣйствій противъ русскихъ, и даже персидская война 1826 года, начатая при самыхъ неблагопріятныхъ для насъ условіяхъ, не оказала на него вліянія, — горцы остались спокойными.

Обуздавши Чечню и Дагестанъ, Ермоловъ въ 1822 году рѣшился окончательно обуздать и кабардинцевъ. Кабарда, расположенная между рѣками Кубанью, Малкой и Терекомъ, была сравнительно спокойна. Но время отъ времени волновались и ея племена, угрожая русскимъ границамъ, селамъ и особенно сообщеніямъ по Военно-Грузинской дорогѣ. Ермоловъ, желая сразу и навсегда превратить возможность кабардинскихъ волненій и набѣговъ, поставилъ, какъ и въ Чечнѣ, рядъ укрѣпленій, расположивши ихъ при выходахъ изъ горныхъ ущелій, образуемыхъ долинами рѣкъ Малки, Баксана, Чегема, Уруха и Нальчика. И съ тѣхъ поръ Кабарда при всѣхъ превратностяхъ кавказской борьбы оставалась постоянно спокойною, раздѣляя собою во все послѣдующее время воюющій Кавказъ на два совершенно отдѣльныхъ театра войны, — Чечню и Дагестанъ на востокѣ и Прикубанскую Черкесію — на западѣ.

Ставъ твердою ногою въ Кабардѣ, Ермоловъ нашелъ возможнымъ значительно обезопасить сообщенія съ Закавказьемъ перенесеніемъ Военно-Грузинской дороги на лѣвый берегъ Терека. Старая дорога отъ Моздока до Владикавказа, весьма неудобная, затруднительная для движенія транспортовъ и подверженная частымъ нападеніямъ хищниковъ, была оставлена. Ермоловъ проложилъ новый путь къ Владикавказу изъ Екатеринограда, прикрытый слѣва, отъ стороны чеченцевъ, Терекомъ, а справа — рядомъ укрѣпленій, поставленныхъ въ Кабардѣ, — и съ тѣхъ поръ „оказіи“ ходили уже въ сравнительной безопасности.

Владычество русскихъ въ краѣ утверждено было прочно, и даже роковой 1825 годъ, когда Чечня и Кабарда кровавымъ бунтомъ пытались низложить преграды, положенныя для нихъ Ермоловымъ, уже ничего не могъ измѣнить въ судьбѣ этихъ странъ Кавказа, — усмиреніе было быстро и рѣшительно.

Но Ермоловъ, сдѣлавшій на востокѣ все, что было въ силахъ замѣчательнаго ума и характера, по историческимъ обстоятельствамъ не могъ многаго сдѣлать на западѣ. Черкесскія племена, жившія по ту сторону Кубани, считались турецкими подданными, и самая Кубань служила рубежомъ съ Турціей, опиравшейся въ тѣхъ отдаленныхъ отъ нея краяхъ не на одну только вѣру, но и на сильныя крѣпости Анапу и Сунджукъ-Кале, — столько разъ уже завоеванныя и столько разъ возвращаемыя ей обратно. И турки, всегда съ удовольствіемъ смотрѣвшіе на разореніе русскихъ предѣловъ, тайно поощрявшіе горцевъ къ набѣгамъ, ревниво оберегали ихъ въ ихъ собственныхъ земляхъ, — и появленіе одного казака за Кубанью вело къ безконечнымъ протестамъ, спорамъ и дипломатической перепискѣ. Напрасно съ 20-го года Черноморское войско перешло въ сильныя руки Ермолова, напрасно цѣлымъ рядомъ крутыхъ энергическихъ мѣръ, принятыхъ на линіи, и неоднократными большими походами въ Закубанскія земли давались черкесамъ суровые уроки, — корень зла лежалъ глубже: до тѣхъ поръ, пока Турція стояла на прикавказскомъ Черноморьѣ, миръ на Кубани былъ невозможенъ. И во все время командованія Кавказомъ Ермолова Кубань была ареною борьбы, и смерть тамъ грозила ежеминутно всякому, кто переступалъ этотъ заповѣдный порогъ.

Таковы военныя дѣла Ермолова на Кавказѣ и результаты имъ достигнутые. Въ русской военной литературѣ появлялись мнѣнія, что военныя дѣйствія во времена Ермолова были не трудны, что горцы, разобщенные между собою, питавшіе страхъ къ артиллеріи, не могли оказывать упорнаго сопротивленія и разбѣгались отъ одного гула пушечныхъ выстрѣловъ. Не трудно оцѣнить и всю неправильность подобнаго вывода. Развѣ до Ермолова Гудовичъ, Глазенапъ, Булгаковъ, Портнягинъ и Ртищевъ не имѣли дѣла съ тою же разрозненностію горцевъ и не громили ихъ тою же картечью и ядрами? Между тѣмъ результаты были иные.

