Штыкъ

Суворовъ! Безсмертный Русскій вождь! Его имя есть волшебное слово для Русскаго солдата. Онъ, изъ вѣка въ вѣкъ, не перестанетъ согрѣвать воображеніе нашего воина, и какъ порохъ вспыхиваетъ отъ искры, такъ воспламеняется сердце, и бодрится духъ солдата отъ драгоцѣннаго имени Суворова.

Поставьте роту въ строй и скажите: Суворовъ воскресъ, ребята, въ лицъ такого-то! Потомъ спѣшите, мѣряйте солдатъ, и вы найдете, что каждый изъ нихъ, противъ ранжирнаго списка, вершкомъ выше, если не болѣе.

Вотъ что значитъ, вѣдать характеръ своего народа, непереставшаго, слава Богу, гордиться коренными обычаями; что значить умѣть пользоваться минутою! Запѣть пѣтухомъ кстати, въ часъ и въ пору, гораздо полезнѣе, нежели прочитать солдатамъ всю Естественную Исторію о птицахъ. Старый другъ мой, Кремневъ, служившій подъ лестнымъ начальствомъ Суворова, часто говаривалъ:

— Какъ теперь гляжу на батюшку, Суворова. При всякомъ его словѣ говоритъ, бывало, сердце, и душа таетъ, какъ воскъ отъ лица огня.

Пуля дура, штыкъ молодецъ! говаривалъ вдохновенный, неподражаемый геній; и это выраженіе незабвеннаго и сердцу солдатскому милаго предводителя, блистательно сроднило штыкъ съ Русскимъ солдатомъ, въ рукахъ котораго дѣйствіе этого гибельнаго, смертоноснаго орудія и по сіе время еще остается неоспоримымъ. Случаи, могущіе служить доказательствомъ этому, неисчислимы: но одинъ изъ нихъ, со словъ безрукаго Свистунова и другихъ очевидцевъ, перескажу я вамъ, читатели, не краснорѣчиво, но справедливо. Прошу простить: съ одного вола двухъ шкуръ не дерутъ.

«Лишь только Надёжа-Бѣлый-Царь помирился съ Бонапартомъ въ 1807 году въ Тильзите, 26-й егерскій полкъ, въ которомъ я служилъ». говорилъ мнѣ Свистуновъ, «двинулся въ Финляндію, и въ началѣ слѣдующаго года, подъ командою славнѣйшей Эриксона, покупалъ уже каждый шагъ земли кровью! Кто находился когда либо въ кампаніи противъ шведовъ, тотъ безъ сомнѣнія убѣжденъ, что равнымъ быть можно, но храбрѣе Шведовъ, характернѣе, и даже честнѣе… воля ваша, никакъ нельзя!

Полкъ нашъ былъ въ авангардѣ; Великолуцкій пѣхотный тянулся за нами; молодецъ Кульневъ обозрѣвалъ проселочные пути; снѣга были глубокіе, дороги узкія; Тавастгусъ былъ цѣлію Командующаго отрядомъ, и намъ надлежало на первый случай овладѣть этимъ городомъ. Оставя границы родной стороны, встрѣтили мы Шведскія войска въ числѣ двухъ гарнизонныхъ, или инвалидныхъ, ротъ, бывшихъ по границъ на стражѣ. Онѣ соединились въ селеніи Арціо. Начальникъ, съ трубачемъ, выѣхалъ навстрѣчу, поговорилъ съ нашимъ Полковникомъ, и тотчасъ очистилъ ночлегъ, оставивъ въ добычу полный сарай салакуши, вяленаго мяса и сушеныхъ лѣпешекъ, которыя заготовляются у нихъ для продовольствія нижнихъ чиновъ на двухгодовую и болѣе пропорцію. Переночевавъ препокойно въ Арціо и Аккеройсе, пріобрѣтеніе которыхъ не стоило щепоти табаку, къ вечеру третьяго дня подошли мы къ селенію Арематилло. Здѣсь Шведскій Капитанъ менѣе былъ вѣжливъ: онъ не разсудилъ встрѣчать насъ самъ, но, подпустивъ на дистанцію, привѣтствовалъ ядрами, послужившими манифестомъ къ войнѣ и сигналомъ къ бою, — о чемъ, по сей часъ, судили и такъ и сякъ. Мы встрепенулись, перекрестились, и три сестры: Честь, Смерть и Слава, съ той же минуты содѣлались нашими спутницами.