Прозрѣвая въ будущее и зная, что война родитъ ненависть, родящую войну, Ермоловъ, разсчитывалъ не на одну силу оружія, а пользовался и всѣми представлявшимися ему мирными средствами для укрѣпленія Кавказа за Россіею и для развитія въ немъ благосостоянія. Первая изъ этихъ расчетливыхъ мѣръ была политическая система присоединенія ханствъ. Систему эту, примѣненную, какъ мы видѣли, во время военныхъ дѣйствій въ нѣкоторыхъ странахъ Дагестана, онъ широко развилъ и въ Закавказьѣ. Воспользовавшись тѣмъ, что текинскій ханъ умеръ бездѣтнымъ, онъ тотчасъ ввелъ въ ханствѣ русское управленіе. Ханы Карабага и Ширвани, недовольные крутыми мѣрами, стѣснявшими ихъ деспотическій произволъ, бѣжали въ Персію — и Карабагъ и Ширвань стали простыми русскими провинціями. Только въ далекомъ Талышинскомъ владѣніи Ермоловъ не безъ расчета оставилъ прежняго хана, полагая, что тотъ всегда останется вѣренъ Россіи, боясь персіянъ, вѣчно стремившихся захватить его владѣнія. Въ общемъ получилась картина полнаго и прочнаго присоединенія къ Россіи всего Закавказья.

Трудная задача, выполненная Ермоловымъ, требовала, конечно, и соотвѣтствующихъ силъ, — и онъ нашелъ ихъ въ кавказскомъ солдатѣ. Но и кавказскій солдатъ обязанъ ему именно той высотою нравственнаго духа, который отличаетъ его. Какъ всякій замѣчательный полководецъ, Ермоловъ понималъ, что побѣда бываетъ всегда результатомъ нравственнаго единенія вождя съ предводимыми, что любовь солдата къ полководцу есть сила, — и много заботъ положено было имъ на то, чтобы воспитать солдата именно въ духѣ войны и облегчить всегда сопряженное съ тяжестями положеніе его; онъ смотрѣлъ на солдатъ не какъ на мертвую силу, хотѣлъ поднять до извѣстной высоты личность каждаго изъ нихъ и въ своихъ приказахъ называлъ ихъ „товарищами“. Понятно, что онъ пользовался, какъ всякій замѣчательный полководецъ, глубокою любовью солдата.

Наличныя военныя силы, находившіяся въ то время на Кавказѣ, были при всемъ томъ недостаточны для выполненія военныхъ проектовъ Ермолова. Когда онъ вступилъ въ командованіе корпусомъ, онъ нашелъ некомплектъ въ кавказскихъ полкахъ до 27 тысячъ штыковъ, и по его настоятельнымъ требованіямъ рѣшено было наконецъ довести Грузинскій корпусъ до полнаго боевого состава. Но вмѣсто того, чтобы пополнить его рекрутами, которые не скоро бы свыклись и съ климатомъ, и съ тяжестями военной жизни, императоръ Александръ повелѣлъ отправить туда шесть пѣхотныхъ полковъ въ полномъ трехъ-батальонномъ составѣ. Съ этою цѣлью изъ арміи и выбраны были полки: Тенгинскій, Навагинскій, Мингрельскій, Апшеронскій, Куринскій и Ширванскій, носившіе названія по кавказскимъ мѣстностямъ и учрежденіе которыхъ относилось еще ко временамъ существованія Низоваго корпуса.

Затѣмъ тѣ полки, которые уже находились на Кавказѣ, носили русскія названія: Вологодскій, Суздальскій, Казанскій, Бѣлевскій, Троицкій и Севастопольскій, — должны были отдѣлить отъ себя столько офицеровъ и нижнихъ чиновъ, сколько было нужно, чтобы довести прибывшіе полки до полнаго боевого комплекта, и затѣмъ въ кадровомъ составѣ возвратиться въ Россію.

Та же самая мѣра принята была по отношенію и къ егерскимъ полкамъ, изъ которыхъ старые: 9, 15, 16 и 17 отправились въ Россію, а новые 41, 42, 43 и 44 оставались на Кавказѣ.