Полковникъ, не желая остаться въ долгу, приказалъ трубить, и Капитанъ явился; но на предложеніе очистить ночлегъ безъ драки, решительно отвѣчалъ, что въ Арематилло ночуетъ онъ самъ, и даетъ честное слово не уступить его до утра.

Дѣло отважное, но вместе странное! говорилъ Эриксонъ. Посмотримъ, какъ поддержатъ ваше слово двѣ пушки и двѣ дряхлыя инвалидныя роты, противъ краснорѣчія двѣнадцати орудій и трехъ тысячъ человѣкъ молодыхъ, рьяныхъ воиновъ.

— Посмотримъ! — возвращаясь къ храброй своей дружинѣ, возразилъ маститый Капитанъ, на лицѣ котораго чистая совѣсть и святой долгъ вѣрнаго сына отечества отпечатали благовидно блестящія своя вывѣски.

— Я воевалъ уже со Шведами, и знаю ихъ коротко, сказалъ Эриксонъ. Капитанъ, по-видимому, рѣшился умереть здѣсь, и потому этотъ пунктъ будетъ намъ недешевъ. Однако жъ, съ Богомъ! Арематилло ночлегъ по маршруту.

— Вместе съ темъ начались распоряженія къ атакѣ. Стрѣлки противъ глубокихъ снѣговъ вооружились лыжами, приготовленными заблаговременно, которыя впрочемъ не принесли существенной пользы. Все двинулось по мановенію воли, и черезъ нѣсколько минутъ, душа удальца, страстная къ военному грому, купалась въ кровавыхъ удовольствіяхъ, какъ въ маслѣ.

Поручикъ Гебауеръ командовалъ правымъ флангомъ стрѣлковъ. Этотъ офицеръ родился и воспитывался въ Сибири: два аршина одиннадцать вершковъ роста, соотвѣтственная ему полновѣсная тучность тѣла, угрюмый пасмурный взоръ, привычка кушать живую рыбу, и замѣченное нами въ немъ восхищеніе при видѣ, какъ хвостъ и голова ея шевелятся, когда спинка несчастной уже варится въ желудкѣ, обѣщали въ немъ ужаснаго героя. Но въ непреложную волю Провидѣнія вмыкалось не то!

— Дѣло наше двигалось съ малымъ успѣхомъ. Шведы воспользовались всѣми средствами: они завалили бревнами входъ въ селеніе, заняли знакомыя имъ выгодныя мѣста, и перекрестными выстрѣлами, а подчасъ и полѣньями черезъ палисады, упреждали всякое покушеніе нашихъ стрѣлковъ. Жители помогали имъ, и мгновенно погашали пожары, причиненные брандсъ-кугелями. Ночь была темная. Распоряженіе начальства не могло быть въ полной мѣрѣ къ лицу каждому, командующему частію отряда; время летѣло, и инвалиды… торжествовали! Но молодецкій геній не дремлетъ. Мальгинъ, фланговой егерь 1-ой роты, согласивъ восемь человѣкъ залихватскихъ товарищей, въ томъ числѣ и Свистунова, рѣшился ползкомъ пробраться въ селеніе. Имъ надобно было спуститься по ужасному сугробу и взобраться на гору; потомъ перелѣзть черезъ заборъ въ сарай или въ какую нибудь закутку, а оттоль уже дѣйствовать на позицію инвалидовъ. И всю эту продѣлку надлежало скрыть отъ бдящаго непріятеля; иначе гибель въ самомъ началѣ была бы неизбѣжна. Съ этимъ намѣреніемъ разудалые подошли къ Поручику, чтобъ испросить у него позволеніе.

— Положимъ, что вы уже въ селеніи, сказалъ Гебауеръ: а тамъ какъ?

— А тамъ, просто напросто, будемъ колоть шведовъ, Ваше Благородіе, да и только.

— Но вы забыли, что Шведовъ въ селеніи до пяти сотъ человѣкъ, кромѣ жителей? — Да мы не считать ихъ идемъ. Вѣдь не въ перестрѣлку съ ними вступать!… Мы хватимъ въ штыки, — а тамъ что Богъ пошлетъ!

— Да воротиться-то, мы, можетъ быть, и не воротимся, примолвилъ Мальгинъ; но ужъ не даромъ головы положимъ… Потѣшимся, Ваше Благородіе!