Такимъ образомъ перемѣнился почти весь составъ Грузинскаго корпуса. Изъ старыхъ частей въ немъ оставались только полки гренадерской бригады, Нижегородскій драгунскій и два пѣхотные: Тифлисскій и Кабардинскій; но послѣдній долженъ былъ перейти изъ Грузіи на Кавказскую линію.

Не надо однако думать, чтобы съ перемѣной полковъ перемѣнился и составъ собственно людей Грузинскаго корпуса. Огромное большинство старыхъ кавказскихъ солдатъ и офицеровъ, участниковъ прежнихъ походовъ, осталось на Кавказѣ, слившись съ пришедшими изъ Россіи опытными же войсками, которымъ они и сообщили свой кавказскій духъ. Въ Россію же вернулись почти одни знамена тѣхъ полковъ, въ которыхъ они состояли до тѣхъ поръ, и подъ эти знамена тамъ должны были стать рекруты.

При этихъ перемѣнахъ произошелъ эпизодъ, надѣлавшій непостижимую путаницу въ распоряженіяхъ, приведшую къ безконечной перепискѣ и поставившую въ тупикъ три полка, не могшихъ никакъ уяснить себѣ: что произошло съ ними въ 1819 году? Эпизодъ этотъ необходимо знать, чтобы ясно представлять себѣ послѣдующее участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ этихъ полковъ.

Дѣло въ томъ, что Ермоловъ, желая оставить свой любимый Кабардинскій полкъ въ Грузіи — распоряженіемъ отъ 4-го ноября 1819 года, — взялъ да и переименовалъ его въ Ширванскій; но такъ какъ имя Кабардинскаго полка все же должно было остаться, то Казанскому полку, находившемуся на линіи, приказано было именоваться Кабардинскимъ, а все, что осталось отъ настоящаго Ширванскаго полка, подъ именемъ Казанскаго, отправлено обратно въ Россію. И все это вмѣсто самаго простого представленія разрѣшить Кабардинскій полкъ оставить въ 20, а Ширванскій въ 19 дивизіи, — что даже слѣдовало сдѣлать, дабы избѣжать напраснаго передвиженія черезъ горы штабовъ Кабардинскаго полка на Кавказскую линію, а Ширванскаго, прибывшаго уже въ Георгіевскъ, въ Грузію.

Эта перетасовка, а также бумаги, писанныя тяжелымъ неяснымъ языкомъ, до того затемнили дѣло, что когда дѣлались, напр., предписанія одному изъ этихъ полковъ; они попадали въ другой, носившій прежде то же имя, или наоборотъ, такъ какъ одни называли полки по старому, другіе по новому. Самъ Кавказскій штабъ наконецъ сбился съ толку; въ Петербургѣ же и вовсе не могли уяснить себѣ, что такое произошло съ полками. Чтобы яснѣе показать, какова была путаница, достаточно взглянуть на судьбу полковыхъ знаменъ въ этихъ трехъ полкахъ. Мальтійскія знамена, полученныя Кабардинскимъ полкомъ за пораженіе лезгинъ 7 ноября 1800 г. на Іорѣ, поступили въ Казанскій, который никогда за Кавказомъ не былъ; георгіевскія знамена, данныя Ширванскому полку за сраженія противъ французовъ, очутились въ Кабардинскомъ полку, который никогда ни одного француза не видѣлъ, а на долю Ширванцевъ — героевъ Краона, достались простыя знамена Казанскаго полка, съ которыми они и ушли въ Россію.

Правда, спустя нѣсколько лѣтъ, въ маѣ 1825 года, послѣдовало высочайшее повелѣніе: „всѣмъ тремъ полкамъ именоваться прежними своими названіями“; но это нисколько не поправило дѣла. Чтобы въ дѣйствительности возвратить каждому полку прежнее имя, которое онъ носилъ до 1819 года, пришлось бы: Ширванскій полкъ опять назвать Кабардинскимъ; Кабардинскій — Казанскимъ и отправить его въ Россію, а изъ Россіи Казанскій полкъ, назвавъ его Ширванскимъ, отослать на Кавказъ. Но подобное передвиженіе, сопряженное съ большими издержками, само собою не могло быть приведено въ исполненіе и дѣло кончилось тѣмъ, что храбрый Кабардинскій полкъ, въ полномъ своемъ составѣ, продолжалъ и кончилъ такъ доблестно начатую имъ кавказскую войну, уже подъ именемъ Ширванскаго, а Казанцамъ, не имѣвшимъ прежде случая составить себѣ на Кавказѣ извѣстности, пришлось пріобрѣтать себѣ новую славу, чтобы достойно носить славное и грозное врагамъ имя Кабардинцевъ. Къ счастію, сѣмя упало на добрую почву и быть можетъ самое имя Кабардинскаго полка постояло за себя. Не прошло десяти, пятнадцати лѣтъ, какъ лѣтописи кавказской войны уже опять были полны этимъ именемъ и за Кубанью, и за Сунжей, и въ нѣдрахъ Дагестана — вездѣ, гдѣ наши войска вели ожесточенную борьбу съ усиливавшимся тогда мюридизмомъ. Самые кровавые эпизоды, самые изумительные геройскіе подвиги связаны съ именемъ Кабардинцевъ. „Таково значеніе полкового имени, и такова сила полкового преданія“, замѣчаетъ Зиссерманъ, въ своей „Исторіи Кабардинскаго полка“.

Переформированіе Грузинскаго корпуса завершилось въ концѣ 1820 года, а вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнилось и самое имя его, что имѣло свой смыслъ, свое весьма большое значеніе.

Владычество Россіи распространилось въ то время уже далеко за предѣлы Грузіи, которая составляла лишь небольшую центральную часть нашихъ владѣній за хребтомъ Кавказскихъ горъ. И чтобы убѣдить разнохарактерное и въ высшей степени разнообразное населеніе въ томъ, что отнынѣ все, что живетъ на Кавказѣ и въ Закавказьѣ, должно составлять одно цѣлое съ Русскою Имперіею; названіе Грузинскаго корпуса было упразднено; и войска, расположенныя какъ въ Грузіи, такъ на Кавказской линіи и въ Черноморіи, получили общее наименованіе — Кавказскаго корпуса.

Но посреди военныхъ заботъ, Ермоловъ не упускалъ изъ виду и другихъ интересовъ отечества. Его вниманіе устремлялось и на восточный берегъ Каспійскаго моря, гдѣ онъ хотѣлъ завести торговую факторію. Его заботили также улучшеніе быта и жизни грузинъ, посредствомъ распространенія среди нихъ образованія, украшеніе Тифлиса, начавшаго мало по малу принимать при немъ видъ европейскаго города, развитіе отраслей мѣстной промышленности, особенно мареноводства, шелкозаводства и винодѣлія. Въ этихъ же видахъ онъ поселилъ въ Грузіи до 500 виртембергскихъ семействъ, которыя образовали нѣсколько колоній и могли служить туземному населенію образцомъ хозяйственнаго порядка и довольства, до котораго можетъ достичь поселянинъ трудомъ и умѣньемъ пользоваться богатыми дарами природы.

Такъ, во время пребыванія своего на Кавказѣ, Ермоловъ отдавалъ ему всю свою жизнь, всѣ силы своего ума и всѣ свои помышленія. Но въ 1821 году Кавказъ едва не потерялъ его. Революція въ Италіи потребовала значительныхъ усилій для своего подавленія, и императоръ Александръ, находившійся тогда въ Лайбахѣ, назначилъ на помощь Австріи стотысячную русскую армію. Ермоловъ былъ вызванъ въ Петербургъ, а затѣмъ высочайшимъ рескриптомъ — въ Лайбахъ. Было уже и секретное распоряженіе о назначеніи его главнокомандующимъ; но революція потухла, и русскія войска получили приказаніе остановиться. „Такимъ образомъ, говоритъ Ермоловъ: — сверхъ всякаго ожиданія моего, былъ я главнокомандующимъ арміи, которой я не видѣлъ, и доселѣ не знаю, почему назначеніе мое должно было сопровождаемо быть тайною“. Но Ермоловъ, если судить по его словамъ, и не былъ доволенъ готовившимся ему назначеніемъ. „Конечно, говоритъ онъ: — не было доселѣ примѣра, чтобы начальникъ, предназначенный къ командованію арміею, былъ столько, какъ я, доволенъ, что война не имѣла мѣста. Довольно сказать, что я очень хорошо понималъ невыгоды явиться въ Италіи вскорѣ послѣ Суворова и Бонапарте, которымъ вѣка удивляться будутъ“.