Презавидная философія! — кто живетъ, поетъ, а умираетъ, пляшетъ. Подобный человѣкъ боится только дурныхъ дѣлъ, худой по заслугамъ славы, отчета за гробомъ; прочее ему трынъ-трава. Глядятъ ли на него косо, бранятъ ли его? онъ тотчасъ наводитъ справку съ совѣстью, и, находя себя чистымъ, правымъ, на зло недоброжелателямъ запѣваетъ. Ласкаютъ ли, хвалятъ ли его? — онъ благодаритъ, и снова запѣваетъ. Такой чудакъ, проходя путь жизни съ упованіемъ на Бога, безъ жалобы и ропота на судьбу, капризами которой располагать нельзя, безъ зависти и ненависти къ счастливцамъ, служитъ припѣваючи, и, по моему, противъ добровольнаго страдальца живетъ вдвое.

Таковъ именно былъ и мой герой, Мальгинъ, и такимъ легко быть можно, особенно нашему брату… солдату, непочитающему себя важнымъ звеномъ въ цѣпи мірозданія, недорожащему своимъ существованіемъ, и рѣшительно чуждому причудъ заморской изнѣженности. Дастъ ему Богъ день, дастъ и пищу! — съ чѣмъ вмѣстѣ, — ура! запѣвай съ начала!

Волшебное слово «потѣшимся». плѣнило бѣднягу Гебауера. Кровь его закипѣла. — Я съ вами, ребята! гаркнулъ Сибирякъ, и, схватя у раненаго егеря суму и ружье, пустился на подвигъ. Но едва успѣлъ онъ пройти двадцать сажень, какъ пуля, въ грудь на вылетъ, исключила молодца изъ военныхъ списковъ.

— Теперь, друзья, къ смертельной нашей охотѣ, сказалъ Мальгинъ, присоединился святой долгъ… Отмстимъ за Поручика! Безъ насъ, онъ жилъ бы еще на бѣломъ свѣтѣ.

Преодолѣвъ всѣ затрудненія и счастливо скрывъ движеніе, семерымъ изъ нихъ удалось перебраться черезъ заборъ, но послѣдній, долженствовавшій подсаживать другихъ, по необходимости остался въ полѣ, лишенный средствъ раздѣлять славу товарищей.

Обозрѣвая дворъ, на который швырнула ими судьба, увидѣли они, что дверь избы отворена. Въ избѣ былъ слышенъ гулъ. Тотчасъ можно было догадаться, что Шведы должны стрѣлять въ окна, выходящія на лицевую сторону дома. Такъ и было: во всѣхъ примыкающихъ къ полю строеніяхъ были прорублены отверзтія; инвалиды, заслоняясь отъ пуль стѣнами, хладнокровно выжидали, и весьма удачно убивали сближавшихся на вѣрную дистанцію стрѣлковъ нашихъ. Подойдя съ осторожностью къ дверямъ, Мальгинъ насчиталъ семь окошекъ, и убѣдился, что у каждаго хлопотали по два человѣка. Съ радостію сообщилъ онъ своимъ товарищамъ, что вниманіе Шведовъ обращено въ поле, и что нашествіе ихъ замѣтятъ они на томъ уже свѣтѣ. Онъ не ошибся въ своемъ расчетѣ. Тогда, какъ инвалиды заняты были стрѣльбою въ противную сторону, наши удальцы, подкравшись всякій къ своей жертвѣ, пронзили ихъ штыками, и прежде нежели послышался стонъ однихъ отъ полученнаго удара, жизнь другихъ погасла уже подъ смертоноснымъ орудіемъ.

Успѣхъ, увѣнчавшій столь дерзкое предпріятіе, крайне ободрилъ нашихъ героевъ. Они перешли на сосѣдній дворъ, и, на передвиженіи, закололи двухъ мужиковъ, изъ опасенія быть открытыми. Въ другой избѣ нашли они девять человѣкъ, и истребили ихъ, но уже съ меньшимъ счастіемъ: одинъ изъ инвалидовъ успѣлъ оборотить ружье, выстрѣлилъ, и на повалъ убилъ егеря Матвѣева. Мальгина не остановила смерть товарища. Быстро съ дружиной перелетѣлъ онъ въ слѣдующую избу; но она, какъ крайняя къ улицѣ и въѣзду, была занята болѣе нежели двадцатью человѣками, а у въѣзда находился самъ Капитанъ съ одною пушкою и съ нѣкоторымъ прикрытіемъ.