Еще до поѣздки Ермолова въ Лайбахъ, графъ Аракчеевъ, по приказанію государя, вручилъ ему Владимірскую ленту, а по возвращеніи въ Петербургъ, императоръ назначилъ ему аренду въ 40 тысячъ рублей. Но Ермоловъ съ рѣдкимъ безкорыстіемъ отказался отъ послѣдней награды; онъ убѣдилъ государя взять назадъ уже подписанный указъ и употребить эту сумму въ помощь бѣднымъ служащимъ, обремененнымъ семействами. „Равно великодушенъ, былъ Государь, — говоритъ онъ: — и награждая меня, и выслушивая отзывъ мой, что я награды не пріемлю. Могу признаться, что въ отказъ мой не вмѣшивалось самолюбіе, но почиталъ я награду свыше заслугъ моихъ и мнѣ ни по какимъ причинамъ не принадлежащую. Средства существованія, хотя не роскошныя, доставляла мнѣ служба, а внѣ оной не страшился бы я возвратиться къ тому скудному состоянію, въ которомъ я рожденъ“. И высочайшій рескриптъ, уже заготовленный на имя Ермолова, былъ уничтоженъ. „Я знаю, что ты ничего не имѣешь, сказалъ ему государь: — и тѣмъ болѣе благодарю тебя за твой деликатный и безкорыстный поступокъ“. Враги Ермолова толковали, что это уловка, хитрость съ его стороны, и что въ этомъ отказѣ крылась задняя мысль — желаніе получить со временемъ болѣе. „Жаль, замѣчаетъ съ справедливою ироніею историкъ Ковалевскій: — что они сами не прибѣгли къ такой же уловкѣ, отъ этого наши финансы, конечно, много бы выиграли“.

Такимъ образомъ вызовъ Ермолова въ Лайбахъ и пребываніе его при особѣ государя не принесли ему лично никакихъ существенныхъ выгодъ; но это не отдалило отъ него неудовольствія тѣхъ, которые почитали себя въ правѣ быть ему предпочтенными, в даже умножило число его враговъ и завистниковъ. „Немного оправдался я въ глазахъ ихъ, говоритъ Ермоловъ: — оставшись тѣмъ же, какъ и прежде, корпуснымъ командиромъ“.

28 октября 1821 года Ермоловъ былъ уже снова на лелѣемомъ имъ Кавказѣ, „чего, какъ замѣчаетъ онъ, многіе не ожидали“, и плодотворная, богатая результатами дѣятельность его въ краѣ продолжалась еще пять лѣтъ.

1826 годъ сдѣлался переломомъ и въ жизни Кавказа, и въ жизни Ермолова. Обстоятельства вдругъ неожиданно перемѣнились, и „надъ неуязвимымъ до того Ермоловымъ начала собираться грозная туча“. Въ іюнѣ мѣсяцѣ персіяне внезапно вторглись въ русскіе предѣлы; мусульманскія провинціи возстали. Опасность, угрожавшая Грузіи, естественно заставила обратить всѣ силы туда и оставить дѣла на сѣверномъ Кавказѣ до болѣе благопріятнаго времени. Между тѣмъ и въ горахъ уже становилось неспокойно; тамъ зрѣлъ мюридизмъ, являлись признаки новой невѣдомой силы, и предвѣстники грядущей бури становились все ярче и неудержимѣе. Быть можетъ никогда такъ не былъ нуженъ Кавказу Ермоловъ, какъ въ это время, но судьба распорядилась иначе: Ермоловъ долженъ былъ оставить его. Нѣсколько отдѣльныхъ, неудачныхъ дѣйствій, сопровождавшихъ первые моменты персидскаго вторженія, — дѣйствій, не зависѣвшихъ непосредственно отъ самого Ермолова, но которыя онъ все-таки могъ бы предвидѣть и предупредить, — послужили поводомъ къ назначенію на Кавказъ Паскевича.

Ермоловъ палъ. Но сѣдыя вершины Кавказа и понынѣ хранятъ память о славномъ вождѣ,

Объ авторѣ

Выдающійся русскій военный историкъ, генералъ-лейтенантъ, получившій за свое многолѣтнее литературно-историческое творчество почетное ​прозвище​ «Несторъ Кавказской исторіи».

​Потто​ Василій Александровичъ родился въ Тулѣ, въ семьѣ ротнаго командира Тульскаго лександровского кадетскаго корпуса, куда и былъ зачисленъ въ 9 ​лѣтъ​. Въ ходѣ учебы за прилежаніе, успѣхи въ наукахъ и хорошее поведеніе неоднократно получалъ поощренія. Въ 1848 г. онъ былъ переведенъ въ Орловскій кадетскій корпусъ ​Бахтина​. Затѣмъ продолжилъ обученіе въ Дворянскомъ полку и въ іюнѣ 1855 г. былъ выпущенъ прапорщикомъ въ Новороссійскій драгунскій генералъ-фельдмаршала И. Ф. Паскевича, свѣтлѣйшаго князя Варшавскаго и графа Эриванского полкъ. Во время Крымской войны оказался съ полкомъ на кавказскомъ театрѣ военныхъ дѣйствій, участвовалъ въ блокадѣ и взятіи крѣпости ​Карсъ​. Послѣ этого проходилъ службу въ этомъ же полку и въ октябрѣ 1857 г. былъ произведенъ въ поручики.

Уже въ 1859 г. появилось первое произведеніе ​Потто​ «Воспоминаніе о Закавказскомъ походѣ 1853–1856 ​г.г.», напечатанное подъ псевдонимомъ «драгунскій офицеръ» въ журналѣ «Военный сборникъ». Въ 1863–1864 ​г.г. въ составѣ своего полка онъ принималъ участіе въ Польской кампаніи. За отличія въ боевыхъ дѣйствіяхъ былъ награжденъ орденами св. Станислава 3-й степени съ мечами и бантомъ, св. Анны 3-й степени съ мечами и бантомъ и св. Станислава 2-й степени съ мечами (императорская корона къ этому ордену была ему пожалована въ 1865 г.). Въ этотъ же время (съ 1860 по 1864 ​г.г.) В. А. ​Потто​ опубликовалъ въ печати рядъ статей и очерковъ, въ томъ числѣ «Воспоминанія» — о боевыхъ дѣйствіяхъ на Кавказѣ во время Восточной войны, «​Походные​ записки о кампаніи 1863 г. противъ польскихъ мятежниковъ», «Стычка у дороги ​Грудовой​ 25 іюля 1863 г.», «Нѣсколько дней на Кубани», «​Чиръ​-Юртъ въ разсказахъ старыхъ нижегородцевъ», «Разсказъ о смерти майора ​Золотухина​». Одновременно В. А. ​Потто​ подготовилъ «Исторію Новороссійскаго драгунскаго полка», которая привлекла вниманіе Александра II ​тѣмъ​, что въ ней, помимо оффиціальной лѣтописи боевыхъ дѣйствій полка, нашло отраженіе его внутренняя жизнь и тѣ ​характерныя​ черты, ​которыя​ отличали полковую жизнь новороссійскихъ драгунъ отъ другихъ полковъ русской арміи. Въ формулярный списокъ В. А. ​Потто​ было «повелѣно занести», что «за отличное составленіе «Исторіи…» своего полка императоръ «соизволилъ пожаловать ему подарокъ въ шестьсотъ рублей серебромъ», а затѣмъ, «удостоилъ быть крестнымъ отцомъ сына В. А. ​Потто​, Александра». Исторія полка была напечатана на средства его шефа великаго князя Владиміра Александровича, а В. А. ​Потто​ получилъ въ подарокъ — 500 рублей серебромъ. Въ 1866 г. ​Потто​ былъ назначенъ преподавателемъ Николаевскаго кавалерійскаго училища и зачисленъ штабсъ-ротмистромъ въ Уланскій Его Величества лейбъ-гвардіи полкъ.

Въ октябрѣ 1870 г. по рекомендаціи военнаго министра Д. А. ​Милютина​ ​Потто​ былъ переименованъ въ майоры съ зачисленіемъ въ Лейбъ-гвардіи Уральскій казачій эскадронъ, и одновременно назначенъ начальникомъ Оренбургскаго казачьяго юнкерскаго училища, которымъ онъ руководилъ одиннадцать ​лѣтъ​. Отлично осознавая то, что послѣ окончанія обученія юнкера будутъ служить въ экстремальныхъ условіяхъ климата Туркестана, В. А. ​Потто​ поставилъ подготовку офицеровъ съ учетомъ особенностей вѣдѣнія боевыхъ дѣйствій въ степныхъ условіяхъ. Съ этой цѣлью имъ были изданы «Записки о степной войнѣ», а затѣмъ по распоряженію военнаго министра, онъ былъ командированъ въ ​киргизскія​ степи для ознакомленія на мѣстѣ съ особенностями дѣйствій степныхъ отрядовъ русскихъ войскъ. Поѣздка состоялась ​лѣтомъ​ 1871 г., въ то время, когда ​хивинцы​ вторглись въ Оренбургскую степь. Результатомъ стало появленіе новой книги — «Степная война», которая, какъ первое руководство въ этомъ родѣ, было встрѣчено весьма лестными отзывами печати. Вскорѣ эта книга была издана въ Лондонѣ на англійскомъ языкѣ.