— Ребята! сказалъ Мальгинъ, высмотрѣвъ всѣ силы противниковъ: вѣдь черезъ заборъ назадъ лѣзть намъ не приходится. Ужъ лучше было не начинать, чѣмъ струсить и не кончить! Двухъ смертей не будетъ, а одной не миновать. Разъ родились, разъ и умремъ, а проказъ надѣлаемъ. Чего, жъ намъ больше? Кому на небѣ написано ѣхать на кораблѣ за море, къ Величанамъ, тотъ и будетъ живъ!

— Идемъ! шепнули храбрецы въ слово, съ тѣмъ вмѣстѣ юркнули въ избу, и — пошла потѣха!

Русскіе въ селеніи!… И здѣсь уже они! закричали, по своему, инвалиды черезъ окно храброму Капитану.

Старикъ, отвѣчаю, что не струсилъ; но желая сохранить честь и страшась менѣе за жизнь, чемъ за пушки, тотчасъ подалъ условный сигналъ. Съ помощію приготовленныхъ жителями лошадей, инвалиды въ повозкахъ дали стречка, а селеніе заняли мы… передъ свѣтомъ!

— Скорѣе, ради Бога, скорѣе, позовите сюда Штабъ-Лѣкаря! кричали изъ всей мочи Майоръ Лотухинъ и Капитанъ Пяткинъ, высунувъ головы изъ крайней избы, куда завернули они съ намѣреніемъ обозрѣть шанцы бѣжавшихъ инвалидовъ.

— Кому столь поспѣшная нужна помощь? спросилъ Полковникъ.

— Здѣсь наши раненые! отвѣчали они.

— Какъ это могло случиться? воскликнулъ изумленный Эриксонъ, приближаясь къ избѣ.

Дѣло было кончено прежде, нежели начальникъ нашъ узналъ, какимъ образомъ оно происходило».

•••

Справедливость этого анекдота мнѣ легко было бы доказать оригинальными актами, которые и поднесъ у меня хранятся, но тяжело начертать въ нѣсколькихъ словахъ картину, поразившую Полковника и бывшихъ съ нимъ Офицеровъ. Весь полъ роковой избы былъ потопленъ кровью; двадцать два человѣка непріятельскихъ и три нашихъ солдата лежали заколотыми, пятеро Шведовъ и двое Русскихъ умирали отъ тяжкихъ ранъ, а одинъ изъ послѣднихъ, обремененный девятью ранами, ослабленный теченіемъ крови, и покрытый уже блѣдною тѣнью смерти, тихо, но бодро и съ восхищеніемъ, разсказывалъ неподражаемые подвиги покойныхъ товарищей, и этотъ одинъ былъ — Мальгинъ!

Мигомъ прибывшій Штабъ-Лѣкарь Леттъ перевязалъ раны славнаго Мальгина. Три изъ нихъ оказались сомнительными, но ни одной смертельной. Полковникъ не прежде оставилъ удалую голову, какъ по совершеніи всѣхъ нужныхъ медицинскихъ пособій. Потомъ перенесли героя на квартиру, и берегли молодца, какъ даръ неба. По выступленіи нашемъ въ дальнѣйшій походъ, онъ былъ оставленъ въ учрежденномъ на этапѣ госпиталѣ, гдѣ, сколько было возможно, выздоровѣлъ, и дожилъ до отставки.

Командиръ Корпуса, Князь Багратіонъ, получивъ донесеніе объ этомъ, отвѣчалъ Эриксону собственноручнымъ письмомъ слѣдующаго содержанія: «Государь Императоръ храброму вашему Мальгину Всемилостивѣйше пожаловалъ знакъ ордена Св. Георгія, и сверхъ того пятьдесятъ рублей серебромъ денегъ. Г. Главнокомандующій, желая познакомиться съ отличнымъ воиномъ, поручилъ мнѣ доставить Мальгину сто рублей ассигнаціями, причемъ и моя денежка не щербата: подружите и меня съ симъ Русскимъ Геркулесомъ, и вручите ему слѣдующіе при семъ пятьдесятъ рублей».

Послѣ этого нельзя не согласиться со словами Кремнева: Я люблю штыкъ, и потому, что его любилъ отецъ нашъ, Суворовъ, и потому особенно, онъ хорошъ и милъ, что рѣшителенъ. Какъ впустишь вершковъ пять врагу въ брюхо, такъ хоть бы у него между глазъ калена стрѣла улеглась, не бось, травы топтать не станетъ!

Неравно захотѣлъ бы кто спросить: А разсказчикъ Свистуновъ какъ же спасся? — Онъ тотъ самый, что за заборомъ остался.

☆☆☆