Въ 1873 г., уже въ чинѣ подполковника, В. А.​Потто​ былъ вызванъ въ Петербургъ, гдѣ ему было поручено составленіе «Исторіи Николаевскаго кавалерійскаго училища». Въ 1875 г. ​Потто​ опубликовалъ книгу «Современное образованіе и воспитаніе войскъ», гдѣ изложилъ ​основные​ цѣли, задачи, методы обученія и воспитанія солдата. Въ февралѣ 1877 г. онъ былъ произведенъ въ полковники, а въ декабрѣ 1881 г. былъ назначенъ состоять при Военномъ министерствѣ по кавалеріи безъ должности и покинулъ Оренбургъ. Въ 1885 г. В. А. ​Потто​ вышелъ въ отставку, но въ февралѣ 1887 г. въ званіи полковника былъ вновь принятъ на службу и назначенъ штабъ-офицеромъ при штабѣ Кавказскаго военнаго округа. Съ этого времени вся дѣятельность В. А. ​Потто​ посвящается исключительно Кавказскому театру военныхъ дѣйствій. Первымъ крупнымъ сочиненіемъ стала «Кавказская война въ отдѣльныхъ очеркахъ, эпизодахъ, легендахъ и біографіяхъ», изданная въ 20-​ти​ отдѣльныхъ выпускахъ (позже издана въ 5-​ти​ томахъ). Это изданіе обратило на себя особое вниманіе императора, который пожаловалъ автору четыре тысячи рублей на его продолженіе, причемъ командующій Императорской главной квартиры генералъ-адъютантъ О. Б. ​Рихтеръ​, передалъ В. А. ​Потто​ желаніе Александра III, чтобы «изданіе продолжалось въ томъ же духѣ, въ какомъ было начато». Затѣмъ появляются въ печати описанія жизни и подвиговъ казачьяго атамана Якова Петровича ​Бакланова​ и генералъ-адъютанта И. Д. ​Лазарева​, «Боевая хроника полковъ 21-й пѣхотной дивизіи», издается «Царская семья на Кавказѣ въ 1888 г.», за что Александръ III удостоилъ автора подаркомъ въ 500 рублей. Массовымъ тиражомъ издательство В. А. Березовского въ Петербургѣ стало выпускать ​популярные​ брошюры «Солдатской библіотеки», въ которыхъ ​Потто​ разсказывалъ о героическихъ эпизодахъ изъ книгъ «Кавказская война», возобновляя ​эти​ выпуски по два-три раза. Книги о Кавказской войнѣ, какъ отмѣчала пресса: «Уносятъ читателя въ героическую эпоху покоренія Кавказа, полную славы и необыкновенныхъ сверхчеловѣческихъ подвиговъ. Многіе описанія сраженій настолько художественны, что могутъ считаться классическими образцами военной прозы. ​Они​ стали любимымъ чтеніемъ кадетъ и «достояніемъ казармы». ​Терскіе​ и ​кубанскіе​ казаки зачитывались неподражаемыми описаніями подвиговъ своихъ атамановъ: ​Чапеги​, ​Головатого​, ​Бакланова​ и военными приключеніями простыхъ казаковъ въ дебряхъ Кавказа».

Въ маѣ 1892 г. В. А. ​Потто​ былъ прикомандированъ къ Главному штабу для составленія «Исторіи 44-го драгунскаго Нижегородскаго Его Высочества Наслѣдника Цесаревича полка», которая была выпущена въ свѣтъ въ 12-​ти​ томахъ. Изданіе обошлось въ 80 тыс. руб. изъ-за «своей типографской по роскоши рѣдкости, изящества и цѣнности приложенныхъ картинъ». Въ 1896 г. В. А. ​Потто​ былъ произведенъ въ генералъ-майоры; а затѣмъ назначенъ начальникомъ военно-историческаго отдѣла при штабѣ Кавказскаго военнаго округа, гдѣ значительно расширилъ издательскую дѣятельность. Подъ его редакціей вышли: «Историческій очеркъ Кавказскихъ войнъ отъ ихъ начала до присоединенія Грузіи къ Россіи», «Утвержденіе русскаго владычества на Кавказѣ» въ 8 томахъ, «Кавказскій сборникъ» (издававшійся въ Тифлисе въ 1876–1912 ​г.г. всего было издано 32 тома), «Исторія терскаго казачества» въ 2 томахъ, «Памятники временъ Кавказской войны».

Въ ​мартѣ​ 1906 г. по распоряженію намѣстника на Кавказѣ генералъ-адъютанта И. Н. ​Воронцова​-​Дашкова​ въ ​вѣдѣніе​ В. А. ​Потто​ былъ переданъ Кавказскій военно-историческій музей, который сталъ «однимъ изъ лучшихъ военныхъ музеевъ Россіи, памятникомъ героямъ Кавказа, гдѣ военная молодежь черпала духовную силу и воздавала дань подвигамъ Кавказской арміи». ​Собранные​ въ музеѣ экспонаты: знамена, ​боевые​ трофеи, коллекціи оружія, ​историческіе​ предметы, вмѣстѣ съ батальными картинами и большой портретной ​галереей​, а также составленный В. А. ​Потто​ «Указатель по Кавказскому военно-историческому музею», позволяли каждому посѣтителю изучить эпоху Кавказскихъ войнъ. ​Потто​ В. А. былъ поднятъ очень важный вопросъ — объ охранѣ братскихъ могилъ, военныхъ кладбищъ и памятниковъ. Благодаря его стараніямъ, были воздвигнуты памятники въ селеніи ​Ачхоѣ Терской области на могилѣ полковника ​Германса​, въ селеніи ​Огузлы​ ​Карской​ области на братской могилѣ воинамъ, павшимъ въ сраженіи подъ Башкадыкларомъ въ 1853 г. Приведено въ порядокъ братское ​кладбище​ въ городѣ ​Георгіевске​. Были сооружены памятники: въ Гори и селеніи ​Карели​ капитану ​Секерину​ и ротѣ 9-го егерскаго полка, павшей въ бою съ лезгинами въ 1803 г. Въ Грозномъ былъ учрежденъ комитетъ по установкѣ памятника А. П. ​Ермолову​. Въ октябрѣ 1906 г. ​Потто​ былъ награжденъ орденомъ Св. Анны I-ой степени за 50 ​лѣтъ​ офицерской службы, а въ апрѣлѣ 1907 г. былъ произведенъ въ генералъ-лейтенанты.

Въ январѣ 1909 г. исполнилось 50 ​лѣтъ​ творческой дѣятельности В. А. ​Потто​. Въ приказѣ намѣстника на Кавказѣ и главнокомандующаго войсками Кавказскаго военнаго округа генералъ-адъютанта графа И. Н. ​Воронцова​-​Дашкова​, изданному по поводу этого знаменательнаго событія, говорилось: «Какъ ближайшій цѣнитель литературныхъ и историческихъ трудовъ генералъ-лейтенанта ​Потто​, я считаю пріятною обязанностью въ знаменательный юбилей полувѣковой дѣятельности его на военно-литературномъ ​поприщѣ​ выразить почтенному юбиляру чувства моей глубокой признательности за ​неоцѣнимыя​ услуги, ​положенныя​ имъ для пользы арміи въ трудномъ дѣлѣ нравственнаго воспитанія войскъ, и за ту неутомимую творческую работу, которой онъ преданъ былъ въ теченіе 50-​ти​ ​лѣтъ​, чтобы развивать и поддерживать въ кавказскихъ войскахъ ихъ боевую славу, любовь и преданность къ военному дѣлу. Талантливый писатель и высокоодаренный историкъ, онъ въ своихъ произведеніяхъ въ живомъ и увлекательномъ изложеніи настойчиво преслѣдовалъ одну и ту же воспитательную цѣль — напомнить юношеству въ героическихъ эпизодахъ о славныхъ подвигахъ ихъ предковъ, стяжавшихъ славу и гордость доблестной Кавказской арміи, какъ вѣрнѣйшее средство поддержанія въ войскахъ старыхъ боевыхъ традицій и того высоконравственнаго духа, на которомъ зиждется боевая мощь нашей арміи». ​Потто​ скончался въ Тифлисе въ ноябрѣ 1911 г. и былъ похороненъ въ оградѣ военнаго собора Александра ​Невскаго​. Написанная В. А. ​Потто​ военная исторія Кавказа и созданный имъ Кавказскій военно-историческій музей стали достояніемъ русской арміи и всей Россіи въ цѣломъ. Труды этого ​выдающагося​ военнаго историка до сихъ поръ пользуются ​неизмѣннымъ​ интересомъ.